Краденый Мир

– Варвары! Тупые солдафоны! В багажник! Это ж надо было додуматься!!! – бесновался Фрейн. Толстенький коротышка-хомяк мячиком прыгал вокруг нее, без особой нужды помогая выбраться из места заточения.

Как во сне Диана шагнула из багажника, как во сне прошла по незнакомым запутанным коридорам. Как во сне уселась в кресло, как во сне – отстраненно и безразлично глядя на то, как руки суетившихся вокруг лаборантов нащупывают потайные крепления и клапаны, оттягивают, отворачивают в сторону пласты меха с ее плеч, ключиц, ребер. Как обнажаются скрывающиеся под этим мехом маслянистые каркасы, щитки, кабели, тяги червячных усилителей и волокна миомеров. Как втыкают в разъемы и клапаны трубки, проводки и кабели, как заполняется все поле зрения репортами о подключении новых интерфейсов, сканировании субсистем и отправке логов на визирующий сервер.

– Диана? Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь! – профессор суетился вокруг, отпихивая лаборантов и проверяя то один, то другой процесс лично.

А она неподвижно сидела в кресле, бездумно глядя куда-то сквозь суетящиеся вокруг фигуры и раз за разом прокручивая перед внутренним взором ролик с последними секундами ЕГО жизни. Раз за разом таращась на вонзающиеся в тело пули. Прошивающие насквозь, застревающие в теле или проносящиеся насквозь. Непроизвольно анализируя и оценивая повреждения, допуски, вероятности, векторы входа и джоули переданной энергии…

Сопроцессор раз за разом выдавал сетку проекции и диагностировал смерть на каждом из попаданий, не оставляя и сотой доли погрешности. А она раз за разом упрямо обнуляла кэш и с исступленным остервенением повторяла анализ ещё и ещё. Второй, третий, десятый раз.

Профессор воткнул ей в ребра очередной кабель и уставился на побежавшие по экрану строки.

– Ах вот оно что!

Хомяк запустил цепкие пальчики под вакуумный шов и деловито стянул с неё лицо. Сначала маску вокруг глаз и скальп, а потом ту часть, что крепилась к челюстям. Отщелкнул горловой щиток, нетерпеливо извлек погибший вокс-модулятор.

– Интересненько. – Фрейн склонил голову набок и поправил очки.

Диана сфокусировала взгляд на отражении в его линзах. Развернула, компенсировала геометрические искажения и получила отчетливую картинку с «видом из глаз».

Машина.

Подделка.

Высокотехничная вещь, лишь слегка замаскированная под нечто живое. Способное имитировать дыхание, поддерживать нужную температуру тела… словом – в совершенстве изображать всё то, чем не являлось.

Она отстраненно глядела на свой оголенный череп с нелепо торчащими из него меховыми ушами. Впрочем, одно за другим их тоже сняли – оставив лишь несколько торчащих штырьков и «сухожилий», к которым те крепились.

Профессор переместился, разглядывая какой-то клапан у нее на виске и её зрительные блоки дернулись, подстраиваясь под изменившийся угол отражения.

Никогда раньше во время «техобслуживания» ей не позволяли смотреть на себя со стороны. Обычно ещё до начала подобных процедур профессор всегда отключал её зрение на самом интересном месте.

Сейчас же – то ли был слишком взволнован, чтобы думать об этом, то ли уже не считал нужным.

Она осторожно подняла левую «руку». Раздетый, лишенный кожи манипулятор. Разогнула и согнула металлические пальцы, разглядывая свое истинное «я», словно впервые примеряясь ко всему тому, что до поры до времени крылось под шкурой.

– Ой… – спохватился профессор. – Совсем забыл. Не стоит тебе этого видеть…

Он отстучал на клавиатуре короткую команду и зрение отключилось.

…Чтобы секундой спустя включиться вновь – уже не из глаз, а с объектива висящей в углу камеры наблюдения.

– Потерпи, девочка моя, сейчас… сейчас… – Хомяк извлек сунул сломанный вокс-модулятор и сунул кому-то из лаборантов.

Отступив на шаг, профессор оглядел её полуразобранное тело, покосился на бегущие по экранам строки. Пощёлкал кнопками и вывел поверх отчетов окошко текстового чата.

– Вооот… Ну-ка…. Скажи что-нибудь? – Хомяк сместился так, словно уступал ей место за компьютером.

Перед внутренним взором заметались окна интерфейсов, высветилось нужное. Написать «что-нибудь»? Просто многоточие, печальный или радостный смайлик?

Как выразить то, что творится внутри?

Как вообще можно что-нибудь выразить глупыми неуклюжими словами?

А главное – кому? Тем, для кого она …кто? Триумф карьеры? Дорогостоящее оборудование? Предмет?

– Ну же? – поторопил профессор. – Ты что, не помнишь как это делается?…

Секунду ничего не происходило, затем в чате высветилось:

 

>«Hello world!»

 

– Умница моя… – Фрейн расплылся в улыбке до ушей. – Всегда говорил, что у тебя отменное чувство юмора.

Не шевелясь телом, Диана скосила в его сторону глазные блоки. Так, словно как ни в чем не бывало продолжала видеть.

– Ой… – Фрейн нахмурился и испуганно повернулся к компу, проверяя введенную команду. С облегчением убедился, что оптический канал все же отключен, нервно захихикал и шутливо погрозил ей пальцем:

– Поймала, поймала… айяйяй.. не стыдно?

Диана промолчала.

Движение глаз было рефлекторным и относилось скорее к ошибкам, чем к попыткам развеселить профессора. Ну а то, что хомяк принял за шутку и проявление юмора… для нее самой это было скорее сарказмом.

Черным, угрюмым сарказмом.

Точкой, отделявшей то, кем она была, от того, чем ей предстояло стать.

 

***

 

Темноту наглухо запертой комнаты рассек ослепительный солнечный луч. Подсветил танцующие пылинки, прошелся по дорогому паркету и замер, стиснутый с двух сторон тяжелыми черными занавесями. Мрак отступил, рассеялся и в комнате сразу проступили контуры и силуэты мебели, появились тени и участки, освещенные отраженным светом.

Поморщившись, Паркер зажмурился и стянул черные очки. Постоял, пытаясь привыкнуть к ослабшему, но все еще невыносимому зуду по всей незащищенной шкуре. Спустя долгую минуту осторожно, едва заметно приоткрыл веки.

Пронзительный, режущий свет впился в зрачки двумя раскаленными иглами. Бультерьер страдальчески скривился, но глаз не закрыл.

Перешагнув через сброшенный халат, помедлил, неимоверным усилием воли сдерживая желание задернуть занавеси, закутаться в непроницаемый балахон и натянуть очки. Удерживало от этого лишь яростное, запредельное упрямство. Желание прорваться, пережить, суметь… Вопреки, назло, наперекор!

То самое упрямство, что, по сути, и вознесло его на нынешние вершины. Сделало тем, кем он есть.

Или был.

До того, как превратился в жалкий, боящийся света кусок мяса.

Стиснув зубы, генерал зажмурился и сунул руку под прямые лучи. Выдержал несколько секунд, со стоном отдернул конечность.

Омерзительное, нестерпимое ощущение. И вроде не боль в привычном понимании, не щекотка…  но выдержать это ощущение удавалось не дольше нескольких секунд. После чего само собой норовило убраться в темный угол вопреки его воле.

Свет не ранил плоть, не оставлял каких-либо физических повреждений. Вся проблема в голове. Исключительно в его голове. А любые проблемы в голове должна решать воля. Железная, непреклонная воля.

И он раз за разом совал руку в луч света, как в кастрюлю с кипящей водой. Скрипел зубами, орал… терпел до последнего, сколько мог. Но привыкнуть к этому ощущению не удавалось. И раз за разом он со стоном отдергивал ладонь обратно, прижимал к груди и баюкал, словно обожженную. Переводил дух и повторял все с начала.

После первой же чудо-конфеты дело вроде бы пошло на лад: ему покорился рубеж в целую минуту. Минуту адских мук, казавшуюся вечностью. Но перешагнуть за пределы этой минуты не удавалось вот уже второй день.

Зарычав, генерал продержался еще пару секунд сверх прежнего своего рекорда и со стоном отдернул руку. На глазах выступили злые слезы.

В дверь постучали.

– Сэр? – голос солдата нервно подрагивал. – Сэр вы в порядке?

– Да, да, черт побери, в порядке! – Рявкнул Паркер.

Вот уже сутки его мучений и третий сменившийся на посту солдат лезет с этим дурацким вопросом. Нестерпимо хотелось крикнуть обратное – какой тут, к дьяволу, порядок? Но тогда не пройдет и пары минут, как орда дуболомов примется вышибать дверь тараном и спасать старшего по званию.

Генерал в ярости задернул занавесь и закутался в халат. Даже почти полное отсутствие света все равно создавало неприятное щекочущее ощущение по всему неприкрытому телу.

А проклятые шептуны лишь прислали новую порцию конфеток-таблеток. Не выходя на связь, ничем не давая понять о своих намерениях и желаниях. Полная тишина и неизвестность.

Он плюхнулся на кровать, зло покосившись на ноутбук, уложенный возле кровати на тумбочке.

Когда же? Ну когда?!

Последние дни, возвращаясь домой, он забивался под одеяло на необъятной кровати и подолгу не мог заснуть, размышляя обо всех обрушившихся на него злоключениях. Вздрагивая и вскидываясь каждый раз, как ему мерещился негромкий, едва различимый шепот. Злясь на себя за это унизительное ожидание в «готовности номер раз», но все равно вскакивая, словно и не было никакой «ложной тревоги» в третий, четвертый, десятый раз.

Как когда-то в молодости. Только тогда он ждал звонка от той, которую любил… А сейчас, едва ли не с большим нетерпением – «звонка» от… этих.

Кем бы они там ни были.

– Генерал, сэр! – в дверь осторожно постучали.

Паркер вздохнул, поднял трясущуюся руку и посмотрел на дорогой хронометр.

Десять сорок пять.

Еще неделю назад в это время он уже вовсю работал, а сейчас… Сейчас заставить себя выползти из уютной, защищенной от света комнаты – стоило немалых сил. Захотелось по-детски спрятаться под одеялом и сделать вид, что тебя нет. Ни для кого. Просто нет.

В дверь постучали снова – отрывисто, испуганно, но достаточно упорно, чтобы не надеяться на то, что проблема рассосется сама собой…

Вздохнув, он сполз с кровати, натянул штаны, водолазку, шлем, перчатки и открыл дверь за секунду до того, как посетитель отважился постучать в третий раз.

– Ну? – мотоциклетный шлем с непрозрачным забралом недовольно уставился на оробевшего солдата.

– Сэр… там… вас… – солдат замялся, не зная, что вызовет у генерала большее раздражение – прямой взгляд на шлем или, напротив – взгляд старательно отведенный в сторону.

Паркер вздохнул.

– У Кнайпа важные новости, требует вашего присутствия.

– Требует? – Бультерьер заломил бровь, на миг позабыв, что кроме внутренней поверхности шлема это его движение вряд ли кто увидит. – Ну что ж… Через полчаса.

Вестовой козырнул и умчался.

Покосившись на вытянувшегося в струнку часового, Паркер двинулся по коридору. Обширный трехэтажный особняк с его десятками комнат походил на небольшой дворец.

Год назад, перебравшись сюда из скромной четырехкомнатной квартирки в центре, он поначалу никак не мог привыкнуть к огромным пустым пространствам. К залам, в которые могла целиком поместиться его старая квартирка. К семифутовым окнам от пола до потолка. К потолкам, дотянуться до которых нечего было и думать. К гаражу, в котором хватило бы места на десяток машин.

И к вездесущей прислуге, непрерывно убиравшей и поддерживавшей на всем этом необъятном пространстве идеальный порядок.

Готовившей и приносившей ему еду, стиравшей и приводившей в порядок одежду, следившей за садом и обслуживавшей все это великолепие круглосуточно.

Привыкнуть к прислуге оказалось самым сложным.

Нет, не к самому факту, что кто-то готов угодить ему в любое время дня и ночи. А к тому, что в доме… ЕГО доме – постоянно кто-то снует, шныряет и копошится. К несметным полчищам уборщиц, кухарок, прачек и садовников.

И как только элита сего мира умудряется чувствовать себя комфортно в подобных домах? Наверное, чтобы не воспринимать всех этих шныряющих и шмыгающих не пойми кого – нужно привыкать к этому с детства.

Родиться и вырасти в семейке, владеющей подобным дворцом.

А то и несколькими.

Привыкнуть к тому, что если не весь мир, то довольно приличная его часть всегда крутится вокруг тебя. И научиться не замечать этой суеты.

Увы, с рождением ему повезло не так как назойливой журналистке.

Спустившись в гардеробную, Паркер набросил тяжелый кожаный плащ, обернул вокруг шеи шелковый шарф, обулся и вошел в лифт. Нажал кнопку «вниз» и в очередной раз испытал мимолетное чувство неловкости при виде того, как пожилая мышь-горничная спешит к его небрежно сброшенным тапкам. С натугой нагибается, поднимает их, раскладывает на обувной полке.

И вроде бы силком никого не тащили, все сами выбрали – где и кем работать. Да и платят тут получше многих, а поди ж ты… все равно как-то неловко.

Паркер нахмурился. Мысли подобного рода нервировали и смущали – на его шее вагон куда более серьезных проблем, а он думает о незавидной доле горничных, чьё время измеряется десяткой, ну максимум двадцаткой в день?

Бред!

Может быть – уволить к черту?

Набрать лишь молодых, длинноногих цыпочек, нарядить в едва прикрывающие попки коротенькие юбчонки? И глазу приятнее. И никакой неловкости…

Хотя, с другой стороны, если бы горничные не были всецело довольны своей работой и оплатой – разве не ушли бы они сами? Не станет ли для них неприятным сюрпризом внезапный расчет и увольнение?

Пожалуй, тоже будет как-то… неловко.

Генерал изумленно вытаращился в зеркало, но черное забрало мотошлема мешало рассмотреть выражение собственного лица и прикинуть, не сходит ли он с ума.

Вспомнилась давно почившая мать, тесная двухкомнатная квартирка в старинном доме. Непростое детство, армия и …бурная карьера.

Еще год назад он мечтал о таком доме.

Сейчас же, порой казалось, что в старой квартире было уютней.

По крайней мере, в ней никто не шнырял и не шмыгал.

И не лезли в голову неуместные мысли и идиотские сомнения.

Но вернись он сейчас из своего особняка в ту квартирку – его бы просто не поняли. А непонимание на его уровне – чревато карьерой.

Кто лишний раз захочет связываться с кем-то, чей здравый рассудок вызывает резонные опасения?

Впрочем, стоило ли все это того, через что пришлось пройти, перешагнуть, перепрыгнуть в погоне за Целью? Ведь и сам уже давно потерял счет деньгам и не особо помнил даже примерную сумму на всех своих счетах.

Миллионов пятнадцать? Семнадцать? Когда денег больше, чем можешь потратить – постоянно подсчитывать их как-то некогда да и незачем. Самое время погрустить о том, через что пришлось пройти, сколько всяких «неловкостей» оставить за спиной, через сколько голов перешагнуть… Тысячи три, четыре? Больше?

И кого считать в этом числе – тех, кто просто оказался не в то время, не в том месте? Тех, с кем нельзя было поступить иначе? Или только тех, с кем было можно, но …проще было не рисковать?

Генерал вышел из лифта, настороженно прислушиваясь к своим ощущениям. Что-то было не так. Что-то было слишком …странным. Вокруг что-то неуловимо изменилось. Словно весь мир стал ненастоящим, словно бетонные стены вокруг – крашеный под камень пенопласт. А дорогие тачки, которыми забит весь гараж – лишь муляжи, подделки.  Словно и сам он – тоже …ненастоящий.

И все эти мысли – непривычные, странные… никогда раньше не вызывавшие такого упадка сил и нервических реакций.

Паркер потянулся к горлу, словно рефлекторно пытаясь ослабить душивший галстук. Но рука наткнулась лишь на тонкий шелковый шарф, ничем не стеснявший загнанное дыхание.

С колотящимся сердцем, пёс остановился у бетонной опоры, постоял, встревоженно прислушиваясь к пугающим мыслям и пытаясь успокоить участившееся дыхание.

Нет, нет… нет!… Каждый сам выбрал свой путь! Слабые остались позади, не справившись, не сумев стать чем-то большим. Не сумев переиграть жизнь.

Мир так устроен.

Мир придумал себя сам.

Точнее, все это придумали они. Они сами – все живущие. Они и только они. Кто-то – подав идею, кто-то – поддержав её, а кто-то – не возразив, не помешав.

Все-все-все, даже самый распоследний оборванец, чье существование столь же бессмысленно, сколь и противоестественно для цивилизации… Все они – часть этих правил. Все сыграли свои роли в том, чтобы всё стало таким, каким стало. И мир попросту не мог быть другим.

А значит все эти нелепые неловкости, розовые сопли про справедливость и прочее – полнейшая, несусветнейшая чушь.

Придуманная слабаками, в надежде прогнуть этот мир под себя.

И очень странно, что все эти бредни лезут к нему в голову…  И именно сейчас, без каких-либо видимых на то причин.

Уж не навязывается ли это все …извне?

Генерал с подозрением осмотрелся по сторонам, но кроме обеспокоенного водителя джипа и трех закованных в броню телохранителей в гараже никого не было.

Водитель – беспородный песик лет двадцати шести – выглядел слишком простецки. И даже близко, даже полунамеком не походил на типичных пучеглазых уродцев проекта Эш.

Ну а телохранители… Высокие, широкоплечие, закованные в устрашающего вида техно-доспехи, они походили на каких-то фантастических персонажей из далекого-далекого будущего.

Зеркально-чёрную ячеистую перетягивали ленты мышечных усилителей, застежки, крепления, разгрузки, десятки компакт-контейнеров с оружием, всевозможными припасами и приспособлениями.

Мощные ляжки украшали здоровенные кобуры, а поверх красовались огромные длинноствольные пистолеты. Такого же «киношного» дизайна, как и сами скафандры.

Под непрозрачными масками гвардейцев теоретически мог скрываться кто угодно.  Ну – если предположить, что этому «кому-то» удалось невесть как обмануть одну из лучших в стране систем безопасности.

Генерал остановился напротив троицы и жестом изобразил расстёгивание креплений.

Ничем не выказывая удивления, телохранители послушно клацнули застежками. Пшикнув перепадом давления, жутковатые многослойные забрала разошлись в стороны, открыв их лица.

Массивные челюсти, тяжелые надбровные дуги, безразличные взгляды в горизонт и непременная стойка – «смирно».

Два тигра и барс. Который, забывшись, неторопливо перекатывает мощными челюстями жвачку. А затем, запоздало осознав промах, встревоженно замирает, опасливо косит глазом на генерала и сглатывает резинку.

Едва сдержав улыбку, Паркер отвернулся.

Небрежным жестом разрешив им одеть шлемы, обошел джип, подозрительным взглядом обвел ряды дорогих автомобилей вокруг и уселся рядом с водителем.

Гвардейцы синхронно захлопнули забрала и полезли на заднее сиденье. Водитель завел мотор и джип аккуратно выкатил на дорожку.

«А может, вместо этого дурацкого пальто – пора и себе такой костюмчик соорудить?» – мелькнула шальная мысль. А что, куда уж солиднее, чем пластиковый мотошлем. Да и защита, опять же!

Впрочем, и дурацкий мотошлем и бронированный скафандр в равной степени мало подходят для посещения высоких кабинетов. И где-нибудь в приёмной министра или сенатора, а то и самого президента шлем снять полюбому бы пришлось.

И задернуть там занавески уже не попросишь…

Одна надежда – что странная болезнь со временем сама собой сойдет на нет. Или яйцеголовые сообразят, как это вылечить. Или чёртовы шептуны с их гадскими конфетами наконец сочтут урок оконченным и вмешаются. В конце концов, это было бы слишком расточительно – просто забыть о ком-то, в кого уже вложено столько сил, средств и времени. Хотя, кто их там разберет – может для них это всё сущие мелочи?

Эх, знать бы раньше!

Хотя, чего греха таить…  Даже знай он все то, через что придется пройти и что обрушится на него вскоре – все равно предпочёл бы именно такое развитие событий.

Он сделал свою судьбу сам. Как сумел, как вышло.

Получил не совсем то, чего хотелось… но, положа руку на сердце, вернуться сейчас в это самое «счастливое беззаботное прошлое» его ничуть не тянуло.

Даже если бы это было единственным способом избавиться от солнцебоязни. И заодно от всех свалившихся на его голову проблем и неприятностей. Начиная от принюхивающихся к его маленьким секретам сенаторов, навязчивой журнашлюшки с ее недомерком-подельником и заканчивая некстати сбежавшими подопытными. Каждый из которых способен в самый неподходящий момент угодить на обложки желтой прессы.

Ладно хоть одна из беглых всё же предпочла вернуться по доброй воле. Или почти по доброй – учитывая «севшую батарейку».

И да – это будущее, несмотря на все проблемы стократ лучше того, где безвестный солдат в толпе такого же пушечного мяса, как он сам –  лез под кинжальный огонь.

Неся обитателям чужой страны долбаные демократические ценности.

А попутно – поддерживая чей-то политический имидж и завоевывая кому-то право запустить мохнатую лапу в госбюджет покорённой страны.

И вот он тоже стал игроком. Пешкой, сумевшей перейти восьмую линию и выбраться за пределы игрового поля. И с удивлением обнаружившей, что его шахматная доска – всего лишь клетка другой доски, размером побольше. Которая, в свою очередь – тоже, скорее всего, лишь клетка. И сколько их, таких «уровней» – остается лишь гадать.

Генерал угрюмо смотрел на проносящиеся мимо поля и, стиснув кулак, старался хоть на миг избавиться от пугающе назойливых мыслей.

 

***

 

Ну вот – вернулась на свою шею. И черт её дернул с поезда сойти! Уехала бы себе куда-нить на край света, хоть вообще в Мекс. А там уж как-нибудь… Но нет же, не сиделось!

Кошка бежала по тротуару, ловко огибая прохожих, в последний миг проскальзывая в сужающиеся зазоры, когда, казалось бы, столкновение неминуемо. Ни дать ни взять – пронырливый мелкий катерок среди огромных неповоротливых барж.

Здоровяк-полицейский стремительно отставал – испуганные пешеходы не успевали расступаться, а сшибать их с ног тигр почему-то не хотел.

В результате отыграв сотню шагов, она юркнула в какой-то кривой переулочек. Панически осмотрелась, закусила губку. Переулки Бричпорта в этом районе разительно отличались от вполне пристойных и почти чистых главных улиц. Вонючие мусорные баки, обшарпанные подъездные двери и граффити на стенах.

Другого выхода из двора, кажется, не было, а выбор где укрыться – слишком мал. Три подъезда по углам и ощущение, что погоня вот-вот настигнет.

В первую, вторую или последнюю?

Она обвела лихорадочным вздором одинаковые подъездные двери – выщербленные, с ободранной краской, следами от пинков и футбольных мячей, с давно вывороченными панелями кодовых замков.

По уму стоило бы шмыгнуть во второй или третий подъезд – ведь первый коп может запросто проверить, как ближайший к повороту. Но с другой стороны – может ведь и пропустить. Решит, что беглянка не полная дура, чтобы спрятаться в ближайшем. И тогда коп заглянет сначала во второй, а потом и в третий.

Впрочем, времени на раздумья уже не осталось – секунды, потраченные на оценку ситуации уже не вернуть. И кошка юркнула в первую дверь и замерла в темном подъезде.

Здесь, в пыльном полумраке пахло специфической смесью домашних запахов, застарелой мочой и прокисшим пивом.

Облупившиеся стены украшала «наскальная живопись», запечатлевшая исторические партии в «крестики-нолики» и между делом повествующая о причудливых сексуальных предпочтениях местных обитателей. Монументальные ступени, истертые от времени так, что посерёдке у них образовались заметные вмятины, уходили куда-то вверх. Но сверху кто-то спускался. И кошка в панике уставилась на тяжелую подвальную дверь – замок с неё тоже давно был сорван и вместо него в петлях двери красовался гнутая ржавая арматурина.

Отчаянно морщась от негромкого скрежета, Вейка потянула прут из петель, ожидая сводящий зубы скрип. Но дверь открылась на удивление бесшумно.

Навстречу пахнуло теплым спертым воздухом, букет ароматов которого с лихвой перекрывал подъездную вонь. Поморщившись, кошка с сомнением уставилась на массивные ступени. Дальний край лестницы терялся в непроглядной тьме, а допотопный поворотный выключатель был сломан – керамический «барашек» начисто отсутствовал, а повернуть короткий стальной штырь, к которому он некогда крепился  – голыми руками не получалось.

Кошка в отчаянии закусила губу: вот-вот в любую секунду в подъезд мог заглянуть коп, шаги сверху шаркали уже где-то совсем близко… а единственный путь спасения…

Соваться в темный вонючий подвал было до ужаса страшно. Настолько, что ступив на первые ступеньки, она уже тряслась крупной дрожью и едва слышно шептала под нос неразборчивое «боже-боже-боже… пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…….»

Остановившись на второй ступеньке, беглянка кое-как прикрыла подвальную дверь и замерла. Зашедшееся сердце болезненно колотилось о ребра, дыхание сперло, а крохотная щелочка света – казалось, была единственным, что отделяет её от полного, абсолютного небытия. И она приникла носом к этой щели, в любую секунду ожидая, что вот-вот в подъезд ворвется разъяренный коп или, наконец, спустится тот, кто топал этажом выше. Но шаркающие шаги затихли где-то на уровне второго этажа – то ли спускавшийся остановился отдохнуть, то ли затаился, услышав ее возню.

И вся эта мучительная неопределенность изрядно тяготила. Не говоря уж о безмолвном, наполненном зловещей тьмой подвале за ее спиной.

Кошка встревоженно прислушалась – показалось, или где-то там, в угрюмой подвальной тьме что-то пошевелилось? Какой-то едва различимый шорох? Или просто игра воображения?

Шерстинки меж лопаток встали дыбом.

Ударить в дверь, рвануться, выскочить прочь, на свет…  подальше от этого жуткого провала… Пусть глупо, пусть прямиком в лапы полицая… лишь бы избавиться от этого странного, до жути пугающего ощущения, что за спиной кто-то есть. Кто-то огромный и страшный, уже стоящий в шаге от её спины. Уже протягивающий к ней когтистые корявые лапы…

Вейка даже дышать перестала – замерла, отчаянно дрожа и вся обратившись в слух. Готовясь от малейшего шороха или прикосновения завизжать во все горло и рвануться прочь, на спасительный свет. Но не решаясь из страха, что этот рывок спровоцирует чудовище за спиной наброситься на неё.

Но шли секунды, а никто не набрасывался и не вбегал в подъезд.

Вейка осторожно перевела дух и на секунду прикрыла глаза.

Хлоп! В лицо прянул затхлый воздух и спасительная щелка внезапно исчезла, словно в дверь ударили снаружи.

Послышался скрежет и лязг, словно в проушины, где когда-то был замок, кто-то вложил какую-то увесистую железку, навсегда заперев её в чертовом подвале с тем, что отчетливо шевелилось где-то там.

– О нет… нет-нет-нет… не… – кошка отчаянно замолотила в дверь свободной ладонью и ногой, но тщетно: массивная подвальная дверь и не подумала поддаться. Она в панике долбанула по двери прихваченной арматуриной, но лишь отбила себе пальцы и едва не выронила ржавый прут себе на ноги.

Поняв всю тщетность своих попыток, замерла, лихорадочно прислушиваясь к происходившему в подъезде и к доносившимся из глубины подвала шорохам. Теперь эти звуки стали отчетливей, громче и совершенно точно – не были плодом её воспаленного воображения.

И ещё они приближались.

Задыхаясь от страха, кошка обернулась к подвальной тьме, до боли в пальцах стиснув арматурину на манер дубинки.

– Кто здесь?! Не подходите!!! – Она вжалась лопатками в дверь, отчаянно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь.

Но света, сочившегося из дверных щелей было слишком мало, чтобы различить то, что за жуткая бугристая масса вспучивается в её сторону, заполняя всю лестницу.

 

***

 

Запыхавшийся Макс сдался уже на третьем повороте. Остановился, тяжело переводя дух, обессиленно опустился на корточки. Быстроногая девчонка канула за очередным поворотом. И никто из прохожих, разумеется, и не подумал её ловить. То ли полиция в этих кварталах не пользовалась популярностью, то ли расстояние меж бегущими было слишком велико, чтобы кто-то сопоставил беглянку и егущего копа…

Как бы там ни было –  девчонка скрылась.

А он без сил привалился спиной к стене дома, пытаясь успокоить дыхание и преодолеть пугающую слабость в ногах. Казалось еще секунда и мышцы просто обмякнут, превратятся в желе. И он бесформенной грудой мяса рухнет на асфальт, прямо под ноги прохожих.

Десятидневная голодовка, изредка прерываемая подачками судьбы, до недавних пор, казалось, вообще никак не сказывалась – напротив, появилась этакая легкость в движениях, а неприятное сосущее чувство в желудке постепенно притупилось и почти не ощущалось. И вот поди ж ты… стоило пробежать на пределе пару кварталов, как организм скис.

Болезненно смаргивая и морща лоб, Макс поднял дрожащую руку, разглядывая двоившиеся пальцы. Окружающий мир едва заметно покачивался, а звуки улицы доносились словно бы через толщу воды. Он зажмурился и помотал головой. Предобморочное состояние немного отступило и ему удалось встать.

За спиной бибикнули – подоспевший Рид хмуро таращился на напарника поверх опущенного стекла.

Стараясь выглядеть бодрячком, тигр открыл дверцу и неловко плюхнулся на сиденье.

Вот сейчас, сейчас Рид со своей вечной иронией откроет пасть и вякнет что-нибудь едкое. Типа «Ну даешь! Девчонку не догнал…».

– Вот уж не думал, что ты и за девками не прочь побегать. – Рид противно хихикнул, словно специально напрашиваясь на взбучку. – Не шибко мелкая-то? Или пока сиськи не выросли – самое оно?

Вздохнув, Макс решил пропустить подначку мимо ушей. В конце концов – сам виноват. Во всем, целиком и полностью – сам. Ну дернул же его черт на тот дурацкий спектакль! Да и вообще не стоило очертя голову лезть в пекло вслед за… Эх, знать бы раньше, что всё так выйдет…

Тем временем Рид вспомнил о сумке.

Протянув руку, протащил баул меж их сиденьями и швырнул тигру на колени.

Макс удивленно уставился на подношение, не сразу вспомнив, что за сумка и зачем. Машинально потянул молнию, растерянно извлек наружу девчачьи трусы.

Рид снова фыркнул и отвернулся, сдерживая смех и прикрыв лицо ладонью.

Словно обжёгшись, тигр спешно сунув белье обратно и рывком задернул молнию. С негодованием уставился на пса в ожидании очередной дурацкой шутки.

Героическим усилием Рид попытался сдержаться, но мысль, крутившаяся в его башке, так и распирала, так и просилась наружу. Не выдержав негодующего взгляда напарника, пёс фыркнул, хрюкнул, отвернулся, из последних сил пытаясь сдержаться – но где там! Собственная шутка, подкрепленная негодующей физиономией Макса, прорвалась наружу неудержимым хохотом.

Вздохнув, тигр отвернулся.

Сердито почесал скулу, зло покосился на гогочущего пса, но тот лишь зашелся в новом приступе смеха, от избытка веселья хлопая себя по коленке ладонью.

В какой-то миг любопытство пересилило обиды и Макс не выдержал:

– Ну, валяй уже… – он закатил глаза в потолок, скрестил руки на груди и с деланно безразличным видом приготовился выслушать любую скабрезность. – Блесни юмором и поехали.

– Тебе это не понравится. Глупая шутка. – Пёс внезапно посерьёзнел и отвёл взгляд.

– Скажи!

– Не скажу. – Рид с досадой поморщился и потянулся к ключу зажигания. Поняв, что словами ничего не добиться, а прояснить ситуацию всё равно рано или поздно придьётся… Макс со злостью сгрьёб его за рукав рубахи и рывком развернул к себе. Правая рука, затянутая в перчатку, неловко повисла на отлете.

Нет, он не планировал ни ударить, ни вцепиться в собачью физиономию – просто постарался избавить окутанный болью кулак от соприкосновения с чем бы то ни было. Но выглядело это почти как замах.

Собачьи глаза уставились в тигриные, на секунду скользнули по зависшей перчатке и вновь вернулись обратно. Ни тени опаски или беспокойства, ни капли агрессии или насмешки. Ничего из того, что можно было бы ожидать в подобной ситуации.

Прямой, спокойный взгляд с расстояния менее фута.

И в нём словно бы какая-то странная, затаенная тоска.

– Болит? – сочувственно поинтересовался пёс.

От неожиданности Макс растерянно разжал здоровую руку. Оказавшись с овчаром нос к носу, он словно бы увяз в этом странном взгляде как муха в киселе. Настолько, что не сразу спохватился и осознал смысл вопроса. А когда осознал – стушевался окончательно.

В голове понеслась чехарда глупых, противоречивых мыслей. Не мыслей даже, а так – набор эмоций. Сумбурных, абсурдных, слишком быстрых, чтобы осознать и проанализировать их все скопом.

Он с удивлением посмотрел на пострадавший кулак и едва заметно пошевелил опухшими, негнущимися пальцами. Не решаясь повторно встречаться с псом взглядом, лишь чуть повернул нос в его сторону.

– Тебе-то что? – прозвучало как-то до жути неловко глупо. Нелепо и наивно, совсем по-детски.

– Прости. – Овчар вольно или невольно повторил его движение – не глядя впрямую, но явно также ловя краем глаза все движения напарника.

Повисла неловкая пауза – не найдясь что ответить, Макс отвернулся и уставился в окно. Становилось всё страньше и страньше, как говаривал персонаж одной сказки.

Ах, если бы можно было заглянуть, подсмотреть, подслушать то, что творилось в чужой башке! Насколько бы тогда проще стала бы жизнь!

Чётко знать кто друг, кто враг, кто испытывает к тебе неприязнь, а кому ты нравишься. И …в каком качестве.

Ведь слова – это как перевод на другой язык, неловкий, неуклюжий, безвкусный. Отфильтрованный, дистиллированный и пропущенный через огромную гору всевозможных «а что если не так поймет», «не то подумает», «не покажусь ли я слишком…» и тому подобных заморочек, умноженных на личную стеснительность и неловкость момента.

О, сколько всего он мог бы сказать! Да и говорил, хоть и мысленно, оставаясь наедине с собой. Не стесняясь тех слов, что никак не выговорить вслух – вот этак, сидя бок о бок или лицом к лицу.

Сотни, тысячи раз заводя с воображаемым Ридом диалог и даже самостоятельно придумывая за него обидные шуточки в собственный адрес.

То злясь на пса, то проклиная свою секундную слабость и то, что вообще полез тогда куда не просят. Мучительно гадал – обманулся ли …совсем. Или всё сложно и причина в ином?

Может быть – в нем самом?

Рожей не вышел?

Или есть кто-то третий?

Или пёс, как и он сам – полон мучительных противоречий, с которыми ещё не не до конца смирился?

Но тогда – почему промолчал, не растрепал всем «компромат» ещё вчера или сегодняшним утром?

Может быть, не так уж Макс и обманулся?

Или все куда проще и тот всего лишь приберёг зацепку, рычаг?

Этакий глубоко засевший крючок. Потяни за него – и пойманная рыбка исполнит три желания. И не только три, а все, сколько потребуют.

Лишь бы не дернули, не выдрали проклятый крючок с мясом и ошметками души.

Ну а пока не дергают – замереть и не дышать, не трепыхаться, терпеть боль и наивно надеяться, что про тебя забудут.

Устыдившись пришедших на ум подозрений, Макс ощутил некое подобие стыда. Вспомнилась поговорка про «по себе-то не суди». В том смысле, что раз вообще приходят на ум такие варианты – значит и сам он ничуть не лучше.

А то и куда похуже.

Ведь сам-то уже подумал, а другим – не факт, что подобная мерзость и в голову-то приходила. Не то что вызрела в какой-то конкретный план.

Макс обернулся – спонтанно, порывисто. Ещё не решив – отважиться ли что-нибудь спросить или просто молча поискать в собачьих глазах опровержение своих опасений.

Рид глядел на него.

Чуть искоса, словно бы задумчиво.

И в этом взгляде вроде бы многое читалось…

Да только вот истолковать прочитанное никак не выходило.

Заметив ответный взгляд – пёс спохватился и отвернулся. Помедлив, крутнул ключ зажигания, передёрнул рычаг коробки передач и заурчавший мотором «Бьюфолк» аккуратно отчалил от тротуара.

– А с сумкой чё делать? – Запоздало вспомнил тигр.

– Да ничего… Себе оставь. – Рид повел в его сторону носом и досадливо поморщился. – Или сам в вещдоки оформляй, если с бумажками не лень возиться.

– Себе? – Макс с недоверием посмотрел на напарника – шутит и подкалывает… или – неужто и впрямь, на полном серьезе?

– Ну хочешь – выкинь. – Рид раздраженно дернул плечом.

Выкинуть? Макс оглянулся на сумку. Вот просто так взять и выкинуть. Чужие вещи. Пусть даже беглой преступницы или кто она там на самом деле…

Во время погони Макс припомнил, где видел кошкину мордашку раньше – на ориентировках у сержанта. Один в один, разве что чуб на фото-версии был куда пышнее.

Получается – сегодня он чуть было не отличился по полной программе. И вместе с тем – облажался. Тоже по полной.

Тигр хмуро сгреб баул, перетащил к себе на колени и снова запустил внутрь здоровую руку. Маечки, шортики, юбка, тапки, розовые и белые трусики, при виде которых зловредный овчар снова прыснул, явно придумав очередную подколку, но в очередной раз не став озвучивать её вслух.

Макс стоически вздохнул и продолжил раскопки.

Плюшевый котенок-пупс, потёртая сломанная половинка складного зеркальца, расчёска, какие-то женские тюбики, баночки, салфетки и тампоны.

Ничего криминального, никаких пистолетов, взрывчатки, наркотиков – обычное девчачье барахло.

Кому и чем не угодила эта мелюзга, чтобы угодить в розыск?

Почему не сбежала из города?

Или, напротив – сбежала как раз сюда, а ориентировки пошли уже в масштабах страны?

Бррр… Воистину жизнь полна загадок.

Он вытащил пупса и задумчиво повертел перед глазами. Серый в полосочку, котенок с глазами-пуговками смотрел на него с безмятежной улыбкой. И чем-то неуловимо напоминал того самого гнусного воришку, который столь позорным образом умудрился облегчить его карманы. Максу безумно захотелось представить на месте пупса цыплячью шею обидчика и сжать кулак… Но плюшевый пупс выглядел столь мило и невинно, что несмотря на бурлившую внутри ярость рука не поднималась…

Сердито вздохнув, Макс усадил игрушку на приборную панель. Поправил и осторожно покосился на напарника, ожидая какой-нибудь очередной колкости. Но тот лишь окинул пупса ироничным взглядом и едва заметно улыбнулся.

– Че за девчонка-то? – овчар крутил баранку, легко лавируя в бурном потоке и умудряясь при этом непринужденно поглядывать на тигра.

– На дорогу смотри! – бампер «Бьюфолка» разминулся с ближайшей легковушкой буквально в паре дюймов и Макс напрягся.

– Да не ссы. – Рид поерзал в кресле, открыл дверное стекло и вальяжно выставил локоть в форточку, управляясь с рулем одной правой. – Так что про девчонку?

– Побежала. Ну и я… Следом. – Про совпадение с ориентировкой Макс говорить не решился. Ладно бы ещё поймал, но нет ведь – упустил! И кого? Девчонку-сопливку!  Так зачем же усугублять свой позор подробностями?

– Угу. Охотничек. – Рид цыкнул зубом и самодовольно улыбнулся. – Ладно, не плачь. Со мной ещё успеешь отличиться.

Тигр скептически покосился на напарника и промолчал.

 

***

 

Темнота, покачивание… какой-то убаюкивающий тихий рокот. Он медленно приходил в себя, с трудом вспоминая обрывки каких-то диких видений – заляпанный кровью грязный кафель, вытянутые, перекошенные ужасом лица. Детский голос – «Дядя – ты зомби? Настоящий?».

Вкус апельсиновых корок и хруст горьких семян.

Мучительный путь до террасы, вонзившийся в тело дротик.

Падение в вечность – с высоты третьего этажа. Последний полет, почему-то не ставший последним.

Он разлепил спекшиеся веки и уставился вверх. Где-то там, невообразимо высоко покачивался светлый квадрат. А в нем – текло и плыло небо. Пронзительная синева с редкими вкраплениями тощих, полупрозрачных облачков.

Он лежал в позе морской звезды, покачиваясь в такт контейнеру, в котором его куда-то везли. И никак не мог понять, почему всё ещё жив. Откуда контейнер, кто и зачем его куда-то везёт? Тяжёлые мысли лениво перекатывались из стороны в сторону, но никак не желали собираться в нечто внятное.

Вместе с сознанием вернулась и Боль. И он с некоторым удивлением подумал о том, что, кажется, спал. Впервые за последний год – спал? Хотя всё же нет, не спал. Просто потерял сознание. Либо от переживаний и усилий, либо от вонзившегося в тело дротика. Либо от того и другого сразу.

Но в любом случае это было чудесно. Мгновения, а то и минуты покоя. Или даже часы. Подумать только – часы без боли и мучительных мыслей!

И вот оно – мучительное, непередаваемо мучительное возвращение к реальности.

Сотни, тысячи оттенков боли. И какая-то новая, незнакомая ещё нотка-оттенок в левой руке. Он покосился в ту сторону и с вялым безразличием уставился на торчащую из-под шкуры кость. Изогнувшись под неестественным углом, рука безжизненно лежала рядом.

С отупелым безразличием он вернул голову в прежнее положение и вновь уставился в квадратик неба над головой.

Покачивание стало сильнее и где-то рядом, совсем близко проехала машина.

Машина.

Автомобиль.

Он осознал, что тоже лежит в какой-то машине. Сначала катившей по ровному шоссе, а затем свернувшей на ухабистую грунтовку.

Лис перекатил голову вправо, с недоумением разглядывая окружающий ворох мусора: банки, картонки, банановая кожура, дурно пахнущие заплесневелые очистки, консервные банки, раздавленная допотопная хлебница. Месиво из самых противоречивых, порой никак не связанных по смыслу и сути предметов.

Измученное тело без сил валялось поверх всей этой каши и, несмотря на не слишком располагающую обстановку – не испытывало желания вставать и куда-то двигаться.

Неизвестно, сколько бы ещё он так пролежал, если бы везущая его машина внезапно не остановилась.

Пакетик настороженно повернул нос к прорезанному в крыше фургона квадрату. Хлопок двери, шаги. Механический стон и ноющий, надрывный звук. Контейнер качнуло ещё раз, но вялая апатия начисто лишала сил что-то сделать. И он просто лежал, бездумно глядя на то, как квадрат с кусочком неба заслоняет нечто вроде клешни, опрокидывающей внутрь содержимое стальной коробки.

На него посыпались какие-то пластиковые мешки, комки мусора, бумаги, огрызки, объедки каких-то фруктов и прочие малоприятные предметы. Но всё, на что его хватило – это устало прикрыть глаза и никак не реагировать на порой весьма чувствительные удары и боль, прострелившую перебитую руку.

А затем фургон вновь тронулся, закачался, задребезжал и покатил куда-то по своим мусорным делам.

Процесс этот повторился еще раза три и на протяжении всего пути Пакетик безмолвно таращился в проплывающее над ним небо и не пошевелился вплоть до того самого момента, как мусоровоз снова не затрясло на ухабах.

Кряхтя и скрежеща коробкой передач, машина сдала задом и снова взвыла гидравликой. Но на этот раз интонация звука была другой. И мусорная куча внутри контейнера накренилась и вдруг поползла вниз, ссыпаясь под отвисшей задней стенкой, увлекая с собой и его обмякшее тело. Закружила, ударила о борт и выплеснула на гору уже знакомых отходов.

Где-то там, над головой, снова чихнула гидравлика, стальной кузов отклонился и убрался из поля зрения, оставив его наедине с бездонным синим небом. Взревевший мотор выплюнул в его сторону облако едкого дыма и машина укатила.

А он лежал, безвольно глядя облака. Без мыслей, без каких-либо желаний. Просто лежал и смотрел.

А потом где-то рядом послышалось копошение и звуки приближающихся шагов.

Вздрогнув, лис огляделся и нашарил ближайший мешок. Вспорол когтем и потянул на себя, вытряхивая начинку.

– Швели пршнями, ч ты плтешься… – поторопил кого-то скрипучий тонкий голос. – Опть все клев`е рстащт!

– См швели, пг`идуг`ок! – прошепелявил второй. – Чо тт г`астскивть, эт ж из тг`ущёб, а не с центг`а!

– Т откда зншь? – возразил первый.

– А вт и фзнаю! – огрызнулся шепелявый. – На нем кг`аска страя. А ктог` ый из центг`а  – он нвнький свсем!

Два низкорослых темных силуэта влезли в поле зрения и склонились над ним.

– Ух ты. – С непонятными интонациями прокомментировал первый и потыкал лиса палкой.

– Нисво сбе! – Шепелявый шумно шмыгнул носом. – А ты г`вог`ил – тхлятна, тхлятна.

Пакетик пошевелился и крысы шарахнулись прочь.

Застонав, лис перекатился на живот, кое-как уперся ладонью здоровой руки в мусорный курган и попытался придать себе вертикальное положение.

Неразборчиво выругавшись, обитатели помойки настороженно вытаращились на его маску с расстояния в десяток шагов.

– Эй, бро.. Эт нша пмойка, поэл? – Первый крыс зло прищурился и покрепче перехватил сук, на который опирался как на посох. – Гни бабки!

– Поэл?! – Истерично поддакнул Шепелявый, напыжившись так, словно и впрямь собрался отстаивать территорию до последней капли крови.

В руке у крыса сверкнула короткая заточка, но более осторожный спутник благоразумно придержал его за плечо.

Пакетик кое-как поднялся на ноги, не обращая внимания на крыс, оглядел простирающиеся вокруг курганы мусора.

От нелепости происходящего его разбирал смех. Какова вероятность, что под летящее с крыши тело как ангел-спаситель подвернется проезжавший мимо мусоровоз?  Какова вероятность, что он попадет точно в люк, упадет на мягкий мусор, не разбив о края люка голову, не сломав позвоночник, а отделавшись всего лишь перебитой рукой? Воистину после таких приключений впору задуматься о Судьбе и прочих пафосных вещах.

– Ббки гни! – напомнил о себе крыс с палкой.

– Гни бабки! Хи-хи-хи.. бабки-ббки… бабки! – заверещал шепелявый, размахивая заточкой.

Крысиный говор с предельным сокращением слов звучал для него почти как иностранная речь, но разобрать общий смысл кое-как удавалось.

Крысы путали ударения, сглатывали буквы, произносили разные слоги с разной скоростью и громкостью, но в целом достаточно разборчиво, несмотря на все странности и дефекты речи.

Лис пошатнулся на расползающемся мусоре и оглянулся на коротышек. Макушками те едва доставали ему до пояса. Помятые, носившие следы побоев лица. Выщербленные зубы… лохмотья одежды и какие-то коробочки, баночки, мешочки… Оба крыса были буквально увешаны всяким барахлом с ног до головы.

Пакетик качнулся и, придерживая поврежденную руку, сделал пару шагов в сторону от мусорных куч.

– Т шо – н пнял?   – шепелявый сунулся было поближе, но остановился, наткнувшись на косой предупреждающий взгляд.

– Не, бро… он, п хду нс н` увжает. – Покачал головой крыс, державшийся поодаль.

– Внтуре, бро… – откликнулся шепелявый, поигрывая заточкой. – Но эт н ндолго, д-д?…

Вместо ответа крыс с подобием посоха порылся в своих многочисленных мешочках и кармашках, вытащил металлический свисток и довольно осклабившись, подул.

Пакетик попятился. Звука из свистка не раздалось или, во всяком случае – его уши тот звук не различили. Но сомневаться в том, что грядут очередные неприятности, было бы наивно.

По развитию и повадкам крысы недалеко ушли от животных – в отведённых им гетто царили дикие, жестокие нравы. В них вечно кипели какие-то свары, разборки и даже небольшие войны и революции. Но, несмотря на то, что жизнь в таких гетто была полна опасностей и трудностей – во внешний мир крысы выбирались редко. Отчасти потому, что ощущали отчуждение со стороны любых других видов, отчасти – ввиду природной склонности держаться вместе.

По ночам из гетто выплескивались стайки собирателей, прочёсывали улицы города, тянули всё, что плохо лежит, попутно прихватывая и немалую часть мусора. Нет, отнюдь не из любви к чистоте и порядку, скорее наоборот – просто по причине склонности набивать карманы «добычей» и утаскивать её в своё логово.

И не важно – найденная ли это купюра, монета или что-нибудь ценное – к утру с улиц города пропадали бумажки, пустые сигаретные пачки, смятые пивные банки, разбитые бутылки, пробки и даже налепленные на лавочки жвачки…

Словом, почти любой мусор, чем-либо привлекший их внимание. В большинстве своем крысиные стайки почти не попадались на глаза и были не опасны, но – случалось и обратное.

Вот и сейчас – на неслышный свист отликнулся весь прайд. И над мусорными курганами замелькали серые и коричневые головы. Окрестности наполнил шорох десятков, сотен маленьких ножек. Драные до дыр плащи, убогое и жалкое оружие – заточки, ржавые железяки, а то и просто деревяшки с вбитыми в них гвоздями. Злые, колючие взгляды. Шепоток и летящие в его сторону куски мусора.

Пока ещё нечастые и не особо прицельные, но по мере прироста их количества, крысы стремительно смелели.

Он захромал прочь, время от времени резко оборачиваясь и делая вид, что собирается броситься на самых наглых. Крысы шарахались прочь, но тут же вновь сокращали расстояние.

Измученный организм мало-помалу восстанавливался, но – медленно, слишком медленно.

А крыс становилось все больше и больше. Десяток за десятком коротышки стекались к нему со всей свалки, словно лейкоциты к чужеродному телу.

Брошенный обломок врезался в мусорный завал у самых его ног и Пакетик в очередной раз развернулся. Крысы опасливо раздались в стороны, но стоило ему двинуться дальше – потекли следом, медленно, но верно сокращая расстояние.

В след ему вновь полетели куски мусора. Он развернулся опять и крысы в очередной раз притормозили тоже. Но теперь никто из них и не подумал отступить или прекратить обстрел кусками мусора.

Напротив, десятки снарядов устремились к нему со всех сторон. Он попробовал уворачиваться, но одеревеневшие мышцы едва слушались.

И в грудь и плечи забарабанили консервные банки, бутылки, гнилые овощи и какие-то ошмётки совсем уж непонятного происхождения.

Пакетик зашатался под ударами, пытаясь прикрыться здоровой рукой и спрятать сломанную, но снарядов было слишком много, а сил слишком мало.

Как нелепо… выжить в такой ситуации, чтобы пасть жертвой стайки помойных крыс!

С осознанием этого внезапно спала вся заторможенность, вернулись воспоминания последнего дня. Её взгляд, вонзающиеся в тело пули. Ощущение бессилия и безысходности, мучительный голод растерзанного тела.

А вместе с тем вернулась и ярость. Алая, обжигающая ярость.

В голову врезалась отломанная ножка от табуретки и окрестности огласил вой. Дикий демонический вой.

Крысы на миг замерли, но вскоре продолжили обстрел с удвоенной яростью. Перехватив летевшую следом вздувшуюся консервную банку, он крутнулся и как спортсмен олимпиец, толкающий ядро, отправил снаряд обратно. Банка китовой тушенки с хрустом врезалась в одного из преследователей, смела того с мусорной кучи.

Крысы снова на миг опешили, а затем ринулись на него всей толпой.

Пятьдесят? Семьдесят?

Мельтешение грязных тел захлестнуло, закружило. Он крушил и расшвыривал визжащую массу, но все новые и новые грызуны прыгали на него со всех сторон, вновь и вновь.

Сломанная рука висела плетью, а коротышки вцеплялись, повисали, вонзали заточки и зубы, молотили дубинками. Лис оступился, провалился ногой в расползающийся мусор, рухнул на спину и вспрыгнувший на грудь крыс, торжествующе ухмыльнувшись, перерезал ему горло.

 

***

 

Опоссум мерно раскачивался вперед-назад, пустым безумным взглядом таращась куда-то в сторону двери. Пальцы рук машинально ощупывали массивный, тяжелый браслет на ноге. Толстое, вздутое кольцо опоясывало лодыжку и издевательски подмигивало зеленым диодом – шаг влево, шаг вправо…

Вдобавок с потолка в его затылок непрерывно таращилась камера, наблюдателя которой никак не удавалось нащупать в пределах досягаемости. Вот уже сутки опоссум процеживал окружающие узоры в поисках собственного образа – но тщетно.

В пределах досягаемости присутствовали только ничего не знающие солдаты, дочка богатого папашки и её озабоченный спутник, все мысли которого занимал его сломанный пальчик.

Все же, кто принимал решения, влияющие на его судьбу, благоразумно держались вне зоны досягаемости. Возможно, даже и вовсе не знали – ни как он выглядит, ни где его содержат.

Забавно, должно быть – калечить чьи-то судьбы, оставаясь незримым и неизвестным. Создавать монстров «на ощупь», с большого расстояния, не видя при этом плодов своих трудов даже через объектив камеры. Никогда не показываясь самому.

Страх? Предусмотрительность?

Шестой мысленно улыбнулся.

Все это время он старательно ждал. Ждал шанса, часа икс. Момента, когда сможет отплатить своим создателям за все свои мучения и страхи. Момента, когда обретет свободу.

Люто, яростно ненавидел их всех – жалких, убогих.. с омерзительными гаденькими мыслишками. Трусливых, подлых, болезненно гордых, с заниженной или завышенной самооценкой.

Тех, кто карабкался из нищеты по головам таких же, как сам… И тех, кому с рождения досталось жить на ступеньку повыше.

Всех по-своему, всех за разное, но – всех.

Ничего, надо только подождать, только потерпеть. Послушно делать всё что скажут, изображать лояльность и ждать.

Ждать, ждать, ждать.

Того мгновения, когда всё решится само собой. Когда исчезнет гадский браслет с шокером и взрывчаткой, когда его выпустят из этой уродской камеры. Ждать, ждать, ждать…

И он послушно прощупал журналистку, её спутника… Задумчиво перебрал и процедил все их поверхностные воспоминания. Заглянул в глубокое прошлое, порылся в мечтах и страхах, брезгливо «полистал» сексуальные фантазии обоих. Проверил и то, что поручили – пересказал в микрофон события, увиденные их глазами. Утаил лишь несколько непринципиальных деталей: туманные намёки шимпа, найденный артефакт-пуговицу и не до конца увядшие надежды журналистки на чудо.

Утаил вовсе не из каких-либо соображений жалости или сочувствия. Скорее – из сугубо личных резонов.

Ведь сочтя журналюг бесполезными – их, скорее всего, опустят. Хотя, быть может и закопают. Но и в том и другом случае его мучители наживут себе проблем.

В первом – потому что недооценивают возможные последствия… А во втором – потому что безутешный папочка со всеми его миллионами и связями в правительстве рано или поздно вполне способен докопаться до сути.

Впрочем, сам Шестой надеялся на вариант номер один. И вновь не из каких-либо гуманных соображений, а просто потому, что несмотря на внутренние клятвы журналистки ни во что больше не ввязываться и переключиться на какие-нибудь совсем отвлеченные темы – видел, что клятв этих надолго не хватит. Уж слишком Джейн Бенсон была упрямой. И наивной. Оторванной от реальности, несмотря на все обрушившиеся на неё приключения.

Как бы там ни было, Шестой будет рад любым проблемам в адрес его создателей. Ведь это повышает его личные шансы на побег. Надо лишь подождать, потерпеть. Притвориться покорным чужой воле. Воле всех этих жалких кусков омерзительной плоти. Переполненных грязными желаниями и низменными мыслишками.

В камере запахло цветочным ароматом и мятой, Шестой поднял голову к решетке распылителя и ухмыльнулся. Не дожидаясь, когда снотворный газ подействует, опоссум покладист улегся на кровать и, сцепив ладони в замок, уложил их на животе.

 

***

 

В сопровождении двух телохранителей, генерал размашистым шагом шёл по коридору. Сбоку семенил Фрейн.

– Она сама вернулась. Добровольно. – Хомяк нервничал и потирал цепкие ладошки, заискивающе поглядывая на генерала снизу вверх.

– Но ведь сбежала же?

– Ну… так получилось… Побег, паника… отсутствие коммуникаций. – Фрейн всплеснул короткими ручками. – Что вы хотели, у нее же мозг десятилетнего ребенка!

Паркер искоса взглянул на профессора и притормозил у окна. Коридор, по которому они шли – проходил аккурат под потолком в цепочке комнат, в каждой из которых была устроена какая-либо лаборатория. В данном случае у их ног простиралось царство Фрейна – лаборатория кибернетики. И в центре зала, уставленного компьютерами и прочей техникой, красовалось кресло размерами с добротный трон.

И на кресле этом неподвижно восседал тускло поблескивающий металлический скелет. С подлокотников кресла и от ближайших компьютеров к скелету тянулись несколько кабелей и шлангов, а вокруг суетились лаборанты.

– Вы только посмотрите на неё… – Фрейн остановился рядом, коснулся ладонью стекла. – Она же …произведение искусства! Само совершенство!

– Ваше беглое совершенство чуть не обошлось нам в одинадцать миллионов. – Холодно напомнил Паркер. – Мозги – поменять. Возьми кого-нибудь из солдат. Объяснишь, кем он станет и от добровольцев не будет отбоя.

– Как вы не понимаете… – Фрейн досадливо поморщился.  – Мы потеряем месяцы, если не годы труда! Пока пройдет постоперационный период, инициация, обучение работе с интерфейсами… Это дело не пары недель… И совсем не факт, что полностью сформировавшийся мозг не испытает психологическую травму…

– Травму? Психологическую? – Паркер посмотрел на него как на идиота. – То есть мозги подготовленного солдата, по-вашему – куда мягче мозгов ребенка?

Фрейн скривился. Каждый раз как он пытался что-то объяснить, доказать, убедить… тупорылый солдафон перебивал, обрывал на полуслове, называл чушью все, чего не понимал и отдавал наитупейший приказ, порой начисто перечеркивавший все его усилия.

Как объяснить неучу термин «редуктивный паттерн»? Как расказать про вариативную коминанту, инвективный блотинг  и гистерезис численного отклика? Про эпистаз и лавинный пробой? Про равноканальную матрицу и барьер Шоттки?

– Понимаете… – хомяк в отчаяньи заломил руки. – Подготовка протомозга, индукция матрицы и…

Поморщившись, Паркер оборвал поток непонятных слов выставленной ладонью.

– Просто сделайте. – Генерал обернулся навстречу походившему лису.

Расплывшись в приторной улыбке Фиско Бильдштейн приветствовал генерала и пристроился так, чтобы непринужденно оттереть низкорослого коллегу в строну.

Чтобы не уткнуться носом в лисий зад, Фрейн вынужден был отстать.

– Это займет полгода! – Раздраженно выкрикнул хомяк в их спины.

– У вас неделя! – Не оборачиваясь, генерал двинулся дальше, выслушивая то, что нашептывал ему на ухо лис.

Набрав в грудь воздух, Фрейн медленно выдохнул и понуро отправился в противоположную сторону.

От него часто требовали невыполнимого. Нередко в грубой, варварской манере. Совершенно не вникая во всю гениальность, не понимая всей тонкости и глубины тех рукотворных чудес, что создал он под их «руководством». А точнее – вопреки. Вопреки всей тупости, недалекости и недальновидности тех, без кого его исследования не продвинулись бы так далеко.

Но  никогда ещё требования не были столь вопиюще абсурдными.

Вырастить протомозг, извлечь донора, расшифровать кодемы, провести индукцию, сверку, коррекцию паттернальных алгоритмов, убедиться в приемлемости автофазии и заново научить все это ходить, думать, ощущать себя цельной личностью и грамотно пользоваться новым телом.

И все из-за глупых капризов тупого солдафона!

Хомяк с досадой пнул дверь лестницы и понуро поплелся вниз.

 

***

 

Убедившись, что никакой погони за ним нет, Тимка сбавил шаг и остановился. На какой-то миг ему остро захотелось, чтобы вот сейчас, прямо тут – из-за угла показалась Ронка. Догнала, обняла, встряхнула. И он бы всё забыл и простил… всего лишь за пару мгновений наедине с ней. Мгновений, которым не помешает никто из вечно путающихся под ногами соседей.

Глупо, наверное. Сначала сам сбежал, а теперь…

Да нет – на кой черт он ей нужен? Когда рядом есть красавчик Рик, куда более взрослый, мускулистый и опытный. От Тимкиного побега и рысь и лис, скорее всего, лишь облегченно вздохнут.

Она – от того, что не нужно врать и что-то доказывать, а неловкий момент рассосался сам собой. А он – от того, что никто не мешает и не отвлекает от завоёвывания очередной «звездочки» на фюзеляж.

От подобных мыслей у Тимки вновь брызнули слезы. Он смахивал их ещё и ещё, злился, что предательская влага всё льётся и льётся, невзирая на странные взгляды прохожих, на собственную злость и все попытки вдавить, втереть горячие капли обратно в глаза.

Дойдя до торчавшего на обочине бювета, кот навалился на гнутый рычаг, смочил ладонь и обтёр горящее лицо.

Умывание не то чтобы помогло, но, по крайней мере, теперь по улицам шел уже не хнычущий мальчишка, а просто небрежно умытый подросток.

Для верности намочив всю голову целиком, Тимка взбодрился и двинулся дальше.

Не то чтобы у него была какая-то определенная цель…  Мешанина навязчивых мыслей, подобно комку из жирных дождевых червей вяло копошилась и перекатывалась, не давая покоя. Он пытался отбросить, отшвырнуть, позабыть это всё и просто не думать ни о чем. Но перед глазами так и плыли картины того, как Рик нагло лапает Ронкину ножку, как его пальцы скользят по её шерстке, поглаживают лодыжки, разминают пальцы…

Почему, почему, почему?! Почему всё так, почему на его месте не он, не Тимка? Ну чем он хуже… Ну? Только тем, что не знает …что дальше? Ну, то есть примерно знает… благо рисунки в подъездах нередко изображают этот процесс во всех деталях… Но…

Ведь сидели вместе под дождем, смотрели друг дружке в глаза, ощущали…. Ну – во всяком разе он-то точно, а вот она…

Тимка зло шмыгнул носом и врезался плечом в неуспевшего уступить дорогу паренька. Собачонок был на голову выше и ощутимо шире в плечах, но в драку полезть не рискнул – лишь недовольно обернулся ему вслед.

Шумно сплюнув, Тимка побрел дальше, машинально поигрывая в кармане щепоткой завалявшихся монеток.

При мысли о деньгах сразу вспомнилась противная, самодовольная рожа охранника. Болезненным зудом отозвались побитые места и опустевшие десны.

Дурак. Идиот. И зачем только отдал пистолет? И кому? ЕЙ?!

Вот… вот, наверное, в чем причина!… Причина того, что он для нее просто ребенок. Не мужчина, не тот, с кем может быть «это».

А просто ребенок.

У которого вот этак запросто можно отнять честно добытое оружие. Которого можно пожалеть, но …не более!

Ощупывая лунки от выбитых зубов, котёнок зло сощурился.

Что ж… мужчиной стать никогда не поздно. Всего-то нужно перестать быть ребёнком. Немного решимости и злости, готовности забрать свое. Или хотя бы отомстить. По-мужски. Жестко и беспощадно. И не важно, что будет потом. Главное, в этом мире станет на каплю больше справедливости.

Или не станет?

В каком-то роде ведь он и сам делает порой нехорошие, неправильные вещи с чужими карманами.

Может быть случившееся – своего рода «воздаяние» за все его грехи? Намек свыше, что пора сменить профессию?

Святоши из приюта всегда списывали всё грехи.

Украл – грех.

Соврал – грех.

Объелся честно выигранных котлет – тоже грех.

Кругом грех, что ни сделай. «Ни чихнуть ни пукнуть», как говаривал приснопамятный Финька.

Наверное, родиться беспризорником и расти на улицах – тоже грех. Но будь его воля выбирать кем быть – разве бы он выбрал такое существование?

На этой философской ноте Тимка замер.

Впереди по улице, устроив подобие столика из двух картонных коробок, крутили напёрстки.

Задорно зазывал хитроглазый «катала», а бродившие вокруг плечистые «отпаски» старательно делали вид, что вообще не при делах.

Тащившиеся мимо лохи поглядывали в сторону «казино», но, видимо наученные горьким опытом, пополнять ряды терпил особо не спешили.

– Кручу-верчу запутать хочу! – Голосил зазывала. – Мужик без денег – не мужик, а бездельник! Подходи, угадай, бабло получай!

Тимку урки игнорировали, обращаясь преимущественно к прохожим постарше. И кот беспрепятственно пробрался к «столику» вплотную.

Вокруг с делано нерешительным видом перетаптывались подставные «зеваки», время от времени делая ставки и пытаясь неуклюже втянуть в процесс кого-нибудь из потенциальных жертв.

На Тимку покосились, но прогонять не стали – вроде как хоть и левая, но все равно массовка. Пока толпа не соберётся, каждый лох в цене.

– Сыграем? – лис-катала хитро подмигнул.

– Денег нет. – Тимка шмыгнул носом.

– А бесплатно, на пробу? – Лис ловко метнул шарик из наперстка в наперсток, пару раз переставил их местами и приглашающе взглянул на кота.

Тимка хмуро ткнул пальцем и, разумеется, угадал.

– Ай маладец! Ещё раз? – Лис перепрятал шарик и вновь крутнул напёрстки.

Тимка угадал снова и один из подставных зевак предложил поставить за него.

– Э, нет – сам ставишь, сам и играй. – Тимка хитро улыбнулся – знаем мы эти штучки… Отрабатывай потом должок на дядю.

Подставной хмыкнул и переключился на заглядевшегося на их столик прохожего. Без намеков Тимка сместился в сторону, уступая место будущей жертве – помятому подвыпившему еноту.

Мало помалу вокруг собиралась толпа и он по привычке стал было заглядываться на их карманы. Идеальное, в принципе место – теснота, отвлекающий фактор… Если бы не гадостное состояние на душе и не подрагивающие руки, можно бы и попытаться.

Да только, как говаривал Хилый: не уверен – не щипай!

А Тимка уверен не был.

Внутри точило и грызло, разъедало и жгло. Настолько сильно, что руки сами собой подергивались, а движения выходили нервными и порывистыми.

Словом, не лучшее состояние, чтоб облегчить чей-нибудь кармашек филигранным взмахом руки. А зуботычины в случае провала и уж тем более серьезная взбучка ему сейчас совсем не в тему.

Вздохнув, Тимка счел за благо не рисковать.

Вновь оставшись наедине со своими мыслями, кот медленно побрел по улице, пытаясь избавиться от навязчивых образов. Но чем старательнее пытался не думать обо всём том, что оставалось за спиной – тем жальче становилось себя.

И он снова зашмыгал носом, остановился у какой-то подворотни. Уткнулся лбом в прохладные прутья решётки.

Там, отделенные от него густой тенью арки, на солнечном пятачке играли местные детишки примерно его возраста.

Пёсик, сурок, горностайка, волчонок, барсёнок, бобрёнок и пара котят.

Ухоженные, в аккуратной чистой одёжке.

Мальчишки, у которых всё было просто и легко, которые живут в этом замечательном доме. У которых есть родители и всё то, чего лишён он, Тимка.

Азартно покрикивая, дворовая малышня играла в «башни», а он мрачно глазел на всю эту идиллию и представлял себя там, среди них. Своим. Играющим не для того, чтобы заработать, а просто так – для азарта.

Тимка скосил взгляд на один из прутьев, к которому кто-то прилепил засохшую жвачку.

Хотя, собственно, почему нет?

Нашарив в кармане щепотку мелочи, он приметил в пыли арки более-менее пригодный биток и ухмыльнулся.

– Эй, парни…  – Тимка протиснулся через прутья, расправил плечи и вальяжной разбитной походкой направился к компании. – Как насчет сыграть?

Малышня нервно переглянулась и чуть попятилась. Несмотря на то, что в компании были ребята и куда крупнее Тимки, его развязная нахальная манера речи, да блатная походка словно бы прибавляли ему роста и ширины плеч.

– А ты сам – с какого двора-то? – настороженно поинтересовался волчонок. Будучи вторым по габаритам, в этой компании он выглядел вполне задиристо, «держал марку» и явно был в авторитете.

– Да… там… – Тимка небрежно махнул рукой в неопределенном направлении. – Да не ссыте, всё честно.

Он извлек из кармана монетку, подбросил, поймал меж пальцами и ловко перебирая фалангами, заставил железный кругляш прокувыркаться от указательного к мизинцу и обратно.

Детвора помладше завороженно вытаращилась на «фокус».

– Ну так чо? Играем? – Тимка небрежно бросил монетки в «казну» и самый мелкий из компании с готовностью принялся пристраивать их в «башню» нужной стороной вверх.

Не говоря ни слова и настороженно поглядывая на новенького, мальчишки отступили на десяток шагов.

– Я первый. – Тоном, не оставляющим места для возражений, предупредил барсёнок. Самый крупный в компании, он встал в позу метателя, примерился и швырнул свой биток.

Свинцовый кругляш кувыркнулся в воздухе и почти без отскока плюхнулся на землю возле самой «казны».

Вторым бросал волчонок. Его биток был тоже «фирменный», отлитый из свинца в форме донышка от пробки из-под шампанского.

Скромно дождавшись, когда отстреляются все, даже самые мелкие, Тимка вышел на линию и под любопытными, ироничными и настороженными взглядами примерился метнуть свой «нищебродский» обыкновенный камушек.

Угодить с такого расстояния точно в башенку можно было лишь чудом, но задачей первого хода было скорее не это. Второй ход начинал тот, чей «биток» падал как можно ближе к «казне». При этом те, чей биток не долетел или коснулся земли до черты перед «казной» – из боя выбывали.

В этот раз выбыли двое самых мелких и нерешительных. Но даже они, счастливые обладатели вручную сделанных битков, уже смирившись с потерей своих ставок, с иронией поглядывали на Тимку.

Играть в башни простым камушком против специально отлитых свинцовых и оловянных кругляшей было делом почти безнадежным. Там, где свинцовый биток плюхался на утоптанную землю почти без отскока, простой голыш мог непредсказуемо подскочить два или три раза, а то и вовсе улететь черте куда.

И Тимка прищурился, оценил вес битка, подбросил его на ладони, замахнулся, передумал… вновь прицелился, снова замахнулся.. и снова не решился.

– Ну, бросай уже, че тянуть то… – Барсёнок ехидно хихикнул.

И Тимка бросил. Шумно поцеловал камень «на удачу» и бросил. Крутнувшись, голыш упал на землю и замер, как приклеенный.

Дворовые уставились на кота, на камень, снова на кота. Затем, не сговариваясь, побежали к монетному столбику.

Азартно галдя, занялись вычислением того, чей биток оказался к «казне» ближе прочих. Счастливчику предстояло метать кругляш в башню из монеток с близкого расстояния при помощи щелчка.

В случае успеха – перевёрнутые монеты считались выигранными, ну а если не удавалось перевернуть ни одной – ход переходил к следующему игроку.

И первым бросать предстояло барсёнку. Выбив всего две монетки по десять центов, он раздосадовано уступил место коту.

Хитро ухмыляясь, Тимка подхватил свой биток и завертел в пальцах, примериваясь к кучке.

– Э! Да у него жвачка там! – Мнительный волчонок ухватил кошачью ладошку и выставил мухлеж всем на обозрение: на донце камушка красовался блин из жевательной резинки, который Тимка как раз пытался незаметно отскоблить когтем.

Мальчишки ошарашенно уставились на «жулика», а кот, не дожидаясь взбучки, отпихнул волчонка обоими руками, сгреб сколько сумел монет и рванул в сторону арки.

Опешившие ребятишки попробовали было вцепиться ему в футболку, но среагировали слишком медленно и Тимке удалось вывернуться. С места набрав крейсерскую скорость, он ужом проскочил меж прутьев понесся по улице.

Отбежав на безопасное расстояние и убедившись, что погони не последует, перевел дух и с досадой посмотрел на добычу.

В ладони сиротливо лежали два «десятика» и двадцатипятицентовик.

С чем был, при том остался. Ладно, хоть не в убытке.

И на кой только связывался… Ну, подумаешь – жвачку подлепил!

Не на свинцовый же биток, на камень! Просто уравнял шансы, а они…

При мысли о шансах, Тимке снова вспомнилась рысь и утренние обиды. Он яростно тряхнул головой и попытался отогнать злые мысли, но образы лезли и лезли, наслаивались один на другой и настолько отвлекали от реальности, что кот не заметил, как снова в кого-то врезался.

Выскочивший откуда ни возьмись, свин в дурацком белом шарфе чуть не сшиб его с ног. Не вписавшись в поворот, поросенок схватил Тимку за плечи, закружил, совершив некое подобие танцевального па и, словно бы обменявшись с ним местами, прохрипел что-то неразборчивое, метнувшись прочь.

– Эй! – Закрутившись винтом и едва не рухнув на тротуар, Тимка возмущенно зыркнул вслед придурку. Чертыхнулся и принялся собирать раскатившийся по асфальту капитал.

– Держи! Лови!!! Не уйдет!!! – из-за угла выметнулась приличная толпа и повалила в его сторону.

Ошалевший кот выругался и бросился наутек, позабыв о рассыпанных монетах.

Поворот, поворот, переулок…

Привалившись к стенке, он с трудом перевёл дух и облегченно выдохнул. Нога вписалась во что-то мягкое, пахнуло испражнениями. Тимка посмотрел вниз и поморщился – господи, ну вот что за день такой? Мало того, что утро хреновое, это тупое палево с битком, придурочный свин, потеря последней мелочи, так ещё и это!

Он брезгливо обтер сандаль о стенку, оставив на ней изрядный росчерк ящериного дерьма.

Позади послышалось зловещее шипение.

– Да ладно…. – не веря в то, что злоключения еще не кончились и жизнь может быть настолько несправедлива, кот медленно обернулся.

Крупный сторожевой ящер – по-видимому, как раз и оставивший эту самую кучку, медленно надвигался на него из кустов.

Вздохнув, Тимка рванул дальше и остановился, лишь преодолев ещё пару газонов и вскарабкавшись на высокий кирпичный забор.

Залез и замер – по ту сторону земля была футов на восемь ниже, чем с той, с которой он влез.

Спрыгнуть-то, конечно, можно. Но приятного будет мало. Разве что повиснуть на руках над мусорными баками, да сигануть уже на их крышки?

Тимка прошелся по стене, примерился, свесился вниз и разжал ладони. Баки под его сандалиями отозвались гулким «бумм».

Спрыгнув с контейнеров, кот отряхнул коленки и шорты и только было собрался двинуться дальше, как со стороны ближайшей арки вновь послышался топот и навстречу ему выбежал уже знакомый свин в дурацком белом шарфе.

Выскочил, огляделся и тараща крошечные черные глазки, захрипел что-то неразборчивое, вцепился в кошачью майку, повиснув на нем всем весом.

Испуганно попятившись, Тимка попытался отцепить от себя кургузые, похожие на сосиски пальцы, но свин держался как клещ. Вдобавок еще обмяк, обессиленно повис на нм всем своим весом, едва не уронив наземь.

– Хррр… хрр.. пхр… пхх… сх.. сп… с.. – Пыхтя как паровоз, поросёнок уставился на кота умоляющим взглядом. Лосняющуюся, малиновую от перенапряжения морду усеивали крупные капли пота, стекали, сливались в небольшие ручейки, сползали вниз, уступая место новым. Поросячий пятак обдавал жаром, как от перегретого радиатора.

– Да отцепись ты, ёлки… – Тимка сумел-таки кое-как разогнуть поросячьи пальцы и потерявший опору свин, едва не рухнул к его ногам.

За поворотом же уже приближались звуки погони.

Тимка испуганно шарахнулся прочь: погоня-то хоть и не за ним, а за свином – но чёрт его знает, что у этой толпы на уме. Не огрести бы за компанию.

Он шмыгнул к мусорным бакам, откинул крышку и прыгнул внутрь. Загнанный свин, хрипя и кашляя, полез было в соседний бак, но короткие ножки и объёмистое пузо к подобной акробатике не располагали. Наполовину свесившись внутрь, свин застрял, комично дрыгая окороками.

В другое время Тимка ухохотался бы с этого зрелища, а то и наподдал прутиком по толстой заднице, но сейчас – когда их могла вот-вот настичь разъяренная толпа, ему было не до шуток.

Чего доброго увидят свина, а там и его найдут. Решат, что они заодно – костей не соберешь.

Вздохнув, он высунулся из своего бака и подцепив свина за край брюк, помог тому перевалиться внутрь.

– Тихо! – Тимка задвинул над ним крышку, присел и аккуратно задвинул свою.

Секундой позже толпа выметнулась в арку, затопотала мимо.

– Стой, урод! Хуже будет!

– Держи гада!

– Кому говорят, стой!

Преследователи пронеслись мимо и Тимка облегченно вздохнул.

Выждав для верности пару минут, он осторожно приподнял крышку и высунул нос. В соседнем баке тоже завозились и на свет показался малиновый поросячий пятак.

Беглецы переглянулись: Тимка с раздражением и брезгливостью, поросенок – с благодарностью.

Не говоря ни слова, кот выбрался из бака и сокрушенно уставился на свои шорты. Минутное пребывание в куче мусора привело его относительно приличный «прикид» в полную негодность: на шортах образовалось дурно пахнущее пятно от несвежей рыбы, на майке – разводы не то какого-то соуса, не то майонеза. А по ноге под коленкой растекалось что-то липкое, похожее на протухший сироп.

Амбре же стояло такое, что о том, чтобы пощипать в автобусе, можно было сразу забыть. Никто его в таком виде туда не пустит.

А если и пустит – то на «бомжа» будет неприязненно коситься весь автобус.

– Уфф… пронесло. – Поросёнок неловко вывалился из контейнера и церемонно склонил голову и чинно протянул ему ладошку. – Патрик Шлюпка.

Застыв с растопыренными локтями, Тимка зло покосился на свина с нелепой фамилией. На грязную потную ладонь с короткими куцыми пальцами, на дурацкий прилизанный чубчик и невесть каким чудом не испачкавшийся белоснежный шарф.

Круглощекий свин жизнерадостно таращился на спасителя. Ну просто сама невинность и жизнерадостность! Этакий ухоженный, воспитанный мальчик. Который любит маму и по выходным посещает церковь.

И если бы не плутоватые хитрые глазки и недавняя погоня – ну в жизни бы не заподозрить этого пай-мальчика в чем-нибудь этаком.

Ростом толстячок был примерно с Тимку, но весил, должно быть раза в три больше.

Оценив наружность свина как «неопасное жулье», Тимка как мог попробовал привести себя в порядок, сердито поглядывая краем глаза на виновника его злоключений.

А поросенок терпеливо моргал и не убирал ладошку, несмотря на явно затянувшуюся паузу. Лишь наклонил голову и поднял брови – словно говоря «ну что же ты… я ж со всей душой!»

Через несколько секунд Тимке стало неловко и он нехотя представился. Хотя рукопожатия все же воздержался.

Впрочем, поросенок ничуть не обиделся и как ни в чем не бывало убрал руку.

– Спасибо, что помог. – Он утёр вспотевший пятак и оценивающе посмотрел на свою одежку.

– Мелочи. – Всё еще злясь на нового знакомца за то, что тот невольно втянул его в незапланированную авантюру, Тимка хмуро огляделся – не возвращается ли погоня и не привлекла ли их активность у мусорных баков чьего-либо нежелательного внимания.

– Чем ты их разозлил? – убедившись, что новых неприятностей вроде бы не предвидится, поинтересовался Тимка.

– А, пустяки. – Поросёнок махнул рукой и шумно шмыгнул носом. – Неудачные инвестиции.

– Инве… что? – Тимка брезгливым щелчком сбросил со штанины липкий фантик и мрачно покосился на умника.

– Инвестиции. Деньги, вложенные для получения прибыли. – Терпеливо пояснил Патрик и сокрушенно всплеснул коротенькими ручками. – Не понимает этот сброд, что такое форс-мажорные обстоятельства.

– Угу… – Тимка рассеянно охлопал шорты и сделал вид, что понял.

– Вот я к ним – со всей душой, со всем старанием… А они! – Патрик внезапно сменил подавленный вид на деловитый и бодрый. – Кстати, а ты случайно не хочешь выгодно вложить деньги?

Тимка скептически покосился на поросячий пятак и выразительно гоготнул.

Поросенок вскинул рыльце к небу и патетически развел ладошки:

– Ну вот… честного бизнесмена всяк обидеть норовит! Как жить в этом жестоком мире? Как?! – прозвучало с таким трагическим надрывом, которому позавидовал бы любой актер драматического театра.

Тимка фыркнул.

– Ну не хочешь, так не хочешь… позволь мне хотя бы отблагодарить тебя за спасение, мой друг. – Свин пафосно забросил конец шарфа за плечо, чуть поклонился и обоими руками изобразил витиеватый пригласительный жест в сторону подворотни. – Здесь неподалеку есть неплохое кафе.

– Кафе? – кот с удивлением уставился на новоявленного «друга».

– Кафе. – Опознав в его глазах заинтересованность, поросенок просиял так, словно ему только что сделали долгожданный дорогущий подарок.

И с некоторой запинкой и куда меньшим энтузиазмом уточнил:

– Я угощаю!

Тимка выразительно посмотрел на свою испачканную одежку. В таком виде не то что в кафе не пустят – на улицу то выбираться стрёмно.

– А, не переживай! Знаю я тут один фонтан… – Смешно переваливаясь с боку на бок, свин засеменил в подворотню и приглашающе оглянулся на Тимку.

Помедлив, кот угрюмо двинулся следом.

Минут десять они петляли по улочкам старых кварталов, пока не выбрели к уже знакомому бювету. Всё это время кот сохранял мрачный, погруженный в себя вид, а поросенок суетливо семенил рядом, забегая то слева, то справа. Заглядывал ему в лицо и бормотал какую-то чушь.

А Тимка с ухмылкой вспоминал, как пару лет назад и сам вот этак приплясывал вокруг флегматичного Финьки, а серебристый лис величественно игнорируя его болтовню, неспешно высматривал в толпе их будущую жертву.

– Подержи. – Поросенок повесил свой шарф на рычаг и принялся стягивать рубашку. Под ней обнаружилась неожиданно чистая майка, а под майкой – белые же труселя с алыми сердечками и стреляющими в них пухлыми ангелочками-поросятами.

Тимка фыркнул и свин сердито хрюкнув, покосился на него.

Деловито пошоркав одежку, свин кое-как отчистил пятна и шумно встряхнул намокшие тряпки. Отжал и развесил на ветке ближайшего дерева.

Все это время кот настороженно поглядывал то на спасенного «друга», то на ухмылявшихся или вовсе не замечавших их прохожих.

– Теперь ты. – Свин повис на рычаге и Тимка, фырча и охая, подставился под ледяную струю целиком.

Разумеется, быстрее было бы стянуть одежку и прополоскать ее более основательно, да только под шортами у него ничего не было, а заголяться на улице было слишком стеснительно.

И он, ругаясь не хуже бывалого крановщика, с шипением и охами раз за разом нырял под ледяной фонтан, яростно тер пятна, отскакивал, не выдержав холода и вновь совался под струю как только собирался с духом.

С некоторым удивлением глядя на эти маневры, Патрик сочувственно кривил рот. Настолько ехидно, что не выдержавший насмешек кот коварно зажав пальцами сопло, направил ледяную струю прямо в поросячий нос.

– апфф.. пх.. фп.. хр! – Свин выпустил рычаг и отскочил, плюясь и негодующе похрюкивая.

А потом они забрались на гаражи и сохли на горячем рубероиде, подставляя бока летнему солнышку.

Поросенок поначалу пытаться его разговорить, но Тимка лишь досадливо морщился и отмалчивался. Оставшись наедине со своими мыслями, в состоянии относительного покоя, он вновь и вновь думал о Ронке. О Вейке, Финьке… О пропавших волчице и Пакетике… О ненавистном охраннике, о куда-то сныканом Ронкой пистолете и родной берложке.

Казалось, все неприятные и грустные воспоминания сговорились и атаковали его скопом. Навалились, подмяли, вцепились цепкими коготками в виски.

– Ну что – идём? – Свин покосился на него так, словно почему-то надеялся, что Тимка уже передумал и вежливо откажется.

Но жрать хотелось не на шутку и кот не отказался.

 

Официант выбранной кафешки посмотрел на них так, что у Тимки ослабли коленки и он чуть было не драпанул прочь.

– Это со мной. – Не глядя на скептично настроенного пса, поросенок вальяжным жестом изобразил в воздухе затейливый крендель. И спокойно, словно сто раз уже тут бывал, прошел вглубь.

Мрачноватый служитель общепита проводил его хмурым взглядом и уставился на Тимку. А кот робел и никак не мог заставить себя перешагнуть низенький порожек.

Порожек, отделявший его привычную босяцкую жизнь от той, что он видел ранее только ночами – сквозь ярко освещенные окна баров и ресторанов на окраине города.

Набравшись храбрости, Тимка с вызовом шагнул на кафельный пол. Официант презрительно задрал нос и брезгливо поджал губы. Но дальше этого не зашло, и кот бочком-бочком шмыгнул в зал. Замер на входе, испуганно оглядывая причудливый интерьер и немногих в это время дня посетителей.

Царившая внутри пестрота обрушилась, оглушила, вогнала в ступор. Он лихорадочно заметался взглядом по столам, стульям, богато расшитым гобеленам, ширмам и спинам посетителей, не сразу заметив, как из-за одной ширмы высунулась знакомая носопырка.

– Чего так долго? – Взгромоздившись на стул так, что короткие ножки оторвались от пола, Патрик недовольно посмотрел на кота. – Падай.

Тимка упал. По-скромному, на самый краешек стула. В любой момент ожидая, что официант спохватится и погонит их прочь, со смехом охаживая по пути грязной тряпкой.

Поросенок тем временем сгреб со стола какую-то папку и с интересом уставился внутрь. Тимка скучающим взором прошелся по окрестностям и «залип» на стоявшей неподалеку вешалке, полной нацепленных на нее пиджаков и курток. В одном из карманов отчетливо оконтуривался увесистый бумажник.

– Даже не думай! – Свин строго посмотрел на него поверх папки и Тимка, виновато потупив взгляд, сгорбился на стуле.

Подошедший официант – не тот, суровый, что встретился им в дверях, а тощий, растрепанный лис, скептично уставился на них с высоты своего роста.

«Ну, сейчас точно погонят…» – подумалось Тимке.

Но вместо этого свин презрительно и сурово скосил глаза на несвежий фартук и сомнительной чистоты полотенце.  И чопорный долговязый официант… смутился.

Стушевался, ссутулился, мгновенно утратив все превосходство, нервно сцепил пальцы рук на мятом переднике.

– Чего изволите …господа?

– «Нэфлиш»,  «дю Халбо», «Шадрэ», какой-нибудь десерт и сок. Апельсиновый, пожалуй. – Свин захлопнул папку и небрежно уронив ее на край стола, уставился на Тимку, вопросительно приподняв брови.

Происходящее, казалось, его изрядно забавляло.

– Сосиску. – Буркнул Тимка. – И хлеба.

Брови поросенка взлетели еще на дюйм, а официант как-то странно изменился в лице, икнул и замер, натужно поджав губы.

– Две сосиски. – Обнаглел Тимка.

Сидеть на краешке стула было жутко неудобно, а выспренный и напыщенный официант чем-то подспудно раздражал. И вообще у него складывалось впечатление, что все вокруг только и ждут от него какой-либо нелепости, чтобы вдоволь поржать потом над его смущением.

– Две сосиски…  «Шадрэ», десерт и сок. – Свин и впрямь хихикнул, переглянувшись с официантом, рожа которого к этому моменту выглядела как лицо водолаза-глубоководника, которому минутой раньше пережали кислородный шланг.

Тимка ссутулился еще сильнее и обиженно уставился в краешек стола. Он уже сто раз пожалел, что согласился на эту дурацкую экскурсию. И уже давно бы свалил отсюда куда подальше, если бы не дурманящие ароматы, доносившиеся из служебных помещений.

В ожидании официанта, поросенок уложил локти на стол, сплел короткие пальцы под подбородком и задумчиво уставился на кота.  Тимка почти физически ощущал, как быстро-быстро крутятся в поросячьей головенке шестеренки-ролики. Как вызревают какие-то мысли, как на его скромную персону строятся комбинации и планы.

– Что? – Он вопросительно уставился на поросенка и тот немного смутился.

Подоспевший официант тем временем выставил на белоснежную скатерть тарелку с салатом, суп и картофельное пюре с грибами. Следом появились вазочка с мороженым и большой стакан апельсинового сока.

Вытаращившись на всё это изобилие, Тимка гулко сглотнул, а свин деловито потерев потные ладошки, придвинул к себе салат и с аппетитом зачавкал овощами, поглядывая на него хитрым глазом поверх миски.

– Сосиски   …сэр. – Вернувшийся официант, по-прежнему старательно стискивая губы, торопливо переместил на Тимкину половину стола сосиски, миску супа, вазочку мороженного и здоровенный стакан сока.

При виде этого пиршества Тимка недоверчиво отстранился. Стрельнул глазами на официанта, на свина… на выставленные на столе лакомства, снова на официанта. Шумно сглотнул и осторожно потянул к себе тарелку.

Официант едва слышно хмыкнул и отошел.

Ну а Тимка, уже не стесненный присутствием посторонних, набросился на любимое лакомство. Изо всех сил стараясь не торопиться, дабы не показаться оголодавшим босяком, он как мог сдерживал аппетит. Но кучка еды перед ним всё равно истаяла в разы быстрее, чем поросёнок доел свой            салат.

Сам он явно никуда не торопился и знай себе неспешно лопал свои затейливые блюда с иностранными названиями. И снисходительно поглядывал на Тимкины муки. Впрочем, не прошло и пяти минут, как свин изменился в лице, испуганно моргнул и зачем-то полез под скатерть. Кот недоуменно вытянул шею, но мороженное перед носом интересовало его сейчас больше. Впрочем, причина поросячьего беспокойства разъяснилась сама собой – в помещение кафешки нагрянули коротко стриженные плечистые «торпеды».

Тигр и лев по-хозяйски прошлись вдоль столиков, скользнули безразличными взглядами по лицам напрягшихся посетителей и с едва заметным удивлением покосились на Тимку.

Под их тяжелым оценивающим взглядом, кот замер как загипнотизированная змеёй ящерка. Но к немалому его облегчению, бугрящиеся мышцами «братки» прибыли сюда с вполне определенной целью. Облокотившись о стойку бара, лев принял от бармена «пулю» – тугой, плотно сбитый цилиндрик из купюр, перетянутых резинкой. Опростал выставленную следом стопку виски и с ленцой побрел к выходу. Сопровождавший его тигр ещё раз покосился на Тимку и тот счел за благо сосредоточиться на мороженом.

– Нда. Запонку уронил. – Из под скатерти появился свин и как ни в чем не бывало принялся за остатки супа.

Не отрываясь от лакомств, Тимка ухмыльнулся. Плотный обед привел его в самое благодушное настроение. Объевшийся кот осоловел и размяк, вяло размышляя о том, что этот мир не безнадежен, пока в нём есть фисташковое мороженное. Апельсиновый сок тоже был безумно вкусным, но больше нескольких глотков в Тимку уже не поместилось.

– Доел? – Свин поковырял ложечкой мороженое и лукаво покосился по сторонам. – Смотри и учись!

Поросёнок извлёк из рубашки спичечный коробок, потряс возле уха, прислушался и вдруг вытряхнул из него огромного подвального таракана. Стряхнул насекомое с ладони на салат, вдавил пальцем поглубже и завопил:

– Официант! Официант!!! – Изобразив шокированную мину пополам с запредельным омерзением, отклонился от стола, театрально указывая коротким толстым пальчиком на оцепеневшее от такого обращения насекомое.

Подбежавший лис, уставился на салат, в ужасе округлил глаза, затем на его физиономии пронеслась целая гамма эмоций: подозорение, осознание и, наконец, уверенность.

Что последует дальше, Тимка дожидаться не стал – врезав официанту под коленную чашечку и со всей силы топнув по пальцам другой ноги, он рванулся к выходу. Поросенок на удивление шустро кинулся следом.

– Стоять! Уррроды! – Лис неуклюже запрыгал на одной ноге им вслед. – Держи!

На вопль официанта среагировал пёс – тот самый, что грозно-презрительно таращился на них у входа. Отбросив полотенце, он с удивительной прытью припустил за беглецами.

– Придурок… что ж ты… сразу… что денег нету… – на бегу выкрикнул кот.

– А ты на кой  …его…  фхр… пнул… – пропыхтел свин. – Пронесло бы!

– Ага! …Догнало и ещё пронесло! – Тимка поднажал, свин тоже. – Знал бы, что …бегать придется…  не…

Остатка фразы он не договорил: слопанное в кафе мороженное решительно запросилось обратно и Тимка зажал рот ладонью.

Упорный официант же сосредоточенно сопел сзади и неотвратимо настигал воришек на своих длинных ногах.

– На… фхр!  на…. Надо… фрхфхр! раз…. Разделиться! – пропыхтел поросенок и сделал попытку перестроиться поближе к приближающемуся проулку, явно намереваясь неожиданно нырнуть в сторону.

– Мысль…. – Тимка оттолкнулся от свина так, что рикошетом ушел в проулок сам, а ойкнувший свин по инерции пролетел дальше. За ним же пролетел и официант – не то попросту не успев среагировать на неожиданный Тимкин маневр, не то сочтя свина наиболее платежеспособным или сильнее виноватым.

Отбежав на всякий случай подальше, Тимка утёр пот и плюхнулся на лавочку. В боку отчаянно кололо, переполненный живот возмущенно бурлил, но оставаться на прежнем месте было слишком опасно. И он, чуть отдышавшись, со стоном заставил себя встать. Отчаянным усилием сдержал вновь запросившийся наружу обед и поплелся в противоположном от беготни направлении.

Отсиделся на лавочке автобусной остановки, побродил по набережной, повалялся на пышной траве в зарослях кустов. По мере того, как испытанные за день стрессы отступали в прошлое, а солнце клонилось к закату, вновь притащились мрачные мысли.

Окружили, тихонько постукивая крохотными коготками, уселись кружочком, красуясь и, словно бы говоря «Вот они мы, тут. Никуда не делись…»

И снова и снова перед глазами вставали утренние сценки, снова и снова он раздраженно отгонял их прочь, говорил себе резкие слова в Ронкин адрес и сердито фыркал каждый раз, как стыд и совесть пытались выказать протест.

Дура. Дура-дура-дура-дура! Ну неужели не видит, что рыжему вообще фиолетово с кем и как? А он, Тимка… Он же… Для нее… Он…

Да нет… К черту! Еще за бабами бегать… Настоящий мужик, не подкаблучник, должен иметь гордость!

Сама приползет. Да.

Поймет, кто лучше и притащится. Сама!

А он тогда ещё подумает!

Пребывая в раздумьях как всем показать и доказать, он побрёл с набережной в сторону остановки. Возвращаться к облюбованным руинам не хотелось, а дневные треволнения утомили его настолько, что переться в свою старую берложку на своих двоих уже не было сил.

И он завернул к фонтану, в который глупые туристы порой бросали монетки «на счастье». Расшугал собиравшую эти монетки мелковозрастную шпану и наскрёб себе горсточку медяков на автобус.

Погруженный в раздумья и коварные планы по впечатлению рыси, Тимка втиснулся в двери, ухватился за поручень и как сомнамбула уставился куда-то в пространство.

Автобус неспешно покатил в пригород, пассажиры не обращали на него никакого внимания. И он, под напором толпы, безучастно дрейфовал в места наименьшего сопротивления, погрузившись в свои думы и начисто отрешившись от окружающих реалий.

Неизвестно сколько бы ещё он так ехал и не проскочил бы собственную остановку, если бы не внезапно оказавшийся у самого носа бумажник. Пухлое портмоне в неглубоком и не слишком тесном кармане брюк-«бананов».

Кошелёк нахально покачивался, вызывающе нахально тыкался ему прямо в нос, буквально сам просился в руки. И запах… о, этот запах потертой китовой кожи и свежих, только что из банкомата купюр!

Подобный аромат отрезвлял не слабее пузырька с нашатырным спиртом. И Тимка при всём желании просто не мог оставить этот вызов без внимания.

Вообще, конечно же, по уму, полагалось бы украдкой оглядеться, повертеть башкой, заприметить кто куда смотрит, не повернётся ли в самый важный момент, не подымет ли шухер… И, разумеется, убедиться, что пассажир, чей карман Тимка собирался облегчить – достаточно впал в транспортный ступор, чтобы не оратить внимание на то, как его кошелек плавно покидает тесный карман.

Увы, ни на что из этого его не хватило. То ли слишком устал о дневных приключений, то ли с чего-то решил, что на сегодня его неприятности исчерпаны.

Осторожно ухватив кошелёк двумя пальчиками, Тимка привычно повёл его чуть вверх, подвинул, потянул…  От напряжения момента даже язык высунул, боясь неловким движением привлечь внимание пассажира к похищаемой собственности.

И тут это случилось.

Автобус подлетел на ухабе, пассажир вздохнул и сменил руку, которой держался за поручень.

А Тимка замер, обратился в соляной столб – рядом с карманом свесилась мощная, оранжево-чёрная полосатая ладонь, затянутая в черную кожаную перчатку.

Сглотнув, кот с ужасом повел взглядом по рубашке, остановился где-то в районе подмышки и после некоторой запинки решился посмотреть выше.

Наверное, всё ещё можно было поправить. Наверное, стоило сразу выпустить проклятый кошель и бочком-бочком, протиснувшись к дверям, спрыгнуть на ближайшей остановке. Но, пока он боролся с холодком ужаса и накатившим столбняком, автобус налетел на очередную кочку и кто-то из пассажиров толкнул его под руку. И Тимкина ладошка неловко врезалась в тигриное бедро.

Вздрогнув, полосатый удивленно уставился на место контакта сверху вниз. Медленно изучил Тимкину руку, вцепившуюся в его кошель, перевёл взгляд на испуганную кошачью рожицу…

Глаза тигра изумленно округлились, на физиономии проступила запредельная лютая радость, предвкушение скорой расправы и обещание обидчику запредельных адских мук.

– ТЫ?!!

Тимка испуганно икнул и непроизвольно выдавил судорожную улыбочку.