Краденый Мир

– Думбовски, мать твою! – Паркер сморщился, прикрывшись ладонью.

Хлынувший в кабинет свет болезненно резанул глаза, несмотря даже на тёмные очки – самые тёмные, какие только удалось найти. И Рэйно Паркер, «целый генерал», морщась так, словно сжевал лимон, сжался и зажмурился, непроизвольно отстранившись от ослепительных для него лучей.

Словно какой-то вампир из тупого кино.

С той лишь разницей, что те боялись только солнечного света, а его… его обжигает любой источник света – хоть свеча, хоть фонарик… И даже засветившийся экран мобильного телефона причиняет боль.

А ещё вампиры воспламенялись и горели, а он… чем-то это ощущение походило на чудовищный ураган, торнадо. Вихрь, несущий мириады пылинок, пронзающих его насквозь, проносящихся через мышцы и даже кости. Любое движение также причиняло дискомфорт – оглушительные шорохи, ощущения. Словно каждая ниточка, каждое волоконце одежды царапает кожу, словно собственный мех – ранее не заметный и почти не ощутимый, впивается в кожу миллионом острейших ледяных кристаллов.

А глаза… при взгляде на любой источник света в тыльные стороны глазных яблок, казалось, втыкаются два тонких раскалённых стержня.

– Сэр? – Думбовски вздрогнул и замер, оглянувшись на сжавшегося в кресле бультерьера.

– Закрой занавеску, болван!!! – рявкнул Паркер.

Вздрогнув ещё раз, пёс покорно задвинул тяжёлую портьеру.

Боль ушла, отступила вместе с лучами утреннего солнца, оставив взамен лишь мерзкое «послевкусие» пережитых ощущений и осознание собственной беспомощности.

Усилием воли удержавшись от желания скорчиться, обхватить себя руками, Паркер заставил себя остаться в кресле. Пальцы генерала мелко дрожали, по всему телу перекатывались странные, преимущественно неприятные ощущения. Накатывала то болезненная вялость и слабость, то мышцы вдруг каменели настолько, что казалось вот-вот и от их усилия начнут ломаться кости.

Он смотрел на стол и в почти полной темноте, сквозь тёмные солнцезащитные очки видел на нём каждую щербинку, пылинку и пятнышки.

Некогда казавшаяся гладкой, полированная деревянная поверхность превратилась в изрытое кратерами, расщелинами и наносами нечто, отдалённо похожее на какой-то инопланетный ландшафт.

Героическая попытка «слезть с крючка» с треском провалилась.

Пережитый ад до сих пор холодил в жилах кровь при одном лишь воспоминании о видениях, посетивших его в те пару дней, что он пытался перебиться без чудо-конфеток.

Это было унизительно. Унизительно и страшно.

Впервые в жизни он не смог, не справился… сдался.

Подвывая от боли и ужаса, приполз к возникшему на столике чемоданчику, проклиная шептунов и испытанную боль, ужасные видения и собственную слабость. Нашарил упаковку леденцов, роняя и рассыпая драгоценные конфеты трясущимися руками, кое-как сумел нашарить и отправить в рот один из проклятых леденцов, после чего скорчился, сжался в позе эмбриона, ожидая, когда же случится чудо и всё вернётся, станет как было.

Когда в мышцах забурлит сила, ловкость и скорость, когда усталость останется где-то там, далеко-далеко…

Но нет – чудовищные видения и причиняемая ими боль отступили, но не до конца, не полностью. Вернулась и сила – легко толкнувшись от пола он вскинул себя в вертикальное положение одной лишь силой рук. Словно сама сила притяжения внезапно ослабла, уменьшилась для него в два, а то и в три раза.

Вот только… что-то изменилось, что-то было не так… Впрочем, ладно. Со всеми этими остаточными эффектами можно разобраться и позже. А пока…

Решительно толкнув в стороны обе створки дверей, он собрался было триумфально явиться пред очи верной секретарши и туповатого, но тоже преданного капрала, как вдруг… Навстречу ему будто плеснули кипятком. Генерал взвыл и рефлекторно шарахнулся прочь, подальше от места, где испытал эту дикую, охватившую каждую клеточку тела боль. Забился в дальний угол, сжался в комок, пытаясь разглядеть силуэты всполошившихся помощников, но бьющий из двери свет был слишком невыносим – одно сплошное слепящее пятно. И боль, боль, боль!

Не понимая в чём дело, он выставил вперёд руку и боль усилилась, стоило пальцам попасть из полумрака под прямые лучи.

Паркер заскулил и заелозил ногами по полу, пытаясь отодвинуться, убраться из светового конуса. Но жжение, пусть и не столь болезненное как в прямых лучах, настигало его и в самом дальнем, самом тёмном углу – рассеянный свет, затопивший комнату, отражался от стен, потолка и даже пола. Раскалённый, пронзительный ветер гонял его из угла в угол, пока Сью и Думбовски, преодолевшие первичную оторопь, не принялись ловить сбрендившего начальника. Но тем самым, лишь мешали ему перебегать из одного тёмного угла в другой, где темнота казалась чуть гуще, чем в прежнем.

Сграбастав одеяло и на бегу закутавшись в него с головой, Паркер нырнул под кровать. С облегчением упав там на спину, плотнее закутался в спасительную ткань с головой и перевёл дух.

Свисавшая с кровати простыня приподнялась и в его убежище, впуская ненавистные лучи света, просунулись озабоченные морды подчинённых.

– Сэр, с вами всё в порядке? – встревоженно поинтересовался капрал.

– Нет!!! Нет, чёрт побери! Со мной не всё в порядке, кретин! – от злости и страха Паркер попытался лягнуть пса по физиономии босой пяткой, но тот держался настороже и легко увернулся.

Паркер исторг рык ярости – не столько на тупых подчинённых, сколько на вообще ситуацию в целом. Оголённую пятку обожгло солнечным ветром и он в ярости забился под кроватью, пытаясь втянуть её обратно под одеяло.

Унижение. Господи, какое унижение!

Он лежал под кроватью и визгливо требовал убрать свет. Вообще весь свет – любой, мало-мальски заметный лучик. Принести ему одежду и мотоциклетный шлем. Тёмные очки и другой мотоциклетный шлем – с тонированным, затемнённым забралом.

Он ныл и капризничал, приходя в ярость по любому поводу с изумлением отмечая, как из глаз брызжут слёзы.

Кое-как натянув на себя плотную куртку и штаны, очки и шлем он выбрался из-под кровати. Всё тело ломило и плохо слушалось, бультерьера бил колотун, распирала ярость и душил мучительный, невыносимый страх.

Пожалуй, подобной комбинации эмоций, да что там – такой силы любой из переживаемых эмоций он не испытывал ещё ни разу в жизни.

Паркер грозно повернул шлем к капралу.

Подчинённые стояли от него в нескольких шагах, опасливо глядя на наглухо упакованную фигуру как на прокажённого – даже предметы, потребованные Паркером, передавались ему на вытянутых руках, а сам подающий при этом стоял как можно дальше. И в такой позе, словно в любую секунду готов был броситься наутёк.

Плотно закутанный в одежду не по сезону, в дурацком мотоциклетном шлеме, генерал и впрямь походил на психа, от чего бесился ещё больше.

Добавляли раздражения и дурацкие опасения Сью и придурка-капрала.

Парочка столь старательно держалась на расстоянии и боялась поворачиваться к нему спиной, что это даже слегка забавляло, отчасти сглаживая трагизм ситуации и панику.

Придурок Думбовски «ненавязчиво» извлёк из-под рубашки серебряный крестик и носил его поверх, трогательно смущаясь всякий раз, как генерал неодобрительно косился на дурацкое распятие. А Сью – красавица, умница Сью… рассыпала соль вдоль порога его комнаты и с трепетным волнением наблюдала, сможет ли он перешагнуть это безобразие.

Последней каплей терпения стало обильно приправленное чесноком жаркое. Пожалуй, слишком обильно. Настолько, что кое-где явственно виднелись чесночные дольки.

В полной темноте, под пристальным взглядом напяливших тепловизоры подчинённых, Паркер угрюмо подцепил одну из них на вилку и мрачно повертел перед глазами. Поднял тяжёлый взгляд на скучковавшихся по ту сторону обширного обеденного стола «заговорщиков». Сью и Думбовски явственно затаили дыхание.

И генерал медленно, демонстративно отправил чесночную дольку в рот. Стараясь не морщиться тщательно разжевал и столь же демонстративно проглотил.

«Заговорщики» переглянулись и облегчённо выдохнули.

И тут его прорвало:

– Вооон! Кретины! Идиоты! Придурки!!! – Паркер вскочил, в ярости громыхнув по столу кулаками. Жаркое подпрыгнуло вместе с тарелкой и всей сервировкой, а подчинённые, едва не попадав со стульев, порскнули прочь.

– Кретины, – оставшись наедине с собой в беспросветно тёмной комнате, изрёк Паркер. Он проверил надёжно ли закрыта дверь, оценил плотность закреплённых снаружи «ставень» и, на всякий случай ещё раз поплотнее задёрнув занавеси, с наслаждением ослабил застёжки импровизированного костюма.

На следующий день он отважился прогуляться по окрестностям и даже нагрянул на ночь глядя на объект N3. Где имел познавательную, но не особо содержательную беседу с задержанными писаками.

Солдаты с удивлением косились на его странное «обмундирование» и даже пару раз от избытка бдительности настойчиво пытались заглянуть под шлем. Спасало лишь присутствие верной Сью и Думбовски, которые как два сателлита неотступно вились вокруг него и трагическим шёпотом сообщали не в меру ретивым служакам, что у генерала опасная и, не исключено что заразная светобоязнь.

И вот он мрачно сидит в своём кабинете, развлекаясь тем, что приказывает капралу то открыть, то закрыть шторы. И раз за разом солнечное торнадо пронзает его плоть миллионами песчинок.

Когда ощущение становится совсем невыносимым, он требует закрыть занавеску, чтобы через несколько минут повторить свои мучения вновь.

А с противоположной стороны стола на его мазохизм таращится кучка возбуждённо перешёптывающихся толстолобиков.

– НУ? – тяжело дыша, Паркер жестом отправил Думбовски подальше от занавески и уставился на учёных.

– На лицо определённая гиперчувствительность к… – начал было лис, но осёкся на полуслове, прислушиваясь к зашептавшему что-то ему на ухо сурку. Покивал и начал сначала:

– На лицо определённая гиперчувствительность к…

Профессор снова осёкся как заезженная пластинка – не то подбирая слово попроще придуманного термина, не то вообще затрудняясь выговорить это.

– К свету, – мрачно буркнул генерал, сверля лиса тяжёлым взглядом, не предвещающим ничего хорошего. – Это я и без вас понял. Как вылечить?

Сурок и лис переглянулись друг с дружкой, посмотрели на стоявшего позади хорька, но тот лишь выразительно пожал плечами. Вся троица вновь уставилась на генерала.

– Что вы ели вчера, позавчера и вообще… было ли что-нибудь экзотическое? Возможно… какой-то иной фактор? – предположил лис.

Паркер побарабанил пальцами по столу и на секунду задумался: не рассказывать же яйцеголовым всю правду о дьявольских конфетах и уж тем более …обо всём остальном?

– Нет, ничего такого. Всё было как обычно, – угрюмо нахмурясь, генерал сцепил пальцы в замок. Даже сейчас, ощущая себя как никогда беспомощным и жалким, он оставался генералом. И смотрел на вызванных толстолобиков сверху вниз, как лектор на экзамене.

Белые халаты зашушукались меж собой, сбившись в тесный кружок и порой бросая на бультерьера странные взгляды.

– Ну? – начал терять терпение пёс.

Учёные заспорили громче и быстрее, после чего вытолкнутый вперёд сурок боязливо изрёк:

– Необходимы обстоятельные всесторонние исследования.

В иное время генерал бы вспылил, требуя результатов без всякой научной волокиты и тем более унизительных процедур, ставящих его на один уровень с подопытными. Но сейчас… Сейчас он лишь устало склонил голову и, подперев лоб ладонью, буркнул:

– Валяйте.

 

 

***

 

Если бы не помехи, она точно решила бы, что раздавшийся в голове голос – всего лишь плод воображения.

– Диана? – повторил далёкий, едва слышный голос.

Волчица вскочила, лихорадочно пытаясь осмыслить происходящее и обводя безумным взором напрягшихся друзей.

Её нашли! Нашли способ как связаться!

А значит – при желании легко найдут и местоположение. А вместе с этим – и всех остальных. А если и не найдут сразу, то позже – процедив блоки внешней памяти, легко проследят и все её передвижения, а заглянув в точки где она проводила больше времени… Да чёрт побери – они ведь могут даже считать с её камер всё, что она видела, всё на что смотрела!

Бежать!

Прочь, подальше от места… чтобы если пеленгатор ещё не включили, то хоть немного оттянуть, отсрочить этот момент.

Предупредить остальных?

Но как?

Как сделать это быстро, не впадая в важные, но долгие и путанные подробности… не объясняя всего и не тратя драгоценное время?

– Если хотите остаться на свободе – бегите отсюда! В любой момент они будут здесь! – выдохнула она в их встревоженные лица и рванула прочь.

Подвернувшийся на пути Пакетик, попытался было удержать её силой, но отлетел в сторону, будто столкнувшись с локомотивом. Едва не сбив Рону, лис впечатался в стену и будто в каком-нибудь дурацком мультике медленно «стёк» на пол.

Волчица на секунду замерла – меньше всего в её намерения входило причинить кому-то вред. Просто… так получилось – погружённая в панические мысли, не сумела, не сдержала силу своего тела, почти не заметив помехи… Просто бросилась к выходу, не успев замереть до того, как он ухватил её за локоть и попробовал придержать.

Запоздало застыв на пороге, Диана оглянулась, с ужасом и стыдом глядя как на лицах присутствующих проступает страх и паника, как со стоном корчится на земляном полу пострадавший.

Непроизвольно качнувшись в его сторону, она врубила все сенсоры и сканеры, параллельно прогоняя в уме звук столкновения, раскладывая частотную гистограмму на десятки слоёв, отчаянно боясь найти в звучном шлепке отчётливый сухой треск костей.

Пронесло: в последний момент лис успел упереться в стенку ладонью и это уберегло его череп от повреждений, несовместимых с жизнью. Максимум – лёгкое сотрясение и возможно микротрещины…

На переоценку ситуации и осмысление всего у неё ушло меньше пары секунд – едва сделав шаг, волчица замерла. Обвела присутствующих полным муки взглядом.

– Бегите! Прямо сейчас! Подальше отсюда, пожалуйста!!! – невероятно, но в эти короткие неловкие слова, казалось, уместилась вся её паника и горечь, весь страх и отчаянье, мучительный стыд и терзающая душу боль.

Во всяком разе – ей так хотелось в это верить. Верить в то, что они послушают и сбегут. Неважно куда – просто подальше от этого места, от неё… Куда-нибудь в такое место, о котором она и хозяева лаборатории никогда не узнают.

От удара дверь землянки выгнулась пузырём, словно не тяжёлый стальной лист в добрую треть дюйма, а фольга не толще тетрадного листика.

Оглушительно лопнул болт игравший роль засова и одна из удерживавших его петель.

А в следующую секунду она уже неслась по густой траве скачкообразно наращивая скорость.

«Да, профессор. Я тут».

– Диана!!! – в голосе Фрейна явственно послышались нотки облегчения. Вот только – облегчения от чего? От того, что она… жива? Ну, насколько этот термин вообще применим к машине? А может быть – всё это лишь её заблуждения и на самом деле хомяк просто обрадован, что нашлось… ценное имущество?

– Я здесь, профессор. Я здесь.

– Как ты, девочка? Прости что я так долго… Эта катастрофа… У тебя всё нормально? Где ты? – обеспокоенный хомяк сыпал вопросами, в каждом из которых ей виделась то искренняя забота и беспокойство… то некое двойное дно и холодная расчётливость.

А она неслась по полю, разрываемая мучительными, никогда ранее не посещавшими её эмоциями. Набрав скорость миль тридцать в час, координируя свой маршрут по карте и раз за разом прокручивая перед глазами коротенький ролик с лицами всех, кто остался там, позади. С проступающим в их глазах ужасом.

Впервые в жизни она порадовалась, что у неё нет ни лёгких, ни сердца, ни даже нормальных голосовых связок. А речевой синтезатор, несмотря на все душевные муки и запредельные физические нагрузки, вполне способен выдать невинный спокойный тон даже на бегу.

– Всё хорошо профессор, я… в порядке.

Словно и не несётся по полю со скоростью автомобиля, словно не истекает виртуальной кровью разорванная в клочья душа.

Может, выскочить на трассу и врезаться в какой-нибудь огромный грузовик, несущийся навстречу? Хотя нет – к чему создавать проблемы водителю? Можно ведь и просто в дерево. Любое дерево, достаточно толстое, чтобы выдержать столкновение двухсот пятидесяти фунтов электронного хлама и пары фунтов живой плоти.

Шмяк – и всё.

Ускорившись до предела, так что искусственная шкура уже не могла приглушить ноющий скрип углеродных мышц, волчица влетела в лесополосу.

Рывок!

Но ноги вдруг сами корректируют траекторию, а руки пружинят и отпихивают толстенное дерево прочь.

Ещё раз, ещё попытка!

Тщетно. Тело само виляло в сторону каждый раз, как ей грозило опасное столкновение.

Наверное, она бы расплакалась от бессилия и безысходности, если бы данная функция была напрямую связана с мозгом. Увы или к счастью – как и речевой синтезатор, резервуары для «слёз» включались не рефлекторно, под влиянием боли или эмоций, а осознано – командой.

В детстве, том самом, далёком детстве о котором у неё остались лишь самые обрывочные воспоминания, Диана плакала и ей сразу становилось легче. А сейчас… Сейчас она включила подачу и сапфировые линзы на миг помутнели от влаги.

Но легче не стало.

Напротив, лишь сильнее накатило ощущение собственной чуждости, противоестественности в этом мире… А ещё – беспомощности и безысходности.

Вещь.

Просто вещь!

Дорогостоящая собственность правительства. Или кто там финансирует эти лаборатории.

Железяка, на миг возомнившая, что может обрести нормальную жизнь, просто сбежав…

– Диана, где ты? Дай мне координаты и я кого-нибудь пришлю тебя…

«Забрать», – мысленно закончила его фразу Диана.

…встретить, – профессор в её голове напрягся, подбирая слова и явно опасаясь, как бы она не взбрыкнула и не решила ещё какое-то время погулять на воле.

Сбавив скорость, волчица обессиленно рухнула на колени, по инерции пропахав землю и оставив за собой две глубокие длинные борозды.

Не то что бы в том движении была сколь-нибудь серьёзная необходимость – на самом деле искусственные мышцы никакой усталости, конечно же не ощущали. А жест этот – всего лишь наследие её былой сущности. Атавизм из той далёкой поры, когда она ещё не была машиной. Дань прошлому, с которым она никак не могла распрощаться. Глупое иррациональное движение, обусловленное исключительно душевными переживаниями, а не какими-либо физическими факторами или разумной необходимостью.

Волчица отметила на карте точку своего местоположения и рядом тотчас всплыли спутниковые координаты. Двадцать семь миль – полчаса бега… Достаточно далеко, чтобы вздумай кто обшарить местность, в которой её засекли, этот кто-то легко и быстро нашёл Тимкину землянку.

Помедлив долю секунды, она сбросила координаты профессору.

– Будь там, через двадцать минут я пришлю машину, – в голосе хомяка проскользнули отчётливые нотки облегчения.

Диана вздохнула – ещё один атавизм, бессмысленная имитация… Точнее – прагматичная маскировка, попытки придать машине сходство с миром живых…

Она неподвижно замерла посреди поля и раз за разом прокручивала запись последних минут свободы. Лица, испуганные, встревоженные… обеспокоенно смотрящие на неё глаза… Глаза, в которых проступает страх и паника. Изумлённый животный ужас.

Ещё не так давно казавшаяся слишком тесной и неуютной, землянка внезапно стала одной из самых трагичных и горьких её потерь. Пожалуй, второй по значимости – после той аварии, в которой она потеряла семью… и себя.

Внутри словно стягивалось, сжималось что-то в тугой узел, как спираль архаичной заводной машинки. Когда-то, в далёком-далёком детстве у неё была такая игрушка. Заводилась ключиком и, хотя работала не так долго, как те, что на батарейках, но почему-то запомнилась ей куда больше любых современных игрушек.

Теперь же она сама как огромная дорогая игрушка. Только вместо батареек – реактор холодного синтеза. И она даже не знает, почему – холодного и что он там синтезирует.

Где-то во внешней памяти, конечно, содержались мудрёные архивы с чертежами, схемами, распайками и тому подобными вещами, так или иначе связанные с её новым телом. Но всё это было …слишком сложно для девочки её лет. Пару раз полистав эти файлы вскользь, и поняв, что не в силах разобраться во всей этой зауми даже при наличии кучи справочников и энциклопедий, подробных схем и сносок. Оставила всё как есть, не погружаясь в научно-технические дебри.

И сейчас, именно в эту самую секунду она об том жалела. Как знать, вдруг там содержался рецепт, как отключить в себе канал связи и маячок? Как стать невидимой для всех, исчезнуть, раствориться, пропасть… Ну или хотя бы вырубить проклятый «автопилот», существование которого только что стало для неё большим сюрпризом.

Семьдесят семь и девять десятых процентов заряда – три недели жизни, может быть даже месяц, если грамотно экономить и не пользоваться миомерами на полной мощности.

Восемь минут до обещанного прибытия машин.

Волчица с ненавистью взглянула на таймер, услужливо отсчитывающий время и лихорадочно углубилась в файлы, пропуская перед глазами сотни, тысячи фрагментов с малопонятными пояснениями. Термины, термины, сокращения…

Она открыла пару окон с контекстными справками, зарылась в словари, но… информации было слишком много. Слишком много и слишком запутано, чтобы успеть хоть что-нибудь понять и усвоить, не то что – изменить. Гигабайты и гигабайты текста, изображений, таблиц, не помещающихся на экране и термины, термины, термины… Всё это лавиной мучительно ускользающего смысла обрушилось на неё подобно водопаду плотины в день, когда сбрасывают избытки запасённой воды.

С досадой смахнув окна в сторону, волчица вернулась к реальности. За пролетевшие минуты на её неподвижное тело – прямо на нос – уселась бабочка. Шевельнула усиками, деловито потопталась, осваивая новую территорию.

Стараясь не спугнуть насекомое неосторожным движением, не меняя позы и даже не дыша, Диана сфокусировала взгляд на хрупких узорчатых крылышках.

«Danaus plexippus megalippe, семейство нимфалид» – услужливо подсказал сопроцессор, дополнив информацию снимком и статьёй, повествующей где, кто и когда нашёл и классифицировал, в каких штатах этот вид обитает и прочими ненужными ей подробностями.

Поморщившись, Диана смахнула окно прочь.

В этот момент она как никогда остро завидовала глупому насекомому, вольному лететь куда вздумается, жить как хочется и…

Никогда ранее она не ощущала себя столь беспомощной, никогда ещё внутри не было так больно.

Обретя новое тело она не испытывала боли очень давно. Ни падения, ни удары во время тренировочных спаррингов – никакие испытания и тесты, которым подвергали её за последние месяцы больше не могли причинить ей боль.

Сейчас же… Сейчас боль пронизывала всё её существо. Не физическая, нет… эта боль пряталась где-то там, внутри… в мыслях, ощущениях… Жгла и грызла, тянула и покалывала, свербела и зудела, не давая покоя и не зная выхода. И не выплакать всю ту горечь искусственными слезами, не излить в яростном и тоскливом крике… Не подменить боль души болью физической.

Плен в собственном теле.

Автопилот. Подумать только!

Конечно, вложив в неё столько труда и сил… не могли же они не подстраховаться… А ну как ценный прототип сбрендит и шагнёт из окна или ещё какую глупость отколет? И прости-прощай годы труда и сотни опережающих время изобретений.

Налетевший ветер унёс plexippus megalippe прочь, а со стороны шоссе показалась кавалькада военных джипов.

Окружив её полумесяцем, машины замерли, выпустив с десяток солдат.

Настороженно оглядывая окрестности и косясь на «объект», вояки отрапортовали что-то в тяжёлую армейскую рацию.

Знают или нет?

Похоже – нет. Со стороны учёных было бы крайне глупо трепаться каждому солдафону о том, что им удалось создать первого киборга.

От группы встречающих отделился коренастый, покрытый шрамами волк. Подошёл, окинул внимательным взглядом – без опаски, скорее даже почти дружелюбно. Ничуть не смущаясь её хмурого вида и угрюмого взгляда, улыбнулся и протянул ладонь.

Как взрослый – ребёнку.

Она могла бы убить его десятками разных способов: свернуть шею, пробить пальцем глазницу, висок, достать до мозга… смять трахею, расплющить одним ударом грудную клетку или впрыснуть парализующий состав, упрятанный в форсунку в одном из пальцев… Десятки способов «нейтрализации».

Да и сами углеродные миомеры под искусственной шкурой развивали усилие раз этак в семьдесят превосходящее любые мышцы из мяса, а скоростью срабатывания – превосходили лучшие показатели в десятки раз. А если ещё применить и что-нибудь из обширного арсенала, до поры до времени упрятанного в гексотитановых предплечьях, она и вовсе могла бы легко выкосить тут всех прежде чем они успели хотя бы испугаться.

Кровожадный след-прогноз уже набросал картину боя в десятке вариантов, самый пессимистичный из которых длился не более трёх и пяти десятых секунды.

Ужаснувшись подобных мыслей, она поспешно стёрла план-схему и покорно подала ладонь солдату. А забравшись в джип – стёрла и ролик, который за минувшие сорок три минуты посмотрела раз восемьдесят.

Вещь.

Просто совершенная вещь, инструмент, по недоразумению создателей наделённый душой и разумом, которым порой так трудно смириться с идеей принадлежать кому-то. Принадлежать всецело и полностью, как личная, мать её, собственность!

Взревели моторы и, покачиваясь на ухабах, джипы покатили к трассе.

Окружённая со всех сторон солдатами, стараясь ни о чём не думать, Диана смотрела то на затылок сидевшего на переднем сиденье волка, то на окно, за которым по шоссе катили машины.

Гражданские спешили куда-то по своим, одним им известным делам.

И никому в этом мире не было дела до неё – одинокой маленькой девочки, запертой в своём высокотехнологичном теле. Никому, кроме учёных, нетерпеливо поджидавших любимую игрушку в очередном подземном логове, да сидевшего слева солдата, что с интересом и без капли стеснения разглядывал вырез её майки и обтянутую шортами промежность.

 

 

***

 

Потрясённая происшествием, компания ошарашено застыла. Врезавшийся в стенку, оглушённый Пакетик сполз на пол и пару секунд приходил в себя: тряс головой и пытался подняться. Пошатываясь как пьяный, побрёл прочь, на ходу обретая уверенность и быстроту движений.

Следом за ним бросилась Рона, но уже через минуту вернулась:

– …убежал, – пояснила она потерянным тоном и без сил опустилась на ступеньку.

– Это вот щас что было? – озвучил общий вопрос Рик.

– А куда бежать нам? – встревоженные бельчата облепили рысь, заглядывая в лицо.

Даже обиженный на всех Тимка, пропустивший основной спектакль, нехотя выбрался из-под трубы и уставился на ошарашенную компанию.

– А где …эти? – кот шумно втянул сопли, но на это уже никто не обратил внимания. – Куда бежать? И зачем?

Спохватившись, Рона подскочила со ступеней:

– Уходим, срочно.

– Да куда, куда уходим? – Рик с негодованием пнул пирамиду ещё полных консервных банок. Размокшая коробка давно была выброшена, а немногие целлофановые пакеты перевёл на свои маски второй лис. – А это мы чё, в зубах потащим? И вообще… если каждого психа слушать…

– Там разберёмся. А сейчас валим, – Рона требовательно потянула бельчат наружу.

– Да постой ты! Куда валим? – наполовину сонный кот, пропустивший «визуальную часть» шоу, не понимал всей странности и серьёзности ситуации, пока с изумлением не воззрился на изуродованную дверь:

– А… Афигеть, вы чё тут…

– Просто валим. Собирайтесь! – рысь вытолкнула бельчат наружу, сгребла пущенные на тряпки тюремные шмотки, фонарь, служивший им люстрой, перочинный нож с тремя лезвиями, заменявший Тимке столовые приборы и пару пластиковых бутылок с водой.

– А тебе – отдельное приглашение? – Рона остановилась перед мышем, безучастно созерцавшим их лихорадочные сборы.

– Да пусть остаётся, сдался он вам… – преодолев лень и растерянность, Рик деловито сгрёб шесть банок и, едва не роняя их на ноги окружающих, потащился к выходу, игнорируя сердитый взгляд рыси и растерянный – Тимкин.

С улицы в землянку сунулись обеспокоенные бельчата.

Кое-как увязав небогатый скарб в узел и вытолкнув кота за дверь, рысь вновь обернулась к мышу:

– Ну? Ты с нами?

По-прежнему безучастный к происходящему, коротышка молча поднялся.

Выбравшись на улицу, разношёрстная компания под предводительством Роны двинулась в сторону города.

– Вот это ж надо… просто так всё взять и бросить! И почему? Только потому, что у одной психованной шило в жопе сработало? – бухтел Рик.

– Ты предпочёл бы остаться и проверить что будет? – мрачно поинтересовалась рысь.

– Диана не психованная! – держась от лиса на благоразумном расстоянии, поддакнули бельчата. – Ни разу не психованная!

Тимка, не в силах собрать мысли в кучу, мрачно молчал.

– Да конечно не психованная. Ни с того ни с сего орать, кидаться на окружающих и вышибать двери – это совершенно нормально, да, – Рик желчно ухмыльнулся и покосился на бредущего позади мыша. – Небось тоже плохой сон увидела, а?

– Подумайте лучше о том, как нас найдут …остальные, – мрачно буркнул Тимка. Под остальными в основном подразумевались сбежавшие волчица и лис, но где-то в дальних-предальних уголках души Тимка втихомолку мечтал о том, что вот в один прекрасный день распахнётся дверь и в землянку вернётся Вейка. Взбалмошная, вредная… ехидная… улыбнётся и сделает вид, что всё нормально, что никаких размолвок и не было. Что никуда и не уходила всерьёз.

Поспешное же бегство из обжитой теплотрассы само по себе вгоняло в депрессию, а уж мысли о том, что некоторые из них обречены потеряться и никогда не найтись…

– Там видно будет, – как можно увереннее сказала Рона. – Разберёмся. Лучше подумай, где бы нам на ночёвку устроиться. Хоть на время.

Тимка подумал.

В принципе-то найти постой на Помойке не проблема. Проблема найти бесплатный.

Эхе-хех… А ведь ещё день назад он всерьёз мечтал о целой квартире. Большой, светлой… с ванной и душем, с плитой и быть может даже с телевизором!

Эх, чёрт его дёрнул сунуться в дорогой супермаркет… вот не выпендривался бы, а закупился в каком-нибудь захолустном магазинчике – глядишь, сидели бы уже в тепле и комфорте. А так…

Вспомнив ненавистного охранника, Тимка невольно потрогал кончиком языка то место, где некогда был зуб. Накатила злость. Почему всё так? Почему именно с ним? Ведь никому особо не мешали – всё что им хотелось, чтобы все отстали и оставили их в покое…

Да где там, раскатал губу!

Внезапно осознав, что на физиономии его застыла довольно-таки злобная гримаса, а взгляд почему-то направлен на одного из Джейка, Тимка смутился. Бельчата изумлённо подняв брови, настороженно оглядывались на него и пугливо жались поближе к Роне. Тимка виновато улыбнулся близняшкам, пытаясь сгладить возникшую неловкость, но, кажется, лишь ещё больше напугал и смутил мальчишек своими перепадами настроения.

– Так куда идём-то? – тащивший запасы консервов, Рик уже изрядно притомился. Не то чтобы увесистые банки так уж сильно оттягивали руки, скорее их было просто неудобно держать. И лис то обнимал их, прижимая к груди в один длинный ряд, то пытался сделать из них подобие столбика в несколько банок толщиной. И тот и другой способ быстро заканчивался тем, что банки начинали расползаться и рыжий, сердито шипя под нос какие-то ругательства, раз за разом перекладывал их поудобнее.

– Сначала в порт. А там подумаем, – отозвался Тимка. – Есть там пара местечек…

На самом деле местечко было одно – та самая лёжка на шикарном чердаке четырёхэтажки, на которой он зимовал на пару с Финькой. И где по наводке зловредной бабки его чуть не накрыла полицейская облава.

Вспомнив о былых беззаботных деньках, Тимка окончательно скис.

Куда-то идти и что-то делать совершенно не хотелось.

Забиться бы сейчас в тёмный угол и тупо ни о чём не думать. Хотя бы день или два. Но кто ж тогда позаботится обо всех оставшихся? Особенно сейчас, когда значительная часть компании канула неведомо куда, оставив их с Роной управляться с малышнёй. Балбес Рик, который хоть и был рослым и вполне себе мускулистым – уверенности не внушал.

И ладно бы только это…

Задумавшийся Тимка, чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, незаметно для себя вновь «залип» на разглядывание Ронкиной задницы.

Туго обтянутые шортами, мясистые полушария гипнотически покачивались в паре шагов от его носа. И от этого зрелища становилось легче переставлять ноги, а ноша – шахтёрский фонарик и ножик, да пара пластиковых бутылок с питьевой водой – почти не тянула рук.

– Любуешься? Эхехех… такой попец дуре достался, а она в недотрогу играет, а?.. – у самого кошачьего уха вздохнул Рик.

Тимка вздрогнул и сердито зыркнул на лиса. Не то чтобы сам святой, чего греха таить – сто раз уж представлял себе, как Ронка бы выглядела без одёжки… И даже кое-что… покруче. Но… подобное высказывание от рыжего вызывало в нём какое-то мучительное внутреннее неприятие, возмущение.

Да кто он такой, что бы так… вот так… о НЕЙ?!

Тимка с негодованием посмотрел на лиса, но тот – то ли в упор не замечая его реакции, то ли намеренно дразнясь, лишь одобрительно причмокнул губами, подмигнул ему с наглым видом и продолжил себе разглядывание, карикатурно передразнивая Ронкину походку.

Тимке нестерпимо захотелось пнуть нелепо вихляющийся лисий зад. Сильно, со всей дури. И пусть потом не миновать драки, а точнее избиение его тушки заметно более крепким и рослым лисом… пусть сейчас не время и не место, но…

Ну нельзя же так – вот так!

Разглядывать Ронкин зад на пару с …этим… казалось каким-то кощунством. И Тимка окончательно отстал в хвост их маленького каравана, откуда до самого порта сверлил злобным взглядом лисью спину.

Порт встретил их привычной атмосферой суеты и деловитости. Снующие туда-сюда грузовики, ворочающие огромные контейнеры козловые краны… Всё это большое, пёстрое, некогда цепляющее глаз не хуже каруселей, но теперь уже не восхищающее и не вызывающее и тени прежнего восторга.

События последних дней, облава, их чудесный побег и вынужденная эвакуация из обжитого убежища… Всё это как-то разом навалилось, прижало, окутало мглистым знобким облаком отчуждения и безысходности.

И поредевшая компания брела по краешку бетонного плаца, настороженно поглядывая по сторонам – не кинется ли кто-нибудь вдруг… Не побежит ли к ним, с намерением поймать, схватить… удержать.

– Башками не вертим, – одёрнул Тимка занервничавших спутников. – Нефиг так шухериться, только больше внимания привлечёте…

Ощутив себя в привычной стихии, он незаметно для себя плавно выдвинулся на место предводителя отряда.

– Спокойно идём, никому мы тут нафиг не упёрлись, – инструктировал он, бдительно следя, чтобы никто из них не привлекал ненужного внимания подозрительным поведением.

Миновав границы порта, беглецы углубились в трущобы.

Пропетляв ещё несколько кварталов, Тимка безошибочно узнал знакомую четырёхэтажку. И даже ту самую, ненавистную бабку, рассевшуюся на лавочке у подъезда и цепким взором ощупывавшую всех, кто рисковал пройти мимо.

Кот понурился и вздохнул. Похоже, чтобы попасть внутрь, придётся ждать ночи. А чтобы выбираться наружу – раннего-раннего утра.

– О! – переминавшийся позади него, Рик указал куда-то в сторону.

Обернувшись, Тимка с сомнением уставился на полуразвалившийся, давно заброшенный барак, крыша которого виднелась в просвете меж домов соседнего двора. Здание явно не выглядело живым – этакая мрачная, угрюмая клякса посреди зелени и пестроты жилых дворов.

По каким соображениям этот реликт далёкого прошлого ещё не снесли, не разобрали по кирпичику и не вывезли куда-нибудь на окраину Помойки?

Обшарпанное, покосившееся двухэтажное строение, таращилось на мир ослепшими глазницами пустых оконных проёмов и производило довольно гнетущее впечатление.

Окружённый дремучими кустами за ветхим заборчиком, дом выглядел настолько мрачным и жутковатым, что в прежние времена Тимка и близко не решился к нему подходить. Не то, чтоб соваться внутрь. Чёрт его знает, кто там затаился – приведения или покойники, наркоманы или какой-нибудь маньяк-одиночка.

Несмотря на молодые годы Тимка отлично знал, какая публика порой ныкается в подобных руинах и стремления разведать обстановку не испытывал. Ни тогда, в глубоком детстве, ни даже сейчас, когда считал себя вполне взрослым.

Вот только тогда у него был чердак, а сейчас… сейчас за плечами толпятся те, кто настолько не приспособлен к вольной жизни, что…

А, да что там!

Сколько лет уж прошло, с тех пор, как он свято верил, что в каждом подвале живёт какая-нибудь нечисть – призрак или, на худой конец, обыкновенный оживший покойник…

Теперь он подрос, научился пить пиво не морщась и курить не кашляя, но преодолеть детские страхи всё как-то не было повода. Да и, откровенно говоря – нужды как-то особо не возникало.

И тем не менее, ввиду недоступности чердака, обнаруженные Риком развалины вполне могли сгодиться – пересидеть день-два, а там уж и что поприличнее приглядеть… Но перед тем как всей ватагой соваться в этот мрачный заповедник детских кошмаров, стоило провести хоть какую-нибудь разведку.

А кто из них самый смелый и подготовленный для таких операций?

Повздыхав у забора и поглядев на жаркое летнее небо так, словно прощался с ним навсегда, Тимка выдохнул и протиснулся сквозь прутья забора.

– Ждите здесь, – распорядился он с той стороны ржавых металлических прутьев и, стянув сандалии, беззвучно исчез в кустах.

Атмосфера разрухи и запустения действовала угнетающе – аж шерсть дыбом и противный озноб до слабости в коленках. Углубляться в заброшенный дом совсем не хотелось. Мелькнула даже постыдная мысль просто постоять в просвете меж кустов и стен, да и вернуться. Соврать, что дескать домишко и так …тесно населён и им тут не рады? Не полезут же проверять?

Но если не считать долетающих из соседних дворов звуков – на этом пятачке запустения всё было на удивление тихо.

Повздыхав и помявшись, он осторожно двинулся к единственному подъезду.

Сырой, затхлый воздух, отчётливый душок застарелых испражнений… покачивающиеся в пустых замусоренных комнатах тени – кусты снаружи барака словно бы отделяли руины от окружающей жизни живым зелёным забором.

И с каждым шагом он всё глубже погружался в это сумеречное царство, пугливо оглядываясь и настороженно поводя ушами, в любой момент готовый задать стрекача.

В подобных местах и впрямь частенько обретались разного рода отбросы общества – обдолбаные торчки, стайки беспризорников, а то и рыбка покрупнее. Нередко селились в подобных местах и крысы, по каким-либо одним им ведомым причинам не ужившиеся в своих гетто и, рискуя получить клеймо, а то и без долгих разбирательств угодить на рудники, выбиравшиеся в город.

Вся эта братия была куда реальней и опасней любых ужасов типа призраков, оживших покойников и прочей фигни, порождённой растревоженной детской фантазией.

В покойников Тимка не верил.

Ну как… не настолько, конечно, чтобы запросто соваться в зияющий темнотой зев подвального лаза, но вполне достаточно, чтобы опасаться живых куда сильнее, чем россказней о «чёрной-чёрной руке», упырях, ведьмах и прочей нечисти, передаваемых из уст в уста любителями страшных историй на сон грядущий.

Стараясь не терять из вида тёмный провал подвального лаза, зловеще притаившийся под лестницей, он на цыпочках заглянул сначала в левый, затем в правый проход коридора. В руке котёнок сжимал подобранную насквозь проржавевшую жестянку. С острым, угрожающе зазубренным краем.

Не бог весть что, если на тебя набросится призрак или упырь, но хоть какая-то иллюзия защиты в случае, если агрессор окажется вполне себе живым – из костей и плоти.

И Тимка крался по мрачным, захламлённым коридорам, подолгу замирая через каждые несколько шажков и внутренне холодея от каждого скрипа и шороха, раздававшегося в этих покинутых всеми закоулках.

Всё, что можно было сломать или разбить – было сломано или разбито. Всё, что можно было испачкать или порвать – порвано и испачкано. На стенах то и дело встречались причудливые узоры и надписи, а на полу – поскрипывал и шуршал слежавшийся в пласт мусор – щепки, земля, какие-то бумажные обрывки и прошлогодние листья.

В одной из комнат нашлось потрёпанное продавленное кресло и металлическая бочка с золой, когда-то служившая обитателю этого места не то люстрой, не то камином. А может и тем и другим сразу.

В другой комнате обнаружился покрытый ссохшейся блевотиной отсыревший матрас, окровавленные ватки и горка использованных шприцев.

Завершив обход первого этажа, Тимка с отчаянно колотящимся сердцем вернулся к лестнице.

Зловещего вида подвальный люк чёрной пастью темнел в пяти шагах от ступеней. И тьма за ним была такая, что богатое Тимкино воображение тут же разглядело по ту сторону целую толпу затаившихся монстров. Затаившихся и терпеливо поджидающих, когда глупый мальчишка неосторожно приблизится на расстояние верного броска.

Не сводя глаз с подвального люка, он облизнул пересохшие губы и сглотнул. Шажок, ещё шажок… Он осторожно ступил носочком на самый краешек истёртой каменной лестницы. Сердце, казалось, готово выпрыгнуть из груди, а ноги сами собой норовят развернуться и унести владельца прочь – подальше от этого зловещего места, подозрительного провала и притаившегося во тьме ужаса.

И в иное время он с радостью бы свалил отсюда от греха подальше, в конце концов – бережёного бог бережёт, к чему напрасный риск тут, когда вокруг полно удобных и вполне уютных мест для ночлега?

Но сейчас… там, снаружи, поджидали друзья. Которым, в отличие от него – в новинку ночевать на парковых скамейках, автобусных остановках, чердаках и в картонных коробках.

Собрав всю свою решимость, он осторожно ступил ещё на одну ступеньку. Лестница скрипнула перилами, и он едва не рванулся прочь. Но из пугающего провала никто не выскочил, да и на втором этаже царила полная тишина.

– Ну что ты тут? – внезапно раздавшийся позади Ронкин шёпот заставил его обмереть от страха, а потом взвиться на месте.

– Да чтоб тебя… нельзя же так пугать! – яростно зашипел Тимка, обернувшись к ней.

– Прости, – прошептала рысь и виновато поникла, всем своим видом изобразив глубочайшее раскаяние. В этом царстве теней даже её непроницаемо уверенный вид дал трещину. Войдя сюда решительным шагом с твёрдым намерением поторопить замешкавшегося разведчика, она и сама не заметила, как стала нервно поглядывать по сторонам и невольно перешла на крадущуюся, бесшумную походку.

Замерев на лестнице, Тимка смотрел на неё – такую испуганную, настороженную и …виновато поглядывающую на него снизу вверх…

Сейчас, на какой-то миг она внезапно разом утратила всю свою… взрослость. И на мгновение стала просто испуганной девочкой – с виновато поджатыми ушками и огромными пугливо-настороженными глазами. Девочкой, которую безумно хотелось обнять, прижать, стиснуть, защитить от этого злобного мира, от всех невзгод и печалей…

Играя в гляделки, они замерли у подножия лестницы. И на мгновение весь мир перестал существовать, отдалился, раздался в стороны, а разделявшее их пространство, казалось, наоборот – внезапно само собой сократилось и сжалось оставив меж ними расстояние лишь в несколько дюймов. Несколько томительно близких и всё же бесконечно далёких дюймов.

Может – сейчас? В кино в подобных моментах герои всегда этак… сдвигаются навстречу, вроде как не решаясь или обозначая намерение… Словно бы спрашивая тем самым этакое молчаливое дозволение. А затем их губы сливаются в долгом, сладостном поцелуе.

Тимка уже мысленно представил себе вкус её губ, почти вспомнил то мимолётное, едва ощутимое касание – тогда, сегодняшним утром, когда они сидели в мокрой траве, удерживая в ладонях лица друг друга.

Он гулко сглотнул и неловко подался навстречу, но… Не то это движение, не то звук проглоченной слюны – бац и волшебный миг исчез, разлетелся, развеялся, словно и не было ни этих бездонных взглядов, ни её дыхания у него на лице.

– Пойдём? – Рона смутилась и вдруг разом преобразилась в себя прежнюю – взрослую, неприступную и слишком «мамочку», чтобы он мог позволить себе какие-нибудь глупости и вольности.

Вздохнув, Тимка покосился на подвальный люк и двинулся вверх. Вместе пробираться по замусоренным коридорам было почти не страшно. А может – сработало желание тоже выглядеть взрослым и уверенным? С отчаянной бравадой он выбрался на второй этаж и по-хозяйски осмотрелся.

Здесь было несколько почище, если подобное выражение вообще применимо к подобным развалинам. Покрывавший пол мусор был не сплошным – местами из-под него проглядывал рваный, потёртый линолеум, в дырах которого виднелись рассохшиеся, скрипучие половицы. Кое-где сохранились даже двери: перекошенные, висящие на одной петле, но – какие-никакие, а – двери!

– Ну… вроде никого, – с трудом скрывая немалое облегчение, резюмировал он. – Зовём остальных?

– Ага, – вооружённая увесистой банкой консервов, рысь оставила импровизированный снаряд на подоконнике и направилась с ним вниз.

 

 

***

 

Накатившая паника вгоняла в дрожь. Едва сдерживая истерику, трясущимися руками, кошка обшарила развешанную в комнате одёжку толстяка. Прихватила из карманов бумажную и железную мелочь, сунулась в сервант. Заглянула в один чайник, в другой… Пусто. Приподняла стопку тарелок… потянулась к супнице. Наконец-то! Под тяжёлой фарфоровой посудиной обнаружилась тощенькая пачка пятисоток. Четыре тысячи… Бережливая мать всегда держала тут заначку на чёрный день.

Когда-то в детстве Вейка частенько находила эти заначки и тайком игралась с купюрами, дополняя ими свои игрушечные деньги из разноцветных бумажных фантиков. Один раз её даже застукали за этим занятием и порядком наказали, несмотря на то, что она и в мыслях не допускала идей потратить хоть одну, самую завалящую бумажку из этого наивного тайника.

Впрочем, тогда она и близко не знала цену и волшебную силу этих приятно пахнущих зелёненьких бумажек.

Тогда, в сопливом далёком детстве купюра в сто баксов ассоциировалась у неё разве что с огромным ящиком мороженного. Сейчас… сейчас при виде этой бумажки она вспоминала уродливого мерзкого дальнобойщика. Которого не свалила доза клофелина и вместо побега с его туго набитым бумажником, ей пришлось полночи отрабатывать несчастные сто баксов самым отвратительным способом.

Зло прищурившись, Вейка повертела стопку, разглядывая, как переливаются и пружинят плотные, ни разу не мятые бумажки.

Запах денег.

Когда-то он нравился ей просто так, сам по себе. Сейчас… сейчас этот запах сулил ВОЗМОЖНОСТИ. Красивую жизнь, вкусную пищу… И возможность не думать ещё об одном дне. Но и все мерзости и гадости, на которые готовы те, кто тоже познал силу и цену денег.

Вздохнув, она сунула купюры обратно. Подумав, извлекла одну из пятисоток, аккуратно уложила в карман рубашки. Постояла, обводя прощальным взглядом окончательно ставшее для неё чужим жилище… И мысленно окончательно прощаясь с тем немногим, что вызывало ещё хоть какие-нибудь эмоции. Поглядела через частокол деревянных прутьев на сопящий свёрток. Вздохнула и решительно вскинув на плечо тяжёлую сумку, вышла за дверь.

Постояла, вслушиваясь в тишину подъезда – не идёт ли кто, не подвернётся ли некстати кто-нибудь из соседей.

Теперь, утренние дурацкие метания и боязнь встречаться с соседями уже не казались столь глупыми и нелепыми. К лучшему! Определённо к лучшему! Хотя… что если копы не поверят словам матери о возвращении блудной дочери? Или та намеренно возьмёт вину на себя и промолчит о Вейке… И тогда… Тогда…

Кошка сбилась с шага и оглянулась на дом, где остался труп Джерри. Нелепая, тупая смерть. Подохнуть со спущенными штанами от удара башкой о кухонный шкафчик! Брр…

А копы… ну есть же экспертиза в конце концов? Установят время смерти и всё такое прочее, выяснят, что мать в это время была на работе… А свидетелей там куча… В общем – разберутся как-нибудь. А вот она… Угоди она в переплёт, на жизни можно смело ставить крест. Да и долго ли ей бегать на воле?

Объявят в розыск, покажут фотку по телеку… и всё – пиши пропало. Хотя… некоторые вон и полжизни бегают. И ничего. А некоторые – и вовсе не попадаются. Забиться в какой-нибудь заштатный городишко, затеряться в глуши и пусть себе ищут. А?

Но сначала… сначала нужно свалить из этого. Уехать куда глаза глядят, а там уж и думы думать… На полтыщи баксов можно хоть всю страну проехать, ну а потом… Потом будет видно.

Вот только… деньги то у неё есть, а документов… Документов всё равно нет. И купить билет обычным способом – нечего и думать. А если бы она сдуру его и купила – то более явного следа о том где была и куда отправилась и нарочно не придумать!

Стараясь не попадаться на глаза прохожим, кошка обошла вокзал и нырнула в кусты. Где-то здесь в заборе был отогнутый прут, хорошо известный всей местной детворе. Протиснувшись меж колючих веток и просочившись сквозь забор, она бдительно осмотрелась и вышла на перрон, минуя полупустой вокзал, возможно трущегося на нём сторожа и обожающую сплетни билетёршу.

– До Нью-Фолка не подбросите? – подтянув подпирающий грудь узел рубашки и состроив максимально невинную рожицу, поинтересовалась она у проводника ближайшего вагона. Невысокий пожилой енот настороженно зыркнул на попрошайку и брезгливо замахал на неё руками – кыш мол отседова, ходют тут всякие…

– До Нью-Фолка не… – Вейка ткнулась в следующий вагон, но по неприступному выражению на морде толстой бобрихи стало ясно что и тут её ждёт неудача.

Начав нервничать, кошка прошлась вдоль поезда, но ни один из проводников на её прелести не повёлся. А меж тем близился вечер… и, чего доброго, вернувшись с работы мать уже нашла труп сожителя, да по простоте душевной названивает сейчас в полицию.

– До Нью… – кошка даже вытащила из кармана пятисотку – ну не хотите за красивые глаза …и всё прочее… ну хоть за деньги-то можно?

– До Нью-Фолка… а? – внутренне кипя от раздражения, она скорчила умильную рожицу очередному проводнику. Но и молодой лайка, уже закрывавший вагон лишь с вялым интересом скользнул взглядом по её прелестям.

Поезд тронулся и в отчаянной надежде успеть, она побежала вслед, придерживая на плече тяжёлую, туго набитую сумку.

Отчаянно размахивая купюрой, кошка гналась за последним вагоном, сквозь заднюю дверь которого за её забегом с интересом наблюдал пёсик. Наблюдал, но не выказывал ни малейших намерений открыть дверь и впустить запыхавшуюся кошку к себе.

Пробежав по инерции ещё десяток шагов, Вейка сдалась и зло сбросив ношу на землю, остановилась на самом краешке перрона. Белоснежный пушистый пёс в окне удаляющегося поезда улыбнулся и показал ей большой палец. Вейка показала ему средний, на том и расстались.

Кипя от возмущения, вспотевшая и измученная долгим забегом, она со стоном подхватила сумку.

Что ж – если уехать не получилось, можно хотя бы отвалить на соседнюю станцию, а там уж как-нибудь, что-нибудь. А то ещё, чего доброго, придётся ещё от местных копов бегать… А беготня – не самый сильный из её талантов.

Пытаясь освежиться, кошка привычным движением потрясла ворот рубашки и огляделась – не бежит ли уже к ней какой-нибудь особенно ретивый коп.

Оглянулась – и обомлела. На втором пути, до недавних пор скрытом позади преследуемого ей поезда красовался ещё один. И этот поезд никуда не ехал – двери вагонов были закрыты, никаких пассажиров вокруг не толпилось, а причиной остановки состава была всего лишь банальная замена локомотива и заправка питьевой водой пассажирских вагонов.

И с первого вагона, которому, после отстыковки «паровоза» предстояло стать последним, на неё смущённо таращился вполне себе милый беспородный пёсик со смешным забавным пятнышком вокруг правого глаза и разноцветными ушками. Таращился вполне по-доброму, с едва заметной улыбкой и совсем детским любопытством. Так, должно быть, смотрел бы любой мальчишка с их захолустного городка, которому понравилась стройная длинноногая девчонка. Смотреть, не раздевая её взглядом, не представляя пошлых сцен… просто смотреть.

Вейка неуверенно улыбнулась и улыбка паренька тоже стала чуть шире.

Незаметно спрятав пятисотенную купюру в кармашек и, подхватив сумку, она решительно двинулась к его вагону.

Паренёк за стеклом явно растерялся. Даже покосился по сторонам, словно надеясь увидеть за пределами дверного окна кого-то, на кого Вейкин интерес мог пасть с куда большей вероятностью, чем на его скромную персону.

Остановившись в паре шагов от двери, кошка умильно поморгала, кокетливо склонила голову и вопросительно подняла бровь:

– Так и будем разговаривать? – не то чтобы она всерьёз думала, что паренёк расслышит её негромкий вопрос через толстое трёхслойное стекло… Скорее – надеялась, что увидев шевеление губ, тот сообразит наконец открыть.

И паренёк сообразил.

Взволнованно дёрнув замок, он с усилием приоткрыл тяжеленную дверь.

– Привет, – Вейка немедленно взяла инициативу в свои руки.

– Эээ… Привет, – смущённый пёсик с интересом разглядывал гостью с высоты своего вагона.

– Мне бы до Нью-Фолка… не подбросишь? – кошка состроила проводнику ещё одну невинную гримаску. – Я опоздала на поезд, а на второй билет у меня не хватит…

– Но… – пёсик обеспокоенно забегал глазами. – Нам же нельзя… вот так…

– Ну пожаааалуйста! – Вейка старательно улыбалась и канючила тем самым «наиболее девчачьим» голосом, от которого безотказно балдели и молодые дуралеи и престарелые ловеласы. – Мне очень надо. Очень-очень!

Пёсик заёрзал, явно обдумывая возможные перспективы и бонусы со стороны такой попутчицы и сравнивая их с возможными же последствиями, если нелегалку обнаружат в его купе.

– Извини. Ну нельзя… не могу я… Правила…

– В жопу правила! – Вейка до предела расширила глаза и приподняла грудь, чтобы была позаметнее. Хотя с высоты окна всё содержимое её «декольте» и без того прекрасно просматривалось. Просто глупенький проводник старательно отводил взгляд и слишком стеснялся, чтобы не торопясь оценить все её прелести.

Пёсик так мило смущался и сбивался с речи, что если бы не опасение, что поезд вот-вот тронется, она, пожалуй, была бы совсем не против потянуть удовольствие и подыграть ему в этой странной игре.

– Ну пожалуйста… я просто тихо посижу у тебя под полкой и никто никогда не узнает, а? Пожаааалуйста… – жалобно канючила кошка, с затаённой радостью отмечая, как упёртый праведник даёт наконец слабину. Как нет-нет да и скатывается взглядом за расстёгнутую на груди рубаху, как поглядывает на подтянутый мускулистый животик. Как сглатывает внезапно пересохшим горлом.

Вагон дёрнулся – с той стороны к составу пристыковался новый локомотив.

Испуганно вздрогнув, кошка едва не запорола «милую улыбку номер восемь», но в последний момент сумела удержать на лице прежнее умильно-просительное выражение.

«Да господи ж ты боже мой! Просто открой наконец чёртову дверь, проклятый размазня!»

Удерживать улыбку становилось всё сложнее. Ощущая, как уже немеет лицо и уголки губ сами собой норовят сложиться в натужную, мучительную маску, ничем уже не напоминающую настоящую мягкую и нежную улыбку, кошка едва не сдалась и не послала паренька в такие дали, в которые его вряд ли кто-нибудь посылал.

Но на её счастье пёсик всё же решился и всей это смены выражений не видел – рванул на себя дверь, откинул ступеньку и протянул ей руку.

Вейка торжествующе улыбнулась. Как ни крути, а у неё получилось! Может этак и в морской круиз напроситься? Пять минут строишь глазки какому-нибудь матросику и вуаля! Ты на лайнере, а вокруг – лишь безбрежный океан и чайки. Она даже на миг прикрыла глаза, в деталях представляя себе мускулистого, подтянутого матросика. Барса или тигра… или даже льва…

Тронувшийся поезд грубо оборвал мечту, и кошка поспешно вбросила сумку в тамбур, после чего позволила втащить внутрь и себя.

– Привет, – тяжело дыша они смущённо застыли в тесном тамбуре.

На том расстоянии, когда в голову волей-неволей лезут разные недетские мысли.

– Привет… – смущённо отозвался пёсик и сглотнул ещё раз. Доброжелательное выражение на его лице вдруг задёргалось, пошло рябью. Словно он не то сдерживал какой-то порыв, не то никак не мог на что-то решиться.

Сморщившись, словно жевал лимон, он вдруг широко раздул ноздри и впился в её губы грубым, граничащим с болью поцелуем.

А в следующую секунду ошарашенная и испуганная, Вейка и пискнуть не успела, как ноги сами собой оторвались от пола. От удара спиной о стенку тамбура из лёгких вышибло весь воздух… не то чтоб болезненно, просто… на какое-то время лишившись речи, она в ярости вцепилась в его плечи.

За долгую минуту в голове пронеслась безумная канитель из разочарования, обиды, злости… и даже бешенства. Она собралась было заорать и вцепиться агрессору в ухо, но вместо этого неожиданно для себя самой лишь покрепче обхватила его ногами и руками, откинув голову и позволяя покрывать свою шею и плечи тысячами нетерпеливых жарких поцелуев.

Буквально с нескольких его толчков всё тело прошило болезненной сладострастной дрожью. Застонав, она выгнулась, оттолкнувшись от стенки и едва не уронив их обоих на пол. Почти теряя сознание от накатившего наслаждения, до крови впилась в парня когтями и зубами.

Когтями – в спину, а зубами в плечо. Не потому, что хотела причинить боль – просто именно сейчас ей остро требовалось во что-нибудь вцепиться. Всё тело словно прошила молния, ещё раз и ещё. Зарождавшиеся в районе лопаток, молнии били куда-то вниз, туда, где было одновременно и холодно и жарко, где их тела сливались воедино, порождая горячие, грохочущие волны.

Заорав не то от боли, не то от быстрого финала, пёсик стиснул её до хруста в рёбрах и обмяк.

Тяжело дыша и едва не падая на подгибающихся ногах, внезапные любовники ошалело уставились друг на дружку.

– Вау… – почти повиснув на поручне, кошка с пьяной неловкостью нашарила на полу сорванные шорты. – Это… Это…

Закончить фразу у неё не получилось – не то не нашлось слов, не то помешало сбитое дыхание.

Стыдливо натянув сползшие брюки, беспородный пёсик в панике прятал взгляд, лихорадочно осматривая тамбур и словно бы прикидывая, как бы ловчее сбежать. Шумно раздувая ноздри, он в ужасе пялился на неё, а на забавной физиономии со смешным тёмным пятном вокруг глаза проступала настолько непередаваемая гамма выражений, что Вейка всерьёз забеспокоилась – не повредился ли бедолага рассудком, не треснулся ли затылком во время их акробатических этюдов о какой-нибудь выступ?

Многое она повидала на своём веку – пусть коротком, но богатым на приключения. И ни разу, никогда ещё не видела подобных ужимок со стороны только что бурно кончившего самца. Может и впрямь больной? Вон как накинулся…

– Животное… – последнее слово кошка произнесла вслух, с удивлением отметив в собственном подсевшем голосе небывалое восхищение с едва заметным привкусом страха.

Пёсик вскочил и, повернувшись спиной, смешно запрыгал на одной ноге, лихорадочно натягивая одежду и озираясь на неё, как на исчадие ада.

 

 

***

 

После кромешной тьмы допросной и тесных металлических коридоров белоснежный, ярко освещённый туннель заставил их болезненно зажмуриться.

Таинственные кодовые надписи на стенах, вычурные, футуристичного вида коридоры и двери. Секретная база была в точности такой, как она себе и представляла. Разве что двери тут открывались перед ними не сами собой, как в фильмах, а лишь после того как шествующий впереди офицер прикладывал к их замкам ключ-карту.

– Глаза в пол! – для большей строгости прикрикнул один из автоматчиков и подкрепил свои слова не сильным, но чувствительным тычком.

Джейн послушно опустила нос, но украдкой разглядывать окрестности не перестала.

Впрочем, долго их путешествие по недрам секретного комплекса не продлилось – пятая или шестая по счёту дверь впустила конвой в узкое, похожее на пенал помещение. Всю левую стену от края до края занимали с десяток массивных створок – двери не двери, ворота не ворота… Большую часть их поверхности занимали стёкла – здоровенные прозрачные плиты толщиной в добрый десяток дюймов.

Перечёркнутые на уровне пояса дополнительной стальной балкой с массивным запорным механизмом, такие ворота запросто могли бы стать жемчужиной любого фантастического фильма.

За стёклами виднелись «каюты» – назвать эти космические апартаменты карцером – язык не поворачивался.

Большинство ячеек пустовало, но в одной кто-то спал.

– Стоять! – скомандовал один из солдат, когда сопровождавший офицер занялся запорным механизмом.

Подойдя к нашлёпке электронного замка, предводитель автоматчиков воткнул в скважину ключ, сунул в щель карточку и, набрав код на сенсорной панели, отступил на шаг назад.

На секунду Джейн показалось что дверь вообще не сработает, но нет – в глубине массивной рамы что-то лязгнуло и заурчавший механизм пришёл в движение. Сдвинувшись, затворная балка распалась на два блока, каждый из которых принял вертикальное положение вдоль дверной рамы. Негромко лязгнув и загудев невидимыми механизмами, дверь пшикнула, выдвинулась им навстречу и откатилась в сторону.

Автоматчики и офицер наверняка видели это шоу уже не раз и не два, но глядели на дверь так, словно могли наблюдать за этим процессом бесконечно.

Если бы не собственное плачевное положение, Джейн бы наверное улыбнулась – вояки таращились на ворота так, как дорвавшиеся до дорогой игрушки мальчишки. Словно процесс открывания и закрывания этой странной конструкции оказывал на них почти гипнотический эффект.

Дождавшись полного открытия, лисичка послушно вошла в «каюту»-камеру и развернулась, полагая, что следом отправят и Чарли. Но вместо этого затейливая дверь начала закрываться.

Уткнувшись в дверное стекло ладошками и носом, Джейн с тревогой смотрела на то, как вояки отпирают соседний бокс.

Почему-то сейчас, после всех этих столь основательных запоров надежды на благополучное разрешение ситуации почти не осталось. Нет, она конечно продолжала на что-то надеяться – куда без этого? Но получалось всё как-то… не очень.

Закрыв и вторую дверь, вояки удалились и журналисты тотчас приникли к стеклу – узкая вертикальная полоска была вмонтирована в стену у самой двери. То ли специально чтобы заключённые могли переглядываться, то ли просто для обеспечения хорошего обзора на пространство непосредственно за дверью камеры.

Как бы там ни было возможность лицезреть физиономию верного оруженосца её немного успокоила.

«Общение» через эту прозрачную, но непреодолимую перегородку происходило без звука и больше всего походило на немое кино. Чарли то отчаянно корчил рожи и гримасничал, то вдруг пытался объясниться жестами, отдалённо напоминающими язык глухонемых.

Получалось из рук вон плохо.

Да и что он мог ей сказать такого, чего бы Джейн и так уже не знала?

Всё плохо.

Всё очень плохо.

Вздохнув, она отвернулась от этого «немого телевизора» и скользнула взглядом по окошку в противоположной стене. Оттуда на неё таращился сиделец из соседней камеры – лопоухий, болезненного вида опоссум.

Не удостоив соседа продолжительным разглядыванием, Джейн занялась изучением «апартаментов». В одном углу – лежак, похожий на полку спального вагона, в другом – рукомойник и унитаз, едва прикрытый вырастающей из стены перегородкой. Фута три в высоту и четыре в ширину. Нет, загляни в камеру кто-нибудь через окно в двери – унитаз и прилегающую к нему область эта перегородка, конечно же, прикрывала. Вот только… Спрятаться за ней полностью не смог бы и бурундук. А частичное укрытие во время столь деликатного процесса – всё равно что никакого. Ну кто в здравом уме смог бы справлять естественные надобности в подобной обстановке, практически на виду у всех?

Они бы ещё камер тут понавесили!

Негодующе покосившись на прозрачную дверь и в очередной раз встретившись взглядом с прилипшим к боковому окошку опоссумом, Джейн показала ему язык и сердито уселась на лежанку. Клеёнчатый стеллаж был довольно мягким и она, помедлив, растянулась на нём во весь рост. Задумчиво изучила потолок: какие-то странные лючки и щели, несколько массивных решёток – не то вентиляция, не то кондиционер… Хотя… ни гула ни шелеста оттуда не доносилось. Напротив, царившая в камере тишина была столь беспросветной и всеобъемлющей, что на миг показалось даже что она просто оглохла.

Испуганно ойкнув, лисичка с несказанным облегчением услышала свой голос и немного успокоилась.

Отвернувшись носом к стенке, Джейн попробовала заснуть.

Кто-то, помнится, утверждал, что так время летит быстрее. Но то ли в крови ещё бурлило праведное возмущение, то ли всему виной был стресс от новой обстановки… как бы там ни было заснуть у неё не вышло: лишь напрасно проворочалась на лежанке с добрых полчаса.

Да как они смели?!

Этот нелепый арест, вздорные обвинения… Унизительное заточение в камере – пусть в относительном комфорте, но… Она сердито посмотрела на «ширму». Встала, открыла воду в кране. Намочила кончики пальцев, настороженно понюхала и не без колебаний решилась лизнуть.

Вода. Обычная, нормальная вода…

Льющая из крана струйка внезапно иссякла. С подозрением уставившись на кран, она с опаской крутнула регулятор и вода потекла вновь. А спустя пару десятков секунд снова сама собой прекратилась.

Умно – потопа не устроить при всём желании. Да и сливное отверстие не заткнёшь – вместо дырки аварийного водостока чашу умывальника окружала ребристая решётка, представлявшая из себя один огромный, сплошной водосток. Заткнуть такую щель просто нереально.

Лисичка покосилась на окошко, ведущее в камеру Чарли. Самого оператора было не видно – наверное обследовал комнату или уже вовсю спал. Зато надоедливый опоссум из камеры слева продолжал таращиться на неё как ни в чём не бывало. Казалось, за пролетевшее время он даже не шевелился.

– Ну чё вылупился? – Джейн сердито уставилась на коротышку. – Вали давай. Ва-ли!

Понимая, что опоссум вряд ли слышит, она подкрепила свои слова брезгливым жестом.

Но сосед не пошевелился.

Поначалу это слегка забавляло, потом слегка нервировало, затем стало раздражать…

И чем больше проходило времени, тем сильнее напрягал и пугал неподвижный и от того слегка жутковатый взгляд странного типа.

Собравшись с решимостью, она подошла к окошку и помахала на него руками – кыш, мол, отсюда. Ну? Иди! Иди-иди… Ну?!

Но опоссум на размахивания рук никак не реагировал – знай себе таращился немигающим жутковатым взглядом воспалённых, каких-то совсем-совсем неправильных глаз.

Выругавшись, лисичка отошла в противоположный угол камеры, плюхнулась на спальное место и сердито скрестила на груди руки. Хмуро покосилась на умывальник, на маячившего в окошке опоссума, на равномерно освещённую потолочную плоскость и на массивную дверь, за которой время от времени пробегали белые халаты.

Поначалу она стучала в толстое стекло, размахивала руками и всячески пыталась привлечь их внимание. Но надежды упросить кого-нибудь сообщить отцу были по меньшей мере наивны: спешившие мимо учёные на её жесты не реагировали никак. Большинство из них вообще не снисходило даже взглянуть в её сторону.

С момента, когда их втолкнули в эти боксы прошло примерно час или два, но ей уже казалось, что прошла целая вечность.

И каждый час тянулся вдвое дольше предыдущего, а вынужденное безделье при полнейшей неопределённости выматывало хуже любых нагрузок. И Джейн то ворочалась на лежанке, то пила или умывалась…

Абсолютная тишина и взбудораженные чувства играли с ней злые шутки. Казалось, стоило на миг отвернуться и отвлечься на что-нибудь, как со стороны двери доносился характерный пшик разгерметизации. И она раз за разом вскидывалась, вглядывалась, надеясь увидеть, как массивная створка и впрямь выдвигается и уходит в сторону. Надеясь, что всё недоразумение чудесным образом разрешится и их с Чарли, наконец-то, отпустят.

Но нет – дверь оставалась на месте. Как и странный сосед-опоссум, все эти часы неподвижно изображавший в окошке портрет имени себя.

Не выдержав, лисичка сдёрнула с лежанки простыню и решительно направилась к нему.

Но попытки соорудить подобие занавески и отгородиться от странного типа окончились провалом – простыня была слишком тяжела, чтобы удержаться на крошечном обрамлявшем окошко выступе.

Раз за разом она пыталась пристроить непослушную тряпку на манер занавеса, заслонить надоедливую рожу, но каждый раз простыня неизменно падала, открывая «портрет» странного соседа.

Опоссум её манипуляции игнорировал – всё это время он ничуть не изменил ни позу, ни выражение на роже. Но теперь этот пристальный, насквозь пронизывающий взгляд начал пугать её всерьёз.

На роже странного создания жили только глаза. Жутковатые сгустки тьмы, почти полностью заливавшие белки.

При взгляде в эти бездонные буркалы в углах комнаты словно сгущалась тьма, краски блекли, всё уходило в далёкие дали, на второй план… А внутри у неё зарождался болезненный, мертвящий холодок. В ушах же, казалось, начинали нашёптывать какие-то потусторонние голоса. Едва слышные, почти неразличимые, голоса эти становились всё отчётливее и навязчивее, нарастая с каждой секундой тем сильнее, чем дольше она смотрела на коротышку.

И как ни успокаивала себя Джейн, что все эти странные глюки – всего лишь следствие полной звукоизоляции и попыток мозга компенсировать неестественную тишину, как ни убеждала себя успокоиться, находиться к существу за стенкой так близко было невыносимо.

Отчаявшись пристроить простыню на роль занавески, Джейн сдалась.

Присев перед окошком и почти уткнувшись в стекло носом, она вытаращилась на опоссума в упор. Уставилась, постаравшись придать физиономии максимально злобное выражение – авось чёртов псих наконец тоже напугается, да забьётся в свой угол, оставив её в покое.

Но опоссум не испугался – вместо этого физиономия его внезапно тоже сменила выражение. Неуловимо быстро, практически мгновенно. Как рывком захлопнутые жалюзи. Как внезапно сменившийся кадр.

Секундой ранее его мордочка хранила странноватое и немного пугающее выражение, а затем… Затем лицо коротышки исказила дикая, животная ненависть.

Каждая чёрточка, каждая клеточка его тела, казалось, налились лютой злобой. Безумной инфернальной яростью, даже сквозь толщу стекла ощущавшейся как нечто материальное и вполне осязаемое.

Каждая шерстинка коротышки словно в миг наэлектризовалась и пропиталась напряжением. Запредельным, едва сдерживаемым желанием броситься. Врезаться в стекло оскаленной пастью, грызть и царапать когтями в иступлённых попытках добраться до жертвы.

Но опоссум не бросился – не то осознавал непреодолимость преграды, не то по каким-то ещё, одному ему ведомым причинам. Он лишь злобно щурился на неё сквозь толщу стекла своим жутким пронзительным взглядом.

И от этого потустороннего взгляда, от ошеломляющей внезапности и резкости смены выражений, от никак не стыкующейся с образом безобидного лопушка злобы… Джейн отшатнулась, словно получив удар в живот.

Никто, никогда и никто не смотрел на неё с такой ненавистью.

Никто никогда не ненавидел её столь сильно. Нет, бывало она с кем-то ссорилась, бывало даже всерьёз… Но никто и никогда не смотрел на неё ТАК.

Это было неожиданно и страшно. Вдобавок ещё тошнотворный шёпот в ушах отчётливо стал громче. Сотни едва различимых голосов смеялись и рыдали, проклинали и молили, звали, читали мантры или молитвы… И весь этот безумный хор накатывал, налетал подобно шквальной волне, грозя засосать в этот водоворот безумия, погрести под собой, впитать, поглотить её разум.

Вкрадчивый, омерзительный шёпот из мешанины бессмысленных непонятных слов. Он пронизывал собой всё, наполнял помещение подобно густому, липкому туману. Шёпот, от которого вдоль хребта бегали мурашки и дыбом вставала шерсть.

Не в силах отвести взгляд от маленького чудовища, лисичка ощутила, что падает – словно пол в какой-то неуловимый миг внезапно поменялся местами со стенкой и теперь стенка была там, где она сейчас стоит… а пол – в полу теперь окно из которого на неё смотрит само воплощение ненависти. И вот она уже падает, безудержно падает в этот пол… в это окно, ведущее прямиком в ад.

Вскрикнув, Джейн рухнула на колени. Боль в коленях отрезвила, сорвала наваждение и прогнала мерзкий шёпот. Отшатнувшись от окошка, лисичка шарахнулась прочь, подальше и поглубже в камеру.

Трясущимися руками сорвала с лежанки последнюю простынь и закуталась в неё на манер плаща.

Дрожь. Противная, нестерпимая дрожь – мелкая, крупная, десятки видов дрожи и до боли в зубах стиснутые челюсти…

Взбираться на лежанку она не рискнула – одна мысль, что существо за стенкой сможет видеть хотя бы кончик её хвоста вгоняла в безудержную панику.

По логике самым безопасным местом в таких раскладах было бы возле унитаза. Но …прижаться спиной к стене, за которой буквально в считанных футах обитает ЭТО?!.. Упаси Боже!..

Тоненько подвывая от страха, журналистка попробовала успокоиться и мыслить рационально. Попробовала было разжать стиснутые челюсти, но стоило это сделать, как зубы тотчас принимались выстукивать затейливую мелодию. А попытка расслабить руки, которыми она прижимала к груди колени вызывала приступы лютой, неконтролируемой дрожи. Такой сильной, что это пугало само по себе.

Всхлипывая от страха и пережитого ужаса, она отчаянно вжималась в стенку, пытаясь выкинуть, стереть из мыслей отзвуки омерзительного шёпота и избавиться от застывших перед глазами черт. Образ опоссума, казалось, навеки отпечатался на её сетчатке. И каждый раз как она пыталась зажмуриться, лицо существа проступало перед ней с такой пугающей отчётливостью, что в ушах снова оживал инфернальный шёпот.

 

***

 

Огромный роскошный кабинет с дорогущим, под стать ему столом. Этакий монументальный идол бюрократии Т-образной формы. С пухлой кожаной подушечкой на месте, где обычно подписываются бумаги. С дорогущими вычурными ручками, в дерзких затейливых позах распиханных в канцелярский прибор со множеством ячеек, втулок, коробочек и подставочек.

И гнетущая тишина.

Уилл Биггант – подтянутый лощёный дог – восседал во главе стола, сцепив ладони в замок и задумчиво, словно бы отстранённо, разглядывал проштрафившихся полицейских.

Пёс и тигр, сгорбившись и виновато понурившись, нервно поёрзывали на самых краешках приставленных к ножке «Т» стульев.

Ни дать ни взять – нашкодившие мальчишки на приёме у директора школы.

На физиономии капитана – рельефной, словно высеченной из куска мрамора, как слайды в проекторе сменялись самые противоречивые выражения.

От уничтожающе-испепеляющих взглядов до праведного негодования и ледяного презрения.

Полицейские старательно разглядывали край стола у себя под носом, не смея поднять глаз на высокое начальство, но даже и без этого отчётливо ощущая смену всех этих «режимов» каждой шерстинкой своих тел.

Щёлк. Презрительное негодование.

Щёлк. Едва сдерживаемая ярость.

Щёлк. Недоумение по поводу того, как они вообще посмели… посмели до сих пор не вспыхнуть и не превратиться в две аккуратные щепотки золы.

Дог старательно сверлил взглядом ближайшего к нему пса, словно и впрямь надеялся, что тот воспламенится и исчезнет в облаке дыма.

Молчание затягивалось – то ли дог не находил подходящих слов, то ли выдерживал драматическую паузу.

Тигр и пёс украдкой переглядывались и мало-помалу рисковали посматривать краем глаза на начальственные ладони.

Разняв сцепленные в замок пальцы, дог развалился в кресле, склонил голову на бок и зловеще побарабанил по столу когтями.

– Я слушаю, – поняв, что подчинённые явно не настроены открывать рот первыми, поторопил дог.

– Ну… мы это… – сидевший меж Максом и Биггантом, Рид покосился на тигра, словно ища поддержки. – Там… они… И потом…

Овчар изобразил пальцами какое-то совершенно невнятное шевеление и внезапно закончил:

– …И вот.

Капитан не мигая смотрел на рассказчика, явно ожидая подробностей и Рид неуверенно выдавил жалкую заискивающую улыбку.

Дог перевёл тяжёлый взгляд на тигра и Макс едва не повторил улыбку Рида.

– Ну а вы, Пайкман? Ваш словарный запас вроде бы …пошире? – вкрадчиво осведомился дог.

– Ну я… мы… – тигр пихнул пса л?ктем в поисках поддержки, тот ответил, Макс также не остался в долгу и…

Хлоп!

Привставший со своего кресла дог оглушительно шлёпнул ладонью по столу:

– Встать!

Подскочившие полицейские замерли по стойке смирно.

– Если вы, два чёртовых клоуна… – Биггант обошёл стол и остановился в паре дюймов за их спинами. Подался вперёд, со сдерживаемой яростью цедя слова где-то промеж их затылков… – Если хоть один раз, хоть маленький чёртов разочек …я услышу о вас что-нибудь, что мне не понравится… Обещаю – вы проклянёте день, когда осквернили этот мир своим рождением. И молитесь, что спецура не поленилась отметить в рапорте ваш …«вклад»!

Последнее слово дог буквально выплюнул им в уши.

– А теперь… – капитан поморщился, словно неосторожно откусил что-то омерзительно горькое и в то же время кислое. – Теперь официально от лица участка объявляю вам благодарность за участие в операции и боевые заслуги. Пшли вон, придурки!

Не заставляя себя упрашивать, проштрафившиеся копы шмыгнули прочь.

Облегчённо выдохнув, едва за их спинами закрылась дверь кабинета, переглянулись и Рид хрюкнул, прыснул, загыгыкал, по обыкновению пихая л?ктем Макса, на что тигр лишь вздыхал и хмуро косился на спутника.

– Нет, ты видел его рожу? – не унимался овчар по дороге на первый этаж. – Это же портрет писать впору! А как он благодарность объявлял! А? Нет, ты видел?

Макс мрачно зыркнул на коллегу и в очередной раз вздохнул.

– Ах да… кстати! Что это там такое было… – Рид на миг посерьёзнел и даже напустил на себя вполне натурально обеспокоенный вид.

Макс притормозил и в пол-оборота посмотрел на него.

– Где?

– Ну… в той заварушке… – овчар лукаво прищурился, остановившись почти вплотную к нему.

– Было – что? – смутившийся Макс оказался припёрт к стенке и забегал взглядом, лихорадочно придумывая достойную отмазку, но никак не находя нужных слов.

– Это! – пародируя его недавние действия, Рид ухватил тигриную физиономию в ладони, сделал брови домиком и пародийно выкатив глаза, глумливо выпятил губы бантиком, пытаясь подтянуть Макса навстречу.

Вырвавшись, оторопевший тигр негодующе уставился на пса.

– Ммм-чмафк! – заигравшийся Рид причмокнул губами, изображая карикатурный поцелуй.

С глухим рыком сграбастав пса за лацканы рубашки, тигр легко оторвал его от пола и впечатал в стену. Надвинулся, почти нос к носу, уставился в наглые собачьи гляделки.

Состроив максимально невинную физиономию и не делая никаких попыток высвободиться, овчар расплылся в заискивающей улыбке.

– Кстати, у тебя глаз дёргается, – ёрническим тоном сообщил он и для верности осторожно показал пальцем на обличённый орган зрения.

Долгих пару секунд тигр злобно таращился на пленника, затем разжал руки, позволив тому рухнуть на пол.

Тяжело дыша и настороженно глядя друг на дружку, они замерли посреди коридора.

– Да ладно, уж и пошутить низя… – в очередной раз поразив резкой сменой настроения, улыбнулся Рид. Не ехидно, не издевательски, а этак… тепло и по-доброму.

Чуть расслабившись, Макс отвёл взгляд и отвернулся.

– Прости, – извинение вышло неловким и неуклюжим, словно бы вымученным.

– Да ладно… проехали. Ты меня тоже прости, – Рид примирительно шлёпнул его по плечу.

– За что? – Макс с подозрением повернулся.

Лучше бы он этого не делал.

Ухватив тигриный загривок, овчар чуть подпрыгнул, повис на нём всем своим весом, заставив податься вперёд и в панике выставить руки в поисках точки опоры. И пока он упирался в стену и пытался восстановить равновесие, прощелыга самым нахальным образом воспользовался моментом и …поцеловал. Поцеловал и стремительно рванул прочь.

Выпучив глаза, опешивший тигр передёрнулся и торопливо сплюнув, возмущённо обтёр рот. А затем ринулся следом, выкрикивая какие-то бессвязные ругательства.

Воспользовавшись полученной форой, наглая собачатина с торжествующим «ЙииииииииииеххххаааААА!» просквозил по лестнице, половину пути прокатившись по перилам на заднице, ловко прошмыгнул меж коллегами и стремительно метнулся к спасительной двери.

Переполошив весь полицейский участок, погоня выплеснулась в холл. Тяжёлый и не слишком манёвренный тигр, едва не сшибая встреченных обитателей участка и чуть не растянувшись на последних ступеньках лестницы, метнулся на перехват. На прямой его более длинные ноги позволили стремительно сократить дистанцию, но…

Осознав, что погоня уже буквально дышит в затылок, коварный пёс в очередной раз проявил чудеса подлости: рванувшись в сторону какой-то женщины, тащившей увесистую стопку бумаг, Рид ловким, похожим на танец движением увлёк рысь в подобие вальса, но в последний момент внезапным толчком отправил в сторону набегавшего преследователя.

Погоня захлебнулась в облаке разлетевшихся бумаг и сбивчивых извинений.