Краденый Мир

– Внимание, говорит «Орион». Вы входите в зону безопасности. Остановитесь и назовите себя. Внимание, говорит «Орион». Вы входите в зону безопасности… – Вибрирующий «кибернетический» бас буквально сочился угрозой. Настолько, что руки сами собой невольно дрогнули, ослабляя тягу.

Измождённый и сонный пилот угрюмо покосился в раскинувшийся за фронтальным окном пустой космос. На приборах также ничего не отображалось.

Ну и где эта хрень? А главное – где и в каком направлении тянется её зона безопасности?

– «Орион», это Теренс. Передаю опознавательный код.

Пилот воткнул в приборную панель микрочип, пальцы ловко отстучали на выдвижной клавиатуре затейливую дробную мелодию.

Секундой спустя над радужно-серебристой панелью развернулся голокуб с тощей, поросшей редкой клочковатой бородёнкой физиономией. Дополняли образ старинные оптические очки в массивной уродливой оправе.

Диспетчер Ориона деловито чавкал жевательной резинкой и увлечённо терзал портативную игровую консоль.

– Что-то вы не по расписанию, Фриско. Посылка ещё не готова. Сказано же тридцатого, значит – тридцатого! – Коротко зыркнув на пилота и не прекращая жевать, очкарик вновь сосредоточился на своей консоли, нещадно кусая губы, щурясь и гримасничая в самые ответственные моменты.

– Я знаю, Джеки. Мы не за грузом. Фриско пал. И у меня тут полный трюм беженцев.

Пилот щёлкнул переключателем и голокуб расширился изображением беспорядочного месива из плавающих в невесомости узлов, баулов и чемоданов. Посреди всей этой каши вяло шевелились люди – в основном женщины и несколько отчаянно цеплявшихся за матерей детишек.

Беженцы беспомощно вращались и покачивались, неуклюже пытаясь сохранять относительно вертикальное положение, вцепившись в друг дружку или выступы переборок.

Содержимое некоторых сумок беспорядочным пёстрым роем хаотично кружилось вокруг.

Перепуганные, дезориентированные невесомостью, беженцы беспомощно барахтались в облаке барахла, беззвучно разевая рты и встревоженно поглядывая в сторону камеры.

В районе пола медленно дрейфовал труп усатого мужчины в комбинезоне техника. Перетянутый поперёк груди окровавленной эластичной повязкой, он то и дело вплывал в толпу, вращаясь и безвольно раскинув руки – будто пытаясь обнять кого-нибудь из зазевавшихся живых.

Труп раз за разом боязливо и брезгливо отпихивали, но натолкнувшись на стенку, покойник упорно «рикошетил» обратно.

– Хм? – Не прекращая жевать, Джеки украдкой зыркнул в камеру, удивлённо вскинул бровь и вновь отвернулся к своей консоли, сосредоточенно тыкая кнопки.

– Хуже некуда. – Пилот потёр воспалённые глаза и зевнул. – Извини, не спал пару суток.

– А остальные как? – досадливо поморщившись, диспетчер разочарованно отложил игрушку в сторону и с недовольным вздохом обернулся к камере.

– Остальные забили весь доступный транспорт. Подлодки, дирижабли, всё, куда можно втиснуть хоть одного пассажира.

– Соболезную. Но… эм… от нас то ты чего хочешь? Не поздороваться же завернул, э?

– Нам нужна помощь.

– Помощь? Окей. Бесплатный совет: двигайте к союзу или неокомми. Они тут недалеко. Там, внизу. – Джеки издевательски улыбнулся и с мультяшной карикатурностью потыкал пальчиком вниз. Так, словно искренне пытался направить внимание глупого пилота на что-то до предела очевидное даже полному кретину. – Что-нибудь ещё?

Теренс стиснул челюсти, сдерживая рвущееся с губ ругательство.

– Да, чёрт побери! Топлива у нас было только на подскок. Садиться не на чем. Вот-вот сдохнет рециркулятор и мы не ели почти сутки!

– Ну а я тут причём? – Джеки с искренним недоумением пожал плечами и придал лицу подобающе грустный вид. – Вам стоило позвонить заранее – сэкономили бы себе кучу времени.

– Центр связи они захватили первым.

– Соболезную. Но мы здесь с какого края? У меня тут что, где-то написано «Центр благотворительности»? – Джеки картинно огляделся, словно и впрямь искал упомянутую надпись. – К тому же – топлива под ваш драндулет мы тоже не держим. Вы бы ещё на паровозе прилетели и попросили уголька отсыпать.

Теренс моргнул. Нет, на радушный приём и немедленную эвакуацию он и близко не надеялся, но что бы вот так… с шуточками и дурацкими ужимками?

– Мы же сдохнем здесь к чёртовой матери! Посмотри, посмотри на них! Их смерти будут на вашей совести! – Словно не веря, отказываясь верить в услышанное, Теренс яростно ткнул в «трюмный» голокуб пальцем.

– Соболезную. Но ничем не могу помочь. Ваши разборки – это ваши разборки. Не нужно тащить всё это на «Орион». – Очкарик пожал плечами и глупо хихикнул. – У нас тут… своя атмосфера, знаете ли.

– Позови Бадди.

– Зачем?

– Мне нужно поговорить с президентом.

– С ним или с президентом? – ехидно уточнил очкарик.

– Он что – низложен? – Теренс удивлённо скривился.

– Нет, почему… Просто на этой неделе президент –  я. – Джеки довольно осклабился. – Прошу любить и жаловать.

– У вас что, раз в неделю… как дежурство? – от этой кощунственной мысли Теренс поперхнулся.

– Ну да, а ты что – не знал? Ой… Кажется я только что сболтнул тебе стратегическую тайну. – Джеки снова изобразил дебильную усмешку и покачал головой. – Так что, тебе нужен Бадди или дежурный президент?

Бред… господи, какой бред. Кучка ботанов, невероятной прихотью судьбы вознесённая на недосягаемые вершины. Сходящие с ума от скуки, утопающие в роскоши. И глумящиеся над всем и вся – включая основы вековых политических традиций. Упивающиеся своей властью и безнаказанностью, не знающие куда себя деть от скуки и безделья. А в это время там, внизу, большинство вынуждено зарабатывать на кусок хлеба в поте лица своего. Ежесуточно, ну или около того рискуя жизнью!

Воистину, мир несправедлив.

Ну что ж – попробуем поиграть по их правилам…

– Президент… – Усилием воли Теренс удержал нейтральное выражение лица и даже, как мог, придал ему униженно-просительное выражение. – Господин президент, я… мы… Мы просим помощи.

Очкарик вздохнул, торопливо пригладил всклокоченные волосы, поправил свою оптику и сцепив ладони в замок, с преувеличенным вниманием вскинул брови.

Выслушав «официальное обращение», орионец стянул губы трубочкой, задумчиво покосился из угла в угол и карикатурно подвигал челюстью, изображая предельно мощный мыслительный процесс.

Вдоволь насладившись осознанием собственной важности, Джеки неожиданно вышел из образа великого мыслителя, просто и буднично бросив «нет». Настолько небрежно и непреклонно, что до Теренса даже не сразу дошёл смысл ответа.

– Нет? Просто «нет»?

– Извини, Теренс. Я действительно не могу пустить это всё на Орион. – Джеки вновь фривольно откинулся в кресле и сопроводил свои слова неопределённым трепыханием костлявой руки. – Во-первых у нас не хватит ресурсов. Даже неприкосновенные заначки не прокормят всю эту толпу и месяц. Во-вторых – регенераторы воздуха у нас тоже не вечные и исчерпают ресурс куда раньше. Неделя, максимум две. Надо ли объяснять, что последует потом?

– Вы могли бы потребовать помощь у остальных. У других… клиентов.

– Потребовать? – Джеки возмущённо изогнул брови и яростно почесал лысеющий затылок. – Мы же не вымогатели. Мы честно меняем наши навыки и возможности на ваши товары. Просто бизнес и ничего личного. Мы же не родственники, в конце концов?

Джеки нервно пожал плечами и с нетерпением покосился на свою консоль.

– Джеки!

Очкарик страдальчески закатил глаза и нехотя обернулся к камере.

– Ну что ещё? Нас тут не так уж много, если ты не знал. Пока наши запросы необременительны, клиенты платят. Но десятикратно увеличив цены… Нет, это не обсуждается. Всё что мы можем – это объявить о вас на общем канале. Ну а там – если кто-нибудь поведётся на жалостливый вид – может и вышлет помощь.

– К этому времени мы уже загнёмся. Наш рециркулятор не справляется!

– Печально, но ничем не могу помочь. – Джеки потянулся к игрушке, но внезапно обернулся. – Хотя нет. Могу. Хочешь поставлю вам музычку?

Теренс моргнул, но в очередной раз проглотил рвущиеся из груди проклятия.

– Очнись, Джеки. Это люди. Лю-ди! Не пайки, не кредиты, не твои чёртовы процессоры. Посмотри на них! Погляди, как они умирают. Медленно и мучительно. Или ты предпочёл бы быстрее? А хочешь, я просто открою трюм? Для них это будет лучше. Да и вам приятнее. Этакое украшение под иллюминаторами! У вас ведь есть иллюминаторы, а? Не возражаешь против такого напоминания? Каждый день видеть их лица за окном… Ты боишься покойников, Джеки? – Голос пилота обрёл вкрадчивость и зловещую бархатистость. – Будешь наслаждаться каждый день или отважишься вылезти из своей скорлупы и станешь отпихивать их лично? Может быть – поручишь это кому-то из своих, пока новый президент не свалил это на тебя? Или вы, как всегда, просто разнесёте всё из своих пушек? А, Джеки?

Диспетчер скривился. Надменно выпятив губы, он почти обиженно уставился на пилота. На лице орионца смешались нетерпеливая досада, раздражённая брезгливость и неприкрытая злость.

И вроде бы сквозь всё это пыталось пробиться замешательство и стыд. Словно где-то там, под толстым слоем эгоизма и застарелых обид брыкалось и сопротивлялось то, к чему так тщетно апеллировал Теренс. Но трепыхания эти были недолгими.

– Ты слышал ответ. – Джеки восстановил на лице холодную отстранённость и упрямо сжал губы. – Добавить мне нечего.

– Они вернутся. Они всё равно вернутся, чтобы сниться тебе по ночам. Вам всем! Всем, на чьей совести будет их смерть. – Раскалённым шёпотом прошипел пилот.

В этот миг где-то там, глубоко внутри у него рушились последние запреты, последние угрызения совести и чувство вины за ту ложь, что он невольно принёс сюда.

Вздрогнув, Джеки передёрнулся и упрямо тряхнул головой, словно сбрасывая гипноз.

– Мир несправедлив, Теренс. Где были вы все, когда МЫ подыхали тут от голода? Когда у НАС также кончался воздух? Мы выжили. Спасли Орион. Но стоило расконсервировать и освоить станцию… О-ля-ля! Мухи слетелись на пир. Мы все сразу стали кому-то чего-то должны. Согражданам, братьям по религии и абстрактному человечеству в целом… Но нам, нам-то это зачем? И тогда… Что вы сделали тогда? Вместо того, чтобы просто оставить нас в покое или попробовать договориться – эти четыре дурацких штурма и ракетный обстрел?

– О чём ты, Джеки? Не я запускал те ракеты. Не я и никто из них. – Палец пилота ткнул в направлении безмолвного изображения из трюма.

– Знаешь – а нам плевать. – Джеки откинулся в кресле, демонстративно расслабился и с нежностью погладил белоснежный подлокотник кресла. – У нас есть Орион. А у вас? С чего вы вообще взяли, что вправе чего-то просить? Мы сотрудничаем. Вынужденно. Сотрудничаем, но не дружим.

– Паразитируете, ты хотел сказать? – В бессильной злобе Теренс попытался привстать, но пропущенные через грудь и промежность ремни не позволили оторваться от кресла и на полдюйма.

– Считай, как знаешь. Но это ВЫ, вы пришли к нам. А не наоборот. Мы готовы помочь, но только пока вы помогаете нам. Всё по-честному, разве нет? Платите назначенную цену – и все довольны. Нечем платить – валите к чёрту.

– У нас есть деньги. Много денег.

– Деньги – для дураков. Оставьте свои виртуальные циферки для себя. – Джеки презрительно отмахнулся. – Вещи. Только вещи. Продукты, электроника, вода?

Таращась в бездонный пустой космос Теренс с бессильным бешенством заиграл желваками.

– Я так и думал. – Джеки грустно усмехнулся. – Советую вам убраться откуда пришли и научиться решать свои проблемы самостоятельно.

– Мы можем работать. На вас. Делать что угодно, только дайте шанс. – Последняя, самая унизительная попытка.

– Работать на нас? Дикари с поверхности? – Джеки хрюкнул, словно искренне сдерживая смех. – Прости, но тоже нет. Сотня уборщиц для нас многовато.

– А не боишься, что я сейчас разгонюсь и… – теряя остатки терпения, Теренс стиснул холодный ребристый джойстик.

– Ну пытайся. – Орионец противно ухмыльнулся и дёрнул плечом. – Ты тут пока поиграй в жмурки, а я пойду позову ребят, на случай если тебе всё же повезёт. Давненько у нас фейерверков не было.

– Да пошёл ты. – Теренс ожёг орионца ненавидящим взглядом и вырубил связь.

– Ну вот и всё. – Он скосил глаза на «возрожденца», занимавшего ложемент второго пилота. – Сделал что мог. Теперь их отпустят?

– Не очкуй, ботаник. Ждём. – Изрытое шрамами и кратерами ожогов, лицо предводителя штурм-группы чем-то неуловимо напоминало склон вулкана.

Бугристая башка с неестественно плоской макушкой. Уродливые хрящеватые ушки, плотно вбитые в череп и почти неразличимые во всех этих рытвинах и складках. Презрительная расщелина улыбки. Но самое пугающее – глаза. Белёсые рыбьи глаза без малейшего в них выражения.

Из какой эпохи выполз этот реликт? Скольких убил за свою жизнь? Сотню, две? Тысячу? Или сбился со счёта уже на первом десятке? Мучился ли когда-нибудь, помнил ли кого убил первым?

Они разглядывали друг друга. Один – с неприязненным пугливым любопытством, другой – с безразличием и пренебрежением, отчётливо читавшимся в уголках губ, презрительно загнутых книзу.

Здоровенная лопатообразная ладонь небрежно придерживала на коленях огромный потёртый револьвер. Такой же древний и пугающий, как его жутковатый владелец.

В пустом взгляде десантника не читалось ничего – ни сожаления, ни даже тени какого бы то ни было беспокойства. Словно не висели они в хрупкой скорлупке в трёхстах километрах от поверхности, словно не ждали в любое мгновение залпа чудовищных пушек.

Для того, кому осталось несколько секунд до превращения в облачко плазмы, командир возрожденцев смотрелся пугающе невозмутимым и самоуверенным.

С десяток его подчинённых, не снимая скафандров, обосновались в трюме – в мёртвой зоне единственной установленной там камеры.

Самоубийственная, спонтанная операция с самого начала была обречена на провал. Но если у них и был хоть призрачный шанс – то лишь благодаря обману чудовищной наглости и цинизма.

И небрежно брошенной на чашу весов сотне гражданских жизней.

Цифры. Фишки. Все они просто фишки в жестокой игре чужих амбиций.

Предводитель «Возрождения» обставил дело с размахом. Не мелочась, швырнул на кон жизни сотни жителей Фриско, добавил щепотку своих фанатиков и оставил у себя в заложниках семью пилота, пообещав, что жена и дочь ответят за любые его ошибки и «преступления перед человечеством».

Пилот обречённо посмотрел на встроенные в пульт управления часы.

Три минуты. Почему до сих пор тишина? Почему они всё ещё живы?

– Убавь кислород. – Штурмовик извлёк из кармана окурок сигары, с сожалением понюхал и убрал обратно.

Пилот выдвинул из пульта клавиатуру и защёлкал клавишами. Столбики индикаторов подмигнули красной рамкой, упали на пару делений вниз и окрасились в жёлтый.

– Ещё. – Солдат пожевал губами, разглядывая в голокубе пёстрое месиво лиц, с тревожной надеждой таращившихся в камеру.

– Они же задохнутся!

– Я сказал – ещё! – Солдат многозначительно качнул стволом револьвера, недвусмысленно нацеленным на пилота.

Чёрный зрачок дула уставился куда-то в район рёбер.

Столбики индикаторов скользнули ещё на пару делений вниз, а в желтизне прорезалось тревожное оранжевое мерцание.

– Если мне ещё хоть раз придётся повторить дважды – ты крупно пожалеешь. – Без каких-либо эмоций произнёс рыбоглазый «возрожденец». Без угрозы, без раздражения… Скорее просто констатируя факт.

Теренс представил, как маленький свинцовый катыш, за долю секунды разогнанный крохотным взрывом, достигнув чудовищной скорости, легко проходит стенку скафандра и углубляется в его тело. Прошивает рёбра, кувыркаясь, прокладывает маленькую шахту через внутренности, упирается под рёбра противоположного бока и выламывает, вырывает их с кусками мяса и ошмётками скафандра.

Боль. Пронзительная, рвущая тело боль. От одной мысли о чём-то подобном выступала испарина: старинное, давно позабытое оружие пугало стократ сильнее пучкового лазера или десинтора. Стократ сильнее любых нейрошокеров и плазмоганов. Современное оружие либо убивает мгновенно, либо калечит, но почти безболезненно. Кинетическая же пушка… Что за извращённый разум мог породить эту варварскую конструкцию? Стоит разок взглянуть на документалку о пулевом оружии, как где-то под сердцем навсегда поселяется холодок тревоги, а внутренности сжимаются в предчувствии этого грубого, беспощадного вторжения маленького кувыркающегося кусочка свинца.

– …А твоя жена и дочь пожалеют ещё сильнее. Вспоминай о них каждый раз, перед тем как что-нибудь сказать или сделать, окей? – Снисходительно продолжил солдат, с вялым интересом отслеживая калейдоскоп эмоций, сменявшихся на лице пилота.

Теренс с содроганием отвернулся.

Семь минут. Семь минут тишины и неопределённости.

Почему Орион до сих пор не выстрелил?

Сейчас он уже почти хотел этого. Хотел, чтобы весь этот кошмар побыстрее закончился. Хотел, чтобы всё прекратилось. Без мучений и удушья – просто вспышка… и всё.

Может, рвануть рычаги управления, заставить шаттл скакнуть вперёд? Глядишь, расценят это как атаку и чей-то палец дрогнет на кнопке, гашетке или что там у них? Но вправе ли он принимать подобное решение за всех тех, кто в трюме? И тех, кто остался там, на поверхности, в безжалостных лапах захвативших город террористов?

Самим орионцам, в случае успеха их беспрецедентно дерзкой операции тоже не позавидуешь. Но, как сказал сам Джеки – мир жесток. Либо они, либо он. И с чего бы ему выбирать их?

После ещё звенящего в ушах разговора, после всех этих дурацких ужимок и подколок, после волны ледяного презрения… даже всю дорогу терзавшая его совесть, поскуливая, убралась куда-то в дальний тёмный угол.

Джеки прав. Прав целиком и полностью. Пусть каждый сам позаботится о своих проблемах. Проблемах, до которых кроме тебя самого решительно никому нет дела.

Теренс до боли стиснул пальцами подлокотник.

Чёрт, даже обидно, что ничего не вышло. Обидно, что эти безжалостные самовлюблённые ублюдки так и будут сидеть в своей чистенькой уютной станции.

Наслаждаться жизнью дальше, играть в своих дежурных президентов, хамить по видеосвязи и упиваться своей безнаказанностью, пока на планете останется хоть кто-то, кому чертовски нужны сердечники и оптроника.

«Орион» чертовски крепко держит мир за яйца.

И хотя сама орбитальная платформа всё также зависит от ежемесячных подачек с поверхности, периодические попытки силой вразумить обнаглевших ботаников или заморить их голодом – с завидной регулярностью оканчивались унизительным провалом.

Всегда найдётся тот, кто втихаря от сообщества не прочь провернуть пару тройку сделок. Даже сейчас, оказавшись на грани вымирания, загнанные в подземелья – они продолжают грызню. Бессмысленную подковёрную возню, непрерывный передел влияния, потуги чужими руками загрести жар, а попутно – по возможности прищемить нос соседям.

Попытки отлавливать нарушителей эмбарго на низких орбитах закончились провалом: «Орион» парой выстрелов лишил союз половины оставшегося флота – на ладан дышащего грузового шаттла «Бенджи».

Любые посягательства, будь то попытки масштабного строительства или мобильные лаборатории-«попрыгунчики» — жёстко пресекались с орбиты.

Маленькая кучка зарвавшихся уродов прочно воцарилась на верхушке горы и за любые подачки сверху требовала щедрую дань. Но кто из них не повторил бы всё это, окажись волей случая единственным и безраздельным владельцем «Ориона»?

Куда сложнее понять тех, кто яро лупит себя в грудь и выкрикивает красивые лозунги о возрождении вида, спасении цивилизации, но не гнушается идти к своей цели по головам того самого вида, который собирается от кого-то спасать.

Показалось, или стало трудно дышать?

Да нет… с чего бы?

Кабину шаттла обслуживал отдельный рециркулятор, никак не связанный с установленным в трюме. Но дышать всё же трудно. Нервы?

Теренс покосился на голокуб. В трюме вскипало беспокойство — женщины встревоженно переглядывались, покрепче прижимали к себе детей, беззвучно кричали что-то в камеру. Кто-то плакал, кто-то умолял, кто-то проклинал и грозил кулаком, а кто-то молча хватал ртом оскудевший на кислород воздух.

В отчаянии перепуганный живой щит пробовал бросаться на прячущихся вне поля зрения солдат, но лишь отлетал обратно, беспомощно кувыркаясь и оставляя за собой вереницы кровавых шариков. Солдаты не задумываясь пускали в ход не только шокеры, но и приклады.

Теренс почти физически ощущал эти удары на собственном теле. Вздрагивал и ёжился, словно били его.

Солдат в соседнем ложементе с интересом разглядывал его лицо.

Семьдесят процентов от типичного уровня кислорода.

Примерно, как очень высоко в горах.

Но для непривычных к разреженному воздуху лёгких – всё равно что удушье. И чем больше трепыхаешься, тем сильнее не хватает воздуха.

Пилот с ужасом смотрел на перекошенные в криках лица. На беспорядочные удары, кувыркающиеся, извивающиеся тела.

Заставив себя оторваться от голокуба, Теренс набрал в лёгкие воздуха, вновь покосился на солдата и медленно выдохнул: всё тот же безразличный, рыбий взгляд. Усталый и безразличный. Наверное, даже спустив курок, этот урод смотрел бы на него столь же безразличным унылым взглядом, а уже к вечеру и вовсе забыл о его существовании.

Десять минут.

Почему «Орион» не стреляет?

 

 

***

 

 

Из центра блок-схемы, раскрашенной в пёстрые разноцветные лоскутки, расползалось разлапистое зелёное пятно – блоки добровольно сложившие оружие и присягнувшие в лояльности новому режиму.

Никогда ещё войны не выигрывали столь стремительно и столь малыми силами.

Нет, радоваться конечно рановато – самим «перевёртышам» и тем паче тем, кто предпочёл переметнуться в их ряды уже после захвата – никто в здравом уме доверять бы не стал. Вся эта гротескная, на глазах растущая пирамида держалась только на страхе. Десятки тысяч перебежчиков-лоялистов боялись пары сотен «перевёртышей», а те, в свою очередь, стоявших за их спинами солдат «Возрождения». И не важно, что тех всего дюжина. Не важно, потому что одно нажатие кнопки и в коридорах упадут переборки, воздуховоды захлопнутся и для всех оказавшихся взаперти пойдёт обратный отсчёт. Часов девять, десять… до наступления удушья и асфиксии. На аварийных респираторах можно протянуть ещё три-четыре часа, но что это даст? Разве что бойню за лишний респиратор.

Нет, при таких раскладах в любой из возникших иерархических групп будет полно тех, кто колеблется, раздумывает – правильную ли сторону выбрал? Не пойти ли на попятный, не решиться ли на контратаку? Но всё это неважно – уже неважно. События развиваются столь стремительно, что каждый вставший под их знамёна – сам, самолично сжигает мосты. Каждую минуту, каждый час на службе Великой Цели.

Сосед решился? А я чем хуже… А вдруг всё к лучшему? Вон сколько народу за них! И впрямь ведь… не грабят, не насилуют… Всё цивилизовано – ну, почти. А то что варварский принцип коллективной ответственности, то что «врагам человечества» расстрел на месте – так время сейчас такое, непростое времечко! Потерпим – куда ж деваться?

И терпели. И почти добровольно одевали белые повязки с кроваво-алой буквой R. И добровольно разоружали на глазах тающие группы сопротивления. А попробуй не вмешайся – отрубят воздух во всём блоке и помирай потом из-за горстки партизан.

И вот уже тысячи, десятки тысяч «добровольцев». В десятки, в сотни раз больше, чем всё «Возрождение» ещё пару дней назад.

Ури Когг сидел в кресле и с довольной ухмылкой любовался панорамной картой.

Подумать только – целый город в заложниках! Да что там, не в заложниках даже а уже почти в рядах его армии. Армии, перед которой не устоит никто.

А попробуй к ним сунуться вояки – можно и реактором пригрозить. Не совсем то, к чему он стремился, но тоже вполне бы послужило его Цели. Стало бы его личным маленьким посланием миру. Не только подземному, но и Поверхности. Миру, который бы никогда уже не стал прежним. Этакий восклицательный знак, который ни у кого не получилось бы ни замолчать, ни проигнорировать. И тогда… Тогда бы вспыхнуло. Однозначно вспыхнуло! И пусть большинство человеческих городов ещё не готовы к экспансии на поверхность ни технически ни психологически… Разрыв в технологическом уровне и степени внедрения всё равно переломил процесс в нужную сотрону. Просто больше крови. Но только если решатся. Если долбаный Совет науськает с таким трудом добытый плацдарм и ресурсы своих вояк. А не решатся – так он только за. За то, чтоб обойтись малой кровью и подготовиться получше.

Просто восстановить справедливость.

Вернуть поверхность человечеству.

Ну а зверушки… зверушкам занятие тоже найдётся.

Не в том вольготном виде, как сейчас… да и поголовье со временем бы подсократить…

От приятных мечтаний и грандиозных планов его отвлёк писк наушника.

– Шеф? У нас ЧП… – в испуганный и словно бы растерянный голос солдата вкрались истеричные нотки.

– Слушаю…

– Тут… тут… – заикаясь и сбиваясь, солдат никак не мог выдавить из себя суть происшедшего. И судя по загнанному пыхтению что-то куда-то тащил.

– Ну? Отставить мямлить, солдат! Чётко и кратко!

– Уже пришли, сэр. Вы в респираторе?

– Да.

Распахнувшаяся дверь впустила пару плечистых солдафонов, тащивших какой-то трепыхающийся свёрток.

– Вот. – Вытряхнув содержимое мешка на пол, один из солдат отвесил добыче увесистый пендель.

Кувырком пролетев полкомнаты, остаток пути шимп проехался юзом и замер у подножия кресла, остановленный высоким лакированным сапогом.

– Что это? – Когг убрал ногу, с холодным удивлением разглядывая распластанного на полу пленника. – Откуда?

– Шпионил за шаттлом. Вконец оборзели, твари. Шмыгают тут как у себя дома. – Приблизившийся охранник отвесил пленнику пинка и сгрузил на стол свёрток с какой-то мелочёвкой. – Вот, это всё из него вытряхнули.

– Полный карантин на весь город. Живо!

– Уже, сэр. – Явно гордясь своей предусмотрительностью, солдат браво щёлкнул каблуками.

Мальчишка. Заигравшийся в войну, старательный, истошно преданный мальчишка. Получающий кайф от одного лишь осознания принадлежности к чему-то большему. К великой силе, неукротимо прущей к Великой Цели. Даже мембрана респиратора не в силах приглушить этой щенячьей радости. Поначалу подобное вдохновляло и бодрило, но затем приелось и даже стало вгонять в грусть.

Глава «Возрождения» вздохнул и, вознаградив паренька одобрительным кивком, отпихнул барахтавшуюся обезьяну на середину комнаты и перевёл задумчивый взгляд на горку трофеев.

Смарт-карта, электронная отмычка, миниатюрный шокер, лебёдка с моторчиком, лазерный дальномер и до странного увесистый военный планшет причудливой конструкции.

Назначение остальных штуковин на первый взгляд определить не удавалось, но выглядели они вполне зловеще. И наличие в карманах шпиона столь впечатляющего арсенала современной техники наводило на мрачные мысли.

Ожидая, пока помятый пленник придёт в себя, Когг покрутил планшет, включил и с удивлением вскинул брови. Ну, то место, где они должны были быть.

На экране отображалось месиво из десятков и сотен силуэтов. Его собственные колени, сапоги, очертания шимпа, охранники позади, стенка с дверью, стоящий за ней караульный, идущий по коридору патруль. Снова стенка, замерший за ней штурмовой бот, ковырявшийся в его вскрытых потрохах техник и следующая стенка позади них.

Контуры накладывались один на другой, создавая нечто подобное витражам из плоских силуэтов и поверхностей. Этакий невидимый тоннель, каждый новый слой в котором по мере удаления от наблюдателя становился всё бледнее и прозрачнее, пока не сливался в кашеобразное фиолетовое месиво.

Он словно смотрел на мир в волшебное окно, позволявшее видеть сквозь стены и тела. Обзора луча «прозрачности» хватало на двести-триста футов, что позволяло различать переборки, упрятанные в них переплетения труб и кабелей, амортизационные подушки и прочую требуху, обычно сокрытую от глаз.

Когг с любопытством поводил планшетом из стороны в сторону, осмотрел пол, потолок и силуэт шимпа, проступавший через одежду.

Тем временем обезьян кое-как отклеился от пола и по-стариковски кряхтя, уселся вертикально. Поправил идущую к носу трубочку, с выражением крайнего недовольства ощупал набитые шишки и ссадины.

Не вставая с кресла, руководитель «Возрождения», сгрёб со столика смарт-карту и с вялым интересом полистал сделанные снимки. Взломанный лифт, следы перестрелки в коридоре. Стреляющий куда-то вглубь коридора бот. Крадущийся в темноте солдат, заснятый в инфракрасном режиме. Труп, ещё двое. Крупным планом кодовый замок. Снова солдаты – закованные в броню «возрождения» и местные сочувствующие, активно помогающие силам вторжения наводить порядок. Солдаты, солдаты, солдаты… Труп. Набитые в трюм шаттла «беженцы». Испуганные женские лица, хищные оскалы солдатских респираторов.

Лицо солдата крупным планом – последний неожиданный кадр попавшегося фотографа.

Занятно.

Само по себе явление подобного гостя здесь, на глубине почти в милю, было мягко говоря неожиданным. И пугающим.

Ну ладно бы какой саботаж учинил или попытался что-то украсть – это было бы понятно… Но просто фотки?

Зачем?

Для кого?

Впрочем, насчёт саботажа – одно только появление здесь этой твари подобно взрыву ядерной бомбы. Сколько времени этот урод лазил тут в воздуховодах, пока его не схватили? День, два, неделю?

Было ли это вторжение вполне осознанной диверсией или чёртова мартышка даже не подозревала о том, какую опасность несёт одно её присутствие?

Нет, будь он местной ручной зверушкой – никогда не стал бы разгуливать по Фриско без скафандра. Да что там – никто из обитателей убежища, будучи в здравом уме и ясной памяти сроду бы, ни при каких обстоятельствах не впустил бы за шлюз одну из этих тварей с поверхности!

Нет, шпион этот точно не из местных. А значит либо феерический, невероятно везучий придурок, либо… чьё-то биологическое оружие. И последнее в разы вероятнее, чем энтузиаст-одиночка, случайным образом нащупавший Тайну и вознамерившийся сорвать покровы во имя торжества справедливости. Продемонстрировать широкой общественности эти свои фоточки, для всех непосвящённых похожие на кадры из фантастического фильма и возопить – доколе?

Нет… слишком просто и бредово. Обезьян по-любому оружие, но – на кого нацелен? И кто отправитель? Кому из долбаных старперов могла прийти в голову замечательная мысль подпустить заразу в первый, буквально на днях захваченный город? Пожертвовать одним из крупнейших в этом регионе убежищ, лишь для того, чтобы напакостить «Возрождению»?

Нет, ну не могли же они всерьёз надеяться осложнить жизнь ему лично? Любой половозрелый житель подземелий хоть раз-другой да посещал резервный фонд. А представители рисковых профессий – и не по одному десятку.

Сам Когг для подстраховки делал это ещё и под разными личинами – как раз на случай, если кто-либо из сильных мира сего решит попробовать оставить его без потомства. Впрочем, даже если кому-то и удалось бы вычислить все эти личины – шантажировать его этим всё равно бы не вышло. Уж кто-кто, а лидер «Возрождения» вполне мог позволить себе дорогостоящее лечение.

Нет, заражение, конечно, штука неприятная… досадная в какой-то мере, но далеко не смертельная. Тем более, что он так и так вскоре намеревался переселиться на поверхность, где заражение всё равно лишь вопрос времени.

Неет… план тех, кто послал сюда мерзкую обезьяну наверняка тоньше, изящнее!

Ну конечно! Конечно же эти ублюдки и не надеялись напугать или заразить непосредственно его, Ури Когга. Достаточно изгадить захваченное «Возрождением» убежище. Обвинить во всём преступную небрежность «террористов» и напугать весь остальной мир, выставив «Возрождение» горсткой опасных кретинов.

Что ж. Вполне в их духе. Но какой же мразью нужно быть, чтобы вытворять подобное?

Вот она, вот она их мерзкая сущность! Подлая, коварная низость! Полное презрение к жизням тех, кого они должны бы по идее защищать и беречь, но кем готовы не задумываясь пожертвовать, лишь бы только сохранить свои уютные креслица.

Так чем он, Ури Когг, хуже всей этой мрази? Только тем, что играет по их собственным правилам, но не спрыскивает своё грязное бельишко ароматной ложью?

Предводитель «Возрождения» мрачно уставился на раздражающе спокойного пленника. Просто вопиюще, беспрецедентно… пугающе спокойного.

Деловито отряхнув комбинезон, обезьян непринуждённо встал и осмотрелся. Макушкой он едва доходил охраннику до пояса.

И даже если предположить, что глупая мартышка не понимает назначение нацеленных в её сторону десинторов, то уж полученные при задержании пинки и зуботычины должны были вбить в незваного гостя хоть каплю уважения и опаски.

Но нет, нахальный обезьян вёл себя так, словно находится не на волосок от гибели, а всё происходящее с ним – просто какая-то досадная случайность и недоразумение!

Бесшабашность сумасшедшего? Отчаянная бравада смертника? Нет, ни оружия ни взрывчатки при обезьяне не было – бдительный охранник наверняка убедился в этом дважды. Как не забыл и проверить, одет ли на командире респиратор, прежде чем втащил в комнатушку источник инфекции.

Но почему, почему эта тварь так спокойна?

– Ты кто? – цепкий взгляд Когга вновь и вновь рыскал по комбинезону пленника, по всем его многочисленным кармашкам и креплениям, по одетым на нижние конечности бот-перчаткам, по воткнутой в нос трубочке и пугающе спокойной обезьяньей морде.

– Я? – Шимп переступил с одной кривой ножки на другую и скрестив на груди руки, вызывающе ухмыльнулся. – Можешь называть меня просто «мартышкой».

Когг изумлённо моргнул.

Слова незваного гостя звучали так, словно тот видел его насквозь. Видел всё – от и до, как если бы читал мысли или предвидел будущее. Ведь именно так Когг и собирался обращаться к нему в дальнейшем. А сейчас, сейчас это снисходительно-ироничное разрешение выглядело так… словно он – он, Ури Когг! – насквозь предсказуем и примитивен!

Да кто он такой, этот бесстрашно-дерзкий уродец, чтобы говорить с ним в подобном тоне?

Раздув ноздри, Когг со злым прищуром подался вперёд, представляя себе как визжала бы чёртова обезьяна, прикажи он заживо содрать с неё шкуру прямо здесь и сейчас.

Обычно этот приём действовал безотказно – под пристальным взглядом спасителя человечества начинали паниковать если не сразу, то на третьей-четвёртой секунде. Но вместо этого проклятый обезьян таращился на него словно бы с недоумением и каким-то… до жути обидным научным любопытством.

– В переносицу. Вот сюда. – Пленник показал пальцем куда-то меж собственных нависающих надбровий.

– Что? – не ожидавший столь будничного и спокойного тона, Когг моргнул.

– Смотреть нужно в переносицу, а не в глаз. – Пояснил шимп так, словно в безграничной своей мудрости давал ему полезный совет. – Так эффективнее.

«Смотри чётко и прямо. Моргать можно, но чем реже – тем лучше. И гляди всегда так, словно смотришь вдаль, сквозь собеседника» – мгновенно вспомнился пугающий шёпот Валентайна. Воспоминание было столь ярким и вещественным, словно серый кардинал «Возрождения» и впрямь материализовался позади его кресла. Склонился к уху и с ухмылкой шипел свои наставления едва слышным, тошнотворно шуршащим голосом.

Испуганно и растерянно вскинув подбородок, Когг преодолел навязчивое желание оглянуться и с неприятным удивлением уставился на пленника. Что за хрень, дьявол всех раздери, тут происходит?

Словно это не он допрашивает мар… обезьяну, словно они как-то незаметно, исподволь поменялись ролями! Будто это он стоит тут под прицелом пары десинторов, перед небрежно развалившимся в кресле хозяином и ожидает приговор.

Со злым недоверием Когг прищурился и повёл головой на манер того, как это делают ящерицы.

Нет, нет… не может быть, чтобы в рукаве у этой зверушки были какие-то серьёзные козыри. Но что, что же тогда придаёт этому уроду такую бесшабашную уверенность и бесстрашие? И к чему все эти психологические штучки, этот снисходительный наставнический тон, что так поразительно не вяжется с дурацким и жалким обликом пленника?

– Кто тебя послал? – Стараясь выглядеть расслабленно, Когг старательно сгладил тон, но к его нарастающей досаде в голосе проскользнули едва заметные истеричные нотки.

– Никто. Я сам по себе. – Шимп утомлённо вздохнул. – Дай думаю гляну что у вас тут за кипеж.

– Глянул? – Когг скривился, не в силах преодолеть царившие в голове сумбур и хаос. – Ну и… что теперь?

– Теперь? Полагаю вы будете меня пытать, а затем застрелите. Досадная, но необходимая формальность. – Шимп вздохнул, посмотрел на свои ногти и поскрёб одним о другой. – Хотя лично я был бы крайне признателен, если бы мы сразу перешли к пункту два. Всё это так утомительно.

«Только не бросай меня в терновый куст».

Хочет лёгкой смерти? Или и впрямь… всё это ему …мягко говоря безразлично?

Обезьяньи глазки сфокусировались на Когге и тот внезапно осознал, что завис в каком-то диком, словно бы гипнотическом трансе. Словно собирался что-то сказать или сделать, но в следующую же секунду напрочь забыл – что же именно.

Растерянность.

Сколько лет уже не посещало его это странное чувство?

Он сидел и молча таращился на проклятую обезьяну, что каким-то невероятным, неописуемым способом вызывала у него это нестерпимое, невыносимое ощущение. Словно каждый его шаг давным-давно предрешён, предсказан и спрогнозирован. Словно что бы он сейчас не сделал – это было бы как… как поведение марионетки в руках опытного кукольника. Марионетки, вообразившей себе, что обладает свободой воли и каким-то нелепым, чудовищным самообманом. Куклы, в упор не замечающей тянущихся от её конечностей нитей. Не замечающей, но где-то там, глубоко в подсознании, всё ещё понимающей, что за эти нити кто-то дёргает.

Это было пугающе. До холодка меж лопаток, до липкого пота и учащённого сердцебиения.

Может – и впрямь гипноз? Какая-то странная, неизученная форма воздействия?

Дежавю.

Словно всё это уже где-то было.

Случалось ранее. Или вот-вот должно было случиться нечто, что предрешено, предначертано.

Повинуясь командирскому взгляду, один из охранников коротко и хлёстко врезал пленнику по почкам и наваждение разом спало.

Охнув, шимп рухнул на пол, прижимая к пострадавшему месту то одну, то другую руку.

Ну что ж – уже не плохо. По крайней мере боль он ощущает.

Когг облегчённо вздёрнул кверху уголок губ и кивнул второму солдату. Извиваясь и вскрикивая, маленький шимп скорчился на полу под градом пинков.

– Достаточно. – Опасаясь, что солдаты переусердствуют и мартышка отдаст концы досрочно, Когг вскинул руку.

Запыхавшиеся от усердия солдаты разочарованно отступили.

Нехотя поднявшись с насиженного места, командир «Возрождения» неспешно приблизился к избитому телу. Присел и брезгливо ухватив перчаткой короткий чёрный мех, рывком приподнял обезьянью голову.

– Ну что, теперь ты не такой борзый? А, …мартышка?

Обидный эпитет соскользнул с языка с запинкой, словно странная издёвка, брошенная пленником, засела где-то внутри раздражающей, покалывающей язык занозой. И вроде бы чушь и бред… Но…

Мутный обезьяний взгляд кое-как сфокусировался на его респираторе, разбитые в кровь губы растянулись в дурацкой ухмылке. Надменной, непокорной, раздражающей. Словно мерзкое создание и впрямь знало что-то такое… очень важное и нужное для него. Знало и упивалось тем, что он этого не знает.

– Уу. – Когг с силой толкнул голову пленника об пол. Встал, собираясь проследовать к «трону», но на полпути замер, остановленный голосом пленника:

– Какие же вы все… одинаковые. – Шимп кашлянул с кровью. – Даже не верится.

Развернувшись, Когг с наслаждением врезал носком начищенного сапога по обезьяньей челюсти. Пленник взвыл и опрокинулся на спину, но уже в следующий миг стон боли вновь перешёл в тихий сдавленный смех.

Поначалу почти неразличимый, незаметный, но на глазах набирающий силу и громкость, пока не превратился в надрывный всхлипывающий хохот.

Смех?

Когг изумлённо замер, застыл на полушаге, словно внезапно получил непринуждённый пендель от ближайшего соратника.

С недоверием обернулся, оторвал подозрительный взгляд от скорчившегося на полу пленника и уставился на солдат – не то подозревая, что смеялся кто-то из них, не то надеясь найти в этих обожающих взглядах немое подтверждение что ещё не окончательно сошёл с ума.

Глядя на него пленник хихикал. Отвратительно, по-обезьяньи. Глумливо и издевательски, невыносимо раздражающе хихикал

Забрав у солдата десинтор, Когг с недоумением встал над лежащим шимпом. Нет, он не то чтобы хотел его пристрелить, скорее напугать, приструнить. Оборвать этот дерзкий, глумливый смех.

Но вместо того, чтоб заткнуться, при виде фасеточного зрачка пистолета шимп расхохотался с новой силой:

– Неужели ты меня боишься? Даже сейчас?

«Не выстрелю. Не выстрелю! Он это нарочно, специально… бесит, выводит из себя, чтобы легко отделаться. Это же очевидно!»

Он с усилием отвёл ствол, разглядывая разбитую физиономию пленника сверху вниз.

Обезьян вызывающе растянул ухмылку ещё на пару дюймов. Морщинистые мясистые губы, оскал покрасневших от крови зубов. Словно дразнит – намеренно, совершенно осознанно выпячивая все свои отличия, подчёркивая разницу меж собой и стоящим над ним человеком.

Крупные, по-звериному крепкие зубы. Такие крупные и острые, что вцепись шимп ему в ногу, наверняка запросто отхватил бы изрядный шмат мяса.

Словно прочтя эту мысль, обезьян издевательски поклацал своими огромными зубами с противным костяным звуком.

Отвратительно. Тошнотворно. Противоестественно. Невыносимо!

Словно смотришь в кривое зеркало. И видишь там даже не то чтобы отражение, а какую-то гадостную дьявольскую пародию. Карикатуру на человека.

Когг непроизвольно нацелил десинтор обратно в ненавистную физиономию. Замер, подрагивая рукой и словно бы разрываясь между желанием неспешно вытрясти из пленника хоть крохи полезной информации и немедленно уничтожить, стереть эту мерзкую пародию на человека из своей реальности.

Чей только воспалённый разум мог породить это вопиющее надругательство, этот жалкий уродливый шарж?

И ведь знает, понимает, мерзавец, не может не понимать, какие эмоции у него вызывают все эти обезьяньи ужимки! И всё равно продолжает, гримасничает, по-обезьяньи выпячивает губы трубочкой и всячески подчёркивает все эти столь раздражавшие Когга отличия.

Брезгливо кривя губы, человек отчаянно боролся с противоречивыми порывами. Ствол десинтора подрагивал в затянутой в перчатку ладони. Фасеточное «дуло» то целилось прямиком в обезьяний лоб, то куда-то в пол и в сторону, то смещалось куда-то в район обезьяньих рёбер.

– Сэр? – Оценив тревожность момента подал голос один из солдат. – Осмелюсь заметить…

– Бу! – негромко, но как-то весьма неожиданно произнёс пленник, угрожающе дёрнув башкой. Так, словно и впрямь собирался укусить обидчика.

«Фбзым».

Когг потрясённо замер. С растерянным удивлением уставился на словно бы само собой сработавшее оружие, перевёл взгляд на безжизненное тело.

Чёрт. Чёрт! Чёрт!!! Долбаная …мартышка!

 

 

***

 

 

Чужая воля комкала его как пластилиновый катыш, небрежно и легко то расплющивая в блин, то вновь собирая в подобие шарика.

Режущие ухо звуки зловещим шёпотом вкручивались в уши, взвивались оглушительным крещендо, похотливо извивались, порождая подобие мелодии. Мелодии, ритм которой ускользал, прятался в хаотичное на первый взгляд нагромождение звуков, никак не желая складываться в сколь-нибудь упорядоченный узор.

Мыш пошатнулся, вцепился в угол стола, обвёл качающуюся комнатушку безумным взглядом. Судя по безмятежно спавшей рыси – музыка дьявольского оркестра звучала только для него. Манила, пугала, неудержимо влекла непередаваемо томительной, манящей мелодией. В чудовищном диссонансе кружились, наслаивались, переплетались десятки, сотни совершенно несовместимых мелодий, порождающих ритмы, бросающие то в жар, то в холод. Причиняя одновременно невыносимые муки и сладостное, невыразимое наслаждение.

Пальцы сами собой выпустили стол, а ноги – шагнули к окну. Туда, откуда доносились безумные звуки. Нет, слышались не буквально, скорее… он просто ощущал направление. А может быть то было лишь наваждением, навеянным мелодией?

Шатаясь и едва не падая, на заплетающихся ногах он брёл к подоконнику. Пытался сопротивляться, пытался собраться с силами и отпихнуть, сбросить чужое воздействие. Но хватка дьявольской музыки застала его врасплох, непреодолимой силой сжала, сдавила со всех сторон, словно рука великана, корёжа и комкая хрупкое тельце, способное лишь беспомощно трепыхаться.

Ужас. Паника. Страх. Наверное такой набор эмоций должен был ощущать на его месте кто-либо другой. Он вполне ловил их, эти обрывки чувств. Ощущал, как бледные, едва ощутимые тени. Осознавал, но воспринимал словно бы отстранённо, будто происходящее касалось не его лично, будто был всего лишь сторонним наблюдателем, лишь с тенью сочувствия созерцавшим этот беззвучный незримый поединок со стороны.

«Как же ты слаб…»

Чужой бесплотный голос кольнул в основание черепа, раскалённым шурупом ввинтился в кость.

«Что с тобой случилось? Ты был самым сильным из нас…»

Он попробовал упасть, зацепиться за холодную облезлую батарею, но невидимая сила неудержимо влекла к подоконнику. Одеревеневшее тело словно само, вопреки воле хозяина, шагало, ползло, катилось в нужном направлении.

«Ах да… кажется, это я стал сильнее…»

Он захрипел от усилий, пытаясь отпихнуть, отбросить от себя словно сам собой прыгающий навстречу подоконник. Ощущения верха и низа стремительно менялись – невидимый великан встряхивал их дом, крутил, бросал из стороны в сторону, а он – невесомой пушинкой летал и перекатывался внутри, как горошина в пустой банке.

Из носа хлестало – не капля, не тонкий ручеёк – настоящий водопад крови. Она текла и текла, пропитывая футболку, шорты. Он скользил, барахтался в этой липкой жиже, с ужасом глядя, как кровь стекает по подоконнику, заполняет чёрными в темноте лужицами щели дощатого пола, как эти тошнотворные озерки на глазах растут, смыкаются меж собой, образуя сплошную маслянистую плёнку, что поднимается ему до щиколоток, противно взбирается вверх по лодыжкам.

Откуда? Откуда в нём столько крови?

«Трусишка… Не бойся. Смерть – это совсем не страшно. Есть вещи куда хуже».

Отчаянным усилием он смахнул с подоконника пустую пластиковую бутылку и та, с оглушительным в этой тишине грохотом, запрыгала по полу. Но на шум никто не выглянул, а спящая рысь лишь не размыкая век нервно поморщилась, словно ей приснился дурной сон.

Никто не видит. Не слышит, не знает. Никому нет дела…

Выходка с бутылкой стоила ему ещё фута. Драгоценного фута, отделявшего мышиное тельце от внешнего края подоконника. Вот она – грань, за которой лишь краткий миг падения и гасящий свет удар. Удар, который размажет, разбрызгает эту мерзкую животную сущность, изломает кости, расколет череп. И его растерзанную оболочку во всём её неприглядном виде найдут в луже мозгов и крови, выпавших на свет внутренностей и прочей гнуси.

«Нет! Не так… не хочу!»

«Не бойся. Не сопротивляйся. Я всё равно сильнее».

Неумолимая сила вздёрнула его так, что мышиный нос и края ладоней свесились на улицу. Он елозил, брыкался, пытался отпрянуть. Но стоило восстановить власть над отдельно взятой ладонью, как другая тут же цеплялась за край подоконника и подтягивала его ещё на пару дюймов вперёд. Стоило сбросить с подоконника ногу, как другая, наоборот, толкалась…

«Кто ты? Чего тебе нужно?!»

«Ты даже не помнишь, Четвёртый…» – в бесплотном голосе проскользнула горечь обиды.

«Шестой? Ты… Ты же умер… все умерли…» – Он почти добровольно свесился за край окна, отчего-то радуясь, что кровь теперь стекает наружу.

«Нет. Не умерли. Это ты всех убил» – в голосе Шестого прорезались обвиняющие нотки, но неумолимое сползание на миг прекратилось.

«Я… Я просто бежал» – Мыш уставился на покачивающийся внизу асфальт. Узкая кайма асфальта опоясывала развалины вокруг. Есть ли шансы выжить, если самому, по своей воле кувыркнуться вперёд? Оттолкнуться как можно сильнее, в надежде перелететь асфальт, шмякнуться на размокшую после дождя землю?

«Ты мог бы разбудить всех. Но ты просто сбежал»

«Всё произошло слишком быстро! Я…»

«Просто не подумал. Даже в голову не пришло…»

«Я всё равно не успел бы… Счёт шёл на минуты» – Мыш сглотнул, одновременно разглядывая асфальт и лихорадочно пытаясь отстраниться, отодвинуться от рвущей барабанные перепонки «мелодии». Но пульсирующие, визгливые звуки меняли тональность и ритмы, выскальзывали, уворачивались, плясали вокруг, обжигая, щипая, толкая из стороны в сторону, словно глумливо хохочущая толпа, перебрасывающая его на манер футбольного мячика.

«Ты даже не попробовал…»

«Но ты ведь жив!»

Адская музыка сменила тональность и в голове проступили пугающие образы. Синеватая мутная жидкость, безвольно плавающее в ней тело, оплетающее его месиво трубок и катетеров. Депривационный чан. Ощущение, что низ сместился с привычного положения куда-то в бок, словно чан опрокинулся или стоит под наклоном. День, второй, третий… И только система жизнеобеспечения, встроенная в основание чана, поддерживает в этом заживо похороненном теле жизнь.

«Пик…          Пик…          Пик…»

Минуты сменяются часами, а те – днями.

Мыш замер, оглушённо впитывая чужое томительное ожидание, нарастающую панику, удушье и ощущение приближающейся смерти.

«Пик…»

Растратив ресурс, автономная система жизнеобеспечения, отказала почти в тот же миг, как его откопали. Сдвинули стальные створки в стороны и посветили в глаза фонариком. Непривычный, режущий свет заставил его рефлекторно зажмуриться, но опасаясь, что спасатели примут его за труп, опоссум заставил себя разжать веки и вяло трепыхнуться.

– Живой! Один живой! – солдат на миг обернулся куда-то за пределы доступного опоссуму угла обзора и вновь повернувшись к нему, небрежно побарабанил когтями по разделявшему их стеклу. Словно по аквариуму с рыбками.

«Пик…»?

Привычного, за проведённые в темноте и одиночестве дни, в подкорку въевшегося ритма больше не было. А по кислородному шлангу больше не тёк живительный воздух.

Он встревоженно втянул полную грудь, но вместо привычного облегчения пришло жжение. Отупляющее онемение, ощущение, словно бы не вдохнул. Словно вместо чистого стерильного воздуха к нему просто вернулись собственные выдохи. Наверное, несколько секунд или даже минут он просто не замечал разницы, обманываясь тем, что лёгкие работают в привычном ритме. Не замечая, как наступает удушье, как темнеет в глазах и немеют и без того затёкшие мышцы.

Воздух кончился. Точнее – сдох элемент питания, поддерживавший жизнь в этом чудовищном аквариуме.

Нелепо. Как нелепо.

Он попытался поторопить солдата жестами, но устав от раскопок, тот лишь недоумённо таращился на его жестикуляцию отупелым взглядом.

Ощущая нарастающее удушье, он яростно задёргался. Преодолевая сопротивление жидкости, замолотил в толстое стекло изнутри.

Солдат испуганно отшатнулся, разглядывая перекошенное лицо и судорожные, отчаянные движения, встревоженно оглянулся назад.

– Сэр, ваша зверюга тут беснуется… Кажется, ему не нравится свет…

«Идиот! Быстрее! Разбей! Разбей стекло!!!» – Опоссум попытался остановить инстинктивные трепыхания и обеими руками изобразил удар молотком. Раз, другой, третий.

– …или хочет поиграть в гольф… – растерянно интерпретировал солдат открывшуюся ему пантомиму.

– Отвали. – Отпихнув солдата в сторону, в поле зрения вплыл техник. Окинул бьющееся тело встревоженным взглядом, покосился на контрольную панель. – Он задыхается!

«Наконец-то!»

Но выпученные глаза уже почти не различали свет, а ладоням не доставало сил упираться или колотить в стекло изнутри. Обмякнув, он безжизненно повис в голубоватой помутневшей жиже, затухающим сознанием ощущая глухие, далёкие удары. Словно кто-то колотил в чан чем-то массивным.

Хрясь! Хрясь!!! Каждый удар сопровождался звуком, похожим на треск ломающегося льда, но толстое стекло никак не желало сдаваться.

«Жив»

Чреда кадров, на которых его куда-то ведут и везут, сажают в новую – чистенькую, необычного вида камеру. Стёкла. Лица охранников, пугливо таращившиеся на него с той стороны стекла. Толстого, монолитного стекла едва не в ладонь толщиной. Паника, страх, злость. Общение с кем-то через селектор. Голос, отдающий команды. Голос, не связанный с конкретным образом. Недостижимый, непонятный.

Голос мучителя.

Глуповатое смазливое личико, выражение любопытства и раздражения на котором быстро сменяют страх и ужас. Поток неясных образов чужой жизни. Красивой, беззаботной жизни. Словно другой мир, бесконечно далёкий рай.

У неё было всё, но хотелось большего. И тогда она попала сюда.

Газ. Едва ощутимый запах лютиков.

Ослепительный, режущий глаза свет – всё как сквозь дымку.

– Просыпается… ещё наркоз!

Эхо образов, выхваченных из чужого сознания. Пластиковая ёмкость, наполненная обломками, ошмётками тела. Разрозненные конечности, кости, потроха, куски черепа. Окровавленный ребристый червяк позвоночника… и, последний штрих – словно использованная салфетка, небрежно брошенная чьей-то рукой шкура. Его шкура.

Взгляд на мир через монокуляр объектива – одним единственным глазом, плавающим в наполненной питательным раствором колбе. Неспособность пошевелиться. Неспособность даже повернуть этот самый глаз или смежить веки.

Беспощадное, циничное надругательство над всем естеством, над самой сутью. Ужас. Страх. Мучительный зуд и фантомные боли во всём отрезанном теле.

«Да, я жив… Вот, заглянул сказать тебе спасибо»

Какофония адского оркестра взвилась невыносимо пронзительным, выворачивающим наизнанку визгом и он увидел. Нащупал, коснулся раскалённой, пышущей ненавистью точки.

Боль, обида, злость. Несокрушимая воля и всесжигающая жажда мести. Нечего и думать пробить эту стену пылающей ярости.

Открывшиеся картины шокировали, выбивали из реальности, порождая где-то внутри целый букет странных, доселе невиданных эмоций.

«Умри».

Неудержимая сила рванула его в пропасть.

И тогда он ударил. Нет, не ударил даже – просто рефлекторный отклик. Наобум. Наощупь. Без какой-либо цели и надежды на реальный успех. Случайный поток касаний, как руки удушаемого – бесцельно и бессмысленно шарящие по рукам и лицу душителя. Слишком слабые, чтобы разжать чужие холодные пальцы, отпихнуть, вырваться.

И чудо случилось – неумолимая хватка на миг ослабла, дёрнулась и пропала, словно сам на то не надеясь, он задел что-то чувствительное.

Интуитивно и судорожно щупальца тьмы обвили, переплелись с чужими нитями, прошлись по натянутым струнам и сжимающая его какофония звуков сбилась, окончательно утратила зловещий рваный ритм и таинственную силу.

Щекотка. Банальная, идиотская щекотка.

Лишённый тела, конечно же, не мог ощущать ничего подобного и близко, но соответствующие участки мозга никуда не делись. И прямое на них воздействие дало неожиданный взрывообразный эффект.

Вопль!

Изумлённый, негодующий, захлёбывающийся непроизвольным смехом.

Вопль, от которого кровь потекла, кажется, даже из глаз.

Стиснув зубы и превозмогая боль, он терзал и теребил неожиданно уязвимые нити, щекотал их вновь и вновь, непрерывно, отчаянно, не давая врагу ни мгновения передышки, ни шанса на восстановление концентрации.

Шестой хрюкал, визжал, хрипел, издавал сотни диких, совершенно нелепых или откровенно пугающих звуков. Бился в конвульсиях, захлёбывался смехом, безуспешно пытаясь восстановить контроль над ситуацией, но тщетно – подлый и неожиданный манёвр сломил, уничтожил, расплющил и разметал остатки чужой воли.

«Преее..крааа…..аааха… тиииииии».

Жалкий истошный хрип, перемежаемый стонами и совсем уж неразборчивыми хрипящими звуками.

Стиснув и смяв чужую волю он сжимал и сжимал этот перепуганный мычащий ком в мячик, в шарик от пинг-понга, в крохотную, почти не различимую точку.

Хрипящий визгливый смех оборвался. На смену судорожным обрывкам «не музыки» пришло безумное, натужное шипение, но вскоре стихло и оно.

Напуганный полученным эффектом и реакцией противника, мыш обессиленно выронил клубок чужих нитей. Тяжело дыша обмяк на подоконнике, невидящим взглядом таращась на покачивающуюся перед глазами пропасть и одновременно ощущая пульсирующий ком страха и ярости на расстоянии почти в полмили. Растерзанный, искалеченный физически и психически, униженный, жаждущий избавления от себя самого… Ощущал так, словно смотрелся в зеркало. Кривое зеркало комнаты смеха, вот только отражавшееся там скорее вписалось бы в комнату ужасов.

Смешиваясь с обильно выступившим потом, капли крови с монотонностью метронома капали вниз. Разбивались о мокрый асфальт, растекались по нему крохотными маслянистыми кляксами. Заполняли собой трещинки, смешивались с дождевой влагой. Разумеется, ничего этого мышиные глаза не различали – он ощущал это где-то внутри, в разбуженном чужими ужасами воображении.

Опустошённый полыхнувшими эмоциями, отчаянной борьбой с собственным телом и последним нелепым, интуитивным усилием, мыш стёк с подоконника и неловко свалился на пол. Уставился на так и не проснувшуюся рысь, что всё также подёргивалась и морщилась во сне.

Сколько прошло времени? Минута, две? По субъективным ощущениям – не меньше часа, но за окном не рассвело ни на йоту.

От повисшей тишины болезненно звенело в ушах, а пустой желудок упорно пытался вывернуться наизнанку. Его знобило и трясло. С усилием хватая ртом воздух, он лежал, бессмысленно пялясь в кружившийся потолок и сглатывая всё ещё идущую носом кровь. Ощущая чужое присутствие каждой клеточкой тела. Молчаливое, уже почти не агрессивное. Измотанный «щекоткой» и почти задушенный его ответной контратакой, Шестой медленно приходил в себя.

Изумлённые, растерянные и обессиленные, тяжело дыша, они оба отупело «таращились» друг на друга. Смотрели сквозь несколько зданий, сквозь поросль деревьев и два забора. Смотрели, переплетясь мыслями и эмоциями, смешавшись в единый аморфный, хаотичный ком и медленно, пугливо расплетая, распутывая себя.

«Почему не убил?» – Угрюмый вопрос Шестого прозвучал кратко и сухо, словно бы недоверчиво.

«Не знаю…»

«Не понимаю».

«Можешь считать это моим извинением». – Не сдержав очередной рвотный позыв, мыш кашлянул и мрачно уставился на вылетевший на пол кровавый сгусток.

Мерзость. На секунду он даже мимолётно позавидовал Шестому, за что тотчас заработал от того неопределённый смешок.

«Я бы с радостью с тобой поменялся…»

«Но ты не свободен».

«Да. И, похоже… сейчас меня усыпя…»

Голос его внезапно стал неразборчивым, а затем и вовсе оборвался.

«Эй?»

…

«Ау?»

Превозмогая рвущую тело боль, мыш вскочил, едва не рухнув, спотыкаясь побрёл к двери, врезался в косяк, кое-как вывалился в коридор. Проехавшись по перилам, неловко завалился на бок, ощущая, как прострелило болью подвернувшийся локоть. Шатаясь и падая, отталкиваясь от стен и пола, он упорно полз вперёд. Туда, где едва заметным, на глазах гаснущим сгустком ощущался Шестой.

«Эй!»

Спотыкаясь и падая, то сглатывая, то сплёвывая кровь, он протиснулся через прутья забора и вновь рухнул. Высокая душистая трава. Ещё мокрая после дождя, но такая притягательно мягкая, такая уютная… Прикорнуть… на минуту… на две… Просто на миг смежить веки… За один миг ведь ничего не случится?

Нет, нет… нет! Не сейчас… не когда он…

Оказавшись вдали от всех, один в толпе тех, кто никогда не поймёт и не примет его истинной сути, он как никогда остро ощущал, что не может, просто не может потерять того, другого. Такого же ненормального, такого же искалеченного этим миром. Не сейчас, нет. Не второй раз!

«Эй!»

Шатаясь, он ковылял по извилистой тропинке, неловко падал и вставал снова. Измученное тело почти не ощущалось. Не гнулись ноги и руки, не давал сосредоточиться бешеный, зашкаливающий пульс. Болезненно отдаваясь в ушах, словно грозя вот-вот напрочь порвать барабанные перепонки.

Близко. Ещё немного, сто, пятьдесят, десять шагов…

Бессвязно-неразборчивый ком чужих нитей, ещё шестеро совсем близко и немного поодаль ещё восемь. Те, кто сделал с ним это, те кто заставил…

Сидевшие в джипах псы нервно крутили головами, а потом и вовсе высыпали на улицу. На мордах охранников красовались странные массивные очки, напоминавшие маску корабельного сварщика.

Щупальца тьмы потянулись вперёд, вонзились в одного, другого, третьего…

Раздвинув траву, он всмотрелся в солдат, ища в бессвязном неразборчивом потоке их мыслей знакомые образы. Лица других солдат, формы армейских джипов. Ухватил, потянул знакомый отзвук, развёл нити, осторожно вторгаясь в чужие мысли, ловя поверхностные тревожные образы.

Возбуждённые солдаты искали его и спящие игрушки. Хотели отнять… Забрать с собой. Боялись, отчаянно, до слабости в коленях. Но почему-то искали.

На поверхности крутились мысли о премии, какие-то мелкие бытовые «хотелки», в которых тонуло полезное, важное, нужное. Он попробовал осторожно подтолкнуть память одного из солдат в нужном направлении, но прежде чем извлечённый обрывочный образ успел оформиться, щупальце обожгла короткая яростная вспышка. А облюбованный пёс рухнул, как небрежно выпущенная кукольником марионетка.

Остальные тотчас выхватили пистолеты, встревоженно заводили носами из стороны в сторону. Один из псов поднёс к уху рацию.

Тьма торопливо схватила и его, но вновь последовавшая вспышка расплескала, разбила пугливый поток собачьих мыслей как удар по отражению в луже.

Безвольно обмякнув на руки подоспевших коллег, пёс выронил рацию.

 

 

***

 

Окружающая реальность плавно и вкрадчиво проступала сквозь расплывчатые обрывочные грёзы. То самое странное ощущение, когда тонкая, не ощутимая ничем грань, плавно колеблется меж сном и явью – словно не желая выпускать спящего из своих уютных, тёплых объятий. Грань меж связными, осознанными мыслями и той странной, слишком абстрактной чепухой, чтобы придя в себя, её можно было осознать и вспомнить «на трезвую голову».

Пребывая в этаком странном, подвешенном состоянии, он бездумно разглядывал полотно с блёклым, выцветшим узором из горизонтальных полосок. С одной стороны этот квадрат подпирала стена пыльного линолеума, с другой – серая, местами облупившаяся побелка.

Ленивые неповоротливые мысли неловкими тюленями переваливались с боку на бок, ползли, перекатывались… но никак не желали складываться во что-то внятное и осмысленное. Спустя пять, десять минут, а то и добрых полчаса, пришло осознание верха и низа. Понимание, что пыльная стена из линолеума – на самом деле просто пол, а противоположная ей поверхность – обычный потолок. А пространство меж этими двумя плоскостями – простая, покрытая обоями стена. Просто он лежит на боку и весь окружающий мир словно бы повёрнут на девяносто градусов.

Вслед за осознанием себя в пространстве вернулись ощущения тела – приятное тепло простыней, старый продавленный его весом матрас. И что-то горячее, уютно приткнувшееся к боку. Кто-то, кого он обнимал, прижимал к себе всё это время, словно и во сне боясь отпустить, потерять, утратить.

Макс испуганно скосил глаза и сфокусировал взгляд на собачьем ухе. Вздрогнул, с ужасом и нарастающей паникой припомнив всё происходившее перед тем, как они вырубились.

Все самые вожделенные, самые сокровенные мечтания внезапно воплотились в реальность. Во всей своей запредельной неправильности и беспощадной непоправимости.

Грязь. Отвратительная мерзкая грязь.

Как случка мартовских ящериц, как…

Нет-нет-нет…

Этого ли хотел, об этом ли мечтал? Да! Тысячу раз да!!! Об этом самом…

Но… как-то не так, не так внезапно и стремительно, как всё это случилось.

Роившиеся в голове образы всегда казались идеалом недостижимой чистоты. Идеалом, разбившимся о реальность. Прорвавшая плотину похоть рванулась в реальный мир бурлящим потоком, снося и сметая все слабенькие и неожиданно хрупкие препоны. Совесть, приличия, романтика… Отведённая самому себе роль в этом мире. Всё это вмиг осталось где-то там, далеко позади, в смятых и смытых бурлящим потоком руинах. И сейчас, когда он запоздало осознавал всю глубину и непоправимость случившегося его переполнял нестерпимый мучительный стыд. Стыд, пугливый страх, обречённое чувство необратимости и ноющая, терзающая боль, отметившая путь сорвавшейся вниз лавины похоти.

Невыносимо хотелось вскочить, заметаться по комнате, забиться в дальний тёмный угол, сжаться там в комок отчаянья и безысходности, выть и рвать на себе шерсть.

Останавливал лишь страх – страх разбудить пса, встретиться с ним взглядом… после всего того, что вытворяли их тела здесь, на этой самой простыни.

Невозможно, невыносимо, немыслимо!

Как, как вообще после всего этого жить?! Смотреть в эти глаза, каждый раз видя в них отражение всех тех гадостей и мерзостей, всей безумной животной похоти и бесстыдства, захлестнувших их обоих на этой самой кровати?

Чуть ли не с первых дней их странного знакомства он мечтал и грезил о чём-то подобном. Радовался каждому случайному прикосновению, засыпал и просыпался с образом пса перед глазами, ощущая, трепетно храня в памяти каждое из этих мгновений. Хлопок по плечу, рукопожатие. Фамильярно притянутую шею. Бредил его озорной улыбкой, забавным собачьим взглядом, смешными треугольными ушками… Думал о нём чуть не каждую минуту своей жизни, порой не выдерживая и позволяя себе попредставлять что-нибудь развратное, отвратительно пошлое с его, Рида, участием. Мысленно говорил себе, что похотливый образ не Рид, что лишь некто похожий на него внешне, но грубый, развратный и переполненный похотью. Но каждый раз, как это случалось – почти сразу после закономерного финала накатывал стыд. Безумный жгучий стыд и тошнотворное, удушливое чувство вины.

Сейчас же… сейчас осознание непоправимости случившегося и поразительное, шокирующее совпадение реальности и фантазий вгоняло в беспомощный панический ступор. Словно в ответ на его молчаливые молитвы само Провидение подстроило окружающую реальность под его бредовые фантазии. Словно это он, только он и никто больше, виноват во всём случившемся.

На миг эта дикая, поразительно бредовая мысль просто парализовала, обездвижила его тело.

Что будет, когда пёс проснётся?

Что скажет и что сделает? Испытает ли нечто близкое к этим его ощущениям, сможет ли смотреть на него без стыда и неловкости? Останется ли Рид тем самым Ридом, которого он знал до вчерашнего вечера. Или, навсегда останется тем, кого он с изумлением узнал и познал тут?

Быстро… Как быстро и внезапно всё завертелось. Настолько быстро, что не осталось ни времени, ни желания подумать о том… что же после?

И он лежал, каждой клеточкой, каждым волоском своей шкуры ощущая тепло собачьей спины, приятную тяжесть его головы и хвост – толстый собачий хвост, нескромно просунутый меж его собственных бёдер.

Трусы! Макс едва не вскинулся вновь… испуганно сунул свободную ладонь под одеяло, затравленно оглянулся вокруг, пытаясь обнаружить искомый предмет одежды и не находя ничего, кроме небрежно сброшенной на пол майки и разбросанных вокруг одёжек Рида.

Боже… Чтобы добраться до шкафа требовалось выбраться из кровати, прошлёпать через полкомнаты и отсвечивая голым задом, распахнуть скрипучий встроенный шкафчик. И пусть уже пролетел день и ощутимо стемнело – решиться на такое было выше его сил. Ей-богу, куда проще было мчаться под автоматным обстрелом через всю площадь, чем сейчас – решиться покинуть спасительное одеяло.

Тем временем, не подозревая о бушующих в тигриной голове эмоциях, Рид сонно пошевелился и не просыпаясь поёрзал, потеснее вжимаясь в него спиной. Макс в панике замер, ощущая, как там, неподалёку от собачьего хвоста вновь нарастает пугающее пульсирующее давление.

Нет-нет-нет-нет… не думать!

Отодвинуться? Но тогда Рид точно проснётся. А если… если не отодвинуться – то пёс проснётся всё равно. И при куда более пикантных обстоятельствах.

Отчаянно зажмурясь, Макс до головокружения втянул полную грудь воздуха и постарался представить что-нибудь мерзкое и достаточно отвратительное, чтобы сбить подкатившее возбуждение. Например яростно брызгающего слюной Бигганта или…

Свист кожаной ленты – толстый, сыромятный ремень с чеканной офицерской пряжкой. Пронзительный свист рассекаемого воздуха, смачные, сочные удары о растерзанную в клочья плоть. Льющая по спине кровь, выбитые пряжкой пучки меха, болтающиеся поверх мяса обрывки шкуры. И жалкий, сдавленный хрип – голос отказал после первого десятка ударов.

Содрогнувшись от жуткого воспоминания, он едва не рванулся прочь, хрипя и задыхаясь, почти также ясно как тогда ощущая лопающуюся вдоль спины шкуру.

Невероятным, запредельным усилием воли он заставил себя лежать неподвижно. Сморгнул непрошенную слезу и зажмурился. Зажмурился как маленький мальчик, застигнутый врасплох за каким-то «ужасным» преступлением, отчаянно мечтающий по мановению волшебной палочки стать вдруг невидимым и неосязаемым, раствориться, бесследно исчезнуть…

Не то сам по себе, не то от его неосторожных судорожных движений, Рид проснулся. Потянулся, разминая плечи и шею, сладко зевнул и, словно только сейчас вспомнив о случившемся, обернулся.

Лукавый ироничный взгляд без тени стыда или смущения. Немного настороженности, но без малейшей опаски, разочарования или чего-то подобного.

– Привет? – Овчар сонно улыбнулся и перевернувшись к нему лицом, непринуждённо, по-хозяйски, закинул ногу прямо поперёк его бёдер, а голову… голову пристроил на тигрином плече.

Так легко и обыденно, словно проделывал нечто подобное десять, двадцать, тысячу раз!

Словно этакое начало утра – а точнее вечера – было для него совершенно обычным и естественным делом и случалось уже много-много раз.

– Привет. – Голос неожиданно охрип и предательски надломился.

– Что-то не так? – Овчар приоткрыл глаз и вновь посмотрел на него.

– Н-нет… – выдавил Макс, почему-то задыхаясь и испытывая отчаянно, непередаваемо сильное желание провалиться сквозь кровать и, желательно, пол. Провалиться на пару-тройку этажей вниз, а ещё лучше – сразу в подвал. Или прямиком в ад.

«Боже… что мы наделали?»

Рид приподнял голову, с лёгкой тревогой разглядывая калейдоскоп эмоций, стремительно сменявшихся на тигриной морде. Смотрел, то напряжённо хмурясь, то вскидывая брови с весёлой иронией, а то и недоверчиво, типично по-собачьи склоняя голову с боку на бок. Словно читал какую-то забавную книгу, словно все Максовы мысли проступали у того на лбу огромными светящимися буквами

Не выдержав этого молчаливого допроса, тигр панически зажмурился снова. Зажмурился и вздрогнул, ощутив чужое движение и осторожный, неожиданно робкий поцелуй. Порывистый и мимолётный, оборвавшийся прежде, чем он решился податься навстречу и ответить.

Пёс отстранился, и Макс испуганно расширил глаза, внезапно испугавшись, что тот просто встанет и уйдёт. Развернётся и исчезнет из его жизни навсегда – как развеявшийся мираж, как пугающий яркий сон.

Безумно постыдный и неправильный, но… чертовски приятный.

Разрываемый противоречивыми чувствами, он смотрел и смотрел на пса, а тот – почти улёгшись на него целиком, также молча, изучал тигриную физиономию. И нахально ухмылялся.

– Первый раз?

Макс судорожно кивнул, с испугом прислушиваясь к тому, что происходило под приятной тяжестью собачьей ляжки, к ощущениям где-то под рёбрами и пугающе притихшим мыслям.

– Расслабься. Ни о чём не думай. Забей на всё. Тебе ведь понравилось?

Ещё один испуганный кивок.

– Ну вот. Это главное. На остальное – забей. – Рид ухмыльнулся и поёрзал на нём, устраиваясь целиком. Уложил локоть поперёк тигриных рёбер, оттопырил палец на свободной ладони и когтем принялся вычерчивать на полосатой шерсти какие-то затейливые знаки.

Щекотное, безумно приятное ощущение.

Едва не застонав от наслаждения, Макс задрожал и испуганно замер – слишком боялся спугнуть момент. Боялся, что пёс прекратит, боялся, что никогда не решится попросить продолжения сам.

– Я уж думал ты никогда не решишься. – Явно вспоминая бурный «завтрак», пёс обидно хихикнул.

– А я думал – ты вообще не по этой части.

– Разочарован? – овчар наклонил голову, упёршись нос в нос и лукаво щурясь.

– Удивлён.

– Ну, на тебе тоже, знаешь ли, не написано. – Рид фыркнул. – Да и потом… думаешь – это так просто?

Макс неловко передёрнул плечами.

– Ну… Ты вчера так быстро вырубился…

– У меня была очень уважительная причина. – Рид пристыженно поджал уши, но тотчас взбодрился вновь.

– Какая, интересно?

– Да так… Решил сделать одному засранцу подарок.

– Подарок? Это кому это? – Помимо воли в голосе проскользнули неприкрыто ревнивые нотки и Макс испуганно заткнулся.

– Ну… – не прекращая вычерчивать на нём узоры, Рид лукаво отвёл взгляд и тотчас уставился в его глаза вновь. – Есть тут одна растеряша полосатая…

– Ха! – Макс недовольно насупился, но при виде донельзя счастливой Ридовой мордахи всерьёз на него сердиться просто не мог. Не мог даже просто изобразить эту сердитость достаточно убедительно.

Застигнутый врасплох внезапной догадкой, он потрясённо замер, расширившимися глазами уставившись на пса.

Подарок?

Ему?

Значок!!!

Таинственным образом подброшенный фальшивый значок!!!

– Так это ты?!!

Вместо ответа Рид вновь ухмыльнулся.

– Но… как? Когда?! – Макс потрясённо захлопал глазами.

– В ту самую ночь. Запряг одного бывшего фальшивомонетчика на сверхурочные… узнал адрес у дежурного, ну и вот… – Донельзя довольный собой, Рид скромно пожал плечами.

– А ты в курсе, что за это бывает?

– Ты предпочёл бы признаться во вторичной утрате значка? – Пёс склонился к нему, собачий нос с вызовом упёрся в тигриный. – Или ты у нас весь такой правильный, что самолично побежишь строчить рапорт?

Уязвлённый подобным предположением, Макс возмущённо раздул ноздри.

– Ну так пока таскай себе спокойно. Хукер своё дело знает – без экспертизы не отличишь. А там как-нибудь, что-нибудь… Главное и этот не потеряй. – Овчар легонько щёлкнул тигриный нос кончиком пальца.

– Ну… спасибо. – С новой силой накатили стыд и неловкость.

Подумать только! А он ещё костерил пса на все корки, обнаружив, что тот смылся с больнички! И потом, когда тот проканителившись всю ночь, без сил рухнул на его кровать!

Эгоизм. Запредельный, зашкаливающий эгоизм!

Чувство вины, жгучее как лава и необъятное как океан, затопило его полностью.

Избыток эмоций пробкой подпёр горло, переполняя его настолько, что сформулировать и упорядочить всё, что творилось сейчас на душе нечего было и думать.

Пытаясь подобрать слова, хоть как-то выразить это странное, распиравшее изнутри чувство, он лишь молча открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.

Но прежде чем он успел выдавить из себя что-нибудь внятное, Рид вновь припал к нему долгим, решительным поцелуем. Оторвался, покосил хитрым глазом и вновь недовольно нахмурился.

– Ну что ты как паралитик… Прекрати париться! Поверь, оно того не стоит. Ничего не случилось. Ничего страшного. А хочешь – сделаем вид, что ничего не было. Просто забудем и всё.

«Забудем?!»

Забудем ЭТО? И всё как прежде? Нет, если овчар и может позабыть случившиеся под этим одеялом события, то он…

Неверно истолковав повисшую паузу, пёс трепыхнулся, порываясь встать и Макс испуганно сгрёб его в охапку поперёк талии.

– НЕТ!!

Довольно ухмыляясь, Рид изобразил образ невинной жертвы, вынужденно покоряющейся грубой силе. Но уже в следующее мгновение расплылся в глупой, донельзя довольной улыбке:

– Уверен?

Вместо ответа, Макс рывком спихнул его на бок, перекатился, навалился поверх, старательно удерживая большую часть собственного веса на выставленных по обе стороны пса ладонях.

Сумбур, издёвка. Этот нахальный, дерзкий, бесконечно лукавый взгляд.

О, сколько бы он хотел сказать ему сейчас! Сразу и много! Выплеснуть, выдавить по капле всё без остатка, весь этот жгучий поток, гремучую смесь из внезапной нежности и нерастраченной ласки, стыд, все многочисленные страхи и чёрте что ещё, названия чему он попросту не знал.

Но как всегда бывало в подобные моменты, язык тупо не поворачивался нужным образом. И нужные слова не шли, не выплетались связным изящным узором, а в лучшем случае падали как замшелые, ни на что негодные кирпичи.

Прижатый к кровати пёс издевательски склонил голову с боку на бок и недвусмысленно приподнял его бёдрами:

– Напомнить, как это делается?

 

 

***

 

Позволив богатырскому взмаху прогудеть мимо, она развернулась и коротким, хлёстким ударом навесила бандиту по коленной чашечке. Охнув, бычара рухнул, открыв обзор на балкон вокруг лестницы, где в окружении изумлённых и растерянных зевак стоял Марти. Ошарашенно похлопав глазами, ослик подобрал челюсть и, спохватившись, навёл на неё камеру.

«Нет! Нет-нет-нет!»

Затравлено озираясь на обращённые к ней лица, Диана как в полусне растерянно попятилась, рефлекторно переступила через распростёртое бессознательное тело.

Оторвав взгляд от видоискателя, Марти восхищённо улыбнулся и показал ей большой палец. Отличный кадр, мол! Так держать!

Вспышка, вспышка, ещё вспышка. Они были везде – впереди, сзади, сбоку. Высыпав на место расправы и обнаружив свои треклятые «эффектные кадры», журналисты схватились за камеры. И «пыхали» и «пыхали» своими гадкими вспышками, слепя её сенсоры и вгоняя в панику.

«Профессору бы это не понравилось…Чёрт, чёрт, чёрт!»

Она развернулась и рванула прочь со всей возможной скоростью. Маленьким вихрем выскочила на улицу, с небольшим, но отчётливо различимым заносом миновала поворот на выезд, на глазах изумлённого охранника небрежным прыжком преодолела шлагбаум и припустила прочь.

Восхищённый Марти, выбежав на внешний балкон больницы, таращился то ей вслед, то на камеру, запечатлевшую в себе невероятные, «горяченькие» кадры и глупо улыбался.

Дженни обзавидуется! На говно изойдёт, что послала его на это нудно-рутинное задание, не предполагая даже, какие драмы развернутся вокруг несчастных санитаров. А он – вот везучий сукин сын! – принёс очередную сенсацию! Впрочем, в эфир этот странный сюжет про бандитов и юную каратистку всё равно подаст Лавай. Ибо, во-первых, он всё равно «копыто», а во-вторых – у него нет сисек.

Марти вздохнул и, убедившись, что вокруг не происходит ещё чего-нибудь странного, нехотя убрал камеру в кофр.

Разбросанные по полу бандиты со стонами приходили в себя, злобно зыркая на толпу, без тени сочувствия наблюдавшую за ними с некоторого расстояния.

– Босс… босс, очнитесь! Я не хотел, честно! – гундосил бык разбитым при падении носом и осторожно пытался придать сидячее положение безвольно обмякшей тушке чёрного лиса. – Босс?

 

Улицы города проносились мимо как кадры ускоренного кино. Прокладывая ниточку очередного маршрута, она в панике неслась по тротуарам, распугивая прохожих и шокируя водителей. Врываясь в переулки и с разбегу перелетая стены и заборы, подворотни и закоулки.

Камера… не просто камера – фотоаппарат журналиста!

Бог знает, что они там понапишут, но если так пойдёт и далее, то в этом городе за ней будут гоняться все: от владельцев подземной лаборатории и обиженных бандитов, до журналистов и… чёрт знает кого ещё.

Внезапно оказавшись в центре внимания, она испытала шок, сравнимый с тем, когда профессор замахнулся на неё увесистым калибратором.

Проклиная рефлексы и несдержанность, навязчивый след-прогноз и собственное тело, она кое-как остановилась и заставила себя успокоиться.

Тело. Как много желающих, узнав о её существовании, немедленно захотят заполучить себе беглую железяку ценой в несколько миллионов долларов? Как быстро к этой охоте присоединится весь город? И соседние? Да что там – вся страна, весь мир!

Впрочем, питание у неё кончится задолго до этого.

Сколько там осталось?

Восемьдесят два процента?

Как много израсходовано во всей это беготне и как мало осталось на то, чтобы найти ЕГО.

Две-три недели? От четырнадцати до двадцати одного дня. Или двадцати двух. Меньше месяца на то, чтобы успеть найти, увидеть, сказать.

У сказочной русалочки из популярного мультика и вовсе на всё про всё было, помнится, трое суток. Семьдесят два часа.

В её распоряжении от трехсот тридцати шести до пятисот двадцати восьми. Во много, много раз больше. Впрочем – сказка сказкой, а население Бричпорта – полтора миллиона жителей. От края до края в самом узком месте – сорок семь километров. Спрашивается – какова вероятность найти своего принца во всём этом муравейнике?

И, главное, что же потом? Есть ли у неё шанс, хоть тень шанса – ощутить то самое счастье, воспетое в тысячах книг, тысячах фильмов и песен? Хотя бы каплю… бледное подобие тени, отзвук. Что-то, от чего поёт душа… Если, конечно, у тостеров бывает душа…

Перейдя дорогу, она углубилась в парк, старательно равняя скорость своей походки с неспешным шагом горожан.

Словно нырнула в большой, переполненный живыми бассейн. Всего в шаге, на расстоянии вытянутой руки, гуляли одиночки и парочки, мужчины и женщины, детишки и старички.

Так близко и одновременно так бесконечно, невероятно далеко от мира живых. Мира, где у каждого – даже того странного бомжа-философа – есть душа. Мира, где можно ощущать вкус конфет и пирожных, где перед глазами не болтается счётчик, отмеряющий оставшиеся тебе дни. Где, чтобы жить – просто жить – достаточно не раз в месяц менять дефицитную батарейку, а время от времени заталкивать в себя немного еды. Недорогой, почти бросовой – в изобилии продающейся на каждом углу.

Она брела сквозь неспешные потоки гуляющих, диковатым пугливым взглядом косясь на всё это празднество жизни и ощущая себя каким-то дурацким шпионом, обманом и притворством просочившимся в мир живых, затесавшимся туда коварством и подлостью. Прикинувшимся, притворившимся тем, чем не является.

Интересно… а вдруг не только она, вдруг кто-то ещё? Вдруг совсем рядом с ней бродит кто-то …такой же? Ну – из другой лаборатории, другого города… Не важно, как и откуда… что если далеко не все из этих прохожих – то, чем кажутся? Что если под пушистой шкуркой таится нечто… нечто иное?

Чушь конечно, вероятность повстречать нечто себе подобное – миллионные доли процента… А уж в парке, на прогулке – и вовсе, наверное, миллиардные… Но…

Усевшись на пустующую скамейку, она как могла постаралась придать себе непринуждённый «отдыхающий» вид и включила эхо-скан, вглядываясь в слоняющиеся вокруг фигуры.

Волк, бык, козёл, фенек, суслики, енот, бобёр и пёс, лисица и корова, белка, снова пёс, конь, гепард, собачка, ещё один конь…

Она глазела на прохожих, а те глазели на неё. Сопроцессор бесстрастно фиксировал пугающее количество то и дело направляемых на неё взглядов – мимолётных, цепких, скучающих, подозрительных и нервно-настороженных, дружелюбных и грустных, весёлых и рассеянных.

Оставив бесполезное занятие, Диана открыла на внутреннем экране карту города.

Изучила окрестности, наметила пути отступления и сместила фокусировку в сторону – туда, откуда тянулся сумбурный, слегка извилистый след.

К базе.

К базе, в недрах которой остался покинутый ею профессор. Остался, отдав ей свой магнитный пропуск, сознательно подставляясь под удар генеральского гнева.

Накричавший и замахнувшийся на неё профессор, но – ведь не со зла? Успокоившись и проанализировав эту запись несколько раз, она совершенно точно была уверена, что профессор злился не на неё. На себя, на обстоятельства… на что угодно, но не на неё. Не на свою до… не на своё величайшее достижение.

Просто тогда, убегая с базы и пребывая в расстроенных чувствах, она была слишком занята и растеряна, слишком испугана, чтобы осмыслить картину в целом. Осознать на какой риск решился пожилой хомяк ради неё. Осознать – и вернуться. Забрать, увести с собой – на свободу, на волю… Туда, где есть только ты и целый мир, не ограниченный гермозатворами и магнитными пропусками, не запертый в чьей-то клетке.

Чушь конечно. В вызванном её побегом хаосе, обеспечить хрупкому пожилому профессору должную безопасность нечего было и думать.

Но… но что мешает вернуться ещё раз? Сейчас, когда никто не ждёт? Потихоньку, крадучись… Проникнуть, просочиться… Найти профессора и…

Что будет потом сказать сложно.

Захочет ли он уйти с ней? И если да – то куда? И как? Или, быть может – он давно передумал и пожалел о своей сентиментальности? И стоит ей явиться – тот сам поднимет тревогу?

Нет… нет-нет-нет…

Профессор не такой.

Добрый, хороший…

И из-за её побега теперь наверняка впал в немилость у тех, кому принадлежит подземный комплекс. Из-за неё. А она сидит здесь, на свободе! Сидит и оплакивает свою тяжкую долю, думая только о себе, о своих детских романтических бреднях!

Жирный городской голубь опустился на противоположный край лавки. Посидел, недоумённо разглядывая её то одним, то другим глазом и вспорхнул прочь, спугнутый кем-то, чья тень упала на неё секундой спустя.

– Мисс. С вами всё в порядке? – увлёкшись тревожными мыслями и разглядыванием глупой птицы, она почти прозевала чьё-то приближение.

Коп!

А она сидит тут, застыв, замерев как гипсовая статуя – с неживой, машинной неподвижностью.

– Да, офицер. – Спохватившаяся волчица поспешно кивнула и плавно, почти незаметно включила имитацию дыхания. – Просто задумалась.

– Приятного дня. – Всё ещё настороженно, с подозрением хмурясь, невысокого роста вислоухий пёсик кивнул и, напоследок смерив её цепким настороженным взглядом, двинулся дальше.

Но не прошёл и десятка шагов, как в задумчивости остановился.

Где же… где же он уже видел это лицо? Определённо где-то видел, вот только – где?

Ориентировка! Точно!

Те странные цветные распечатки с фотками подростков!

Этот колкий, не по-детски угрюмый взгляд, нахмуренные, почти сходящиеся в одну сплошную линию брови.

Пёс положил ладонь на кобуру и порывисто обернулся:

– Мисс?

Растерянно вскинув бровь, коп огляделся: скамейка была пуста. И нигде в пределах видимости не наблюдалось ничего похожего на мешковатую байкерскую куртку.

Обозреваемое пространство парка было слишком обширным, чтобы скрыться из виду, даже если бежать бегом. Даже если бежать как чемпион мира по спринту. Даже если бесшумно броситься наутёк сразу, как только он отвёл взгляд.

Вторая бровь копа поравнялась с первой.

Дьявольщина.

 

 

***

 

 

Проснувшаяся Рона обвела комнату сонным, не до конца прояснившимся взглядом. С рассеянным удивлением обнаружила на себе трофейную куртку и разом припомнив события прошлого вечера, встревоженно оглядела пустую комнату.

Мыша нигде не было видно.

Ушёл? Но куда? Один, без куртки, не оправившись толком после болезни?

Она испуганно вскочила и пораненная нога привычно кольнула болью. Рона выглянула в коридор, прислушалась… но кроме доносившегося с улицы чириканья птиц и шороха густой листвы ничего не доносилось.

Она сделала пару торопливых шагов в сторону облюбованной лисом и кошкой комнатушки, но тут же притормозила: дверей в комнате не было и чёрт их там знает, чем они занимаются в данный момент. После разлуки-то… Нет, грубо вламываться в чужое уединение было как-то… боязно.

Навострив уши, она попыталась различить хоть какой-нибудь шорох или вздох, но кроме обычных для старого дома поскрипываний и потрескиваний, ничего слышно не было.

Подойдя к лестнице на чердак, рысь прислушалась и там, но и наверху было тихо.

На мгновение мелькнула паническая мысль, что все сговорились и тихонько, крадучись, бежали. Бросили её здесь одну, в холодном пустом доме.

Старательно подавляя желание испуганно выкрикнуть что-то вроде «Эй, кто-нибудь?!», она вернулась в свою комнату, покосилась на остатки вчерашней трапезы и в который раз пожалела об отсутствии у них чего-нибудь типа плиты. На чём можно было бы приготовить еду. Нормальную, горячую еду.

Боже, сколько времени они едят лишь то, что не нужно готовить? Консервы, хлеб, сосиски… добытые Риком салаты и чёрт знает что ещё… Даже в карцере время от времени давали горячее. Не особо разнообразное и изысканное, но…

От воспоминаний о супе и жареной картошке в золотистой румяной корочке рот мгновенно наполнился слюной. А вкус кофе или хотя бы чая припомнить не удалось вовсе. Помнилось лишь, что это что-то необыкновенно, неописуемо вкусное.

Вздохнув, она извлекла из наполовину опустевшего пакета пару сосисок, подошла к окну и, задумчиво присев на подоконник, куснула.

Работа. Надо найти работу. Не важно какую, но хоть что-нибудь. Что-то, за что будут платить достаточно, чтобы можно было позволить себе плитку. А со временем и, возможно, нормальное жильё. Какую-нибудь комнату или даже две, в любой замызганной халупе где есть хотя бы подобие душа и электричество.

Не век же одному Тимке за всех корячиться. Вообще чудо, что он до сих пор не послал всю эту прорву бесполезных нахлебников куда подальше.

Она качнула здоровой ногой, разглядывая слипшуюся сосульками шерсть. Вчерашний дождь тоже в какой-то мере можно было счесть душем, но полноценного купания, он, конечно же, не заменит.

С коридора донёсся шорох и она облегчённо вздохнула – не бросили. Никто никуда не делся. Ну – кроме таинственным образом пропавшего мыша. Да и тот, наверняка где-то поблизости. Может вышел размяться, прогуляться вокруг дома или посетить отхожий куст, под которым за углом дома как-то само собой образовался общий туалет. Но нет, тогда он уже два раза мог бы вернуться…

– Привет. – Хмуро буркнул Рик, бесцеремонно вваливаясь в комнату и чуть не с головой забираясь в пакет с продуктами.

– Доброе утро. – Она подавила зевок и покосилась на опустевший запас пластиковых бутылок. – Воды не наберёшь?

Страдальчески скривившись, лис покосился на мятые бутылки и вздохнул.

– А мелких сгонять не вариант?

– Бельчат? Они же дети ещё… Куда их одних. Ладно, сама схожу… – Рона оторвалась от подоконника и, стараясь не припадать на порезанную ногу, двинулась к бутылкам.

– Да ладно, чё уж там. – Рик зевнул и, подхватив пластиковые ёмкости, запихал их в пару свободных пакетов.

Рысь удивлённо посмотрела ему вслед и растерянно нахмурилась.

«Это что сейчас было?»

Подхватив оставшийся невостребованным целлофановый мешок, она присела на свой лежак и, растянув находку на коленях, задумчиво провертела когтем пару дырок.

– Эй, мелкота! – из глубины дома донёсся требовательный стук в потолочный люк. – Харэ дрыхнуть, на работу пора!

Рысь поморщилась и со вздохом отложила карикатурную маску в сторону.

По уму бы, конечно, стоило наконец привести всех в порядок, заставить умыться, почистить зубы и пригладить мех – а уж потом выпускать из дому, но воды всё равно не было даже на то, чтобы наполнить кастрюльку и хотя бы сварить сосисок.

Навязчивая мысль развести костёр и хоть раз приготовить что-то горячее преследовала её уже довольно давно. Но сейчас, когда она, наконец, обзавелась кастрюлей… что если кто-нибудь заметит дымок, учует запах и полезет выяснять, что же это там такое горит или варится? Ночью шансы, конечно ниже, но зато и пламя костра будет видно издалека. Можно, конечно, выкопать ямку, но ямка не приглушит треск сгорающих деревяшек. Да и разжечь эти трухлявые, подгнившие обломки, что в изобилии валяются в руинах – не так-то просто.

Чёрт, о чём она вообще думает? Находиться здесь, чуть не посреди города в чужом, пусть и заброшенном здании – верх идиотизма.

В любой момент может кто-нибудь вломиться.

Не те, кто их ищут, так просто случайный маргинал.

Кто-то, кто бывал тут ранее. И считает эти развалины своим законным владением. И было бы крайне наивно верить, что этот кто-то будет приятной безобидной личностью.

Вообще удивительно, что за проведённую тут неделю с хвостиком их никто до сих пор так и не побеспокоил. Ни разу не заглянул какой-нибудь бандит, наркоша или просто дворовая шпана с близлежащих домишек.

Нет, рассматривать это просторное, но слишком уязвимое место в качестве постоянного логова может лишь самонадеянный кретин.

А зимой? Что будет зимой?

Треть лета позади и даже если предположить, что они каким-то образом закроют двери, замуруют окна и утеплят помещение – тепла их тел всё равно не хватит, чтобы нагреть и одну единственную комнату. Не то что огромное каменное здание.

Одежда.

Нужна осенняя и зимняя одежда. А это однозначно воровство или прорва денег. И никто, никто кроме неё здесь вообще не думает о будущем.

Наполнив треть стаканчика оставшейся водой, Рона прополоскала рот и, откупорив зубную пасту, выдавила немного на щётку.

 

«Идиотка. Боже, какая идиотка!».

Кошка раздражённо ворочалась на грязном Риковом матрасе, утирая злые слёзы. Нарастающее напряжение, копившееся на душе последние дни, словно сжатая до предела пружина, всё же сорвалось. Выплеснулось в самую неподходящую минуту.

Она до конца пробовала игнорировать это гадкое чувство, сбежать, спрятаться от этих раздражающих мыслей. Вспоминала восторженный Тимкин взгляд, это его нежелание размыкать руки, по-детски неловкие поцелуи… Неуклюжие и нелепые, совсем не такие искусные, как у того же Рика… Но при том переполненные каким-то странным, пугающим благоговением и трепетом.

Трепетом, от которого внутри разливалась тугая жаркая волна. Достигая каждой клеточки тела, каждой шерстинки, она наполняла её каким-то странным, парящим чувством лёгкости. Тогда, в дни, когда всё это происходило, она почему-то не видела, не замечала, не придавала всему этому особого значения. Сейчас же, стоило ей всё испортить, все эти мелкие штришки внезапно стали казаться чем-то важным и нужным. Наполнились каким-то тайным, сокровенным значением.

И лёжа в объятиях лиса, ощущая на себе его жадные нетерпеливые ладони, она порой до боли закусывала губы, сдерживая желание сбросить, стряхнуть с себя эти руки, вскочить, кинуться прочь. Или решиться рассказать… выплеснуть всю эту историю, вывернуться наизнанку в наивном поиске хотя бы тени сочувствия или даже осуждения. Пусть! Пусть пошлёт нафиг, пусть обругает сучкой или шлюхой… Не важно. Главное, повисшая в воздухе тайна, это дурацкое уравнение с тремя неизвестными обретёт хоть каплю определённости.

Но где там! Вот как ни крути, сочувствие – не его конёк.

Слегка «поковыряв» её парой формальных вопросов и получив невнятно-отрицательный ответ, рыжий ловелас просто пожал плечами и забил. И все эти дни демонстративно не замечал её состояния. А то и презрительно и раздражённо фыркал, всякий раз, когда она подолгу застывала у окна или отвернувшись на тесном матрасе беззвучно сглатывала слёзы по ночам.

Всё что ему требовалось – это хорошенько потрахаться.

Наверное, он снисходительно выслушал бы её сбивчивые откровения прямо в процессе. В пол-уха или даже внимательно. Может быть даже хихикнул или презрительно фыркнул над этим её «приключением» и скоропостижным его окончанием. Может быть даже ревниво ущипнул за какое-нибудь чувствительное место. Или поворчал и припоминал бы эту её «измену» ещё долгое-долгое время. Но… Как, как начать этот разговор без определённой доли доверия и ободрения? Как решиться на это, глядя на его хмурую, вечно недовольную рожу без хотя бы тени того, что в те дни отражалось в наивных Тимкиных гляделках?

Нет. От Рика можно ожидать чего угодно. Колкого юмора, иронии, презрительного осуждения или даже внезапно дельного совета, но только не «розовые сопли». Не внимание, понимание и сочувствие. Что угодно, кроме сочувствия. Кроме простого нежного и тёплого объятия, без пошлого подтекста и нескромных ласк, непременно скатывающихся к сексу.

О, ещё пару недель назад она и сама, услышь подобную историю из чьих-то уст, лишь презрительно фыркнула бы и обругала всех участников комедии лузерами и придурками. Но сейчас, здесь и сейчас даже отчаянные попытки взглянуть на всё через призму цинизма и грубости, облегчения не приносили.

Напротив, тугая пружина сжималась и сжималась – день ото дня, час от часу…

Поговорить. Просто решиться, хотя бы с ним. С тем, с кем делила постель и секс. Просто поговорить. И не «в процессе» и не после, что было бы в чём-то сродни обману и лицемерию. Поговорить ПЕРЕД этим.

Но момент безнадёжно, безвозвратно упущен. Надо было решаться тогда, когда он ещё проявлял к её настроению хоть какой-то вялый интерес.

Тогда, когда ещё не дулся за отказы и нежелание заняться любимым делом. Тогда, когда скопившееся внутри не превратилось ещё в настолько огромный тяжкий ком, что не выплеснуть и не выговорить за день.

Что ж, в какой-то мере даже в этом своём состоянии она его вполне понимала. Секс – это важно. А заморочки… заморочки хорошо обсуждать ночью, когда никакие пошлые мысли не отвлекают от раздумий.

И она попробовала – честно попробовала.

Неловко, стиснув зубы, ответила на упорные домогательства. Но в самый ответственный момент не выдержала накала эмоций… и тупо разревелась.

«Дура, дура, дура, дура…»

Она хотела прижаться, зарыться носом в его шерсть, извиниться за очередной облом. Выговориться, выплеснуть все раздиравшие изнутри мысли, попросить прощения за глупую истерику… Хоть намёк, хоть тень возможного прощения вмиг уняли бы весь этот шквал самоуничижения и тоски, но где там!

Психанул и грубо отпихнув её обратно на матрас, просто встал и вышел. Ушёл прочь. О чём-то мило побухтел с задавакой-рысью и, шурша пакетами и пустыми пластиковыми бутылками, вообще свалил из дома!

Залившись слезами, она уткнулась в матрас, вцепилась в несвежую обивку пальцами, до предела выпустив когти.

 

Пробуждение наступило внезапно. Снизу грубо забарабанили в люк:

– Эй, мелкота! Харэ дрыхать… – проорал Рик.

Всполошившийся Джейк неловко перекатился через него, пребольно наступив на бок коленкой – сначала одной своей тушкой, затем второй – в точности повторив действия первой.

– Осторожней, блин! – Тимка недовольно хрюкнул и нехотя привстал на упёртой в кучу листьев руке. – Как на пожар, блин!

Помятый и невыспавшийся, он скривился и потёр глаза. Всю ночь близнецы возились и пихались, то норовя положить на него головы, то закидывая ноги, а то и щекотно накрывая кошачий нос своими пушистыми хвостами. Под утро его и вовсе нагло вытеснили на самый край листвяной кучи, истончившейся настолько, что после нескольких часов сна от проступавших под листьями досок заболели рёбра и плечи.

Словом, сегодняшней ночью на этом чердаке выспались все, кроме самого владельца апартаментов.

И он охотно подрых бы ещё, этак примерно до второй половины дня, а то и прямо до вечера… Но обе половины Джейка не смогли сдвинуть запиравший люк комод даже в четыре руки. Нетерпеливо приплясывая, бельчата виновато-просительно обернулись к Тимке.

Страдальчески вздохнув, кот нехотя поднялся на ноги, по-стариковски кряхтя выгнул спину и с видом качка – шире обычного растопырив руки, протопал к препятствию. Навалился, столкнул.

Приоткрыв люк, бельчата пушистыми мячиками посыпались вниз.

И чего так радоваться? Факту таскания тяжёлых бутылок? Компании ворчливого лиса?

Помедлив, Тимка проводил уходящий отряд взглядом и лениво вернулся обратно.

С лязгом и грохотом рухнула связка консервных банок – кто-то из уходящих нечаянно, а скорее намеренно, наступил на замаскированные нитки. Тимке как наяву представился Рик, со злорадной ухмылкой топающий по нитке, хотя мог бы и съехать по перилам, а то и вовсе перепрыгнуть.

Поморщившись, кот сердито зарылся в листья и попробовал заснуть вновь. Спохватился, нащупал прохладный корпус рации. Сердито уставился на вновь сбитые ночью настройки. Открутив верньеры в прежнее положение насупленной рожицы, он щёлкнул питанием и прислушался к бархатистой тишине.

– Эй? Ты там? – Выждав ещё с минуту, Тимка вздохнул и вырубил рацию. Откинувшись на листья, он попытался заснуть снова, но физические упражнения с передвиганием комода, да навязчивые мысли о пропавшей девочке окончательно согнали сон.

Поворочавшись минут пять и ощутив голод, он встал и со вздохом спустился вниз по скрипучей приставной лестнице. Поднял упавшую с гвоздя связку банок, «взвёл» потревоженную сигнализацию. Вздохнул ещё раз и по какому-то странному наитию обернулся в сторону лисьего гнёздышка.

Заплаканная Вейка робко и виновато смотрела на него из дверного проёма. Настороженно, пугливо, словно готовая в любой момент сорваться с места и убежать.

Где-то под рёбрами болезненно трепыхнулось. Защемило так, что рука сама собой дёрнулась прижать ладонь к этому месту. Дёрнулась, но осталась на месте.

«К чёрту!»

Помедлив пару мгновений, он отвернулся, отчаянно жалея, что не сделал этого секундой раньше. Жалея, что вообще посмотрел в ту сторону. Будто чем-то выдал, показал свою боль и обиды, разочарование и безумную, унизительно жгучую ревность.

Всем своим видом стараясь выразить максимально возможное презрение и безразличие, Тимка направился в противоположное крыло здания.

Семь шагов. Раз, два, три… Ноги внезапно стали ватными, непослушными обрубками. Невыносимо потянуло обернуться, оглянуться на неё ещё раз. Последний.

Нет. Нет-нет-нет… Нельзя. Он же не слабак, не рохля, не жалкий бабий хвостик, который в любой момент можно небрежно отбросить? Отшвырнуть, зная, что стоит поманить обратно – прибежит, примчится. Довольно гарцуя, забегает вокруг, готовый выполнить любое желание за один лишь благосклонный взгляд.

Четыре, пять. Шесть.

Он обернулся. Постыдным, жалким движением, начисто выдающим тот жгучий вихрь эмоций, что вновь раскручивался под рёбрами.

Кошки не было.

Испытав одновременно и облегчение и разочарование, Тимка шагнул в комнату и изумлённо уставился на испуганно обернувшуюся рысь. Размазывая вокруг рта густую пену, та застыла с воткнутой в этот самый рот пластмассовой палочкой и медленно, словно смущённо потянула эту палочку наружу. На миг ему показалось что на свет сейчас покажется медицинская бритва, но это была всего лишь зубная щётка. Бесполезный ненужный предмет, огрызок роскошной красивой жизни из телевизора. И напоминание о приюте, в котором подобными щётками их заставляли елозить по зубам и дёснам каждый день – утром и вечером.

Но ладно он, ладно приют… Но чтобы рысь, сама, добровольно, страдала этой фигнёй?

Кот невольно вздёрнул губы в подобии удивлённой, растерянной улыбки. Застигнутая врасплох, Рона непроизвольно повторила его гримаску, насколько позволяла воткнутая в рот щётка. Отвернулась, не прекращая своего занятия, напротив, словно стремясь закончить этот дурацкий ритуал побыстрее.

Прошлёпав к свёртку с продуктами, кот извлёк последнюю сосиску и кулёк печенья. Отправив сосиску в рот, он облокотился на стол и принялся наблюдать за рысиными ужимками.

– Фто? – почувствовав его взгляд, Рона недовольно, в полглаза оглянулась.

– Ничего. – Тимка расплылся в издевательской ухмылке. – Продолжай.

Почти минуту он безнаказанно разглядывал рысий зад и сердито подёргивающийся хвостик, успевая поднять взгляд всякий раз как она недовольно и подозрительно оглядывалась.

Пожалуй, не такой уж тупой, этот дурацкий обычай. Интересно, она теперь каждый день так будет делать?

Эти её смущённо-сердитые взгляды на миг даже отвлекли его от мыслей о кошке. Напомнили то, как Ронка дулась на его попытки познакомиться – там, в таинственной подземной тюряге в самый первый день их встречи.

В её исполнении эти неповторимые взгляды вызывали у него непроизвольную глуповатую ухмылку. Глупо, но сердясь и дуясь, рысь почему-то становилась для него лишь симпатичней и привлекательней.

Зарывшись в воспоминания, он чуть было не спалился в разглядывании запретного, но всё же в последний миг успел отдёрнуть взгляд от запретного.

– Тьфу! – сплюнув в опустевший стаканчик остатки пены, Рона вытащила изо рта щётку и сердито обернулась к нему. – Ну что, что?

То самое, неповторимо прекрасное её выражение. Возмущённо-недоумённо нахмуренные брови, надутые губки и…

Припадая на одну ногу, рысь двинулась к столу и Тимка с беспокойством уставился на неряшливую грязную повязку.

Несвежая замызганная тряпица почти полностью сливалась с бежево-пепельной шерстью.

– Чё с тобой? – он доел сосиску и настороженно отклеился от стола.

– Так, царапина. – Рона уселась на облезлый подоконник, протяжно вздохнула и с тревогой выглянула на улицу.

– Ничего себе царапина… Хромаешь так, словно тебе там полпятки оттяпали! – Он приблизился и легко преодолев её робкое сопротивление, деловито сгрёб перевязанную рысью лапу обеими ладошками.

Рона неловко застыла, с тревогой и смущением переводя взгляд то на сосредоточенную кошачью мордаху, то на ловкие, стремительно раздербанивающие повязку пальцы.

Столь внезапное проявление заботы и внимания было без сомнения приятно, но… в воздухе словно бы повисло что-то ещё.

Какое-то подспудное, странное ощущение неловкости. Будто в этом простом и банальном осмотре, крылся какой-то тайный, совсем уже не детский смысл.

Тот самый смысл, воспринимать который она просто отказывалась.

И хотела и боялась одновременно.

До последнего пытаясь не замечать ничего этакого, упорно и старательно игнорировала всё это пропитывающее воздух напряжение и многочисленные неловкие моменты. Панически боялась повторения каких-нибудь новых дурацких сцен, подобных недавней. Где точно также, как сейчас, она сидела на этом самом подоконнике, погружённая в свои тяжкие думы. А неутомимый Рик, под видом безобидного массажа, планомерно подкрадывался ладошками всё выше и выше, надеясь развить и закрепить успех, достигнутый в мгновение её слабости.

Спохватись она на пару мгновений раньше, взбрыкни, отбрось его шаловливые ручонки – и ей и бедному котёнку это сэкономило бы массу нервов. И не породило бы в их тесной компании новой волны напряжения и дурацкой ревности.

Господи, о чём она вообще думает? Какие, к дьяволу, сюси-пуси могут быть в их плачевном, практически безнадёжном положении?

Но как, как объяснить это всё наивному пацану, таращившемуся на неё влюблёнными глазами?

Как самой избавиться от этого дурацкого чувства, когда нестерпимо хочется позволить себе нечто большее, но тупо боишься?

Банальный страх необратимости, непоправимости этого решения?

И всех тех осложнений, которые оно потенциально способно вызвать? В их маленькой компании и без того уже потери, без того какие-то странные перегляды и даже – о боже мой! – неприкрытая ревность.

Выдержат ли остатки компании возникновение ещё одной путанной, противоречивой …привязанности?

Чёрт, да она даже в мыслях без серьёзных усилий не может выдавить слово «любовь»!

Замерев, Рона покорно смотрела, как ловкие кошачьи пальчики осторожно разматывают неуклюжую пропитанную грязью повязку.

Со вчерашнего дня, вдосталь побродив по лужам и размокшей земле, она так и не удосужилась сменить эту чёртову тряпку на что-нибудь поприличнее.

Сначала – были дела поважнее. Затем – этот странный, обрывочный сон. Словно вдруг провалилась в тёмную-тёмную яму, тёплую, уютную тишину и впервые со времени побега по-настоящему выспалась. Крепко и вдосталь, не просыпаясь от каждого шороха, не вздрагивая от раздающихся в доме скрипов и стуков. Не терзаясь мучительными размышлениями как жить дальше, с чего начать, что сделать.

Тем временем Тимка, осмотрев запёкшуюся на разрезе корку, перехватил её лодыжку поудобнее и вынудил непроизвольно откинуться спиной на край оконной ниши.

Кошачий коготок щекотно кольнул подушечку и рысь смешливо закусила губу, отчаянно борясь с желанием глупо хихикнуть и высвободить ногу. Вместо этого она сморщилась и старательно удерживая ногу в прежнем положении, рефлекторно поджала пальцы.

– Болит? – Тимка внимательно посмотрел на неё исподлобья.

– Ну… так, немного. – Она робко, застенчиво улыбнулась.

– Гной был?

Она нехотя кивнула. Обсуждать подобные неаппетитные детали было мучительно неловко, ещё более странно и неловко, чем вообще ощущать чужую заботу по отношению к себе.

– Надо листьев приложить. Я найду. – Он дёрнулся, словно собираясь встать и куда-то сбегать, но почему-то медлил. Замер, удерживая её босую пятку и словно бы порываясь повторить тогдашний манёвр Рика, но в отличие от нахального лиса – никак не решаясь на что-нибудь этакое. Хотя, видит бог – ему бы она это простила.

На миг ей невыносимо сильно захотелось ощутить это робкое, пугливое прикосновение. То, как ладонь скользит вдоль икры, щекотно ерошит шёрстку на бедре… Просто закрыть глаза и на секунду, на долю секунды позабыть все проблемы и страхи, целиком отдаться накатившему головокружению и тонуть, тонуть в этом чудесном, божественном ощущении.

Пауза затягивалась. Недопустимо затягивалась, каждый миг усиливая это странное, сгущавшееся в воздухе напряжение.

Раздавшийся в дверях шорох вернул их к реальности.

Кошка. Заскучав без своего хахаля, выползла поживиться чем-нибудь съестным и неловко замерла в дверях, застав двусмысленную, почти интимную сцену.

Коротко, словно виновато ухмыльнувшись, Вейка смущённо отвернулась и молча убралась восвояси.

Через всё ещё удерживаемую ногу, Рона явственно ощутила, как Тимка напрягся. Дёрнулся, словно застигнутый не с чьей-то пяткой, а за куда более развратным и неприличным действом.

Дёрнулся так, словно собрался вскочить, кинуться следом… Но, вместо этого снова замер. С усилием перевёл взгляд на её ранку и осторожно, не то с нежностью, не то даже с опаской, опустил её немытую пятку на грязные, растрескавшиеся доски подоконника.

– Сиди тут, щас приду. – Он со вздохом поднялся, помедлил ещё немного, словно не в силах отвести взгляд от её ножки и не желая отлучаться даже на мгновение.

«Чёрт с ней с этой травой… останься!»

Невысказанные вслух слова, оборванная на полпути мысль.

Едва заметно качнув головой и почти неслышно фыркнув, Тимка вышел.

Она же на миг испытала сильнейшее ощущение дежавю. Словно всё это уже было, словно переживала точно такой же момент совсем недавно – буквально несколько дней назад.

Да, на этом самом подоконнике.

Только вместо Тимки был Рик, а вместо кошки – сам Тимка.

Озадаченно нахмурясь, Рона с вкрадчивым подозрением покосилась на дверной проём. Показалось… или кошкино отступление было вызвано вовсе не приступом скромности? Ревность?

Да нет.

Чушь.

Не может быть…

Он …с этой?!

Едва ли не более невозможно, чем даже теоретический интерес ядовитой на язычок вертихвостки к наивному уличному пареньку, который, поди, и не целовался-то толком ни разу.

К тому же – а как же Рик? Всё это их демонстративное уединение?

Во дворе показался Тимка.

Побродил по кустам, то и дело склоняясь к самой земле и выставляя на обозрение обтянутый шортами тощий зад.

На миг Рона испытала глуповатое шаловливое желание запустить в него чем-нибудь лёгким и похихикать. Показать язык и спрятаться. Позабыть о повисших на шее тяжких тревожных мыслях и просто подурачиться. Сделать что-нибудь нелепое, дурацкое, бессмысленное. Просто так, чтобы вот.

Но прежде чем глупый порыв успел оформиться в действие, Тимка вернулся.

– Вот. – Морщась, он принялся старательно пережёвывать листву, словно пародируя какое-то копытное. – Буэ… Гадость какая…

Сплюнув полученную кашицу в ладонь, он не закрывая рот, сбегал за бутылкой и торопливо опрокинул в себя остатки воды.

– Пхе… – Последних капель погасить мерзкую горечь явно не хватило и Тимка, раскрыв рот, помахал перед ним ладонью и смешно передёрнулся. – Фу…

Старательно отгоняя дурацкое желание взъерошить, разлохматить его короткий чубчик, рысь со сдержанной настороженной улыбкой смотрела на то, как неожиданно ловко кошачьи пальцы укладывают полученную кашицу на обрывок чистой тряпицы, прижимают к ране и поразительно быстро обматывают прежней неряшливой лентой.

– Ну, как-то так. – Затянув узел, Тимка улыбнулся и у неё в очередной раз перехватило горло.

– Спасибо. – Рона свесила ногу с подоконника, нащупала сандалию и подтянув её кончиками когтей, осторожно вдела перевязанную ногу.

 

Добравшись до обнаруженного неподалёку крана, Рик тут же пожалел, что в прошлый раз благородно вернул «кранчик» дворовой шантрапе. Им то сейчас он, по-любому нужнее. Шантрапа поиграет и вернётся в свои комфортные квартирки, а они…

Он со вздохом осмотрел голый, квадратный пенёк – даже на глаз слишком тугой, чтобы пытаться открутить его пальцами.

Нет, без «барашка» добыть воду явно не выйдет. Дворовой же ребятни с брызгалками в это пасмурное утро видно не было. Сколько сейчас? Шесть, семь утра? Судя по редким прохожим, с опаской и подозрением косившихся на маленький караван, час пик для массового исхода на работу в этом районе ещё не наступил.

Почесав затылок, лис вздохнул и огляделся в поисках чего-либо, что худо-бедно могло сгодиться для вскрытия вентиля.

С детским азартом бельчата глазели то на него, то на неприступный кран. Даже попробовали повернуть металлический штырь собственными зубами.

– Так, найдите мне чё-нить этакое… Железки какие или что… – Лис обрисовал руками неопределённую форму, способную означать с равной вероятностью как плоскогубцы или кувалду, так и, собственно, вентиль. – Тащите всё твёрдое и мягкое.

Близняшки с готовностью кивнули и шустро метнулись в кусты, словно сторожевые ящерки, которым кинули палочку.

Вздохнув, лис присел возле крана, уложив перед собой бутылки и мрачно уставясь на собственную шерсть, местами начавшую сбиваться в неопрятные колтуны.

Пожалуй пора купаться. Но топать до единственного знакомого озера на столь солидное расстояние было лень. В их плачевной безысходности вообще было лень что-нибудь делать – всё равно ведь ничем хорошим это не закончится. Как ни крути а горстка малолеток против целой системы хрена с два что сумеет. Максимум – слегка оттянуть свою поимку. Ну, пробегают они так до зимы, а дальше? Руки опускаются. И даже единственная бесплатная радость – и с той последнее время какая-то долбаная хрень.

Эх и почему бабы такие дуры? Ну ладно эта недотрога короткохвостая… Но кошка… Кошка-то чего? Кошка, которая не так давно чуть не сама на него лезла, похотливо извивалась и подмахивала нескромным шаловливым пальцам, кошка, завсегда подчёркнуто, напоказ, выставлявшая все свои прелести? Вернулась как сама не своя… Словно её девственница покусала.

Столько дней домогался, ублажал, радовал чем только мог и терпел, терпел, терпел. Ну мало ли – может у неё там «эти дни», а сказать стесняется? Но не всю же неделю подряд! А сегодня? Он уже без особой надежды погладил её по заднице и о чудо! Свершилось! Ожила, развернулась… Прижалась крепкой грудкой, обняла, погладила…

И вдруг – бац! На самом интересном месте внезапно слёзы. Да не просто слёзы а целая истерика! И ведь ни минутой раньше, ни тремя минутами позже!

Ну какой нормальный самец такое стерпит? Пришлось решать проблему по-детски.

Что за хрень только творится в их прелестных головках? Или это его напрочь сглазили? В таких раскладах волей-неволей задумаешься о всяких приговорах-наговорах и прочей эзотерической чуши.

Нет… на деле всё куда проще. Определённо проще!

Он замер, озарённый идеей, которая радикально просто и логично объясняла все происходящие странности.

Точно! Подхватила в этих своих приключениях что-нибудь венерическое, вот и держит дистанцию, боясь наградить его «букетом»? Но почему вдруг сдалась и полезла сама? Решила, что «пронесло» и болезни нет? Или, напротив, намеренно решила его наказать? Отомстить? Но за что? Что он такого сделал, что стоило бы… подобных подарков?

Наоборот – старался не лезть и быть запредельно, невероятно терпеливым. Спросил – молчит. Заткнулся – обиделась… Погладил – напряглась. Убрал руку – надулась. В чём проблема? Сегодня вот чуть задел – так и вовсе сама полезла.

И тут же в плач. Ну не дура?

Что мешало сказать? Он же не мудак какой-нибудь, устраивать ей сцены ревности и закатывать скандалы? Ну перепихнулась с кем-то, ну не уверена, что «чистый»… Дело-то житейское…

Тем более… тем более есть же и «альтернативные», безопасные способы, м?

Вздохнув, Рик раздражённо дёрнул плечом. Воистину, женский мозг – потёмки. Благо, всегда найдутся варианты.

Он вспомнил о Сойке, пухленькой зайчихе из второсортного ресторанчика, что столь щедро одарила его и собой и остатками неплохой в общем-то еды. С возвращением кошки он почти забыл о толстухе, но сейчас… после всех этих длительных воздержаний и стрессов – одна мысль об её объёмистой вертлявой попке вызывала в шортах пугающе сильный отклик.

– Вот. И вот. – В кусты просочились близняшки, притащившие ветки, обломок проржавевшей рессоры, сварочный электрод и рабочую часть рашпиля, лишённого рукоятки. Также в притащенном хламе он разглядел пробку, мятую банку «Рока-колы», сломанную застёжку от подтяжек, вязальную спицу, погнутый дверной ключ и небольшой навесной замок. Ключ к замку, разумеется, не подходил, а сам замок был насквозь изъеден ржавчиной и намертво защёлкнут.

И где ж они только всё это выкопали?

Сгрузив добычу по центру вытоптанного пространства, бельчата уселись напротив, с нетерпеливым любопытством ожидая чуда.

Лис почесал затылок, задумчиво поворошил притащенное барахло, недовольно скривил губы и попробовал обвить электрод вокруг места, где полагалось быть «кранчику». Материал электрода был достаточно мягок, чтобы он мог согнуть его хоть пополам, но недостаточно гибок, чтобы тесно заклинить квадратный штырь крана. Воткнув кончик электрода в замочную скважину и заклинив замочный крендель на кране, он попробовал навить электрод, используя длинную и свободную часть электрода как своеобразный рычаг. Накрутив два-три витка, он высвободил подобие спирали и попробовал провернуть, но где там – электрод оказалась слишком мягок и легко теряя форму, раз за разом проворачивался вокруг штыря.

Лис поднял из кучки дверной ключ и рашпиль, но идея проточить в железке достаточно глубокую выемку без тисков и верстака была слишком трудоёмкой и сомнительной. Повертев рашпиль, он уже собирался было отложить и его, как внезапно обнаружил определённое сходство с зловредным четырёхгранным стержнем. Разница была лишь в том, что квадратный штырь из конца напильника имел немного коническую форму – острый на кончике, ближе к рабочей поверхности он расширялся почти втрое.

Забавное, но – увы, совершенно бесполезное сходство.

Подтяжечный «крокодил» и вязальная спица были также заведомо бесполезны. А вот смятая в блин жестянка… Рик покрутил и помял жестяную лепёшку, покосился на рашпиль, снова на кран…

Уложив банку на вытоптанный в газоне пятачок, он пристроил остриё рашпиля по центру банки и, используя замочный крендель на манер молотка, в один удар пробил жестянку насквозь.

Ощущая себя пещерным предком, только что добывшим огонь, лис нетерпеливо извлёк импровизированное орудие и примерил полученную «дырку» к стержню от крана. Почти идеально!

Увы, при попытке провернуть тугой вентиль жестяным подобием «барашка», проделанное отверстие из квадратного превратилось в круглое.

Бельчата разочарованно вздохнули: безграничный авторитет Рика в глазах малышей с нарастающим ускорением покатился вниз.

Согнув банку втрое, он попробовал повторить манёвр, но тройной слой жести туповатый рашпиль уже не пробил – вместо этого сложенная жестянка провалилась в землю, превратившись в нечто вроде воронки.

Едва не отбив себе палец, Рик чертыхнулся, выронил увесистый замок и в сердцах отшвырнул бесполезную жестянку прочь.

Авторитет взрослого и сильного «альфа-самца» в беличьих глазах стремительно упёрся в отметку «ноль».

– Спакуха! Ща всё будет. – Рик раздражённо оглядел доступный инструментарий ещё раз. Если соорудить подходящее отверстие в чём-то достаточно жёстком нельзя… то стоит попробовать создать его подобие. В четырёхграннике стороны практически параллельны… А значит…

Он взял в руки рашпиль и тяжёлый обломок рессоры. Поставил их вертикально, задумчиво скривил губы. Нет, руками создать достаточное усилие и удержать их вместе не выйдет – упрямый квадратный стержень попросту провернётся. Нужен упор… Вот если бы соединить хотя бы два конца этих железок… Но чем?

Не электродом же… и не вязальной спицей…

Рашпиль… рессора… спица… замок и ключ. Ключ. Плоский, с прямой, ровной поверхностью по одному из рёбер. Нет, удержать в руках эту маленькую на фоне рессоры шпильку задача и вовсе безнадёжная.

Хотя… Он посмотрел на бутылку и довольно ухмыльнулся. О да! Крышка. Вот этот маленький пластиковый кругляш с такой удобной вмятинкой. Вот он фиксатор, а вот он – рычаг!

Засунув в крышку кончики ключа и рашпиля, лис примерил полученную конструкцию к квадратному стержню и, просунув в дырку на головке ключа кончик электрода, в несколько витков закрепил полученную конструкцию с противоположного края.

– Вау! – белки в четыре глаза восхищённо уставились на затейливую инженерную конструкцию. Даже дыхание затаили.

Затаил дыхание и Рик – признаться, уверенности в том, что всё это невероятное сооружение реально сработает у него не было. Но всё получилось и холодная тугая струя плеснула чуть не через весь газон.

Торопливо прикрутив напор, он довольно ухмыльнулся:

– Подставляй! – он помог бельчатам наполнить бутылки и подставил под струйку сложенные лодочкой ладошки.

– Клёво придумано. – Похвалил один из близняшек.

Лис самодовольно ухмыльнулся. Побрызгал на лицо, шею и плечи, фырча и отдуваясь, растёр холодную влагу по загривку. Понюхал подмышки, плеснул и туда. Похрюкивая и дрожа от холода, торопливо пригладил взмокшую шерсть, побрызгал снова, кое-как сполоснул отрастающий чуб.

Наблюдая за его ужимками, всклокоченные, с набившейся в шерсть трухой, чумазые близнецы, словно маленькие домовята, сопровождали его «купание» ехидным хихиканьем.

Улучив момент, Рик заткнул трубу пальцем и повторил коварный манёвр, направив веер прорвавшейся струйки сначала на одного, потом на другого.

Возмущённо пискнув, не ожидавшие мести близнецы метнулись в разные стороны.

– Терпите, мелочь, ванну вы, по ходу, ещё не скоро увидите. – Лис хихикнул и побрызгал на себя снова, радуясь, что холод мокрой шерсти хоть на время отогнал неуместное возбуждение. Нетерпеливые мысли об изобильных зайчихиных прелестях щекотными комьями скатывались пониже майки и горячим пульсирующим комом копились в тесных шортах, грозя вот-вот сделаться слишком заметными и невооружённым, так сказать, взглядом.

Набрав полный рот воды и выждав, пока та не станет хоть немного теплее, лис прополоскал зубы, дыхнул в ладонь, нюхнул и удовлетворённо улыбнулся.

Словно только сейчас вспомнив о недовольно сопящих бельчатах, распрямился и уставился на них сверху вниз.

– Ну чё, замерли, мерзляки? Умываемся, умываемся… – С усмешкой примерив на себя роль строгого папаши, Рик ехидно прищурился. – Ишь, неженки.

– И ничего я не неженка! – Сердито хмурясь, правый близнец наполнил ладошки прохладной влагой и, едва заметно поколебавшись, решительно припечатал к чумазой мордашке.

– Бррр. – Левый близнец поморщился и передёрнулся, словно холодной водой окатили его.

Затем процедура повторилась – с точностью до наоборот.

– И всё, что ли? Нос намочили и уже дрожим? – Сам порядком продрогший, лис старательно изобразил бравый вид ветерана закалки. – Слабаки!

Вздохнув, бельчата умылись основательнее и «на брудершафт» пригладили друг на дружке шёрстку.

При виде их синхронных, деловитых движений, Рика кольнула зависть. Интересно, каково это, всё время проводить со своей копией? Вместе играть, вместе баловаться и …спать. Постоянно ощущать рядом кого-то, кто почти не отличим от тебя самого… Неразлучно. Непрерывно. Всегда.

Стряхнув не в ту сторону свернувшие мысли, он шумно вздохнул и хлопнул в ладоши:

– Ну всё, двигаем.

Один из близняшек присел и, выставив локти вперёд, принял на грудь три полные бутылки. Ни дать ни взять – артиллерист со снарядами наперевес.

Второго близнеца на точно такой же манер нагрузил уже сам Рик.

Подхватив оставшиеся бутылки в пакет, двинулся следом.

Взмокшая, покрытая слипшейся в сосульки шёрсткой, гружёная бутылками процессия двинулась к развалинам, ловя на себе настороженные, удивлённые и подозрительные взгляды прохожих.

Замыкая процессию, Рик рассеянно таращился в беличьи спины, косился на идеально синхронно мелькающие пятки и мечтал.

Перед глазами громоздились всё более и более развратные образы сразу двух Риков и двух Соек. Причём последние в этом сюрреалистичном уравнении были совсем не обязательны.

Замечтавшись так, что запнулся о бордюр и едва не раскрасил нос, лис ошалело встряхнулся и кинулся догонять бельчат.

Вырулив на ведущую мимо развалин тропинку, они огляделись по сторонам и торопливо шмыгнули в кусты.

Чуть не с разбегу проскочив через забор, бельчата с виноватой улыбкой обернувшись на отстающего лиса, запрыгали в дом. Сам Рик протискивался медленно и вообще проходил через забор лишь в одном единственном месте – там, где кто-то из прежних обитателей развалин слегка раздвинул два толстенных прута. Какой силищей надо обладать, чтобы вот этак растянуть ограду – страшно представить. И кто бы ни был таинственный силач – повстречаться с ним нос к носу лису отнюдь не улыбалось.

Кое-как пропихнув сквозь забор принесённые бутылки, он вздохнул и затопал к лестнице. Задержался у первой ступеньки, прислушался к едва различимым наверху голосам, с наслаждением наступил на Тимкину сигнализацию и прислушался.

Наверху громыхнуло и довольный собой, лис затопал на второй этаж.

– Доставлено. – Не обращая внимания на недовольный кошачий взгляд, Рик шутливо козырнул Роне, водрузив ношу на центр стола и едва не раздавив чей-то кулёк с печеньем.

– Ффух. Пойду что ли за десертом… – достаточно громко, чтобы было слышно и в противоположной комнате, продекламировал лис.

– Вернусь не скоро, не теряйте. – По-прежнему не обращая ни малейшего внимания на кота, он подмигнул удивлённой Роне и притормозил ринувшихся было следом близняшек.

– А вы куда? На сегодня выгул окончен. – Лис развернул подвернувшегося бельчонка и подтолкнул обратно в комнату. Второй близняшка вздохнул и развернулся сам.

– Ты мыша не видал? – Преодолев удивление его необычной жизнерадостностью, спохватилась Рона.

– Мыша? Насколько я помню, он всегда сидит… – Рик показал на пустой угол и словно только сейчас заметив его отсутствие, картинно вскинул бровь. – …Тут. Упс… Ну… может вышел куда.

– Куда? Он же едва ходит! – Рона уткнула руки в бока и сердито нахмурилась.

– Не знаю. Жопу отсидел и вышел. Размяться. Всё, я убёг. – Одарив Рону улыбкой, лис шмыгнул прочь.

Сидевший у стола Тимка проводил его недовольным взглядом, поглядел на рысь и нервно пожал плечами.

Неопределённо дёрнув уголком рта, Рона извлекла из упаковки пару зубных щёток и сунула бельчатам:

– Ну-ка… Знаете, что это такое?

– Ага. – Без особого энтузиазма приняв «подарок», Джейк покосился на Тимку горестным взглядом в четыре тоскливых глаза и хором вздохнул.

– Ну вот и отлично. Давайте-давайте… Привыкайте к хорошему!

Она потянула из кучи покупок ещё одну щётку, но прежде чем пыточный инструмент был представлен Тимке, кот торопливо шмыгнул прочь.

– Пока-пока, скоро вернусь, не теряйте… дела, дела! – Последние слова он выкрикнул уже из коридора.

Рассерженная Рона сердито фыркнула и обиженно скрестила руки на груди – стараешься тут для них, стараешься…

Тем временем, торопливо соскользнув вдоль перил, Тимка с разбегу прошмыгнул сквозь забор и, выскочив из кустов, огляделся. Вдали, у ведущего к шоссе поворота мелькнул знакомый рыжий затылок.

Оглянувшись по сторонам, Тимка подпрыгнул и припустил следом.

 

 

 

***

 

– Доброе утро, господа! Прошу на борт. – Паркер посторонился, с некоторым ироничным удивлением пропуская в салон приличных размеров свиту и двух навязанных ему провожатых.

– Здравствуйте, генерал. – Огромный, пугающе громоздкий тигр вблизи и стоя оказался ещё огромнее, чем в просторном широком кресле президентского кабинета. Стоя вровень с немаленьким Гриффиттом, сенатор Пайкман превосходил его ростом на две, а то и три головы! Паркер же на фоне этой громады и вовсе казался ребёнком – если бы не комплекция.

Низкорослый, кубических пропорций, бультерьер никогда особо не комплексовал по поводу роста. Даже стоя перед строем солдат, самый мелкий из которых, как правило, всё равно был выше его как минимум дюймов на десять, Паркер ощущал себя вполне уверенно и комфортно. Но габариты сенатора…

Изначально он представлял себе эту сцену как-то иначе. Небрежное приветствие равного к равному, мимолётное рукопожатие… Но, столкнувшись с гигантом вблизи, Паркер как молодой зелёный мальчишка замешкался и растерялся, да что там – попросту не решился протянуть руку этой громадине. Напротив, едва сдержался от непроизвольного желания лебезить и кланяться, суетиться и сновать вокруг, как это делали многочисленные сопровождающие – прилизанные референты и паркетные телохранители, секретарша и чёрт знает кто ещё.

Паркер задумчиво проводил тигрицу-секретаршу заинтересованным взглядом и обернулся к последнему пассажиру этого рейса.

– Паркер. – Нейтрально ироничным тоном приветствовал его овчар-гэбэшник.

И, в отличие от сенатора, не побрезговавший обменяться рукопожатием.

– Грант. – Паркер невольно спародировал этот странный тон, совсем не характерный для представителей суровой зловещей профессии.

Пропустив пса вглубь салона, генерал кивнул технику и тот принялся задраивать люк.

Миновав кое-как разместившуюся в отдельной «ячейке» свиту, Паркер откинул занавеску и заглянул в «вип-отсек» с твёрдым намерением вести себя непринуждённо.

– Должен признать, господа, приятно удивлён, что вы предпочли составить компанию мне, а не мэру. – Паркер оглядел аскетичный салон с жестковатыми, обтянутыми брезентом креслами. – Не первый класс, конечно, но вам ведь не в новинку?

Намёк на военное прошлое сенатора был призван одновременно показать его …осведомлённость и попутно слегка уязвить гэбиста, к армии отношения, явно не имевшего.

– Служили? – Паркер уселся в противоположное от сенатора кресло со всей непринуждённостью, на какую хватило воли.

Гигант едва заметно повёл бровью, словно внезапно заметил упавшую в суп муху и этим жестом крайне сдержанно и воспитанно выразил всё, что думает о поведении надоедливого насекомого.

Оторвав взгляд от иллюминатора, за которым техники отсоединяли последние заправочные шланги, тигр уставился на пса тяжёлым и мрачным взглядом.

В салоне повисло гнетущее молчание и стремительно нарастающая неловкость. Со всей внезапной отчётливостью Паркер ощутил себя тем самым мелким, жалким насекомым, неосторожно напомнившем о своём присутствии предельно нетактичным способом.

– Не люблю риторических вопросов. – Почти спустя минуту разлепил губы тигр. – Уверен, ещё прошлым вечером вы вызубрили моё досье наизусть.

Последние слова тигр сопроводил едва заметной надменной ухмылкой.

В контрасте с пронзительным сверлящим взглядом неспешные, величественные и властные манеры сенатора словно физически сдавливали, окутывали и душили его какой-то пугающе сильной, тревожной аурой власти. Той самой аурой, что сбивала с мысли, заставляла ощущать себя маленьким и ничтожным, не достойным и секунды времени высокого начальства. Аурой, прямо таки навязывающей модель поведения как у мальчишки на побегушках.

«Чего изволите, сэр?»

– Кофе! – сенатор слегка повысил голос и перепуганный столь внезапным совпадением своих мыслей и команды сенатора, Паркер едва не дёрнулся исполнять приказание.

Немалым усилием воли заставив себя остаться в кресле, он вытаращился на тигра сквозь непрозрачное забрало.

«Кофе? Серьёзно?»

Тело вновь дрогнуло, словно помимо воли владельца, порываясь исполнить властное распоряжение во что бы то ни стало.

Спас положение референт – прилизанный очкастый хорь, прибежавший из соседнего отсека с подносом, на котором красовался термос, галеты и литрового размера кружка.

Передав ношу сенатору, хорь шмыгнул обратно.

Не обращая внимания на присутствующих, сенатор установил на колени дипломат, накрыл подносом и, пристроив поверх объёмистую дымящуюся кружку, неспешно распечатал оказавшиеся в наборе галеты.

Оторопело моргнув, генерал перевёл взгляд на гэбешника.

Облюбовав себе кресло вдоль противоположного борта и чуть поодаль от них, Грант смотрел на него с едва заметной, почти не уловимой иронией. Смотрел так, словно знал о нём всё. Как адская машинка профессора, которой лис просвечивал таинственные фургоны. Как будто видел его насквозь – каждую пугливую мыслишку, каждый закоулочек его души. Всю подноготную испытываемых колебаний и страхов, все самые интимные подробности личной жизни.

Смотрел так, как, должно быть, взирает сторожевой апостол на робко крадущихся в рай грешников.

Паркер вздрогнул и отвернулся.

«И послал чёрт на мою душу…»

Спохватившись об оставленной без ответа реплике сенатора, он виновато вздохнул и покаялся:

– Признаюсь честно – читал. Не удержался.

Отхлебнув из исходящей паром кружки, тигр вновь посмотрел на него и коротко, двусмысленно ухмыльнулся.

– Я тоже. Читал. – Сенатор небрежно поправил лежащий на коленях чемоданчик. Поправил так, словно упомянутое досье на Паркера покоилось именно там – в этом самом кейсе. В огромных его лапищах солидный, обитый дорогой лакированной кожей, чемоданчик казался игрушечным и каким-то ненастоящим. Как и кружка, зажатая в свободной руке Пайкмана.

«И… что в нём написано?» – в середине этой напрашивающейся фразы ему явно полагалось тревожно сглотнуть и посмотреть на сенатора жалобным тоскливым взглядом.

Нет, как ни проси, как ни вымаливай – почитать досье с того уровня ему, конечно же, никто не даст. О подкупе также не может быть и речи – такие как Пайкман не продаются. Во всяком случае их не купить кому-то, кого они считают ниже себя.

Но что бы найти, понять его слабое место, этот здоровенный неотёсанный чурбан сначала нужно разговорить.

Усилием воли придав голосу скучающую непринуждённость, Паркер предпринял вторую попытку:

– Смотрели вчера – как Редхорн упал? Третья катастрофа за год! Прямо на запуске! – Тема для беседы была выбрана совершенно наобум, просто первое, что пришло в голову из случайно увиденного новостного выпуска. И ещё не закончив этой фразы он уже запоздало пожалел о выбранной теме. Не тот тон, не те слова. Словно прижатый к стенке подхалим, рефлекторно пытающийся заговорить агрессору зубы. Сто раз виденный типаж, от которого самого его всегда подташнивало.

Генерал спешно попробовал исправить конфуз грубоватой шуткой, но вышло только хуже:

– Похоже у них там всем …пиротехник заведует.

Тяжёлый давящий взгляд тигра вновь нацелился на генерала, мгновенно заставив того пожалеть и о выбранной теме и о неудачной шутке и о том, что вообще открыл рот в этом полёте.

– Вы что-то об этом знаете? – выдержав мучительно долгую паузу, прогудел сенатор.

«О боже… он что, серьёзно? Во всём видит какой-то тайный смысл, подвох, ловушку?»

– Только то, что передали в новостях. – Собравшись с мыслями, осторожно сформулировал Паркер. – Но, согласитесь, как-то странно… третий запуск подряд… При том что до этого четыре спутника вывели без единой аварии!

– Действительно. Странно. – Согласился сенатор таким тоном, словно всерьёз подозревая в организации саботажа лично Паркера.

Бультерьер растерянно покосился на гэбэшника и вновь наткнулся на всё тот же непроницаемый «насквозь тебя вижу» взгляд.

Чёрт, да они что, сговорились, что ли?

Подавив желание поёжиться, а то и вовсе свалить к пилотам, генерал отключил внешние динамики и сглотнул загустевшую слюну. Подумал и допил из встроенного термоса вчерашний, чуть тёплый какао.

Бред. Да не может быть. Они просто сговорились выбить его из привычной колеи, растормошить, заставить делать ошибки и оговорки.

Давят этими своими идиотскими «фишками», выпендриваются, каждый на свой лад, как полицейские на перекрёстном допросе!

Напыщенные, заносчивые… Только изображающие, что представляют из себя нечто значимое.

«Тоже мне… шерлокхолмсы недоделанные!»

Генерал отвернулся к иллюминатору и предпочёл заткнуться. В конце концов в эту игру можно играть втроём.

Остаток пути прошёл в молчании.

 

Самолётное шасси упруго ткнулось о лётную полосу, тяжело подпрыгнуло и просело, принимая на себя вес транспортника.

Уткнувшийся в ноутбук сенатор поднял взгляд, убрал компьютер и оглушительно вздохнул. На миг Паркеру даже померещилось, что несмотря на опущенное герметичное забрало он ощущает силу этого выдоха собственным носом.

Зевнув, тигр прикрыл пасть лопатообразной пятернёй, шмыгнул носом и с хрустом размяв шею, тяжело поднялся из тесного для него кресла.

В два шага преодолев расстояние до занавески, гигант выбрался в салон, наполненный свитой, вручил свой кейс хорьку и откупорив люк самолично выглянул наружу.

Аэропорт встречал их деловитой армейской суетой, гулом прогревающихся двигателей, ребристыми куполами ангаров и неповторимым аэродромным запахом.

Терпкий, кисловатый дух топливных испарений, горячей смазки и перегретого металла разливался вокруг, пропитывая колышущееся над нагретым асфальтом марево.

С высоты кормового люка сенатор оглядел царившее вокруг движение, шумно втянул прохладный после дождя воздух и задержал его в лёгких с каким-то странным, словно ностальгическим удовольствием.

Не дожидаясь, когда бегущая к самолёту обслуга подкатит короткий, в пять ступенек трап, сенатор неожиданно легко для своего возраста спрыгнул вниз и с наслаждением потянулся.

«А старикан-то бодрячком…» – хмуро отметил Паркер, подавив желание небрежно шагнуть вниз «солдатиком» и лихо приземлившись на одну ногу, без присяда, восстановления равновесия или какой-либо ещё задержки, небрежно продолжить движение пружинистым лёгким шагом.

Усилители «аякса» позволяли вытворять и не такое, но учитывая не столь уж большое расстояние от края люка до асфальта – подобное ребячество выглядело бы не демонстрацией силы и ловкости, а дешёвым детским выпендрёжем.

Дождавшись, когда подтянут трап, генерал величественно сошёл вниз и снизу вверх оглянулся на гэбэшника.

Легко сбежав по ступенькам, овчар неожиданно галантно подставил руку тигрице. Грациозно покачивая бёдрами и прижимая к себе какую-то папку, секретарша спустилась вниз. Лазурно-голубые глазки в обрамлении длинных пушистых ресниц с интересом проехались на генеральской броне, скользнули по сенатору и устремились на взлетающий неподалёку истребитель.

«На опытную и искушённую в делах шефа грымзу или хотя бы стерву не тянет. Ребёнок совсем… Неужто старый чёрт ещё что-то может в постели? Или таскает её с собой …по инерции?»

Остальная свита сенатора, включая двух вынужденно отставших «кирпично-челюстных» телохранителей, хлынула следом.

Замыкал процессию Гриффитт, скользнувший по спинам горе-охранников ироничным взглядом и со сдержанной ухмылкой, оглянувшийся на непрозрачное забрало Паркера.

Обступив сенатора, раздражённые собственным «косяком» с отставанием, барс и гиена синхронно натянули одинаковые чёрные очки и грозно завертели по сторонам головами. Макушка барса при этом приходилась сенатору вровень с плечами. Гиена же, хоть и был довольно крупным для своего вида – едва доставал тигру до подмышек. С учётом этой забавной разницы троица выглядела слегка комично. Паркер машинально представил, как выглядела бы в их исполнении попытка прикрыть сенаторскую тушу от пуль собственными телами и издевательски хмыкнул.

Впрочем, веселье несколько портил цепкий, заметно оживившийся взгляд гэбэшника. Нет, овчар не выглядел напрягшимся или изготовившимся к драке – даже выражение на лице ничуть не изменилось. Но от внимательного генеральского взгляда не ускользнуло то, как быстро и цепко собачьи глаза пробежали по подкатившим джипам, по высыпавшим из них автоматчикам. Зорко, стремительно, зигзагообразным росчерком в мгновение ока оценив вооружение, прикинув уязвимые места, присвоив каждому невидимые ярлычки и бирки, бесстрастно решающие кто из этих ребят в случае чего станет первым, а кто вторым, третьим и так далее. Генерал даже на миг не усомнился, что бирочки не оканчиваются на третьей или четвёртой, а включают в себя всех, абсолютно всех присутствующих. И его, Паркера, тоже. Причём далеко не первым, похоже, номером. Что даже в какой-то мере обидно.

Заметив его взгляд, гэбэшник улыбнулся: слегка, почти незаметно – одними губами, ничуть не меняя выражения на верхней части морды.

Тем временем соскочившие с подножек солдаты принялись помогать сенаторской свите с погрузкой барахла.

Небрежно оттёртые телохранители, взволнованно перетаптывались в сторонке, встревоженно пытаясь поймать взгляд начальства. Но сенатор, абсолютно равнодушный к их страданиям, не оглядываясь направился к генеральскому джипу.

Паркер дёрнулся было следом, но на столь короткой дистанции опередить сенатора не теряя лица было нереально. В результате тигр преспокойно уселся на переднее кресло – его, его, чёрт побери, кресло!

Скользнув по генералу ехидным взглядом, гэбэшник несколько несолидным манером прошмыгнул вглубь салона.

Стараясь унять раздражение от бесцеремонной властности Пайкмана, генерал поиграл желваками и полез следом.

Но на этом чреда унижений не кончилась – не обращая ни малейшего внимания на пассажиров сзади, сенатор непринуждённо нащупал под креслом рычаг регулятора и, освобождая себе побольше места, до упора откатился назад, плотно придавив генеральские колени спинкой сиденья.

«Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт! Он что – специально его бесит?!»

Возмущённо хрюкнув, Паркер трепыхнулся, пытаясь разместить ноги поудобнее, но всерьёз отпихивать сенаторскую тушу не решился.

С негодованием покосившись на хитрого особиста, в который раз ставшего свидетелем его унижения, бультерьер скривился и угрюмо уставился в окно.

Утрамбовав в джипы оставшуюся свиту, солдаты погрузились сами и вся кавалькада стремительно понеслась к базе, основные строения которой благоразумно отстояли от аэродрома на добрый десяток миль.

– В расположение. – Угрюмо буркнул Паркер.

– В штаб. – Тотчас распорядился сенатор не терпящим возражений голосом.

Водитель вопросительно оглянулся на командира и Паркер на миг испытал зловредное желание промолчать и посмотреть чей именно приказ выполнит бедолага. И пусть только попробует ослушаться, засранец!

Впрочем, играть в подобные игры с неизвестным финалом было как-то… боязно, да и глупо.

– В штаб. – Максимально нейтральным тоном подтвердил Паркер. – В штаб.

Целеустремлённое рвение сенатора к немедленной инспекции слегка пугало. А вдруг они всё же знают? Знают всё? Вдруг внедрённые агенты уже просочились и под землю? Сунули нос в сокровенное, в самую суть происходящего? И сейчас, не успев сойти с самолёта, вся кавалькада помчится прямиком к центральному входу в подземный комплекс? После чего потребует впустить их внутрь?

Да нет… бред. Знай они хоть полпроцента истинного положения дел, сюда прислали бы роту спецназа а не старикашку сенатора и кабинетного гэбэшника. Каким бы тот ни был крутым и тренированным – случись что, стопчут и его. Неет, определённо дело не в этом. Но единственный способ уяснить в чём подвох – это покорно таскаться следом и реагировать по обстоятельствам.

Бюрократическая суета административного здания встретила их бумажным шелестом, гулом оргтехники и… ревнивым взглядом Сью, испепеляющим факелом устремлённым на сиськастую сенаторскую секретутку.

«Ого!»

Паркер растерянно моргнул. Всегда такая сдержанная и профессиональная, Сью никогда не пыталась его захомутать. Но будь он ей совсем безразличен – как мужчина – с чего бы метать такие взгляды на «конкурентку»?

Женщины на миг уставились друг на дружку, затем тигрица с деланым безразличием отвела взгляд, рассматривая просторный холл.

Верный, но бесконечно тупой Думбовски попытался выскочить навстречу, зацепился ногой за край ковра и едва не кубарем скатившись с лестницы, замер перед Паркером, глядя на чёрную броню влюблённо-завистливым взглядом.

– Сэр! Разрешите обратиться, сэр! За время вашего отсутствия происшествий не было!

«Сэр!» – Мысленно дополнил чересчур экзальтированную речь капрала Паркер.

– Свободен. – Вздохнув, генерал оттёр солдата в сторону и повёл озирающихся гостей в святая святых – архив.

Старательно скрывая злорадство, Паркер гостеприимно распахнул низенькую, примерно по грудь сенатора дверцу.

– Прошу.

– Генрих! – Тигриная лапа извлекла из пёстрой свиты прилизанного хорька-очкарика и нацелив того вперёд, подтолкнула к стеллажам. Ни дать ни взять охотник, спускающий взявшего след варана.

– Малколм! – второй сопровождающий – рахитичный, нездорового вида кот, рыжей торпедой направился в противоположный угол.

Улыбнувшись пришедшей на ум аналогии, Паркер расслабился и с издевательской услужливостью повернулся к сенатору.

Такими торпедами его кораблик не пробить, о нет… Бумажная броня у него самая толстая.

Сенатор слегка вздёрнул подбородок и покосился на него, словно принимая молчаливый вызов. Уголки губ его едва заметно качнулись вверх в холодной, слегка надменной усмешке.

«Давай-давай, старый пердун… поймай меня, подлови…»

Стоило псу оказаться в родном, привычном окружении, накативший в самолёте мандраж стал спадать. Капля за каплей возвращалась уверенность и ясность мысли, отступало невесть из каких глубин выкарабкавшееся желание лебезить и заискивать.

– Итак, сенатор. Что будем искать? – Паркер услужливо придержал дверь, втайне злорадствуя над необходимостью великану постоянно пригибаться в не слишком-то высоких штабных дверцах.

– Лаборатории. – Сенатор одарил его своим фирменным «пригвождающим» взглядом и сильнее выпятил челюсть.

Оглянувшись на безмолвного гэбэшника, Паркер простёр руку в приглашающем жесте:

– Пррошу!

– После вас. – Сенатор довольно прищурился, словно уже нашёл, обнаружил какой-то прокол прямо у него за спиной.

Генерал едва справился с желанием порывисто обернуться, словно мальчишка, попавшийся на примитивную уловку. Вместо этого он прищурился в ответ, нахально пародируя гримасу соперника и начисто позабыв, что тот при всём желании вряд ли видит эту вызывающую пантомиму сквозь непрозрачное забрало шлема.

Улыбчивый гэбэшник с интересом переводил взгляд с одного на другого.

Последующие два часа маленькая процессия хаотично рыскала по базе, заглядывая в самые неожиданные места. Включая подвал радиовышки, бойлерную и даже прачечную.

– Желаете постирать? – Усталый солдат в несвежем переднике, сгрёб со стойки кипу белья и сонно уставился на вошедшего тигра.

Паркер фыркнул.

– Нет. – Скривившись, сенатор вышел.

Постоял на крыльце, шумно вздохнул и уставился на складской комплекс на добрый десяток этажей возвышавшийся в самом центре базы в кольце дополнительного забора.

– Склад?

Ощутив лёгкий холодок меж лопаток, Паркер кивнул со всей непринуждённостью, на какую хватило сил.

Там, в беспорядочном на первый взгляд нагромождении контейнеров, цистерн и ящиков, таилось сокровенное. Неприметная с виду площадка, способная играть роль как грузового лифта, так и наклонного пандуса, ведущего в его личную пещеру сокровищ. На подземные уровни.

Этим изящным решением Паркер по праву гордился.

Ведь если хочешь что-нибудь спрятать – прячь это у всех под носом. А чтобы кто ни попадя не забрёл куда не надо и не удивился бы охраняемости места – назови это склад.

И всем, абсолютно всем станет безразлично сколько грузовиков на него приедут, откуда что привезут и куда всё это денется после. Лишь бы сходились какие нужно бумажки, не воровали чего не нужно складские работнички и никто не лез проверять каждую прибывшую сюда машину.

В остальном – проконтролировать грузопотоки целой базы без помощи свыше практически невозможно. А масштабы грузопотребления гарнизона таковы, что под эту тему здесь можно отгрохать не то что семь уровней, а целый подземный город. И метро до города. А что – знай себе, неспеша вывози землю под видом пустых, только что разгруженных машин.

Просторные стеллажи и полки, площадки для контейнеров и цистерн. Складской комплекс не обойти и за день. А уж провести сверку и попробовать обнаружить какие-нибудь расхождения по факту и в бумагах…

Да и не подкопаешься к нему с этой стороны. Орда крючкотворов старательно сводит все цифры как надо, стряпает бумажки со скоростью деньгопечатающего станка. Но – с куда большей эффективностью.

Один росчерк пера и между строк теряются поезда и конвои, исчезают целые цистерны и пирамиды провизии. Распиханное, запрятанное, замаскированное под официальные закупки, всё это надёжно похоронено в архивах лучшими проворовавшимися в своё время служаками, своевременно взятыми на крючок и под крылышко – применять свои таланты на благо…

В этом месте Паркер запнулся, помрачнел и вздохнул.

– Масштабно. – Скупо проронил сенатор, разглядывая проезжавшие мимо электрокары и погрузчики, громоздящиеся вдоль стен контейнеры, пирамиды из ящиков и мешков, тянувшиеся к потолку стеллажи и покачивающиеся над всем этим крюки балочных кранов.

От титанических объёмов складских ангаров и впрямь захватывало дух. И, что особенно радовало, внимание сенатора в основном было направлено скорее на содержимое выставленных на видное место упаковок, чем на тот самый пол, на котором они стояли.

С нарастающим облегчением Паркер таскался за ними вдоль и поперёк склада, издевательски ухмыляясь: нет, Его Кабинетное Величество никогда ни до чего не допрёт. Никогда не опустит свой божественный взгляд под ноги, а даже если опустит – ни в жизнь не сопоставит шестидесятифутовый бетонный квадрат, оконтуренный стальным кантом с обычным, просто в сто, в тысячу раз увеличенным люком.

А вот особист…

Порывисто нагнувшись к самой предательской каёмке, овчар заставил его похолодеть всерьёз.

Подняв что-то с пола Грант продемонстрировал это сенатору.

– Ай-яй-яй… – Укоризненно качнув головой, сенатор передал находку Паркеру. – Бардак!

Отупело приняв подношение, бультерьер растерянно уставился на бронированную ладонь и перевёл дух.

Окурок. Всего лишь окурок.

Ну то есть не всего лишь, а полноценное ЧП – курить на складах категорически запрещалось… Но… чёрт, аж сердце защемило!

«Гриффит, на складе окурок.» – Отключив на мгновение внешние динамики, по внутренней связи «аяксов» порадовал волка Паркер. – Оставлю дежурному, разберись!

Они побродили по складу ещё немного, поглазели на несметные богатства из армейских рационов и с облегчением выбрались на дневной свет через противоположный вход. Ещё одна тонкая уловка, в разы сокращающая вероятность обнаружения – если за одним входом ещё худо-бедно проследить можно, то имея четыре сросшихся воедино здания, каждое с двумя тремя выходами, отследить что куда пришло и откуда потом вышло не осилил бы и десяток шпионов.

Взгляд сенатора обратился к не по-военному ярким зданиям с панорамным остеклением.

«Ну наконец-то».

Уже отчаявшийся было заманить непоседливого бюрократа в нужном направлении, Паркер оживился.

Последний месяц в наземных «типа лабораториях» тоже вовсю велись какие-то разработки. Правда к уровню революционных технологий, во всю осваиваемых подземной частью комплекса, вся эта жалкая возня имела не большее отношение, чем золотуха к золоту.

Посредственные личности посредственно изобретали посредственные штуки. Чуть более сильное лекарство, чуть более мощный стимулятор. Или какой-нибудь не особо-то и нужный прибамбас специального назначения.

Всё это в преувеличенно восторженных рапортах тотчас отсылалось наверх, наверху с умным видом благосклонно кивали, выписывали очередной бюджет на расширение и углубление темы и каждый продолжал заниматься своим делом.

– Это что? – Тигриный палец ткнул в нужном направлении.

– Лаборатории, сэр. – Постаравшись не подпустить в голос избыток желчи, откликнулся пёс. – Желаете посетить?

– Всенепременно. – Подхватывая вычурную, наигранно вежливую манеру общения, тигр оценил расстояние и вздохнул.

– Извольте. – Паркер жестом подозвал проезжавший джип и, высадив куда-то спешившего техника, оставил того растерянно переглядываться с отставшим «хвостом» процессии.

– Итак, лаборатории! – Тоном опытного экскурсовода, провозгласил Паркер, крайне довольный тем, что в этот раз успел оккупировать переднее кресло прежде чем до него добрался сенатор.

Оглядев сократившуюся до двух участников процессию, генерал пружинисто выпрыгнул перед дверями лабораторного блока и картинно толкнув стеклянные двери, словно раздвигая занавес:

– В этой святая святых наши лучшие умы творят историю!

Дежурный охранник вздрогнул, поспешно спрятал под стойку недочитанный журнал и вскочил, отдав честь.

– Вольно! – Ощутив, что мучения вскоре подойдут к концу, Паркер небрежно махнул на него рукой. – Сюда, господа!

Торопясь побыстрее окончить утомительный поход, он самолично распахивал двери и врывался в лаборатории, пугая белохалатников агрессивного вида скафандром и внося сумятицу в размеренную жизнь исследовательского центра.

Большинство проходивших тут процессов были скучны и однообразны – микроскопы, какие-то не внушающие доверия фитюльки, компы, компы, компы и несколько громоздких стендов с мензурками. Всё это уныние слегка разбавляли различные электронные штучки, но интереса они не добавляли.

В соседнем здании было повеселее. В оборудованном там спортзале на сотнях всевозможных тренажёров упражнялись те, на ком испытывали безобидную химию местных ботаников. Но ничем сверхвыдающимся, таким, чтоб прям – ух! – никто из добровольцев похвастать не мог.

Для того, чтоб безоговорочно впечатлить высоких гостей требовалось нечто большее. Намного большее! И в тоже время не слишком фантастическое, чтобы не спровоцировать ненужный ажиотаж.

Например, «феникс».

О, не в полном своём великолепии, разумеется. А так – краешек, коготочек. Совсем крохотный кусочек его реальных возможностей.

Показать, подразнить и спрятать.

И тогда ещё несколько месяцев карт-бланша ему обеспечены.

Никто ведь в здравом уме не станет резать курочку, несущую золотые яйца?

Ну а потом… Потом он тоже что-нибудь придумает. Либо шептуны наконец помогут, либо сам.

В крайнем случае разведёт руками и покаянно склонит голову. Ну не получилось, не сработало… не вышло. Побочные эффекты и все такое. Но мы над этим работаем, работаем не покладая рук.

Как-нибудь отбрешется.

Главная тут проблема – выдать продукт секретной части комплекса за успех придурков, которые сами ни в жизнь не поверят, что их таблеточки способны сотворить что-нибудь столь мощное. И единственный способ это всё обтяпать…

– Вилли, ну что там – всё готово? – вновь отключив внешние динамики, поинтересовался он.

– Да, сэр. На позициях. – Откликнулся в наушнике сосредоточенный голос Гриффита.

– Веду гостей.

Включив внешние динамики, Паркер остановился перед дверью пустующего блока и обернулся как заправский конферансье.

– А сейчас… в нашем особо секретном отделении мы продемонстрируем первый, уникальный, непревзойдённый мм… проект, немного нуждающийся в доработках, но в целом… от волнения позабыв заготовленную речь, он стушевался, закашлялся и просто распахнул дверь.

Показывать наспех собранный «драмкружок» было откровенно боязно, но на момент озарения этой идеей всё выглядело вполне приемлемо.

До тех пор, пока он лично не обозрел открывшуюся неподготовленным зрителям картину.

Огромное двухярусное помещение битком набито лаборантами. С чьей-то лёгкой руки выряженные в защитные комбинезоны химической и биологической защиты, сотни фигур отчаянно и почти натурально изображали кипучую деятельность.

Некоторым, особо одарённым, это почти удавалось. По крайней мере не все как один, «увлечённые исследователи» косились на зрителей чуть ли не через каждое своё действие.

«Гриффитт, я тебя убью… что за балаган? Откуда все эти идиоты?»

На момент явления инспекции, большая часть клоунов уже худо-бедно подобрала себе занятия и научилась выполнять их более-менее натурально. Хотя и несколько зациклено.

Но все эти постановочные огрехи и почти незаметные неопытным взглядам мелочи, бледнели и меркли в сравнении с активностью, развитой несколькими особо выдающимися придурками. То ли позабыв, то ли вовсе не получив роль в царившей здесь суматохе, несколько растерявшихся «профессоров» при виде появившихся зрителей торопливо примкнули к ближайшим коллегам.

В результате чего у одного из обследуемых солдат оказалось сразу два «доктора», сосредоточенно шаривших стетоскопами не только в районе торса, но и почему-то сползающих на ноги.

Один из увешанных датчиками «подопытных» принялся оживлённо «обсуждать» с «профессорами» нечто, происходящее на экране компьютера, а разглядывающий что-то в массивном микроскопе «учёный» – внезапно совершенно не к месту разулыбался и захихикал, словно увидел на предметном стёклышке нечто крайне забавное.

Но все эти мелочи с лихвой перекрывал придурок, не сообразивший ничего лучше, чем «спрятаться» во всеобщем копошении, забравшись на беговую дорожку.

Да не куда-нибудь, а в самый центр, на передний план! Туда, где назначенные на главные роли бежали солдат-овчарка и белоснежный песец-феникс.

Удивлённо покосившись на бегущего вровень с ними «доктора» они как могли сохраняли серьёзные лица, но видит бог – чего им это стоило!

От фальши и фанерности происходящего сводило челюсти.

– Вилли, какого дьявола?! Ты что, не мог пригнать сюда нормальных лаборантов? – Прошипел Паркер, вновь выключив внешние динамики.

– Но вы же сами сказали… заблокировать шлюзы, никого не впускать и не выпускать?

– Боже… вы меня в гроб вгоните!

Паркер ненавидящим взглядом вперился в кретина, из последних сил бежавшего вровень с солдатом. Словно уловив мысленный посыл пса, лис оступился и слетел с дорожки куда-то под ноги перепуганных «коллег», подчёркнуто не обративших на его полёт ни капли внимания.

Солдат и «феникс» переглянулись и продолжили бег.

Испытывая безудержное желание рвать на себе волосы и биться головой о стенку, Паркер в панике покосился на сенатора и гэбэшника. Ожидая увидеть, как минимум шок и бешенство за этот нелепый розыгрыш, он с удивлением уставился на тигра. К его безграничному изумлению, сенатор, похоже, принимал весь творившийся перед ним кретинизм как должное.

Хитрая морда особиста хранила всё то же непроницаемое выражение.

С пару секунд он недоверчиво разглядывал гостей, затем, собрав в кулак остатки наглости, простёр руку в направлении бегунов:

– Итак, перед нами обычный тренированный солдат и солдат, получивший экспериментальный стимулятор.

Он кивнул «лаборанту» и фигура в скафандре неуклюже прибавила скорость сначала на одном, затем на другом тренажёре.

Продержав темп почти полминуты, пёс сдался и, едва не рухнув, соскочил с ребристой резиновой поверхности, хрипя и отдуваясь. Взмокшая шерсть повисла на нём сосульками

Песец же, как ни в чём не бывало бежал со скоростью, которой позавидовал бы и иной спринтер. И не выказывал ни капли усталости. Даже не вспотев, «феникс» невозмутимо перебирал ногами, расслабленно поглядывая на наблюдателей.

– И ещё быстрее! – Тихонько переведя дух, Паркер убедился, что внимание гостей приковано к бегущему, снова махнул «лаборанту». Помедлив, солдат выкрутил регулятор дорожки до предела.

Ноги песца замелькали так быстро, что на миг ему показалось, словно бы тот вдруг начал перебирать ими в обратную сторону.

Опёршись на перила, сенатор с интересом подался вперёд.

– И долго он так может? – Полюбовавшись на бегущего атлета ещё с минуту, тигр со странным выражением покосился на бультерьера.

– Без вреда для здоровья – примерно полчаса.

– А… если дольше?

– Истощение, куча побочных эффектов и длительный курс реабилитации. – Почти не соврал Паркер.

Он осторожно покосил глазом на особиста, но даже при виде явленного чуда, физиономия Гранта своего обычного выражения так не изменила.

– Впечатляет. – Нехотя признал сенатор. – Признаться, я опасался что вы бездарно разбазарили такую прорву денег без сколь-нибудь стоящих результатов.

Показалось, или в голосе тигра проскользнуло что-то вроде извинения?

– Почему вы не указали об этом в отчётах?

– Препарат ещё не обкатан. Побочные эффекты, нестабильность, аллергические реакции… – Паркер по памяти перечислил основные типичные отмазки Бильдштейна и скромно улыбнулся. – Не хотелось рапортовать о сомнительных успехах преждевременно.

Он махнул песцу и тот, ловко спрыгнув с гудящей дорожки, пружинисто принял упор лёжа. Демонстрируя прекрасную мускулатуру, с монотонностью и размеренностью механизма принялся отжиматься на пальцах.

Сенатор досчитал до пятидесяти, бросил на Паркера недоверчивый быстрый взгляд и снова уставился на песца.

– Невероятно. Это же… Нет, это невероятно! – Он прищурился, подался вперёд, словно всерьёз пытаясь разглядеть привязанные к песцу ниточки или какой-либо другой способ махинаций.

Позабыв о назначенных ролях, ряженые «лаборанты» тоже застыли и потрясённо вытаращились на песца, перевалившего за сотню отжиманий и несмотря на это не выказывающего ни тени усталости. Напротив, на безмятежной мордахе проступало что-то вроде самодовольной улыбки.

– Невероятно… Дьявол, да с такими ребятами… – сенатор порывисто обернулся к коротышке в скафандре. Замялся, словно смутившись прорвавшихся на поверхность эмоций, замер, рассеянно и нервно расслабил галстук и едва не оторвав пуговицу, расстегнул тугой ворот рубашки. – Поздравляю, Паркер. Вы меня удивили.

Тигриная пятерня простёрлась к нему в жесте рукопожатия.

Повернувшись к сенатору, Паркер с некоторым удивлением церемонно пожал протянутую руку, одновременно умудрившись показать замершей массовке заведённый за спину кулак.

Спохватившиеся «учёные» торопливо вернулись к своим ролям.

– А возможности этих ваших… доспехов – покажете? – Неожиданно дружелюбным тоном поинтересовался тигр.

– Обязательно. Но, если можно, завтра.

– О, разумеется. – Сенатор улыбнулся.

Физиономия особиста по-прежнему хранила пугающую неопределённую улыбку.

 

 

***

 

Диван. Священный, почти ритуальный предмет семейной жизни. Не забрал детей с бассейна – диван. Не поехал на показ дурацких шмоток от какой-то пафосной мокрощёлки – диван. Слегка перебрал в баре – снова диван.

Чуть что, сразу диван.

Если так пойдёт дальше – он вообще будет покидать этот диван только по праздникам.

И вот ведь в чём абсурд – сегодня он отправился на этот диван… ради самого дивана. Неожиданно для себя самого бросившись отстаивать этот странный предмет мебели, хотя ещё пару дней назад самолично едва не вышвырнул его на помойку!

«Он не вписывается в нашу обстановку!»

Подумаешь! Что ж теперь – на помойку сразу? Хороший же диван, уютный! И спится на нём замечательно.

Нет, отчасти, хрен бы с ним, с диваном. Но кто в доме хозяин, в конце концов? Сказал нет, значит – нет! И – нет, пара стопок бренди тут вообще не причём. Имеет право! А диван… диван это вообще – вопрос принципа! Кто в доме хозяин?!

«Ну и спи на своём диване!»

Ну и сплю. И хрен с вами.

Фогл вздохнул и угрюмо подтянул сползающий плед.

Подумать только! В собственном доме! Нет, ну абсурд, дичь, бред!

Он, негласно владеющий долей в сотнях, тысячах мелких и крупных предприятий, магазинчиков и лавчонок, контролирующий десятки, сотни «тем»… Он, Дерек Фогл, чьё имя с придыханием произносят все, кто хоть немного в курсе теневой жизни Бричпорта, он – на диване! Как какой-нибудь вшивый муж трущобного семейства!

Он, он, Дерек Фогл дал им всё. Трехэтажный особняк в престижном элитном квартале, лучшее образование в городе, яхту… да всё, всё что есть в этом доме – заработано им! И где чёртово уважение? Где долбаная благодарность?

Диван. Подумать только!

Впрочем, может оно и к лучшему. Саманта не молодеет… И хотя она всё ещё мать его детей, вполне симпатична и привлекательна для своего возраста ну и конечно же остаётся единственной, кто прошёл с ним весь долгий-долгий путь наверх с самых что ни на есть низов. А это, как ни крути, ценить стоит. И да, он, чёрт побери, ценит! Ценит, несмотря на то, что порой позволяет себе пару тройку интрижек на стороне. Ну пусть не пару. Пусть больше. Но ведь всё это так, попытки взбодриться. В конце концов он тоже уже не молод и как ни прискорбно – с «этим делом» всё чаще бывают осечки.

Так что сегодняшнему, в частности, изгнанию он только рад. Исполнение супружеского долга слишком часто превращается во взятие кредитов. Саманта на старости лет внезапно нашла в себе второе дыхание, а он… ещё слишком молод для этого. Но недостаточно молод, чтобы всё было так просто, как раньше.

Фогл вздохнул и перевернулся на другой бок.

Любовница. Надо завести любовницу. Молодую, красивую… чтоб ноги от ушей.

И назвать «Диван».

Дерек мрачно хихикнул.

Тишину дома расколол тревожный дверной звонок.

Кого там чёрт принёс в такую рань? Фогл приподнялся на локте и через спинку дивана обернулся на вычурные настенные часы. Восемь? Какого хрена?!

«Катитесь к дьяволу!»

Он откинулся обратно, но дверной звонок повторился снова.

Придурочный сосед? Охреневший новенький почтальон с каким-нибудь нелепым спамом?

Будь это кто из ребят, они непременно бы позвонили сначала на мобилку. Труженики его профессии не любят внезапных гостей. Даже когда всё давно поделено и вот уже пару лет в городе почти никаких стычек. Ну, не считая воспитательных акций по мелким бюргерам, непонятно с чего возомнивших что «время уже не то и платить достаточно лишь правительственные налоги».

Динг-дооонг, динг-дооонг!

И ведь никто, никто в целом доме не соизволит оторвать жопу от тёплой кровати и спуститься, открыть дверь!

– Саймон! – во всё горло рявкнул кот. – Иди открой, кого там черти принесли!

На лестнице послышался недовольный топот и бурча под нос что-то из вечной песни о эксплуатации молодого поколения, сын протопал в холл.

Фогл прислушался, но через две комнаты разобрать приглушённые голоса не удавалось.

– Вот. Какой-то старикан тебе передал. – С недовольным видом одетый в домашнее трико и толстовку Саймон плюхнул на диван приличных размеров свёрток.

– А… старина Кранц…  – Фогл вздохнул и зябко натянул плед. – Включи пол там.

Пожав плечами, Саймон вышел, по пути раздражённо щёлкнув выключателем подогрева пола.

Фогл смежил веки, но нетерпеливое кошачье любопытство никак не давало заснуть, не взглянув на выполненный заказ.

Для порядка потренировав силу воли ещё пару минут, он решительно отбросил плед, уселся и подтянул к себе свёрток.

Нетерпеливо вспорол когтем перетяжку из скотча, торопливо развернул несколько слоёв обёрточной бумаги и благоговейно, как какое-то сокровище подхватил предмет на руки.

Тяжёленькая…

Старина Кранц как обычно превзошёл сам себя. Сталь толстовата, но может оно и к лучшему… Внушает!

Надо бы ещё чем светящимся покрасить и вообще ништяк. В темноте увидишь – обосрёшься.

Он повертел толстую литую маску, словно каким-то благородным, изящным оружием любуясь хищными угловатыми чертами, агрессивным разрезом глаз и широкими прочными лямками с массивными сложной формы креплениями.

 

 

***

 

Крупная комната без окон и дверей. Серые, пористые квадраты подвесного потолка. Необычайно низко, так низко, что даже он может дотронуться до них руками, взберись на какую-нибудь табуреточку. Вот только табуреток тут нет – есть кресло, ещё одно кресло, тумбочка, стеллаж, нечто типа комода и видавшая виды армейская раскладушка. А в промежутках меж всем этим – нагромождение пыльных, потёртых коробок, битком набитых старыми зачитанными до дыр книгами, журналами и брошюрками.

Просторное в общем-то помещение из-за этих коробок казалось необычайно тесным. А свисающие с потолка рукоятки – смутно напоминали те, что развешаны на поручнях автобусов и метро.

Он огляделся ещё раз, проморгался и с недоверием уставился на торчащие из потолка рукоятки.

Что за сюр? Словно владелец этого помещения безумно боялся внезапных землетрясений. Или просто до ужаса опасался споткнуться об одну из этих своих коробок и расквасить нос о холодный бетонный пол.

Хомяк испуганно сел, ощупал раскладушку. Поправил мятый лабораторный халат, рефлекторно сунул руки в карманы но ничего, кроме мятого автобусного билета там не обнаружил.

Повертев головой, он с изумлением и нарастающей паникой уставился сначала на совершенно обыденный, словно выдранный из самого простого кухонного гарнитура шкафчик. На резную, антикварного вида тумбочку, покрытую потрескавшимся коричневым лаком и, судя по изобилию царапин и вмятин – пережившую не одну войну и не один десяток владельцев.

Задержав взгляд на старинном, рассохшемся кресле-качалке, хомяк осторожно встал.

Ноги наткнулись на мягкие розовые тапочки, на холодном бетонном полу смотревшиеся ещё более сюрреалистично, чем свисающие с потолка поручни.

Где он? Что это за место?

Слегка кружившаяся голова была до странного, пугающе лёгкой. И пустой.

В мыслях мелькали какие-то мутные расплывчатые образы, никак не желавшие складываться в сколь-нибудь внятную картину.

Холодный бетонный пол и мягкие розовые тапочки.

Что за бред?

Он повернулся и отупело уставился на промышленный умывальник. Этакий огромный жестяной куб, который миниатюрный профессор при большом желании мог бы использовать в качестве ванны. Стеллаж, до упора забитый газетами. Коробки, коробки, коробки… торшер. Старый, потёртый торшер. Ещё одно кресло – продавленное, с облезлыми деревянными подлокотниками и местами продранной тряпичной обшивкой.

Допотопный крохотный телевизор эпохи шестидесятых.

Совмещённый, кажется со столь же допотопным радиоприёмником, панель управления которого напоминала дьявольский пульт в логове сумасшедшего киношного учёного.

Неподалёку располагался приземистый журнальный столик, усыпанный горкой относительно свежих газет и журналов.

Дичь. Бред. Сюр.

Словно кто-то ограбил помойку, антикварную лавку и дом престарелых, натащив это все в тесную не то библиотеку, не то архив… не то подсобное помещение какого-то кафе.

И ни дверей, ни окон, ничего.

Словно очнувшийся персонаж какого-то особенно мрачного фильма ужасов, он вертел головой, выпучив глаза и отчаянно пытаясь унять подкатывающую тревожную дрожь.

Плен? Похищение?

Но почему здесь? Почему неведомые похитители не заперли его в чём-то менее странном и более похожем на классический карцер или изолятор?

Зачем столько странного барахла, используя которое, пленник может запросто сотворить какую-нибудь каверзу?

Взгляд профессора потерянно остановился на почти теряющимся в нагромождении коробок предмете. Хомячиное сердчишко дрогнуло и пропустило удар.

Комп!

Затаив дыхание он метнулся к самому родному, самому ценному, спасительному предмету. Комп! Комп! Комп!

Совсем антикварный, с огромным монитором на вакуумной трубке и уродливой клавиатурой в толстенном металлическом корпусе.

Комп!

И записка. Сложенный вдвое блокнотный лист с какими-то корявыми каракулями, вертикально воткнутый меж высоких клавиш.

Дрожащими руками он развернул послание.

«Здравствуйте, профессор!

Прошу извинить что не приветствую Вас лично, но неотложные дела требуют моего присутствия в совсем ином месте. Не пугайтесь и дождитесь, пожалуйста, моего возвращения.

Подпись: друг»

Хм. Фрейн несколько раз перечитал витиеватое послание, посмотрел корявые буквы на просвет и поверх листа уставился на развешанные по потолку «хваталки».

Шимп!

Расплывчатые образы, не дававшие ему покоя внезапно обрели чёткость и ясность, сложились в череду воспоминаний.

Пугающая пустота под ногами, неожиданно сильная обезьяня лапа, полёт на звенящем тонком тросе, этот странный туннель, необъяснимо пробивший неимоверную толщу земли и бетонных переборок и стремительно приближающийся кружок спасительной лазурной синевы. Небо.

Ни дать ни взять классическое видение с телеканала «для тех кто в коме». Туннель и свет.  Бррр.

Друг… Хм.

Но, судя по наличию хотя бы такого компьютера – если он, конечно, работает – Фрейн всё же не пленник. Иначе какой резон предоставлять ему столь явный способ связи с внешним миром? Даром что любая его неосторожная активность в сети – посещение собственной почты или какая-нибудь ещё ошибка, запросто приведут сюда плечистых коротко стриженых ребятишек, остро жаждущих доставить его нашкодившую тушку к Паркеру.

Хомяк пощёлкал кнопками клавиатуры, потеребил манипулятор, но допотопный раритет не ожил.

Выключатель…. Где-то здесь должен быть выключатель!

Фрейн ощупал переднюю крышку моноблока, края, низ и даже верх. Чертыхнувшись, сдвинул тяжеленный монитор в сторону, нащупал огромную похожую на штырь кнопку и, затаив дыхание, нажал.

Секунду ничего не происходило, затем антикварная техника ожила. Гуднул трансформатор, зашелестел жёсткий диск, зашуршал вентилятор и выпуклый кинескоп с непривычно скруглёнными углами озарился подсветкой.

Работает! Неужели работает!

Обмирая от нетерпения, Фрейн приплясывал у компа, разглядывая странные, непривычные строки загрузки. Белые, рубленые буквы мелькали и мелькали, то заполняя экран целиком, то показывая пару строк, исчезавших прежде, чем он успевал их прочесть.

Наконец на экране появилась заставка и странная, совершенно незнакомая графическая оболочка. При всём богатстве опыта, Фрейн точно не мог припомнить ничего хотя бы близко напоминающее этот странный уродливый интерфейс. Словно вылепленный из цветастого пластилина, он резал глаза кричаще сине-зелёными оттенками и невообразимо мерзким шрифтом.

Мечта дальтоника.

Он даже решил было, что сейчас вместо привычных слов и букв увидит набор заграничных иероглифов, но нет – язык интерфейса оказался на удивление «нормальным» и вполне понятным.

Потыкавшись в разные элементы интерфейса, хомяк нашёл нечто похожее на браузер и – о чудо! – на экране открылся титульный лист поисковика.

Новости, почтовый сервис, реал-тайм мессенджер…

Без сомнения, компьютер, невзирая на всю свою антикварность, соединён с сетью. Значит… значит он точно не пленник. Никто ведь в здравом уме не стал бы оставлять этакий «телефон» в камере жертвы?

«Пожалуйста, дождитесь».

Сколько? Час? День? Два?

Затаив дыхание, он открыл новости, уставился на дату. День. Сутки. Сутки с момента его по…  спасения?

Он проспал целые сутки? Опоили? Отравили? Амнезия?

Фрейн встревоженно нахмурился и не сразу осознал, что таращится на снимок какого-то пожара и дымящуюся, закутанную в одеяло фигуру.

«Таинственный герой спас ребёнка ценой жизни»

Моргнув, он навёл курсор на кнопку закрытия окошка, но в последний миг замер.

«Зомби апокалипсис начался!» – броский заголовок в «смотрите также».

Повинуясь наитию, профессор ткнул по ссылке и с изумлением уставился на пугающие снимки.

Феникс! Чёрт побери! Тот самый беглый Феникс!

Паркер, должно быть, кипятком писает. И гадит магмой.

Хомяк недоверчиво хихикнул. Вздрогнул, перешёл на новостную ленту в хронологическом порядке. Пробежался по заголовкам, но ничего и близко напоминающее проявление Дианы не нашёл.

Облегчённо вздохнув, хомяк машинально открыл почтовый сервис, набрал логин и замер.

Нет, нет, нет. Нельзя. До такой простой вещи, как мониторить входящие соединения додумается даже полный кретин. А кроме кретинов на Паркера пашут и вполне смышлёные…

Фрейн с сожалением свернул окно. Помедлил и свернул окно со страницей веб-мессенджера. Надо же… Сорок семь лет, а написать-то и некому. Вся жизнь позади.

И всё что осталось – бедная маленькая волчица, цена месяца жизни которой слишком велика, чтобы…

Сердечники!

Хомяк подскочил, забегал по комнате, заглядывая то в ящики, то на стеллаж то в шкафчик и тумбочку. Не здесь, не тут, здесь тоже нет… Нет… Нет… Нигде, ничего хоть отдалённо напоминающее драгоценный кейс.

Две недели. Три? Чуть меньше месяца.

Он обессиленно присел на раскладушку. Вспомнил об обнаруженных во время поисков пакетах и заставив себя встать, потерянно вернулся к подвесному шкафчику. Открыл дверцу. Отупело посмотрел на стену пёстрых упаковок армейских рационов. Обед из трёх блюд. Первое, второе, десерт.

«Дождитесь».

Неделю? Месяц?

Он выпустил дверцу шкафчика и, поминутно натыкаясь на коробки, раздражённо забегал по комнате.

Время, время, время. Время, которого у него полно. А вот у его маленького невинного «франкенштейна» – счёт идёт на минуты. Впрочем, даже сумей он найти драгоценные «батарейки», даже выберись он отсюда – как найти её в этом городе? Найти одному, если даже Паркер со всеми его ресурсами и полезными связями не смог этого сделать?

Изнывая от захлестнувших эмоций, профессор на находил себе места весь день. Ну –то время суток, определить которое ввиду отсутствия окон возможно было лишь через компьютер.

Дверь.

Он заглядывал под кресла, перекладывал с места на место тяжеленые коробки и даже сдвинул забитый газетами стеллаж.

Голый монолитный пол. Оклеенные упаковочной бумагой стены. И ни малейшего признака двери.

Утомившись и вдоволь измучив себя тяжёлыми мыслями, Фрейн рухнул на раскладушку и заснул.

Завтрак, обед, ужин. Попытки читать художественные произведения и справочники, ежеминутная навязчивая тяга уточнять время. Чтение новостей. Рытьё в коробках. Поиски загадочной потайной двери.

Завтра, обед, ужин. Чтение новостей, поиски двери, рытьё в коробках и чтение газет, недельной, месячной, годичной давности.

Зачем он хранит эту макулатуру?

Изнывая от бездействия, хомяк вновь рухнул на раскладушку и уставился в потолок.

Поручни! Шимп! Ну конечно! Вожделенный люк в потолке! Как он сразу не догадался?

Раскопав из-под коробок древнюю деревянную швабру и привстав на цыпочки он ткнул ей в потолок.

Пористый серый квадрат легко, словно был сделан из пенопласта или чего-то подобного, провалился и сдвинулся, открыв пугающую чёрную щель.

Такую тёмную и пугающую, что он тут же отложил намерение выбраться на потом. И всю ночь спал в-пол глаза, не выключая свет – растревоженное сознание глумливо подсовывало всякие ужасы, наподобие крадущихся там, за панелями, крыс. Или чего-нибудь похуже. Чего-нибудь осклизлого и зубастого из репертуара фильмов ужасов.

«Дождитесь».

Вдруг и впрямь лучше дождаться? Может уже всего ничего – какой-нибудь час. Или день. Ну что он может, что он сделает, даже если выберется из этой комнаты? Единственную карточку, вряд ли известную Паркеру, он отдал волчице. Один, без денег, связей и надежды. И наверняка уже в розыске, как беглые подопытные. Охренный финал карьеры.

Профессор прошёлся из угла в угол, ощущая, что тесная захламлённая комнатушка словно бы стала ещё теснее. Он с подозрением посмотрел на стены – не сдвинулись ли, как в том диком пугающем фильме? Но нет… беспорядочно разбросанные им коробки вроде бы оставались в том же положении, что и раньше. Но находиться тут становилось всё невыносимее и невыносимее.

Вооружившись найденной под коробками шваброй, он решительно сбил пару панелей в сторону.

Освободившееся место к его немалому облегчению осветилось достаточно, чтобы увидеть за ним настоящий, уже бетонный потолок. Грязный и пыльный, но не столь уж пугающий, как узкая тёмная щель, за которую не проникает свет.

Потыкав там сям, он обнаружил и вход – четыре квадрата лёгкому тычку швабры не поддались и ему пришлось поднажать. Определив место крепления петель, он надавил у противоположного края и кряхтя и сопя откинул люк вертикально. За коротким, двух-трёх футовым тамбуром показался ещё один люк. Ржавый, ребристый и снабжённый засовом – к счастью открытым.

Дотянуться и толкнуть его шваброй уже не получалось. Пришлось сопя и кряхтя от натуги выдвинуть на середину комнаты комод, взобраться на него и попробовать уже оттуда.

Теперь швабра доставала и он, поднатужившись, откинул и второй люк. С оглушительным грохотом и лязгом металлическая створка рухнула куда-то снаружи тамбура. И на Фрейна вновь уставилась Темнота.

Словно живая, она таращилась на ничтожного грызуна сверху, грозя обрушиться, задавить, удушить.

Что там, за той тонкой гранью, где кончается свет?

Взбудораженная фантазия населила тёмное пугающее пространство жутчайшими тварями, когда-либо случайно или намеренно виденными в фильмах ужасов.

Нет, в существование киношных жутиков – вампиров, упырей и оживших зомби он, конечно, не верил. Но… работая бок о бок с теми, кто терзал и насиловал ДНК, кто самолично, своими руками, порождал монстров… Сложно отрицать их существование в принципе.

Трусоватый Фрейн замер.

Может, лучше «дождитесь»?

Сидеть тут, ничего не делать и ждать. Просто ждать. Лопать армейские рационы, пока шкаф не опустеет. А потом… потом тихонько и безболезненно скончаться от голода.

Полюбому лучше, чем шариться в этой пугающей неизвестности, рискуя получить разрыв сердца от какой-нибудь дурацкой мелочи. Типа подвернувшейся под ногу ящерицы-мухоловки. Или некстати хлопнувшей над ухом форточки.

Он стоял на полу, боязливо таращился во тьму и неизвестность, до боли в суставах тиская единственное своё оружие – отполированный неизвестно чьими ладонями черенок от швабры.

Тьма пугала. До икоты, до дрожи в коленках. Да что там в коленках – как-то незаметно от всех этих мыслей он дрожал уже весь, целиком. От кончика короткого хвостика, до малиновых от напряжения ушек.

Чёрт. Чёрт. Чёрт. Ведь даже если там, за краем тамбура поначалу и не было никаких монстров… то грохот откинутого люка наверняка их привлёк. И как знать – не сидит ли там уже какая-нибудь зубастая тварь, в нетерпеливом ожидании, когда наивный дурачок сам сунет бедовую голову ей в пасть?

Знает ли это «оно» о его здесь присутствии? Спустится ли, спрыгнет сюда?

Он как наяву представил свешивающийся с потолочного люка осклизлый шипастый ком из щупалец и шипастых пастей. Свешивающийся и падающий на пол, сюда, к нему!

Обмирая от ужаса, хомяк ощутил странное, пугающее дуновение и, выронив швабру, метнулся в дальний угол. Спрятавшись в нагромождении коробок, с напряжённым ожиданием уставился на люк.

Минута, две, три…

Ничего не происходило.

Но где гарантия, что «это» не выжидает? И не рухнет на него, не вцепится, стоит ему подойди к люку? Может там кто-то, кто боится света. Может, свет, единственное что отделяет его от смерти? Может, потому он как раз и не заперт – любезный шимп не особо печётся о его побеге, зная, что там, за потайным люком, бдительно сторожит какая-нибудь жутко голодная мерзкая ручная зверушка?

А если «оно» всё же спустится? Тихонько, неслышно – пока он будет спать? Ведь как ни крути без сна он долго не протянет – ну день, два… три…

Насколько хватит терпения «тому, кто там сидит»?

Да нет… зачем ждать? Что может перепуганный хомяк со шваброй? Разве что умереть от разрыва сердца.

Да, пожалуй, так он и сделает. Увидит хоть что-нибудь и тут же умрёт. Быстро и безболезненно. Ну или, по крайней мере не так болезненно, как от зубов монстра.

Просидев в своём жалком убежище не меньше получаса, профессор осторожно пошевелился: подстелил под промёрзший зад стопку газет и, для верности выждав ещё с полчаса, решился.

Подкрался, схватил утерянную во время бегства швабру и как мог сурово уставился туда, в пугающую тьму.

Схватил с пола книжку и метнул. Не попал. Метнул ещё и ещё раз, пока наконец пухлый томик какого-то детектива не вылетел в притаившуюся тьму и упал где-то по ту сторону люка.

«хлоп».

И никаких посторонних звуков – тишина. Мог ли он надеяться испугать этим жалким манёвром кого-то из наверняка притаившихся там чудищ?

Ощущая себя героем боевика, дрожащий профессор скинул халат и ёжась от страха и холода, нерешительно поплевал на руки и огляделся в поисках того, что помогло бы вскарабкаться в тамбур.

Конечно, при желании, он мог бы легко вскарабкаться на кресло или комод и свободно схватиться за шимповские «держалки». Но… что потом? Подтянуться, как обезьян, он всё равно вряд ли способен – не тот возраст и не та комплекция.

Стеклянный стол, тумба… нет – слишком хрупко.

Кресло-качалка и тумба – слишком неустойчиво.

«музыкальный центр» и тумба – тоже не факт.

Вспомнив о разгромленном стеллаже, профессор кое-как придвинул тот к люку и попробовал вскарабкаться по полкам. Получилось. Хотя выше пятой подниматься было страшновато.

Даже с этого мизерного расстояния смотреть вниз было боязно. А ещё, увлёкшись этим странным альпинизмом, он начисто забыл про своё драгоценное оружие.

Спустившись, хомяк попробовал вскарабкаться вверх, сжимая швабру, но тяжёлая деревяшка была слишком крупной и неудобной, грозя в любой миг вывернуться и увлечь его за собой.

Падение, перелом ноги или даже множественные переломы… Кровь, трагическая смерть. Возможно даже на руках у «друга», вернувшегося всего то на пять или десять минут позже, чем он разобьётся. Вздохнув, хомяк спустился на пол в третий раз.

От предстоящего восхождения, вдоль спины стадами носились мурашки а где-то под левой лопаткой болезненно тянуло.

Дождаться… дождаться. Ну день, два. Нет – даже целую неделю. Чёрт, да у него тут запасов на месяц!

«У меня то – да… И, что если обезьян вообще не вернётся?»

Хомяк оглянулся на внезапно показавшуюся невероятно уютной комнату. Даже отступил от сооружённой «лестницы» прочь.

Передёрнулся и заставил себя взяться за пыльную полку снова.

Надо закрыть… Закрыть и дожидаться. Но для этого – предстоит хотя бы подняться… дотянуться… вплотную приблизиться к этой пугающей границе на расстояние вытянутой руки.

Да нет…  ВЫСУНУТЬСЯ туда, во тьму. И, нащупав люк, попытаться вернуть его в прежнее положение. И сразу – на засов.

Наверху послышался какой-то пугающий шорох и хомяк вновь отскочил в угол, дрожа и озираясь в поисках оружия посолиднее тонкой палки.

Но никаких других палок или тем более ножей в помещении не было. Не считая пластмассовых «пилочек» из уже использованных рационов. Но что ими можно сделать? За десяток движений распилить рыхлую соевую колбасу?

Он затравленно посмотрел на люк. Чем дольше пытался представить себе поджидавшую там неизвестность, тем более пугающие образы подсовывало воображение.

Ещё полчаса и его воображение создаст шедевры, до которых харренвудским мэтрам ещё расти и расти!

Сто раз пожалев, что вообще затеял эту авантюру, Фрейн собрался с силами и …не решился двинуться с места. Собрался, сосредоточился снова… и снова не решился.

«Трус. Шваль. Ссыкливый ботаник».

Костеря себя последними словами, он отчаянно попытался ощутить хоть что-то подобное злости и решимости, но кроме участившегося пульса и подскочившего давления ничего такого не чувствовалось.

Чернота люка пугала до усрачки.

А повисшая тишина казалась зловещей, прямо-таки пропитанной затаившейся опасностью.

Он досчитал до тысячи, затем до трёх тысяч, затем сбился и начал снова. Досчитав до двадцати трёх тысяч пятьсот шестидесяти восьми, Фрейн почти перестал дрожать от страха и начал дрожать от холода.

Из тёмного пугающего провала ощутимо тянуло прохладцей.

Не стылой, сырой и зловещей, а… стерильной. Привычной прохладой режимной зоны. И, кажется, даже запах… Характерный «стерильный» запах, почти как у него в лаборатории.

Глюки?

Попытки придумать себе успокоительный стимул, чтобы наконец оторвать наконец зад от пола?

Досчитав до ещё нескольких тысяч, Фрейн тихонько встал и сурово нахмурился.

Крадучись и на каждом шагу прислушиваясь к происходящему наверху, он осторожно приблизился к подножию импровизированной лестницы и замер.

Колотившееся сердце вновь начало набирать обороты.

Наверное, пожелай его смерти таинственный обитатель тьмы – сейчас ему было бы достаточно просто выглянуть вниз и негромко произнести «бу!».

И трусоватый профессор охотно помер бы от разрыва сердца.

Но время шло, из люка никто не свешивался, а вот от проникавшего сверху холодка уже начали мёрзнуть пятки и кончики ушей.

Закрыть люк. Закрыть. Просто подняться и закрыть. И ждать.

Вот только швабра… карабкаться и держать швабру он не сможет. А значит… значит придётся отправить единственное оружие туда, в темноту, вслед за книгой.

Размахнувшись, профессор метнул черенок в люк, промахнулся и едва увернулся от ухнувшей сверху швабры. Закинуть «оружие» удалось с третьей попытки.

Выждав, не покажется ли чудище, Фрейн набрал в грудь побольше воздуха, закусил губу и полез по полкам.

Третья. Четвёртая, пятая.

Эх и почему его просто не оставили в уютной родной лаборатории? Ну поорал бы Паркер, ну пусть даже в карцер посадил. Дня на два. Ну на неделю. Да хоть на месяц! Но не прибил бы, в конце же концов? Такими мозгами не разбрасываются. Даже такие тупые солдафоны. А здесь…

Дрожа от холода и страха, Фрейн поднялся ещё на пару полок и оказался в тамбуре.

Брр.

Вскарабкавшись на «крышу» стеллажа, Фрейн втянул голову в плечи и медленно, дюйм за дюймом, распрямился. Выглянул в пугающую тьму, как танкист из люка башни.

Отсюда, из полумрака тамбура, тьма за пределами люка не казалась столь уж непроницаемой и зловещей. Так, густой-прегустой полумрак. Какая-то новая комната, огромная, с теряющимся во тьме потолком. Но словно бы слегка подсвеченная какими-то бледными, едва заметными отсветами. Ни дать ни взять – аппаратура! Лаборатория?

С ноги сорвался тапок и издевательски перекатившись, остался лежать там, далеко-далеко внизу.

Проводив безвозвратную потерю страдальческим взглядом, Фрейн вернулся к рассматриванию нового помещения.

Помаленьку привыкающие к отсутствию света, хомячьи глаза различили какие-то высокие, массивные цилиндры, заполнявшие комнату в два ряда.

Неужто и впрямь лаборатория?

На миг он испытал странное чувство, что вот-вот проснётся. Что выпадет, вернётся из этой кошмарной реальности в свою, привычную. Где будет орущий Паркер и привычная, родная лаборатория. Совсем не страшная, знакомая до каждого квадратного дюйма.

Но страшный, пугающий сон всё не кончался и не кончался.

Вздохнув, профессор поднатужился и кряхтя и сопя от натуги, выбрался на поверхность.

Холодный, дырчатый пол. Квадратные железные плиты и цилиндры, цилиндры, цилиндры.

Какие-то трансформаторы? Холодильники? Очистная система?

Слегка осмелев, он нашарил на полу черенок швабры и осторожно двинулся вдоль прохода.  Туда, откуда, вроде бы, исходило сияние.

Расшалившееся воображение всё ещё рисовало оскаленные, капающие слюной зубастые морды, притаившиеся позади цилиндров, но сейчас, когда тьма была не столь кромешной, было уже не страшно. Почти.

Со шваброй на перевес, профессор пробирался меж колоннады цилиндров, настороженно прислушиваясь к подозрительной тишине.

«бип!»

Едва не вскрикнув, хомяк отшатнулся и вжался спиной в цилиндр.

Электронный замок? Сигнализация?

Негромкий электронный звук мог быть чем угодно. Но ни звука открывшейся двери, ни топота набегавшей охраны не последовало.

Однако, стоило ему чуть расслабиться и решиться продолжить движение, как странный звук последовал снова:

«бип!»

Таймер? Метроном? Датчик пульса?

Он огляделся по сторонам и с любопытством обернулся на цилиндр.

Сквозь толстое стекло из мутноватой, похожей на рассол жидкости, сверху вниз на него таращилась жуткая обезьянья морда.

Шимп! Тот самый!

Убили, засолили как селёдку в банке!

Взвизгнув, профессор отшатнулся, выронил швабру и не сводя взгляда от пугающего зрелища, отполз на несколько шагов прочь, пока спина вновь не упёрлась во что-то холодное и монументальное.

Осознав, что только что упёрся в очередной цилиндр, хомяк похолодел и замер. Осторожно, словно в несколько крохотных, робких шажков, обернулся и скосил глаза на стекляшку.

Морщинистая обезьянья морда смотрела на него и отсюда. Причём, один в один напоминала лицо из первого цилиндра.

Содрогнувшись, профессор отскочил на середину прохода. Болезненный, мучительный озноб плавно переходил в неудержимый колотун. Онемевшие пальцы сами собой скрючились.

Выпучив глаза и втянув голову в плечи, он оглянулся на бьющий из далёкого люка свет. Захламлённая комната внезапно показалась невыносимо родной и уютной, притягательной настолько, что подгибающиеся ноги словно сами собой сделали несколько шагов на встречу этому спасительному сиянию.

Нет… Что бы это ни было… Оно же не шевелится. Не дёргается, не грозит вырваться из банки.

Уняв вот-вот готовое разорваться сердце и начисто позабыв об утерянном тапке, хомяк подкрался к ближайшему цилиндру.

Всё то же лицо.

И там. И тут. И вот тут.

Десятки цилиндров, проход и снова вереница цилиндров. Но уже почему-то пустых.

«БИП!»

Совсем громко, совсем рядом.

Фрейн выглянул в очередной проход и вновь обмер. На одном из цилиндров зловеще мигала красная искорка.

«БИП!»

«Бип!   Бип!   Бип!»

«Бииииип!»

С мокрым, противным «чвак» стеклянная крышка отскочила в сторону, исторгнув на пол густую кисельную жижу и плававшее в ней тело. Густой гель или чем там была эта штука, жирной ленивой лужей растёкся по полу, стремительно просачиваясь через дырчатый пол куда-то вниз.

– Кха! Бглм… пх….

Извергнув изо рта приличную струю киселя, мокрый и совершенно голый обезьян, задыхаясь перекатился на бок. Судорожно вцепился в грудь, словно пытаясь разодрать рёбра и выцарапать собственное сердце. – Аапппх..ааа…ААА…

Ошалевший Фрейн отскочил за угол и дрожа от ужаса, вытаращился на это дикое «рождение» выпученными глазами.

Прокашлявшийся шимп кое-как поднялся на карачки, блеванул второй порцией киселя и, скользнув по перепуганному хомяку полным боли взглядом, вновь завалился на бок, пытаясь восстановить дыхание и продолжая царапать грудь.

– А-а, мммать…. Ух… да чтоб вас… чёрт…  Больно-то как! – корявая обезьянья рука скребла и скребла грудь.