Краденый Мир

По мере приближения к Тимкиной берложке, сердце колотилось все сильнее.

Там, в городе, Вейка думала в основном о том, как бы выбрать правильное направление, да зорко поглядывала по сторонам, опасаясь вновь привлечь внимание копов. И лишь кое-как найдя порт и преодолев его пугающие просторы, она всерьез задумалась о том, как встретит её компания. Тогда, на расстоянии, всё казалось простым. Просто войти, просто сказать «привет». Не выгонят же её в конце концов?

А если – выгонят?

Она брела по дороге, представляя себе кто и как из их компании отреагирует на её возвращение, раз за разом прокручивая возможные диалоги и испытывая все большую неловкость. Не способствовало хорошему настроению и голодное урчание в желудке.

Погоня, купание, пара глотков алкоголя – все это на какое-то время притупило голод, но стоило отойти от города, как вновь нестерпимо захотелось есть. Но вернуться и купить чего-нибудь съестного было выше ее сил. Уставшие ноги и так едва держали равновесие, хотелось присесть в траву и передохнуть. Останавливал лишь страх того, что заставить себя встать снова –  у нее бы не получилось. И кошка упрямо шлёпала вдоль обочины, сутулясь и горбясь, неловко выкидывая ноги вперед.

Вот и заветный бугорок.

Оглянувшись на проносящиеся автомобили и убедившись, что до её персоны никому нет дела, она свернула с обочины и побрела к землянке. С замиранием сердца обошла земляной холмик и… внутри все оборвалось: тяжелый металлический лист был выгнут так, словно внутри что-то взорвалось.

Испуганно таращась на жуткое явление, она попятилась и чуть не упала. Замерла, чутко прислушиваясь и пытаясь различить что-то кроме шума проносящихся по трассе машин. Преодолевая страх, крадучись двинулась к двери. Коснулась вспучившегося металла, помедлила и закусив губу, осторожно потянула дверь на себя.

Массивный стальной лист нехотя подался навстречу, без скрипа, но с отчетливым тягучим звуком, от которого внутри все повторно замерло и ухнуло куда-то вниз, до самых пяток.

Сжавшись и в любую секунду готовая броситься наутек, кошка осторожно заглянула в открывшийся провал.

Пусто. Лишь одинокий грязный матрас, да разбросанные второпях кучки мусора.

Она вошла и растеряно застыла посреди пустой комнатушки.

Никого. И выгнутая дверь.

Поймали? Каким-то образом выследили эти… из лабораторий? Загребли всю компанию? Или кому-то удалось сбежать? А может быть… может быть, облава ещё вернется? В надежде застать тут кого-то еще, кого не было с компанией? Её, например?

Она метнулась к выходу, но уставшие ноги предательски подкосились. Не то от этой самой усталости, не то от разочарования, обманутых надежд, страха, голода и осознания того, что уже ничего не вернуть. Что ничто не будет как прежде – ужасно, плохо, тоскливо и беспросветно-безысходно, но… все же не так одиноко, как стало сейчас.

Неловко ухватившись за косяк, она без сил сползла на порожек.

Внутри образовалось знакомое мерзкое ощущение, словно в живот воткнули трубу пылесоса и медленно высасывают все внутренности.

– Нет.. нет. Нет-нет-нет-нет… – размазывая горячие слезы, кошка с тоской уставилась в вечернее небо.

Ну почему, ну за что? За что это всё происходит именно с ней? Почему именно так? Неужели мало второй раз потерять дом, стать изгоем, разыскиваемым полицией? …Убийцей. И куском мяса, в котором все видят только набор отверстий для секса?

Ещё вчера, пребывая в шоке от оставленных за спиной ужасов, она с наивной горячностью убеждала себя в том, что неплохо проживет и одна. Что всё будет хорошо, просто прекрасно. Особенно теперь, когда она открыла и осознала свои чудесные способности.

Всю ночь в поезде она выпалывала, затаптывала любые сомнения и мысли, мешающие поверить в это по-настоящему. И всё это лишь затем, чтобы в очередной раз угодив в передрягу, внезапно воспылать жаждой вернуться?

Повиниться и вновь стать частью их странной компании?

А вернувшись, обнаружить опустевшее убежище?

И с внезапной силой вновь осознать свою никчемную беспомощность и «никомуненужность»?

Вчера, не отойдя толком от шока и столкнувшись с ошеломляющим открытием в поезде… она каким-то чудом словно бы отодвинула, отсрочила всю горечь и боль, страх и панику. Отгородилась будто дамбой, стараясь попросту не думать ни о чем плохом и сосредоточиться на разворачивающихся перед ней перспективах.

Но у всего есть предел. И все отложенные мысли, страхи и печали… Все то, что какое-то время оставалось там, по ту сторону «плотины», внезапно хлынуло через край. Накрыло, захлестнуло, понесло. Закружило жгучим ядовитым потоком тоски и отчаянья, обреченности и едкого презрения к себе.

Вернуться назад, в город? Соблазнить очередного проводника, укатить черте куда, подальше от всех этих ужасов и собственного одиночества? Забыть, загнать в самые дальние уголки памяти всё то, что творится сейчас на душе? Забыть… Просто взять и забыть.

Всхлипывая забитым носом и уже не обращая внимания на льющие из глаз слезы, она перебралась на матрас, свернулась клубочком и попыталась заснуть, зябко охватив дрожащие плечи ладошками.

Авось повезет и за ночь никто сюда не припрется.

На возвращение в город, на уговоры проводников и новый отрезок путешествия сил уже не осталось – ни моральных, ни физических.

Безумно хотелось пить, есть и плакать. И чтобы перед глазами не мельтешили лица некогда обитавшей тут компании. Не лезли навязчивые мысли об их дальнейшей судьбе, воспоминания об их лицах, том как они двигались и говорили.

Их просто нет.

Больше нет. Поделать с этим она ничего не может, а значит единственный способ привести себя в равновесие – забыть, не думать, не вспоминать.

От осознания этой своей беспомощности и никчемности кошка разрыдалась с новой силой.

 

***

 

Довольный собой, Тимка выбрался из продуктовой лавки и с усилием взвалил на спину тяжеленный пакет. Обычно в таких объемах он раньше никогда не закупался: пока жил один, вроде как и ни к чему. Перехватил днем какой-нибудь гамбургер или жареную сосиску, а на вечер – либо тот же гамбургер, либо пригоршню вкусностей в какой-нибудь бакалейной лавке.

Сейчас же в огромном полиэтиленовом пакете бугрились запасы, которых ему одному хватило бы по меньшей мере на неделю. Ну если и не на неделю, то дня на три уж точно.

Жизнь явно помаленьку налаживалась и в голове его зрел коварный план: взять и потеряться.

Уйти и не возвращаться несколько дней.

И пусть они все сами барахтаются как хотят… Без него!

Вон пусть им рыжий чего-нибудь добывает. А он как-нибудь и один перебьется, не впервой!

Поголодают чуток, глядишь и сами приползут.

Он вновь подбросил тяжелый пакет на плече, поудобнее пристроил на загривке и побрел в сторону порта, на ходу уплетая только что купленную сосиску. К сладостному, дурманящему вкусу примешивалась некая доля стыда, но, в конце концов – разве он им всем что-то должен?

Уж точно не засранцу лису и тем более не этой предательнице! Бельчат, конечно, жаль… Но – от пары дней голодовки ещё никто не умирал. Перетерпят, пока до всех не дойдет, что он, Тимка – возвращаться и не подумает. Во всяком разе без долгих уговоров и подобающего отношения.

И ведь приползут! Куда денутся-то? Может ночку потупят, а наутро уж по любому допрут, что он не вернется. Может быть потупят еще немного, после чего уж всяко допрут. И тогда Ронка наверняка решит его поискать. Ну, может быть из принципа поупрямится еще ночку, надеясь, что он всё же затоскует и вернется сам. Но на третью или четвертую-то – уж точно притащится в его берложку сама – мириться и умолять его вернуться.

Тимка представил себя по-королевски возлежащим на матрасе – возле горы вкуснотищи, неспешно отщипывающим по виноградинке с огромной грозди. И свысока поглядывающим на робкую, подавленную рысь, с затаенной надеждой просовывающей свою виноватую мордашку в дверь его берлоги.

Картинка вызрела настолько детальная и реалистичная, что он даже ни секунды не сомневался, что именно так всё и будет. Надо только подождать и…

От всех этих мечтаний настроение зашкалило и он сам не заметил, как усталая походка превратилась в этакий бодрый, пружинистый шаг.

Он решительно доел сосиску и нащупал в пакете следующую. Дневные приключения, несмотря на плотный обед в настоящем кафе пробудили в нём зверский голод.

Но отмахав пару миль, он внезапно запнулся и сбился с шага:

А что если не придет? Ни на второй, ни на третий, ни на десятый день?

Что если… если вдруг у них там с Риком как раз без него всё и закрутится?

Любовь-морковь и всё такое?

Тимка остановился. Даже развернулся в обратную сторону, словно прикидывая не лучше ли и впрямь забить на гордость и вернуться. Войти, небрежно бросить добычу в угол, сделать вид, что ничего не случилось… Глядишь и…

Да нет, какое там… Тупая детская наивность!

Трудись не трудись, рискуй не рискуй – всем пофиг. Просто пофиг!

И если уж у них там и впрямь «заискрило», то никакие сосиски ни на что не повлияют. Вот он, Тимка – разве променял бы Ронку на какие-то там сосиски? Так и она… вряд ли.

А значит… значит всё безнадежно. И лучше остаться в своем гордом одиночестве и при сосисках, чем провести бессонную ночь, прислушиваясь к их сопению и вздохам. И без сосисок.

От внезапного поворота мыслей в глазах снова защипало.

Угрюмо поправив сползающий пакет, он поудобнее перехватил ручку и поплелся дальше.

Родная землянка встретила его настороженной тишиной и привычной сыростью. Остановившись в десятке шагов от выгнутой наружу двери, кот мрачно закусил губу и покосился на садившееся за лесом солнце. В горячке свалившихся на него треволнений он уже и позабыл детали их спешной эвакуации. То, как кто-то вынес дверь, то, как странно выкрикнула волчица это свое «уходите!».

А ну как и впрямь в темном провале за погнутой дверью уже поджидает какая-нибудь опасность? Например, засада мутноглазых типов, которые гонялись за ними в луна-парке? Или ещё чего похуже….

Нахмурясь, он осторожно опустил пакет в траву и осторожно подкрался к двери. Посидел рядом, навострив чуткие уши.

Осторожно потянул дверь на себя и давно не смазываемые петли отозвались гулким противным звуком – ещё не скрипом, но и не бесшумной, едва ощутимой вибрацией.

– а?! – Силуэт, лежавший на его матрасе вскинулся, засучил ногами, пытаясь отползти в дальний угол.

Тимка, в свою очередь, едва не шарахнулся прочь – неожиданное движение и возглас заставили его присесть от неожиданности.

– Ты?! – выдохнули они хором.

– Тимка!!!!! – сонная, заплаканная кошка метнулась к нему так, что он попятился. – Тимка! Тимкааа!!

Вейка врезалась в него подобно маленькой комете, сгребла в охапку, буквально повисла на нем всем своим невеликим весом. Кажется, даже чмокнула к щёку…

Ошалело застыв, он как в бреду ощущал её жар и две горячие округлости, стиснутые меж их ребрами, смотрел на свои ладони, неловко зависшие над её спиной и никак не решался её коснуться.

Непослушные, онемевшие ладони бессильно дрожали то над её торчащими лопатками, то судорожно сдвигались пониже… Сдвигались, но тотчас отдергивались, будто обжегшись этим странным магнетическим жаром.

Происходившее походило на бред, на один из тех безумных снов, за которые потом немного стыдно глядеть в глаза тем, кто исполнял в нем главные роли.

Может быть он сошел с ума?

Незаметно, слегка, потихоньку… и бац – вот уже бредит?

За свою жизнь, неизбалованный лаской Тимка никогда не ощущал ничего и близко похожего на то, что творилось с ним сейчас. Хотя нет… ощущал. Тогда, под дождем, когда широкие рысиные ладошки стискивали его физиономию.

Тогда, когда все происходящее тоже казалось чудесным таинством, какой-то невероятной волшебной сказкой.

И вот сейчас – сейчас всё повторялось ещё круче, ещё ярче!

Обычно все прикосновения, случавшиеся в его недолгой жизни, сводились к побоям в приюте и уличным дракам. Но сейчас… сейчас все было совсем не так.

Сейчас он ощущал её всю – её мягкость и угловатость, её вес и уютное сонное тепло. Биение сердца и едва ощутимый, щекотный ветерок дыхания.

С колотящимся сердцем он впитывал, пил это странное ощущение, стараясь запомнить, зафиксировать его каждой косточкой, каждой клеточкой тела.

И …стоял как болван, не решаясь пошевелиться. Боясь спугнуть, развеять это чудное виденье каким-либо неосторожным движением или словом.

Да, всё это слишком походило на сон, который вот-вот должен был растаять, развеяться призрачной дымкой… Но вместо этого длился, длился и длился.

Спустя небольшую вечность, спохватившаяся кошка выпустила его многострадальные ребра и слегка отпрянула.

– А где все? – по-прежнему сияя взглядом, она ухватила его неуклюжие ладони, медленно попятилась и плавно потянула его следом.

– Все? – Тимка моргнул, послушно двигаясь в заданном направлении. – А… это долгая история… Ты сама-то тут …как?

Сладостное наваждение ушло, развеялось… исчезло. Но не до конца: её маленькая узкая ладошка, всё еще стискивала его руку и от этого немного кружилась голова и спирало дыхание.

Как в полусне, преодолевая странную, пугающую легкость, он покорно двинулся вслед за ней.

А она улыбалась и тараторила что-то с такой скоростью, что он вновь не успевал осознать смысл её слов. И просто слушал и слушал, тонул в переливах ее голоса, глупо таращился то на ее губы, то на огромные золотые глаза.

– Эй? – Кошка внезапно осеклась и встревоженно нахмурившись, пощелкала пальцами у него перед носом. – Ау? С тобой все в порядке?

– А? – Тимка моргнул и шумно сглотнул. – Со мной?

Вейка выгнула бровь и зачем-то встревоженно повела носом, принюхиваясь так, словно откуда-то потянуло горелым.

– Да вроде… да… Да!… – Тимка шмыгнул носом и с недоверием поглядел на свою руку, всё ещё удерживаемую обеими кошкиными ладошками.

Спохватившись, Вейка выпустила его конечность и смущенно улыбнулась.

– Прости… я такая дура! – Она всплеснула руками и шумно вздохнула. – Просто… я очень рада тебя видеть.

Под тесной рубашкой приподнялись и опали два аккуратных полушария и у Тимки мгновенно пересохло во рту.

– Я …тоже. – До сих пор пребывая в полубредовой прострации, он попытался сглотнуть, но застрявший в горле ком никак не желал проваливаться внутрь.

И вот они уже сидят на матрасе на расстоянии вытянутой руки и со смущённым интересом косятся друг на дружку. Он – с глупым отупением и затаенным недоверием, а она – словно бы немного смущенно, радостно… и с какой-то примесью едва сдерживаемого веселья.

– Эй… Я не кусаюсь. – Вейка улыбнулась чуть шире, опустилась попой на пятки и словно бы намеренно дразнясь, чуть выгнула спину. Стиснутая рубашкой грудь вновь приподнялась и чуть раздвинула просторный ворот.

Мучительным усилием проглотив-таки застрявший в горле ком, Тимка запоздало очнулся от вновь навалившегося оцепенения и вскочил.

– Я сейчас. Сейчас вернусь… там… – Вспомнив об оставленной снаружи сумке, он торопливо шмыгнул на улицу.

Изумленная кошка лишь молча подняла брови.

Торопливо найдя в траве добычу, Тимка сгреб пакет и бегом поспешил обратно.

– Ого… – Вейка подалась чуть назад, освобождая место для разгрузки.

Донельзя довольный собой, он вытряхнул на матрас гору припасов и её желудок отозвался долгим протяжным урчанием.

Смущенно хихикнув, Вейка ухватила вскрытую упаковку сосисок и набросилась на угощение.

А он сидел и смотрел, теперь уже сам забавляясь ее смущением, неловкостью и торопливой жадной трапезой. Оголодавшая кошка вгрызалась во всё, что он успевал развернуть и подать, чавкая, облизывая текущий с пальцев сок и виновато поглядывая на него.

– А ты? Чего сам не ешь? – утолив приступ голода, Вейка перевела дух и потянулась к бутылке газировки.

– По дороге поел. – Тимка хихикнул, с удивлением ощутив, что всё же совсем не прочь умять ещё несколько сосисок и чего-нибудь попить. – Хотя…

Косясь друг на дружку, они расправились с изрядной долей припасов и по очереди выдули почти галлон газировки.

– Уууух… – тяжело дыша, кошка отвалилась от разбросанных объедков, продемонстрировав ощутимо округлившийся животик и виновато посмотрела на него.

Ощущение волшебства и романтики безнадежно ушло – сложно сохранить романтический настрой, когда «дама» шумно чавкая и облизывая пальцы, объедается сосисками и шоколадными батончиками, да прямо из горлышка бутылки хлещет газировку.

Но взамен… взамен пришло нечто лучшее… Какое-то первобытное, животное единение. Что-то, навевающее мысли о древних пещерных котах. Которые должно быть вот так же, в тесных крохотных пещерках уплетали когда-то добытое охотниками мясо. Когда-то давно, задолго до того как облизывать пальцы, сморкаться и рыгать внезапно стало неприличным.

Выпитая им газировка настойчиво требовала выпустить газ обратно, но делать это в присутствии Вейки было страшно. Ну ладно, на пару с ней пальцы облизать… Но рыгнуть на всю каморку?! А если ей это не понравится? Если этим он и для неё испортит всю …романтику? Не то чтобы он всерьёз на что-то надеялся… ну – на что-то из того, что снилось этим утром, но…

Тимка сосредоточенно наклонил голову, пытаясь по тихому стравить давление в плотно сжатый рот, но коварный жгучий газ предательски ударил в нос. В результате глаза выпучились, рот сам собой открылся, и в каморке раздался громкий раскатистый звук пополам с чем-то похожим на чихание.

Смущенный провалом, Тимка судорожно зажал рот ладошкой и в панике вскинул заслезившиеся глаза на кошку.

Наблюдавшая за его гримасами и ужимками, Вейка не выдержала и прыснула в кулак, окончательно вогнав его в безумный лютый стыд и панику. А затем вдруг…  явно намеренно стараясь сделать этот звук громче и дольше, оглушительно рыгнула сама.

Кот поперхнулся и изумленно вытаращился на неё, не веря своим ушам. И Вейка, словно выступая на бис или дразнясь, оглушительно рыгнула снова.

Следующие несколько минут они наперебой оглашали каморку неприличными звуками и смеялись, смеялись до полного изнеможения, вспоминая всю гамму выражений, что перебывали на их лицах за последние минуты.

– Боже… – Вейка без сил сползла вдоль стенки. – Видел бы ты свою рожицу…

– А ты – свою! – хихикнул Тимка. – Вот уж не думал, что девчонки так умеют…

– Это у меня ещё не получилось… – Она сосредоточилась, явно намереваясь поставить новый рекорд, но газ кончился и ничего впечатляющего не вышло. – Ладно, хорошего помаленьку… Надо отлить.

Она спихнула с матраса немногие уцелевшие упаковки и неловко встав, выбралась на улицу.

«Отлить!»

Подумать только!  Тимка хихикнул и недоверчиво покачал головой, словно не веря, боясь поверить во все происходящее.

Вся эта непринужденная вульгарность и грубость окончательно развеяли тот романтический образ, что невольно сложился у него в первые дни их знакомства.

И теперь ему казалось, что они знакомы сто тысяч лет. Словно знали друг дружку всегда. Словно два самых близких и родных существа, одинаково никому не нужных и никем не понятых в этом большом жестоком мире. Всё разом стало проще и понятнее.

И Тимка покосился на матрас, ухмыльнулся… и нахально устроился в самом центре.

Вернувшаяся кошка на миг задержалась в дверном проёме, по-мальчишечьи поддёрнула шортики и прикрыла дверь, погрузив каморку в полумрак.

Тимка затаил дыхание.

Сбросив сандалии, кошка осторожно ступила на матрас, нащупала ногой его лодыжку и опустилась рядом. С замиранием сердца, он ощутил, как её ладонь осторожно, едва ощутимо скользнула вдоль ноги – от коленки до живота, лишь чудом разминувшись с тем местом, которое отозвалось на приближение её ладошки мучительно сладостным отвердением.

Но Вейка, определив в темноте положение его тела, всего лишь улеглась рядом. Вытянулась вдоль него, прильнула, слегка обняла бедром его ногу и пристроила голову на его тощих рёбрах. Оцепеневший кот осторожно покосился на её едва различимую в темноте макушку. Чуть перекатил голову, зарывшись носом в короткие густые волосы, осторожно приобнял, дурея от собственной смелости. От ощущения её бедра на своей ноге, от её руки, закинутой поперёк его груди и от всех тех выпуклостей и угловатостей, которые сейчас как никогда остро ощущались вдоль всего тела.

А кошка, непринужденно поерзав, чмокнула его в щеку и с облегченным вздохом затихла.

И всё?

Это было …несколько разочаровывающе. Настолько, что он даже с сердитым недоверием покосился на её макушку. Но никаких поползновений кошка не делала – лишь размеренно сопела, щекотно шевеля своим дыханием короткий мех на его груди.

Смирившись с обломом, Тимка вздохнул и сердито уставился в потолок, надеясь побыстрее заснуть. Но где там!

За дверью к этому времени окончательно стемнело и разобрать что-либо в беспросветной тьме было невозможно. И, как часто бывает в подобных случаях, зловредное воображение принялось рисовать дразнящие картины: смаковать изгиб ее спины, округлости бедер, туго стянутую джинсовыми шортиками попку. И все те развратные пошлые сцены из утреннего сна, от которых внизу живота разливалось мучительное и сладостное онемение.

А ещё по закону подлости неподвижно лежать на спине вдруг стало жутко неудобно. Невыносимо, нестерпимо неудобно.

Но пошевелиться и сменить позу было слишком страшно. Во-первых – потому, что не хотелось её будить. А во-вторых – из страха того, что любое неосторожное движение может привести к… обнаружению того самого недвусмысленного свидетельства о “неправильном” направлении его мыслей.

Нет, еще полчаса тому назад больше всего на свете он как раз сам мечтал именно об этом. О том, чтобы укладывающаяся рядом кошка задела бы то самое место. И ждал этого с бесшабашным интересом и нетерпением, мучительно затаив дыхание и гадая о том, что же последует дальше.

Но теперь, когда она так мило и невинно прижалась к его боку, обняла, доверчиво потершись щекой и поцеловав перед сном… Уткнулась носом в шею и едва слышно уютно засопела…

После такого от собственных пошлых мыслей накатил дикий, обжигающий стыд. Избавиться от которого было не проще, чем от предательски торчавшего холмика на шортах.

И чем старательнее он пытался не думать ни о чем этаком, тем упорнее перед глазами рисовались картины, от которых напряжение лишь росло.

В дополнение ко всем этим несчастьям отдавленный кошкой бок уже почти перестал ощущаться.

И Тимка сопел, морщился, но терпел – до последнего надеясь дождаться утра. Считал до ста, сто раз до ста, а потом ещё раз и ещё раз…. Но ночь всё не кончалась, а онемевшее плечо уже почти не чувствовалось.

Решившись, он осторожно пошевелился, стиснув зубы потянул руку из-под её шеи и кошка податливо прогнулась, пробормотав в полусне что-то неразборчивое.

В пространство меж их тел хлынул прохладный ночной воздух и она инстинктивно прильнула обратно. Прижалась, повыше закинув ножку и сделав то самое, чего он так боялся: предмет кошачьего беспокойства оказался плотно прижат её коленкой.

Тимка замер и закусил губу. Прислушался к её дыханию, гадая не проснулась ли, не прикидывается ли спящей лишь для какого-то жестокого розыгрыша?

Но дыхание Вейки было безмятежным. Настолько безмятежным и невинным, что ему вновь стало стыдно.

И всё же девчачья коленка расслаблению никак не способствовала. Более того – кошкин сон стал беспокойным и тревожным: её рука, простёртая поперёк Тимкиной груди, отчётливо подрагивала. А следом подёргивания и подрагивания передались и её ноге и всему телу.

Вейка едва слышно не то вздохнула, не то застонала. Поплотнее прижалась к нему, поерзала, устраиваясь поудобнее и едва слышно бормоча что-то неразборчивое. И проснулась.

Встревоженно вскинулась, приподняла голову с его груди. Тимкины ребра ощутили, как с внезапной силой заколотилось её сердечко. Набравшись смелости он погладил её по узкой спинке и Вейка вновь прильнула к нему, поелозила щекой по ребрам, пытаясь устроиться поуютнее.

Выпустив коготок, щекотно взъерошила короткий серый мех, прочертила пальчиком несколько полосок, от которых вдоль всего его тела разбежались «мурашки» и жаркие упругие волны.

Непроизвольный судорожный вздох и болезненное напряжение, снова россыпи мурашек и жаркие волны. Она играла на нем, как на каком-то музыкальном инструменте, а он вновь терял ощущение реальности и проваливался в какой-то странный горячий вихрь.

Вейка хихикнула и приподняла голову с его груди – словно и впрямь надеясь в темноте разглядеть выражение его мордочки.

Обеспокоенный тем, не причинил ли каких неудобств, Тимка вопросительно повернулся навстречу. Теплый выдох щекотно прянул в нос и только он было подумал, что ничего приятнее в жизни не испытывал, как…

Ее губы щекотно, едва ощутимо коснулись его рта. Не зная, как реагировать, Тимка панически замер, а кошка, хихикнув, вдруг подалась, подтянулась к нему, проскользив вдоль всего тела и чуть сильнее придавив коленкой выпуклость на шортах.

И поцеловала вновь.

И ещё, и ещё раз… С каждым разом чуть дольше и трепетнее, словно растягивая удовольствие и наслаждаясь происходящим не меньше чем он сам. Набравшись смелости и преодолевая странное головокружение, Тимка неловко ответил. Попытался ответить. Не видя ее лица, перестарался и вместо нежного и ласкового касания губ они неловко столкнулись зубами.

– Тише… – Вейка хихикнула, но не ехидно и насмешливо, а как-то… словно бы ободряюще.  – Не торопись.

Обескураженный конфузом и собственной неловкостью, он вновь осторожно подался к ней навстречу, медленно и осторожно коснулся губами. Поцелуй длился, длился и длился… пока у обоих не кончился воздух и они не отпрянули в стороны, пытаясь восстановить мгновенно сбившееся дыхание.

А потом случилось то, на что он надеялся и одновременно боялся больше всего на свете. Потянувшаяся кошка вновь шевельнула закинутой на него ножкой и замерла, словно прислушиваясь к этому ощущению. Вновь чуть покачала коленкой, словно пытаясь убедиться, что ощущает то, что ощущает.

Зажмурившись от стыда и паники, Тимка замер, радуясь, что сейчас, в этой беспросветной темноте она точно не видит дурацкой мины на его физиономии.

– Ой… – Пошевелив коленом еще раз, Вейка хихикнула, убрала ногу и провела ладонью прямо по влажному пятну на его шортах. – Господи… ты что… это…  всю ночь?!

Зажмурившись ещё сильнее, Тимка судорожно кивнул.

– Бедненький… – Вейка хихикнула и плотно обхватила находку прямо через ткань. Он трепыхнулся, не то пытаясь увернуться, не то, напротив, неловко податься навстречу, попытался было что-то сказать, но её губы запечатали его рот очередным долгим поцелуем.

А потом, когда они вновь распались, судорожно переводя дыхание и она принялась торопливо и жадно срывать с него одежду. В считанные секунды шорты были стянуты куда-то в район лодыжек, а футболка гармошкой собралась под самый подбородок.

Десятки, сотни поцелуев обрушились на него сверху: лицо, грудь, шея… Она покачивалась и извивалась на нем, прижимаясь всем телом – так, что маленькие твердые соски щекотно покалывали его собственную грудь. Её пальцы, щекотно перебирая короткий серый мех на его ребрах, издалека двинулись туда, вниз. Медленно, мучительно медленно – выдавливая из него порывистый полу-вздох полу-стон, заставляя нетерпеливо выгибаться навстречу, дрожа каждой клеточкой тела. В результате к моменту, когда она сочла его мучения достаточными и перешла к главному, все получилось таким же неловким, как их первый поцелуй.

Едва кошкина ладонь ухватилась за сокровенное и сделала пару движений, как все многочасовое напряжение выплеснулось из него одним долгим судорожным потоком.

Ойкнув, кошка выпустила виновника аварии, брезгливо размазывая последствия извержения, чертыхаясь и одновременно хихикая.

– Блин… Долго же ты, по ходу, копил!

Не помня себя от стыда и смущения, он загнанно дыша распластался на матрасе. Позор был всеобъемлющ, безграничен и необъятен как океан. Настолько, что хотелось зажмуриться, забиться под матрас. А то и вовсе провалиться сквозь земляной пол теплушки прямиком в ад.

– Прости. – Переведя дух, пролепетал он и зажмурился.

– Дурачок…

Кошка хихикнула и на минутку оставив свое занятие, склонилась над ним.

Уткнулась носом, потерлась щекой и нежно поцеловала. Непроизвольно подавшись навстречу, прощённый Тимка вновь перестарался и они снова несильно, но ощутимо столкнулись зубами.

Хихикнув, кошка отстранилась и встала:

– Лежи, я сейчас.

 

 

***

 

 

Зайчиху звали не то Сайка, не то Сойка. Чёрт его знает – имя это или прозвище. Он и вовсе не запомнил бы этих «излишних подробностей», если бы не обстоятельства, в которых это имя прозвучало.

Поманив его в помещения, зайчиха и не подумала посторониться, в результате чего Рику пришлось неловко протискиваться мимо неё в узком и тесном коридоре. Настолько узком, что процесс этот можно было однозначно толковать как неприкрытую провокацию. И чтобы окончательно развеять сомнения в своих на него видах, зайчиха глупо хихикнула и недвусмысленным движением припёрла его к стенке объёмистыми телесами. Ростом она была ему где-то по плечо, но весила при этом едва ли не вдвое больше – дыхание от этой внезапной атаки вышибло начисто.

А зайчиха, жеманно хихикая, деловито облапила его бока, спину, скользнула ладонями ниже, рывком стиснула зад.

Вечер начинался многообещающе.

Не оставшись в долгу, Рик пошло ухмыльнулся и сгрёб её за мясистые бока.

Роняя по пути какие-то швабры, ведра и чёрте что ещё, они прокатились по коридору как маленькое цунами. Не разбирая дороги и на ходу срывая с себя одежду, ввалились в какую-то дверь.

Явно неизбалованная мужским вниманием, зайчиха полезла целоваться. Причем настолько назойливо и неумело, что её слюнявые засосы и натужное пыхтенье скорее сбивали внезапное возбуждение, чем способствовали какому бы то ни было продолжению.

Решительно толкнув её на подвернувшийся стол, Рик бесцеремонно развернул повариху к себе спиной. Податливая и покорная как тесто, она навалилась на край стола, распласталась по нему, не обращая внимания на посыпавшиеся на пол ложки, вилки и прочую кухонную мелочёвку.

Издавая дурацкие стоны, похожие на озвучку третьесортного порно-фильма, оглянулась назад. Как ей, должно быть, казалось – призывным, полным страсти взором. На деле же – напоминая скорее жалобно-испуганный взгляд неуклюжего, выброшенного на берег тюленя.

В иной раз он и вовсе бы расхохотался от подобных ужимок, но сейчас, после вынужденно затянувшегося воздержания, было уже не до подобных тонкостей.

И Рик деловито вошёл, стараясь не обращать внимания на ее «сладострастные» стоны. Задвигался – резко, торопливо, с размаху врезаясь в ее мясистые ягодицы животом и бедрами, бесцеремонно тиская податливые округлости и старясь не морщиться от вида её мгновенно взмокшей спины.

Повариха застонала громче, заскребла пухлыми пальцами по холодному стальному покрытию. Неловко прогнулась, насколько позволяла комплекция, оттопырила зад ему навстречу. Тогда-то он, отчаянно боясь, что её чрезмерно громкие вопли привлекут чье-нибудь внимание, но уже не в силах остановиться и попробовал её чем-нибудь отвлечь:

– Тебя …как …зовут-то?

– С-сойка…. – в перерыве меж яростными стонами, выдохнула зайчиха. – А… тебя?

Кончив, запыхавшийся лис отвалился, постоял, пытаясь восстановить дыхание и опираясь на ее обширный зад, как на предмет мебели.

– Рик.

Когда животное возбуждение спало, мысли его захлестнула причудливая смесь стыда, вины и легкого отвращения… К ней, к себе, к тому что случилось и тому, КАК это всё случилось.

В процессе, когда он наяривал её похотливо подмахивающий зад, ни о чем таком лис, разумеется не задумывался. А вот потом… Потом пришло смущение и даже нечто похожее на чувство вины.

Словно отчебучил нечто гадкое, постыдное и мерзкое.

Ведь в обычной жизни бы не посмотрел на подобную «ягодку», если бы в пределах досягаемости был хоть какой-нибудь другой вариант. И даже если бы этого варианта не было – со стыда бы провалился, если б кто застал его с этой толстухой.

И о том, что получив свою порцию удовольствий, даже не обратил внимания на то, достигла ли своего финала она. И о том, не пересек ли ту грань, когда терпимое «просто так получилось» из спонтанного секса превращается в унизительное «секс за еду».

Ведь изначально основной мыслью, навязчиво крутившейся в голове было всего лишь то, не удастся ли, пользуясь своим природным обаянием, выпросить немного объедков. Из тех, что просто не могут не оставаться в подобных заведениях. Не такие, конечно, чтоб прям совсем объедки… а вполне пристойно выглядящие нетронутые куски. Куда-то ведь они все это девают?

Помотав головой, он разыскал свои шорты и футболку, оделся и покосился на изнуренно сползавшую со стола зайчиху…

– Отвернись! – Сойка жеманно прикрыла пышные телеса маленькими пухлыми ладошками.

Рик фыркнул и отвернулся: с таким же успехом можно пытаться спрятать слона за фиговым листочком. И главное – смысл? Будто не она ещё пять минут тому назад припёрла его в коридоре, будто не она, натужно пыхтя от нетерпения, срывала с себя одежку и помогала ему избавиться от шорт. Не она подмахивала массивным задом и стонала так, что наверняка было слышно на полресторана! Кстати странно, что никто так и не поинтересовался, что происходит в их комнате… Впрочем, может и поинтересовался, да счёл за лучшее убраться до того, как они закруглятся? Впрочем в царившем вокруг шуме и гвалте, грохоте посуды и шкворчании готовящейся пищи, Сойкины стоны вполне могли остаться и вовсе незамеченными.

– Есть хочешь? – Повариха кое-как втиснула свою пухлую тушку в тесные одёжки и запыхавшись от усилий, разгоряченная и довольная собой, приблизилась к лису.

– Хочу. – К чему отрицать очевидное? Рик исподлобья покосился в её сторону, старательно избегая встречаться взглядом и с ужасом понимая, что до сих пор словно наяву ощущает её мясистый зад в своих ладонях. Более того – несмотря на легкое отвращение и нарастающий ужас от осознания всего этого… испытывает новый прилив возбуждения!

В голову навязчиво полезли предельно развратные и пошлые образы, от которых…

Рик медленно втянул и выпустил воздух. Проводил взглядом её туго обтянутый белым халатиком зад, помотал головой и принюхался к наполнявшим комнату ароматам. Где-то там, дальше по коридору – слышались суетливые стуки-бряки, нетерпеливо галдящие голоса и шкворчание готовящейся пищи.

От царившей вокруг вакханалии ароматов желудок скрутило так, словно его пырнули ножом.

Наверное, если бы не голод, он бы просто тихонько сбежал – подальше от нее, подальше от всех этих смущающих мыслей и пакостного привкуса вины.

Но сейчас, когда ему уже мерещились невиданные яства и лакомства, просто сбежать было выше его сил.

Вернувшаяся зайчиха поставила перед ним пару тарелок и Рик, униженно поджав уши, запустил ложку в суп.

А Сойка уселась рядом и, подперев щеку пухлой ладошкой, смотрела как он ест.

– Экий ты у меня стеснительный… – Зайчиха хихикнула и двумя пальцами потрепала его за щёку.

Рик вздрогнул и чуть не поперхнулся супом: одновременно с этой фразой, коленка поварихи игриво коснулась его под столом.

– Сойка!!! – перекрывая шум и гвалт голосов, рявкнули из коридора.

– Да щас! Иду уже! – ответный выкрик зайчихи был столь неожиданно громок, что он чуть не выронил ложку.

Отвесив лису увесистый шлепок по спине, повариха чмокнула его в щёчку и поспешила прочь.

Прокашлявшись, Рик мрачно посмотрел в сторону украшавших дверь висюлек –древесные кругляши, нанизанные на толстые нити играли тут роль занавески.

Торопливо доев суп, он деловито придвинул себе «второе» и начал придумывать слезоточивую историю о голодающей семье, больной матери и множестве не менее голодающих братьев и сестричек. Ну, надо же как-то оправдать странную просьбу набросать в дорогу объедков поприличнее и побольше?

 

***

 

– Я тебе клянусь, что эта тварь там! – захлебывающимся шепотом распинался обрюзгший, изрядно заплывший жирком беспородный пес в комбинезоне охранника.

– Ну, смотри! Если мне вхолостую придется лезть на такую верхотуру, я тебя сам этой штукой угощу! – Мрачный, коренастый волк в военной форме с сомнением окинул взглядом возвышавшееся перед ними нагромождение контейнеров и поудобнее перехватил рукоять тазера.

– Да мамой клянусь, там он! – пёс шумно облизнул слюнявые губы и сглотнул. – Мы ж как ту банку нашли – сразу доперли, что кто-то контейнер вскрыл. Глянули – и впрямь дырка. Но трогать не стали – думали, кто из грузчиков крысятничает или шпана трущобная… Покараулили чуток с биноклем, а там….

– Тихо мне! Ща глянем на ваше чудовище. – Волк оглянулся на толпившихся охранников и скорчив сердитую гримасу, подбросил на плече бухту веревки.

– Ты что, лезть туда собрался? – изумился пес. – Давай вон кран подгоним и…

– Пока ты краном гудеть будешь, он сто раз смоется. – Волк хищно ухмыльнулся. – А я возьму этого засранца тепленьким. Караульте тут, если вдруг спугну.

Мрачно переглядываясь, охранники нехотя разошлись, оцепляя нагромождение стальных ящиков.

Сбросив верёвку на бетон, волк соорудил на одном из концов тяжёлый массивный узел. Раскрутил и, выждав когда обычные звуки портовой жизни перекроет мощный басовитый гудок, зашвырнул свой снаряд через крышу контейнера.

Облюбованная им пирамида состояла всего лишь из трех «этажей», но взобравшись на нее, можно было забросить веревку дальше.

Дождавшись, когда поджидавшие внизу коллеги ухватятся за сброшенный конец, волк осторожно подергал свою сторону, убедился, что держат верёвку держат крепко и, перебирая ногами, полез на верхний контейнер.

Выглянув с противоположного края, махнул напарникам, что можно отпускать и сноровисто втянул верёвку к себе. По-ковбойски расставив ноги, раскрутил верёвку, дожидаясь очередного громкого звука. И звук этот не заставил себя долго ждать – совсем рядом громко ревя движком прокатил огромный грузовик.

Метнув узел через ближайшую пирамиду, волк снова выждал, пока на той стороне ухватятся покрепче, подергал натянувшуюся веревку и ловким пружинистым прыжком перелетел на вертикальную стенку самой высокой пирамиды. Той самой, верхушку которой облюбовал проклятый ворюга.

Кряхтя от натуги, он вскарабкался на самый верх и непроизвольно присел: стоять на такой верхотуре было страшновато. От высоты чуть кружилась голова и порывистый прохладный ветерок казался пугающим ураганом.

Оставалось подобраться к развороченной дыре и извлечь воришку на божий свет.

В россказни напарников про надкусанные зубами консервы, зловещий темный плащ, невероятную силу и скорость вора он, естественно не верил. Ну зацепил кран угол контейнера, ну разворотил проржавевший сварной шов. Ну забрался туда какой-нибудь сопляк из местных, отогнул фомкой край крыши… Получит свое, отработает на разгрузке весь ущерб и немного сверху – и черт с ним.

Но чем ближе волк приближался к странной дыре, тем больше все это ему не нравилось. Края дыры под лучами закатного солнца и впрямь выглядели так, словно их и впрямь кто-то …рвал?

Охранник сглотнул и потянулся к кобуре тазера.

Продолговатая ребристая рукоять послушно скользнула во взмокшую ладонь. Порывисто дыша, он сделал в направлении дыры ещё пару мелких шажков и замер, пытаясь унять сердцебиение. Что бы ни проделало это отверстие, если оно находилось внутри…

Волк с сомнением посмотрел на сжатый в ладони шоковый пистолет. Пластиковый корпус с резиновыми накладками теперь уже не казался столь уж весомым аргументом.

А затем события взорвались и завертелись с ошеломляющей быстротой. Из дыры рванулось какое-то полотнище, забилось, затрепыхалось от скорости, как пламя под шквальным ветром.

Тяжело плюхнувшись на ребристую крышу, вор припал, почти распластался по ней каким-то хищным, животным движением. По-птичьи дернув головой, уставился на волка, словно оценивая степень опасности и молниеносно рванулся в сторону, уворачиваясь от выстрела.

Иглы тазера, с присоединенными к ним проводками, впустую чиркнули о сталь и срикошетили в пустоту.

Из под глубокого капюшона на волка уставился злобный пронзительный взгляд.

Попятившись, охранник лихорадочным рывком сорвал со ствола использованный картридж и нацепил новый.

Не дожидаясь второго выстрела, фигура в балахоне рванула прочь – несколько стремительных, противоестественно быстрых шагов и вот уже черная клякса летит вниз. Быстро, но не быстрее выстрела.

Сухой щелчок тазера и две иглы, разматывая за собой тонкие спиральные проводки, уносятся вслед. Рывок – не рассчитанные на такую дальность, проводки рвутся, не успев толком передать заряд, но дело сделано: прыткий балахон неловко шмякается на контейнер тремя этажами ниже, скатывается с его края, пытается остановить падение одной рукой, но срывается и неловко плюхается на бетон.

Но не смотря на зубодробительное падение с чудовищной высоты – пытается встать!

Подскочившие охранники с почтительного расстояния разряжают в упавшего свои шокеры и таинственный вор корчится, бьётся на бетоне, как выброшенная на берег рыба.

На подгибающихся ногах волк уселся на край контейнера и утер лоб дрожащей рукой.

 

***

 

– Что это? – Ларри Фонг с недоумением оторвался от большой амбарной тетради и уставился на рухнувший посреди офиса сверток. Перетянутый веревкой и обмотанный толстым слоем скотча, сверток жутковато хрипел и извивался, как пытающаяся ползти гусеница. До тех пор, пока выдвинувшийся из толпы охранник не успокоил его размашистым пинком.

– Это – тот, кто вскрыл контейнер на К-7. Накрылось десяток ящиков консервов.

– Десять? – Ларри вскинул жиденькие брови и недоверчиво уставился поверх очков сначала на сверток, а затем на охранников.

– Мамой клянусь! – вякнул «с галёрки» кто-то из черных комбинезонов.

– Ну хорошо… А сюда вы его зачем… ? – Не договорив окончание фразы, Фонг вздрогнул и отшатнулся от очередного рывка свертка.

– Так это… – Отвесив задержанному очередной пинок, волк широко ухмыльнулся. – Премию бы. За поимку-то…

– Преееемию? – словно обдумывая эту внезапную мысль, протянул Фонг и уставился в потолок.

Низкорослый пучеглазый пёсик восседал за монументальным письменным столом, но огромном, не менее монументальном стуле. Меблировка тесной комнатушки занимала большую часть вагончика, выполнявшего роль офиса.

– Премию значит… – Фонг извлек с одной из полок массивный гроссбух, раскрыл на середине, послюнявил палец и перелистнул несколько страниц. – Ага.. вот. Тушёная китятина. Один и девять доллара на двадцать четыре… это будет… будет… Фонг придвинул древние, потемневшие от времени счёты и защелкал костяшками. – Сорок пять и шесть на …Сколько вы говорите ящиков пропало? Десять?

Он хитро поглядел на хмурых охранников и резюмировал:

– Итого четыреста пятьдесят шесть долларов ровно.  Такую сумму оценивается ущерб господина… господина… А, чёрт с ним. В общем так и быть – премия. Четыреста пятьдесят шесть долларов, нуль-нуль центов. Которые вы, ленивые ублюдки, тут же вносите в счёт ущерба, нанесённого господину… «как его там» в ваше дежурство.

Фонг нахмурился, пытаясь разглядеть неразборчивую запись.

Мрачно сплюнув, волк от души наподдал свертку и компания охранников, толкаясь и недовольно гудя, поплелась на выход.

– Эй, придурки! – управляющий яростно хлопнул по столу кулачком и ткнул в направлении свертка кургузым пальчиком. – Эту пакость, по-вашему, я выносить буду?

– А нам за переноску тяжестей не доплачивают. – Огрызнулся волк, замыкавший толпу охранников.

Затейливо перечислив на тальянском все причудливые и разнообразные половые связи волчьего семейства, Фонг нехотя оттолкнулся от стола и спрыгнул на пол с высокого стула. Поправил подложенный под задницу фолиант и кряхтя нырнул в пространство меж тумб столешницы.

Массивный резной стол, невесть каким способом протиснутый сюда через узкую дверь, занимал все пространство от стены до стены, словно деля офис на две половины – приемную и «служебное помещение». Низкорослый Фонг легко проходил под столом даже не слишком пригибаясь. Ну а для всех остальных стол служил надёжной преградой на пути к полкам, уставленным сотнями всевозможных папок, гроссбухов и амбарных тетрадей.

Компьютеры в этой части порта не уважали, ведя дела по старинке. Ведь в случае чего компьютер не потеряет нужный файл сам по себе, не позволит аккуратно подправить цифры, не оставив каких-либо следов в отчетности, да и вообще… слишком современен для их старого, отлаженного как часы бизнеса.

Опасливо обойдя сверток, затихший посреди «приёмной», Фонг недовольно толкнул дверь и выглянул наружу.

– Эй! – окликнул он группку грузчиков, провожавших взглядами разбредавшихся по территории охранников. – Зайдите двое.

От кучки рабочих отделилась пара фигур и он, не дожидаясь, когда они поднимутся, торопливо шмыгнул внутрь. Обогнув по-прежнему неподвижный сверток, управляющий проскользнул между тумбами и успел занять свой трон аккурат к приходу подмоги.

– Привет, Ларри! – в дверь просунулась унылая бычья морда.

В вагончике враз стало тесно.

– Уберите это. – Фонг брезгливо ткнул ручкой в обмотанный скотчем сверток. – И не называй меня «Ларри»!

– Как скажешь, Ларри. – Бык с любопытством посмотрел на сверток, протиснулся в дверь, впуская напарника-кабана. – А куда убрать?

– Не знаю. В воду сбрось. – Попытавшийся было погрузиться в свои подсчёты и записи, карликовый пёс отмахнулся нервным жестом. – Куда-нибудь, только подальше.

Переглянувшись, «копыта», легко подхватили трепыхающийся свёрток и поплелись вниз по лестнице.

«В воду!»

Ишь ты, какой умный! И не поймешь ведь – всерьез он это или, типа, пошутил?

Бык и кабан спустились с приставленного к вагончику балкона и озадаченно приостановились.

– Ну чё… ? – кабан нетерпеливо качнул своей частью свертка. – Может и впрямь в воду?

– Сдурел? – Бык остановился, притормаживая бойкого напарника. – Мокрухи нам ещё не хватало….

– Мокрухи… хехе… – Кабан заулыбался. – В воду… мокрухи… Гыгы…

Неловко перехватив ношу, бык высвободив одну руку, попробовал стянуть с головной части свёртка брезентовые складки. Короткие, неуклюжие пальцы из единственной фаланги-копыта, потеребили брезент, но подцепить скотч так и не смогли.

– Чё ты делаешь? Оно тебе надо? – Кабан нетерпеливо переступил с ноги на ногу. – Меньше знаешь – дольше спишь.

– Не дольше, а крепче. – Поправил бык.

– И дольше тоже. – Гоготнул кабан. – Потащили, вон мелочь в окно пялится.

Вздохнув, бык оглянулся на возвышавшийся позади вагончик. Таращившийся в окно Фонг поспешно отшатнулся вглубь.

– Потащили. – Бык приподнял свёрток и грузчики двинулись к краю пирса.

Свернув в нагромождение контейнеров, стянутые веревками кубы из мешков и пакетов, связки труб и пирамиды из бочек, они опустили сверток на бетон и переглянулись.

– Ну чё..? – кабан пошевелил пленника ногой и сверток отозвался вялым трепыханием. – Бросаем?

– Тебе надо ты и бросай. – Угрюмо прогудел бык. – А я на такое не подписывался.

– А чего сразу я? – Кабан убрал ногу со свертка и с подозрением уставился на напарника. – Чистеньким захотел?

– А мне он ничего не сделал. – Бык кивнул на извивающийся куль.

– Мелкий сказал…

– Да похрен мне, что он там сказал… – оборвав приятеля на полуслове, бык вдруг придержал кабана левой, одновременно показывая на сверток.

Извиваясь и крутясь, пленник мало по малу приближался к краю причала сам.

На рожах грузчиков расплылись предвкушающие ухмылки.

– Ы… – кабан мигом сменил подозрительность на азарт и уставился на потуги пленника освободиться.

– Ставлю доллар, что бултыхнется! – прошептал бык.

– Это я ставлю доллар что бултыхнется! – вновь помрачнел кабан.

Но сверток, докатившись до самого края, замер. Словно пленник каким-то шестым чувством ощутил близость воды и то, что от утопления его отделяет лишь одно неосторожное движение.

Кабан вздохнул и приблизившись к свертку, занес ногу, собираясь помочь.

– Э не, так не канает! – Бык придержал товарища за локоть. – Пускай сам…

– Вы чё творите, придурки! – растолкав наблюдателей, к свертку протиснулся третий – мелкий терьер, макушка которого едва доставала здоровякам до груди.

– Не кипиши, Билли. Фонг сказал…

– Фонг? А если он тебе скажет самому туда прыгнуть? – Терьер негодующе фыркнул и сердито отпихнул кабана прочь.  – Помоги-ка!

Он поднатужился и на пару с быком оттащил сверток от края причала.

– Кто это? – Присев у свертка, терьер осторожно ковырнул полоски скотча, стягивавшие голову пленника.

– Без понятия. – Прогудел бык. – Фонг сказал…

– Фонг, Фонг… – Терьер зыркнул на переминавшихся «копыт». – У вас свои мозги есть?

Грузчики промолчали, с интересом наблюдая, как под ловкими цепкими пальцами пса упаковка свёртка постепенно сдается. Трепыхавшийся пленник тоже замер.

Сорвав последние ошмётки скотча, терьер помедлил и осторожно потянул край огромного капюшона, обмотанного вокруг головы пленника.

Пахнуло гнилью.

– Мать моя… – склонившиеся над свертком грузчики отшатнулись прочь.

– Теперь мне эта гадость по ночам сниться будет! – пожаловался кабан, тыкая локтем соседа, едва сдерживавшего рвотные позывы.

Терьер же, преодолевая отвращение, сосредоточенно разглядывал пленника.

– Билли… Давай выбросим эту штуку от греха подальше, а? – Справившись с помутнением, бык осторожно потеребил его за плечо.

– Выбросим?! Сюда?! – Кабан истерично всплеснул руками. – Да я работать спокойно не смогу, если это… это… будет тут… А если он вылезет ночью из воды и…

Терьер мрачно покосился на паникера и вновь повернулся к свертку. Пленник молча и зло таращился на него. Не пытался угрожать, не умолял отпустить… Просто лежал и смотрел.

Обтягивающая череп тонкая пленка местами сползла, местами надорвалась, покрылась сукровицей и какими-то мерзкими, тошнотворного вида волокнами. Настолько тошнотворными, что разум отказывался вникать в детали. Все что он видел – омерзительное месиво плоти с утопленными в нем глазами. Обычными, не «монстрячьими». Чистыми и никак не стыкующимися с ужасным обликом пленника. Словно прорези в жуткой маске, позади которой…

И запах. Тошнотворно гнилостный духан – точь в точь такой, как…

Ночь, туман. Присевший на край его могилы силуэт в широкополой шляпе. Квадратная ловушка из четырех контейнеров. Поскрипывающий над головой стальной трос и громада пятого. Пятого контейнера, зависшего над его могилой, подобно гигантскому надгробью. Дикие вопли снаружи, попытки рассмотреть происходящее сквозь крохотную щель на стуке контейнеров. Заглянувший к нему жуткий глаз и запах… запах…

– Ты? – расширившимся глазами Билли уставился на пленника.

Лишённые век глаза коротко моргнули, затянулись белесой плёнкой.

То ли молчаливое «да», то ли просто рефлекторное движение.

– Это же ты… ты был там? – не обращая внимания на тревожно переглядывающихся коллег, терьер осторожно приблизился к свёртку. – Ты меня понимаешь?

Изуродованный пленник моргнул еще раз.

– Понимаешь?

Моргание.

Кабан и бык за спиной терьера «понимающе» переглянулись, кабан повертел пальцем у виска.

– Не можешь говорить? Ты немой?

Пауза… моргание.

– Билли, только не говори, что собираешься отпустить …это. – Бык осторожно приблизился, боязливо сжимая в руках гнутый, ржавый лом.

– Отвали. – Терьер нервно отмахнулся и принялся вспарывать остальные путы пленника. – Он мне жизнь спас.

 

***

 

Профессор видел.

Видел всё, даже то, что было стёрто за миг до подключения к компьютерам. За мгновение до того, как ее розеток коснулись кабели и перед глазами распахнулись интерфейсы. За миг до того, как внешняя система взяла под контроль моторику, базовые функции и большинство средств коммуникаций. В иное время подобный «перехват» вызвал бы у нее панический ужас, но сейчас… Сейчас всё это происходило где-то далеко и словно бы не с ней.

И волчица с безразличным, холодно-отстраненным интересом наблюдала за тем, как хомяк с аппетитом мастерит бутерброд, как лениво развалившись в кресле, небрежно листает страницы её памяти. Щёлк, щёлк, щёлк… курсорные клавиши страницу за страницей проматывают ее жизнь. Кадры, каждый из которых когда-то нёс для неё десятки, сотни оттенков эмоций. Невиданных, ни на что не похожих переживаний.

Возникший от рёва сирен страх. Не за себя – за тех, кто сидел в клетках рядом. Кто не подозревал о том, что ей не страшен газ. Но рискуя собственной жизнью, отчаянно пытался освободить ее из клетки.

Из клетки, которая даже не была её тюрьмой.

Сумбур эмоций и мыслей, лихорадочные попытки понять – надо ли бежать с ними… или лучше остаться, признаться, рассказать…

Задержать их или отпустить?

Задержать – не вариант, ведь защитить их от газа она не в силах. А с мертвых – какой толк? Отпустить – значит подвести профессора.

Бежать следом? Да, пожалуй лучшее решение. А там уже будет видно, что и как правильно…

Паника, сумбур чувств и эмоций по поводу того, что беглецы принимают её за свою. Что «спасают», рискуя своими жизнями.

А потом этот взрыв, чудовищный оплывший гриб над тем местом, где осталась лаборатория, тугая волна жаркого воздуха и ощущение, что всё. Всё кончено, уничтожено, сметено, развеяно по ветру.

Решение остаться с беглецами, помочь, защитить – хоть как-то отплатить за их наивные потуги её «спасти».

Все те тысячи, десятки тысяч ситуаций, когда кто-то из беглецов внезапно делал что-то для неё. Просто так, потому что она «своя». Вонзающиеся в душу шипы противоречий, ощущение чуждости всей этой компании… Ощущение чуждости всему этому миру.

И мучительное желание …нравиться. Не так, как напоказ выставляющая себя кошка или в принципе не способная скрыть все свои округлости рысь. Просто нравиться. «По честному». Как личность, а не тело приятной формы.

Профессор листал ее жизнь, а следила за ним через камеру наблюдения. И словно заново переживала все те моменты, что отображались на его экранах. Все те фотографии и видеоролики, что вольно или невольно оседали когда-либо в её памяти.

Переживала и панически гнала, отмахивалась от вновь забрезживших эмоций.

Машина. Предмет. Собственность.

Она пыталась перестать подглядывать, даже пару раз отключалась с канала камеры, но желание вновь увидеть все эти моменты было слишком непреодолимо и она вновь и вновь смотрела на эти кадры тайком.

Неизвестно, чем закончилось бы это странное подглядывание, если бы профессор не спохватился, не взглянул на часы и не засобирался домой.

Куда-то туда, где у него наверняка была нормальная тёплая постель… Может быть даже жена или дети. Туда, где была нормальная жизнь, недоступная …машине.

Диана отключилась от камеры в «техничке» и проводила уходившего хомяка взглядом через камеру в центрального ангара. Отвернулась, уставилась на свое кресло – туда, где как на троне восседала куча металла, некогда бывшая её телом.

В иное время возможности вот так, незримым призраком подглядывать за всеми через видеокамеры, изрядно вскружили бы ей голову. Но сейчас… сейчас лишь усугубляли то самое душераздирающее чувство «машинности».

Но она упорно смотрела, таращилась на себя со стороны через объектив камеры, впитывая каждую деталь, каждый механический сустав, разъем и кабель. Впитывала, почти наслаждаясь этой странной душевной болью, пока неподвижно сидеть на месте не стало слишком невыносимо.

Нет, её искусственное тело не испытывало дискомфорта и могло часами сохранять абсолютную, неживую неподвижность. У неё не затекали мышцы, не образовывались пролежни. Но что-то внутри, глубоко-глубоко под слоем брони и электроники, нестерпимо зудело и ныло, тянуло, теребило и гнало куда-то прочь.

Отключившись от камеры, Диана сосредоточилась на системных ограничителях и через полчаса поисков и анализа, вернула контроль над моторикой и отомкнула удерживавшие её тело блоки.

Скрипнули ожившие миомеры, взвизгнули сверхскоростные маховики червячных усилителей. Диана встала.

Кувыркаясь и подпрыгивая, по полу с лязгом покатились раскуроченные кольца фиксаторов.

Гексотитановый скелет шагнул с «трона», роняя пласты искусственной шкуры, с болезненным интересом разглядывая все то, что обычно бывало скрыто за пеленой отключения оптических датчиков.

С характерным «кирзовым» звуком разогнулись и согнулись пальцы, повернулось запястье, а из паза в руке хищно выглянуло и спряталось крепление какого-то отсутствующего оружия.

Подняв голову, она уставилась на свое отражение в хромированном борту одной из приборных стоек.

В такой позе её и застали наутро.

Вырулив из прохода меж приборными стойками и почти уткнувшийся в неё носом, пухлощекий лаборант взвизгнул и отпрыгнул в сторону, неловко врезавшись в уставленную подносами тумбу. На пол посыпались какие-то инструменты, гайки, проводки, датчики и прочая электронная мелкота.

– Ммать…  Джек, ты что вчера оставил крепления открытыми? Какого чёрта эта хреновина разгуливает тут, как по бульвару? – завопил знакомый истеричный голос.

Отвлекшись от книги, которую пыталась читать, Диана смахнула в сторону окно с текстом и подчеркнуто машинным движением, повернула к вошедшему голову, а потом и все тело.

На самом деле миомеры и вся её электронная начинка, конечно же, легко позволяли двигаться плавно и естественно, полноценно имитируя моторику живых тел из плоти и костей. Но именно сейчас и здесь, с этим лаборантом, ей хотелось максимально подчеркнуть свои отличия.

И вместо мягких, почти не слышных «мышц» в ход пошли червячные усилители: вдоль резьбы стальных тяг с визгом крутнулись супермаховики, с лязгом и клацаньем вошли в пазы пружинные фиксаторы. Движения обрели машинную грацию и агрессивную, словно бы едва сдерживаемую мощь.

– Джек, мать твою! – уронив ещё один поднос с инструментами, всклокоченный лис попятился, запнулся о кабель и шмякнулся на пол.

Подбежавший барсук, помог ему встать и оттеснив в сторону, бесстрашно приблизился к ней, выставив вперёд раскрытые ладони.

– Тихо-тихо, тихо! Пойдём… Пойдём обратно. Профессор узнает – будет ругаться… – Барсук успокаивающе коснулся её руки, словно в упор не замечая переплетения тяг, усилителей, мышечных имитаторов и прочих электронных потрохов. Словно уговаривал не робота, а живую маленькую девочку.

– Джек, какого хрена ты цацкаешься с этой железкой?!.. – Выкрикнул пострадавший, яростно собирая просыпанное обратно в лотки. – Это же, мать его, робот! Чёртов грёбаный тостер!

– Заткнись, Лэнс. – Джек зло зыркнул на бурлящего гневом коллегу и повернулся к ней. – Пойдём. Пожалуйста.

Помедлив, Диана позволила увлечь себя к креслу. Хотя «увлечь» в данном случае не вполне верный термин. Барсук был ей по плечо и хоть и выглядел раза в два массивнее, на деле весил ощутимо меньше.

Старательно следя за тем, чтобы не оттоптать ему ноги, Диана прошла к креслу и позволила себя «усадить».

– Вот так, вот и замечательно. Умничка. Не будем нервировать профессора, да? – Барсук сноровисто воткнул обратно все выпавшие кабели, проверил показания мониторов и облегченно перёвел дух. – Больше так не делай? Обещаешь?

Диана промолчала.

– И не обращай внимания на этого придурка. Ну боится он тебя… – в полголоса пробормотал барсук, уговаривая её как ребёнка. – Но ты же не станешь делать ничего такого, что огорчит профессора? Да?

Волчица мрачно смотрела на него. Точнее – мрачным этот взгляд стал бы если на нее вновь натянули шкуру. Сейчас же шевеление ползунков и тяговых лент на её черепе вряд ли говорило лаборанту о том, что испытывал в этот момент «грёбаный тостер».

Столкновение с истеричным лаборантом пробудило не самые приятные воспоминания. Воспоминания, что маленькой болезненной занозой вонзились, вросли куда-то внутрь.

 

Белоснежная стерильная палата. Жилое пространство, максимально приближенное к обстановке обычной спальни – ну если не обращать внимание на огромное зеркало в стене, за которым порой стоял профессор, наблюдающий за её немногочисленными развлечениями. Здесь у неё был шкаф, кровать, стол, стул, всевозможные игрушки и даже несколько наборов для лепки и рисования. Официально всё это предназначалось для отработки мелкой моторики и алгоритмов координации, а на деле – было одним из самых любимых её развлечений.

Смежную с наблюдательным зеркалом стену целиком занимали полки, на которых были расставлены её скульптуры.

Отработав весь день на всевозможных тестах и упражнениях, обычно в это время суток она оставалась одна, предоставленная сама себе. Но сегодня… сегодня в открывшуюся дверь вошел тот самый лаборант, новенький. Нервно поглядывая на зеркало и едва сдерживая ухмылку, забормотал что-то насчет «внепланового теста», оторвал её от лепки и повлёк в сторону кровати.

Растерянная волчица податливо «повлеклась», сосредоточенно контролируя разницу в силе воздействия и «естественное сопротивление тела» так, чтобы выглядело естественно и непринужденно, в точности так, как вела бы себя на её месте обыкновенная девочка из костей и плоти.

Какие тесты? Почему без профессора? Почему в это время? Почему здесь? Она скользнула мимолетным взглядом по краю карты, которой лис отпер дверь и по фрагменту фото определила, что карточка принадлежит профессору. Значит, эксперимент санкционирован, значит, лаборант и впрямь по поручению… Но – где же тогда сам профессор? Наверное стоит позади зеркала и наблюдает, чтобы не отвлекать или не смущать её своим присутствием.

Не став включать эхо-сканер, Диана улучила момент когда лис не на неё не смотрел и улыбнулась в зеркало.

– Вот. Вот таааак. А теперь раздевайся.– Лаборант нервно хихикнул и зачем-то стал расстегивать свой белый халат.

– Что? – Диана моргнула, не сразу осознав смысл распоряжения.

– Одежду снимай. – Терпеливо, как с умственно неполноценной, повторил лис.

Ничем не показывая, что удивлена, Диана покорно распахнула пижаму. Многочисленные тесты и «дневная работа» на стендах, в тире, бассейне и множестве других «аттракционов» частенько требовала менять одежду на более подходящую и она давно перестала стесняться глаз сторонних наблюдателей. Да и чего тут стесняться, когда всё ее тело – тоже, по сути, одежда? Слой искусственного меха, скрытые под ним мимические тяги и имитаторы мускулатуры, рёберная решетка и прочие прибамбасы, призванные сделать её ничем не отличимой от живой, нормальной девочки.

Волчица послушно избавилась от пижамы и замерла перед лаборантом в ожидании дальнейшего. Сам лис к тому времени тоже избавился от одежды и теперь стоял перед ней голышом, то ли слегка стесняясь и нервничая, то ли припоминая дальнейшие инструкции.

Тактично не глядя ему ниже пояса, Диана стояла перед ним, безмятежно глядя в глаза снизу вверх.

И от этого безмятежного и невинного её взгляда лис нервничал всё больше и больше. Словно что-то шло не так, совсем не так, как он себе представлял. И он никак не мог решиться что-то с этим сделать.

– Закрой глаза. –  Буркнул лаборант и нервно оглянулся в зеркало.

Диана послушно опустила веки и переключилась на инфракрасный спектр. Силуэт лиса вновь нервно оглянулся на зеркало, вскинул руки, но замер, не решаясь коснуться ее груди.

Диана мысленно запаниковала – неужели… «секретный тест» – в её умении быть с мужчиной? Тайком от профессора она поглядывала на всякие ролики и почитывала книги о том, как это всё происходит у …живых.

Про секс, зачатие ребенка, развитие плода… Изучая свое тело, видела все необходимые внешние детали, но…. Ни для чего подобного её искусственная плоть, разумеется, не предназначалась.

А ещё Диану всё больше тревожил навязчивый вопрос – почему профессор не сказал о сути задания ей лично? Почему именно этот лис? Почему всё… так странно?

Лаборант решился и датчики в её шкуре передали осторожное прикосновение к груди. Запаниковав от карусели сумбурных противоречивых мыслей, она растерянно замерла, не зная, какие выражения и эмоции следует отобразить на лице и как вести себя телу.

Чуть осмелев, лис прижался к ней, обнял, потерся губами о её рот, не встретив ни отклика ни сопротивления, вновь неуверенно замер и растерянно стиснул её ягодицу.

Засопел, навалился, пытаясь уронить её на кровать, но где там! Недобрав и трети необходимого для этого усилия, лишь проскользил по полу босыми пятками и едва не рухнул сам.

– А?! – Не осознав причины неудачи, лаборант чудом удержал равновесие и ошарашено вытаращился на нее. Вновь оглянулся на зеркало – словно бы с недоумением и паникой, а затем вдруг внезапно, без замаха отвесил ей оплеуху. Разумеется с тем же нулевым эффектом – только руку отбил. Лишь по внутреннему экрану пронеслась череда оранжевых росчерков – сопроцессор классифицировал воздействие как агрессивное и развернул окно след-прогноза.

Автоматически включившийся эхо-сканер тотчас высветил за зеркалом несколько гогочущих лаборантов, торжествующе делающих «дай пять» и чокающихся пивными банками.

Коснувшийся стекла лазерный микрофон мгновенно считал колебания и она как на яву услышала их мерзкий смех и пьяные выкрики:

– Ахаха! Ну все, капец Лэнсу. Щас она ему хозяйство-то открутит!

Сам невольный участник розыгрыша – явно до сих пор явно не подозревая о том, что скрывается под её шкурой, вскочил и замахнулся уже всерьез.

След-прогноз привычно смерил все векторы, обозначил контрольные точки и подсветил область, в которой его кулак аккуратно воткнулся в её ладонь.

Морщась от боли в отбитой руке, лис трепыхнулся, пытаясь высвободить руку, но лишь покорно следуя её усилию, опустился на колени и неожиданно взвыл визгливым, тоненьким голосом.

За зеркалом наступила тишина, а несостоявшийся любовник, тихонько подвывая, замер на коленях глядя в ее до сих пор закрытые веки снизу вверх.

Не в силах отказать себе в удовольствии, волчица склонила голову, включила ультрафиолетовую подсветку и подняла веки.

В обезумевших глазах лиса отразились две пронзительно голубые звезды и лаборант обмочился.

Выпустив его руку и не обращая больше внимания на судорожно уползающего гостя, она повернулась к зеркалу.

 

После этой истории она впервые увидела хомяка в гневе. Рассвирепевший профессор метал громы и молнии, обещал разжаловать всех в уборщиков и лично проследить, чтобы эта должность навсегда осталась вершиной их карьеры. В тот момент ей даже, в какой-то мере стало жаль и жертву дурацкого розыгрыша и тех, кто подтолкнул новичка «на слабо», наврав что с ней в лаборатории не переспал только ленивый.

Не пойми каким чудом умерив гнев профессора, виновник ситуации старательно прикидывался жертвой обстоятельств, а сам – затаив обиды и виня во всех своих напастях её, приложил все старания, чтобы превратить её жизнь в ад.

Стоило им по каким-либо причинам остаться наедине – несостоявшийся любовник буквально сочился злостью и презрением.

«Гребаный тостер», «железяка поганая», «хренов робот», «чугунная жопа» – лишь немногое из обширного ассортимента прозвищ, которыми лаборант обращался к ней, всякий раз как они оставались наедине и без свидетелей.

Не желая огорчать профессора она стоически терпела всё. И прозвища, и швыряемые к ногам мелочи, и даже «сбои» аппаратуры, после которых она даже как-то раз получила серьёзные повреждения.

Недоумевая, почему профессор в упор не замечает всех этих проделок, она попыталась сама приструнить вконец обнаглевшего подручного, после чего в наказание была на целый месяц оставлена без доступа к телеканалам и доступа к библиотеке.

С тех пор взаимоотношения их с лаборантом перешли в фазу холодной войны. И вот сейчас лис, заметивший «косяк» и порчу оборудования – наверняка не преминет подать это все профессору в нужном свете. Впрочем, козни лаборанта после всех перипетий ее скоропостижно окончившейся вольной жизни теперь казались чем-то давним, далеким и настолько малозначительным, что если бы не всплеск узнавания от внезапного столкновения, она бы и вовсе никак не отреагировала на давнего знакомого.

– Диана… – подошедший профессор поприветствовал ее доброжелательной улыбкой. – Как ты себя чувствуешь?

Лишенная голосового синтезатора, она лишь машинально пожала плечами и покосилась на своего «заклятого друга», выглядывавшего из-за спины профессора и неприкрыто разочарованного тем, что его пространная жалоба о разгуливающем по лаборатории «оборудовании» осталась без внимания.

– Потерпи, сегодня мы всё починим. – Фрейн ободряюще похлопал её по запястью и она шевельнула головой и шеей, пытаясь изобразить благодарность и радость без использования мимических лент.

– Да-да, я тоже рад тебя видеть, девочка моя… – Хомяк улыбнулся, но как-то грустно и напряженно, стыдливо пряча взгляд.

Диана вопросительно склонила голову – тем самым жестом, что подсмотрела у Него. При нахлынувшем воспоминании в уголок поля зрения привычно всплыла заветная папка, но сейчас она была пуста.

– Потерпи. Немножечко. Сейчас мы всё наладим и…

– Профессор Фрейн? Генерал Паркер вызывает. – Подошедший енот в солдатской форме с опаской и любопытством покосился на киборга и перевел взгляд на хомяка.

– Ну началось… – Профессор вздохнул и закатил глаза. – Скажите – сейчас буду.

 

***

 

– А вот и я. – Умудрившись без шума миновать натянутую Тимкой сигнализацию, Рик триумфально ворвался в комнату, демонстрируя два объёмистых мешка со съестным.

Перепугано вскочившая Ронка спрятала за спину отбитое горлышко пивной бутылки и зло уставилась на него:

– Чё орёшь, придурок?

– Придурок? Ну да… когда ещё от вас благодарности дождёшься… – Рик вздохнул и сгрузил добычу перед бельчатами, нетерпеливо облепившими обшарпанный письменный стол.

Преодолев невольный испуг, рысь с недоверием уставилась на извлекаемые яства.

– И откуда это все? – оставив закутанного в тряпки мыша, она приблизилась, со скепсисом оглядывая гору продуктов.

– Из ресторана, ясен пень. – Донельзя довольный собой, Рик откупорил один из контейнеров, мазнул пальцем по содержимому и протянул ей. – Тортик хочешь?

Проигнорировав подношение, Рона подошла к столу и с подозрением присмотрелась к контейнерам.

– Да всё нормально, чё ты… – лис непринужденно облизнул палец сам и выжидательно воззрился на неё.

Искоса глянув в его сторону, рысь переместилась так, чтобы не заслонять льющийся в окно лунный свет и поворошила коробки. Мясо, котлета, хлеб, ещё котлета, салат, салат, кусок торта и что-то совсем непонятное, но вроде бы вполне вкусное. Придирчиво оглядев котлеты, она соорудила пару бутербродов и вручила бельчатам.

– Ты что – ресторан ограбил? – Выбрав несколько кусочков, рысь отправилась к мышу.

– Почему сразу ограбил? Честно заработал! – Искренне возмутился Рик. – Своим потом и… ну крови, впрочем, не было. И слава богу.

Последнюю часть фразы он пробормотал себе под нос и глупо хихикнул.

Вздохнув, Рона склонилась над мышем. Обложенный тряпками и по самый нос укрытый курткой охранника, тот тревожно постанывал и метался в горячечном бреду.

Набрав воды в колпачок от бутылки, она в течение дня несколько раз поила его мелкими порциями, а сейчас пыталась осторожно разбудить и заставить поесть.

– Да. Вот и вся благодарность… Стараешься тут, стараешься… – Рик трагически вздохнул и отправив в рот очередную порцию крема, обиженно уселся на дверь, служившую им постелью.

Рону кольнуло запоздалое чувство вины – и впрямь ведь старался. И такой роскошный ужин притащил. А она тут обнюхивала, осматривала, привиредничала, словно и впрямь надеясь обнаружить свидетельства того, что вся эта вкуснотища подобрана на какой-нибудь помойке.

– Ну прости. – Рона скормила мышу несколько кусочков из салатного контейнера. – Ты и впрямь молодец. Просто …напугал, ну и…

Она потерянно всплеснула руками, словно призывая его обратить внимание на то, где они все находятся.

– Окей, на первый раз прощаю. – Рик взбодрился и подсел к ней. – Что с ним?

– Без понятия. – Как днём накрыло, так и… – Лекарства бы нам. Жаропонижающее хотя бы.

– Завтра будет. – Решившись, Рик приобнял её за плечи и рысь машинально подалась к нему, оперлась теплым боком, не отрывая взгляд от бессознательно подергивавшегося пациента.

Ошалев от такой реакции, ожидавший очередной резкой отповеди или чего похуже, Рик замер.

– Как думаешь, он вернется? – Ронка поправила на мыше импровизированное одеяло и вздохнула.

– Кто? – Ошарашенный легкой «капитуляцией», лис не сразу понял смысл вопроса.

– Тимка. – Рысь вздохнула и отвернулась, пряча увлажнившиеся глаза. Помедлила и словно спохватившись, встала. Аккуратно, но решительно высвободившись из-под его руки и старательно избегая встречаться с ним взглядом, направилась в коридор. – Побудь с ним, я… скоро вернусь.

– Тьфу. – Досадливо поморщившись, Рик проводил взглядом рысиный зад, но преследовать не решился. Чем больше хочется – тем лучше потерпеть. К тому же, может она по-маленькому пошла или ещё что в этом роде? И увязавшийся следом спутник в этом деле будет совсем некстати. Но стоит проявить немного терпения и такта – и…

Замечтавшийся лис наткнулся взглядом на печальные мордочки близняшек и хмуро отвернулся, разглядывая «вверенного» ему больного.

Даже сейчас, когда, казалось бы, всё на мази, долбаный шизоид всё портит. Мешает одним фактом своего наличия. Лис подобрал с пола какую-то соломинку и сердито пощекотал мышиный нос – а ну как симулирует мелкий засранец?

Но грызун поморщился, повел мордой, но в себя так и не пришёл.

 

До самых дверей старательно сохраняя спокойный уверенный вид, Рона выбралась в коридор и судорожно вздохнула, смаргивая беззвучно хлынувшие из глаз ручейки. Едва различая дорогу, прихрамывая и припадая на правую ногу, она перебралась в противоположный конец коридора и присела у ободранного, рассохшегося подоконника.

Оглянулась, не увязался ли кто следом и облегченно всхлипнула.

Кажется её уход был вполне убедительным, а тон – достаточно уверенным, чтобы ни у кого не возникло желания бросаться следом… и застать её в столь жалком виде.

Она уселась в уголок и тоскливо запрокинув голову, уставилась в звездное летнее небо.

Страх, безнадега, опустошение… Появление Рика прервало кошмарный своей реалистичностью сон.

Она сидела на льдине, одна в целом море, плыла неизвестно куда и откуда… Сидела, зябко обхватив себя руками, дрожа от пронизывающего ветра и обречённо глядя на то, как от края ледышки раз за разом откалываются куски. Один, другой, третий…  На глазах её маленький ледяной островок превращался в жалкий, неустойчивый обмылок.

И она, позабыв о ветре, хватала откалывающиеся куски и тщетно пытаясь пристроить их обратно. Не обращая внимания на ледяную воду, стискивала скользкие обжигающие холодом края, плача от бессилия при виде новых и новых отколовшихся кусков, на которые уже не хватало рук и ног. Захлёбываясь от обиды, тянула непослушными, чужими пальцами два последних, чудом уцелевших куска. А проклятые ледышки бултыхались, так и норовя уйти в глубину и пропасть из виду в высоких волнах.

Остатки льдины под ногами дали трещину, под ноги хлынула морская вода и …на этом она проснулась.

Кошмарный сон схлынул, исчез… но пережитое в нём ощущение беспомощности и бессилия что-либо изменить – осталось. Вросло, впечаталось куда-то внутрь вёртким беспокойным червячком.

Кошка, Волчица, Пакетик… Теперь ещё и Тимка, неверно оценивший увиденную ситуацию и по-детски болезненно воспринявший её минутное замешательство.

И она. Не нашедшая в себе сил броситься за ним босиком, не обращая внимания на пронзившую ногу боль.

Рона неловко уселась на пол, задрала пятку под пятно лунного света и потрогала когтем ранку. Впившийся под подушечку ржавый гвоздь она вытащила почти сразу, а вот нормально заняться раной удалось лишь потом, когда отправила всех за водой.

Вроде бы – несколько минут… но собственной слюны для промывки ранки оказалось слишком мало. Вдобавок во рту пересохло, а восполнить запасы воды было нечем.

Более надежное и основательное дезинфицирующее средство было недоступно по тем же причинам.

И вот «для полного счастья» рана опухла и кажется, готовилась воспалиться.

Но всё это, на фоне мучительного, изводящего чувства безысходности казалось такой мелочью, что и внимания обращать не стоило.

Она судорожно всхлипнула, задышала через рот, уже не сдерживая слез, подтянула раненую ногу и откинулась, прижалась затылком к стене.

Пред глазами вновь поплыли их лица. Лица тех, кого потеряла, не успев обрести. Всех, кого не удержала, не помогла остаться. Не сохранила, не уберегла.

Соленые ручейки, подогретые тяжкими мыслями, стали шире, ещё шире и, наконец, хлынули безудержным потоком.

До крови закусив губу, она стиснула кулаки, приставила их к надбровьям и принялась раскачиваться, пережидая, когда из груди прекратят рваться всхлипы, а слезы иссякнут. Когда можно будет вернуться обратно, вновь натянуть маску невозмутимой уверенности и дальше играть роль той, которая лучше всех знает, как и что надо делать.

 

***

 

Звонок отца раздался буквально минута в минуту с момента, когда они ввалились в дверь. Отправив Чарли на кухню, Джейн вздохнула и сняла трубку.

– Где ты пропадала всю неделю?! Мать с ума чуть не сошла! – голос Бенсона-старшего взорвался с такой громкостью и яростью, что она едва не выронила телефон.

– Пап, я… – Лисичка параноидально огляделась, словно и впрямь ожидая увидеть где-нибудь глазок нацеленной на неё камеры.

– Ничего не хочу слышать! Быстро собирай вещи и ко мне! – По обыкновению не дожидаясь ответа, отец швырнул трубку.

Лисичка подошла к окну и злобно уставилась на улицу. С тротуара на неё ничуть не скрываясь таращился улыбчивый круглощёкий выдр в дурацкой, не по сезону шляпе-котелке.

Ну – всё понятно. Спасибо, что хоть не камера…

Она повернулась от окна и только собралась поставить телефон на столик, как тот зазвонил снова.

– И придурка этого мелкого прихвати. – Не терпящим возражений тоном, рявкнул отец и вновь повесил трубку.

Закатив глаза и основательно вдохнув, Джейн разъяренно выдохнула и грохнув телефоном о тумбочку, отправилась собираться.

– Чарли? Чарли! Я… Мне очень неудобно, но… – она прошла на кухню и застала бурундука, ожесточенно вгрызшимся в бутерброд.

Лишенный возможности ответить, тот лишь вопросительно поднял бровь.

– Короче… папа хочет тебя видеть. – Решив не тянуть резину, выпалила она «радостное» известие.

– Папа? – болезненно проглотив не дожёванный кусок, оператор поперхнулся и зашелся мучительным кашлем. – В смысле….

Не договорив конца фразы, он сделал испуганную рожу, боязливо ткнул пальцем вверх и полувопросительно кивнул.

Поморщившись, Джейн подтвердила его наихудшие опасения и вздохнула.

Чарли сглотнул повторно.

– Да не бойся, ничего он тебе не сделает. – Лисичка скривилась. – Поорёт и всё. Если что – вали всё на меня.

Страдальчески сморщившись, Чарли отложил недоеденный бутерброд на блюдце, вздохнул и обречённо отряхнул руки, демонстрируя всем своим видом, что за неё готов смиренно принять любые пытки.

Порывшись в шкафу, Джейн извлекла на свет перцовый баллончик, потрясла возле уха, зловеще ухмыльнулась и сунула в сумочку.

– Приобрела после того гада. – Пояснила она в ответ на недоуменный взгляд коллеги. – Ну, который кассету украл.

Чарли вздохнул ещё раз, но предпочёл промолчать.

 

– Мисс Бенсон. – Карауливший их выдр, ничуть не смущаясь мрачных, неприязненных взглядов, дружелюбно улыбнулся и приподнял свой дурацкий котелок в старомодном приветствии. – Ваш отец просил …встретить вас и доставить в его резиденцию.

– Вы хотели сказать – подкараулить? – Джейн гордо вскинула носик, всем своим видом излучая в адрес соглядатая максимум презрения, на которое была способна.

– Ну зачем же так… Я просто выполняю свою работу. – Выдр улыбнулся ещё шире и махнул кому-то рукой.

Отделившись от обочины, неприметный серый джип подкатил к ним поближе.

Пожилой выдр предупредительно открыл ей дверцу, дождался, когда следом заберётся Чарли, почтительно захлопнул дверцу и уселся рядом с водителем.

Дорога прошла в молчании – ни сам соглядатай, ни крутивший баранку плечистый, накачанный волк с разговорами к ним не лезли. Ну а сама Джейн предпочла отрешённо смотреть в окно.

Особняк Бенсонов встретил их с привычной флегматичностью и тенистой сенью сада. Украшенный густыми шапками яблонь, высокий каменный забор прервался широкими кованными воротами. Не воротами даже, а вратами. С затейливыми узорами, витыми прутьями и тяжёлыми массивными вензелями.

Водитель опустил стекло и высунулся в окно, демонстрируя себя наружной камере. Створки ворот бесшумно пошли в стороны и мимо ее окна проплыла стеклянная будка охранника. Узнав пассажирку, подтянутый, вышколенный охранник белозубо улыбнулся и молодцевато козырнул.

– Прошу вас. – Выдр мячиком выпрыгнул со своего кресла и подобострастно распахнул дверь, выпуская пассажиров.

Выбравшись из джипа бурундук окинул дворец хмурым взглядом и поежился. Появившаяся следом Джейн к величественному парадному крыльцу и вычурной лепнине отнеслась с аристократическим безразличием. Да и сложно сохранить пиетет, коль родилась и выросла, проведя в этом доме без малого восемнадцать лет.

– Мисс Бенсон, – пожилой гризли, чинно поджидавший её у массивной дубовой двери, обозначил учтивый поклон и толкнул тяжёлую створку широкой лапой. – Вы как всегда обворожительны.

– Спасибо, Томас. – Лисичка рассеянно улыбнулась медведю и шагнула через порог.

Пожилой дворецкий с неопределенным выражением перевёл взгляд на замешкавшегося у входа Чарли. Низкорослый бурундук в цветастой майке с губастой мультяшной лягушкой и надписью «принц», в обрезанных рваным краем джинсах и расхлябанных сандалетах смотрелся на фоне окружающего великолепия донельзя неуместно.

Под высокомерным и чуточку брезгливым взглядом старого гризли, маленький оператор поёжился и словно бы стал ещё меньше ростом. Наверное, он так и не решился бы войти, если бы не удаляющийся силуэт Джейн. Испугавшись потерять ее из виду, бурундук шмыгнул в холл.

Пожилой дворецкий проводил его флегматичным взглядом и осуждающе опустил уголки губ: на оборотной стороне «принца» красовалась надпись «целовать тут». И стрелка, недвусмысленно указывающая в направлении куцего бурундучиного хвостика.

Вздохнув, медведь прикрыл дверь и чопорно последовал за гостями.

Поднявшись на очередную огромную лестницу, маленькая процессия вошла в анфиладу просторных, богато украшенных комнат.

Впечатленный вычурным убранством, Чарли робко семенил за Джейн по паркету из оливы и подавлено глазел на стенные гобелены с развешанными там сям фамильными портретами. Лисы на потемневших от времени холстах, казалось, провожали его суровыми и пристальными взглядами.

Свернув в очередной коридор, они прошли мимо нескольких дверей и остановились у последней. Замерев, Джейн поджала губы, положила ладонь на массивную бронзовую рукоять и помедлила, собираясь с духом.

Чарли нервно оглянулся на дворецкого.

Низкорослый для своего вида, пожилой гризли возвышался над ним на высоту почти двух его ростов. И с этой семифутовой высоты смотрел на него надменным, подозрительным взглядом. Словно следил, как бы странный гость не спёр по пути что-нибудь ценное.

Скорчив обиженную мину, оператор покосился на Джейн. Ответив ему кислым взглядом, лисичка решилась и тихонько толкнула дверь.

Убранство кабинета превосходило все ожидания.

Камин в полстены, огромные вычурные окна, невероятных размеров письменный стол в окружении тяжелых резных стульев и вездесущие картины.

Хозяин кабинета – сухощавый лис лет сорока, сцепив руки за спиной, стоял у подоконника и с вялым интересом следил за чем-то по ту сторону стёкол.

– Папа? – Джейн вышла вперед, а Чарли, пользуясь моментом, переместился так, чтобы не слишком бросаться в глаза владельцу помещения.

– Где ты была эту неделю? – Гарольд Бенсон грациозно развернулся к вошедшим и смерил обоих холодным, пронзительным взглядом.

– Это… я всё объясню… – Джейн шагнула к отцу, но стушевалась и замерла под его надменным холодным взглядом.

– Да уж постарайся. – Бенсон-старший еще раз смерил ее взглядом. – Но сначала сходи к матери. С тобой мы поговорим позже.

– Пап, я… Чарли… Ты же не потому его позвал, что решил, будто мы…. – Лисичка сбилась и занервничала, не в силах сформулировать мысль так, чтобы с одной стороны было всё предельно ясно, а с другой – не вышло слишком обидным для Чарли.

– Разумеется, не думаю. – Чопорный лис неторопливо прошёл к столу и властно оперся на бархатную обивку кончиками пальцев. – Если бы я так _думал_… Этот разговор состоялся в совсем иных условиях.

Колючий, пронзительный взгляд «испепелил» Чарли подобно лучу лазера.

– Папа, не начинай! Чарли ни в чем не виноват, наоборот, если бы не он…

– Если бы не он, ты не влипла бы туда, куда влипла. – Отрезал лис. – Но об этом мы поговорим позже. Оставь нас.

– Но я…

– Позже, я сказал! – В присутствии посторонних, Бенсон-старший не позволил себе повышать голос, но и тихие, богатые интонациями фразы звучали так, словно он вколачивал гвозди. С одного удара.

Вконец оробевший Чарли украдкой сглатывал загустевшую слюну и молча хлопал глазами, избегая встречаться взглядом с хозяином апартаментов.

Впрочем, отвести глаза в сторону – почему-то казалось ему верхом непочтительности. И бурундук, неловко поелозив взглядом по окрестностям, предпочел уставиться на его дорогие лаковые туфли.

Сосредоточившись на их гипнотически зеркальной поверхности, он даже не сразу осознал, что Джейн уходит. Уходит, бросая его на растерзание этому… этому…

Он в панике трепыхнулся было вслед Джейн, скорчил умоляющую гримасу, но та лишь страшно округлила глаза и развела руками. «Держись мол, что могла – сделала».

Нервно зыркнув на возвышавшегося рядом дворецкого, бурундук встретил всё тот же высокомерно спесивый взгляд.

Сглотнув, он обречённо повернулся к хозяину кабинета.

А сухощавый лис в старомодном костюме и лаковых ботинках едва слышно вздохнул и уселся за стол. Сцепил пальцы домиком и не мигая уставился на гостя с мрачным пристальным интересом.

– Оставь нас, Томас.

Гризли беззвучно попятился и с поклоном вышел.

В кабинете повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь оглушительным «тик-так» массивных антикварных часов с громоздким тяжелым маятником.

«тик-так», «тик-так».

«тик».

«так».

Тягучее вязкое время, словно бы вдруг стало замедляться. А вместе с ним и оглушительным «тик-таком» замедлялось и маленькое бурундучиное сердчишко.

«ТИК»

…

«ТАК»

Наверное, для хозяина кабинета эта неловкая пауза затянулась не дольше чем на несколько секунд, но он, Чарли – уже успел мысленно умереть, воскреснуть и умереть снова.

– Итак… – негромкий, поставленный не хуже чем у драматического актера, голос Гарольда Бенсона заставил его вздрогнуть. – Сколько?

– Простите? – Чарли моргнул, в панике перебирая воспоминания о пролетевших секундах. Но ответа на заданный вопрос не нашел. Более того – не нашел и ничего наводящего на мысль о том, что имел ввиду высокопоставленный собеседник.

Пару секунд лис продолжал сверлить его мрачным взглядом, затем неторопливо извлек из стоявшей рядом коробочки огромную сигару с позолоченным ободком. Провел ей перед носом, втянул воздух и зажмурился, смакуя аромат и словно бы на миг и вовсе позабыв о своем госте.

– Мистер …Чарли. – Богатый интонациями, голос лиса умудрился вложить в эти два простых слова такую бездну подоплёк и тонких смыслов, что маленький оператор словно прослушал многочасовую лекцию о собственной ничтожности и никчемности, бессмысленности и ущербности. Осознал бескрайность и непреодолимость разделявшей их миры пропасти и собственное место где-то в самом-самом конце социальной лестницы.

На одном этом «Мистер Чарли» разговор можно было и закончить, но лис продолжил:

– Понимаете, моя дочь… В силу её молодости и неопытности, не вполне понимает …некоторые стороны жизни. И я, как ее отец – несу определенную ответственность за её будущее.

Смутно подозревая, к чему клонит спесивый денежный мешок, Чарли собрался было возразить, но перебить властный голос Бенсона так и не решился.

– Обычно Джейн вполне трезво смотрит на мир и всегда четко отделяет свои …романтические устремления от суровой правды жизни. Но вы… Признаться, я удивлен. Это всё настолько странно… Что я даже пропущу пункт А.

– Пункт А? – растерянно моргнув, переспросил репортер.

– Болит? – вместо ответа, лис кивнул на его забинтованный палец.

Машинально взглянув на ладонь, Чарли нахмурился.

– Пункт А. – Лис уложил сигару в серебряную гильотинку, двусмысленно покосился на Чарли и неожиданно резко клацнул лезвием, отсекая кончик сигары.

Сломанный палец под гипсовым набалдашником прошила вспышка боли – настолько реалистично ему представилось исполнение пункта А с его пальцем в главной роли.

Убедившись, что намек услышан, лис едва заметно улыбнулся и чиркнув золотой зажигалкой, с наслаждением затянулся.

Откинувшись в кресле, он выпустил к потолку изящное колечко и вновь посмотрел на Чарли.

– Итак, пункт Б. – Бенсон в очередной раз смерил его взглядом и лениво порывшись в столе, швырнул в его сторону что-то прямоугольное.

Напрягшись, Чарли поначалу отшатнулся, но увидев, что предмет не летит, а всего лишь катится по столешнице, чуть было не бросился ловить.

Едва заметно дернув уголком рта, лис затянулся снова, разглядывая, как вытягивается бурундучиная физиономия при виде тугой, не покидавшей банковской упаковки пачки банкнот…

– Это…

– Это пятьдесят тысяч. – Лис холодно улыбнулся. – На билет и сценарий.

– Сценарий? – Чарли вполне понял ход мыслей Бенсона-старшего, но слово «сценарий» слишком уж выпадало из классического, до дыр затасканного сюжета: богатый папочка готов заплатить охмурившему драгоценную дочь негодяю, лишь бы тот навсегда убрался из поля зрения.

– Убедительный сценарий твоего срочного отъезда. – Лис кивнул и поглядел в потолок. – Больная мама, умирающий дядюшка, перспективная работа и тому подобное – уже было.

– Если вы думаете, что я и Джейн… – Чарли с негодованием скрестил на груди руки.

Вместо ответа лис снова запустил руку в заветный ящик и пустил по столу вторую пачку купюр.

«Да что у него там – миллион на мелкие расходы?»

Чарли осекся, мрачно уставившись на лежащие на краю стола сто тысяч.

Небольшая яхта, уютный маленький домик или шикарная тачка. Или сразу всё перечисленное, если быть поскромнее в запросах.

Сгрести, раскланяться, извиниться перед Джейн и, свалив в какую-нибудь провинцию – открыть собственное дело?

Здоровая ладонь дрогнула, словно уже ощущая подушечками пальцев плотные, хрустящие купюры.

С трудом оторвав взгляд от взятки, Чарли уставился в холодные, иронично прищуренные глаза Бенсона.

– Подумайте хорошенько, мистер …Чарли. – Пауза перед его именем в этот раз была чуть короче, но вложенные в интонацию желчь и ехидство всколыхнули где-то внутри яростный, истеричный протест.

Этот денежный мешок свято верит в то, что всё продается и покупается?! Всегда? Стоит лишь дать побольше… ?

Да кем он себя возомнил?!

Злясь на себя за то, что взгляд словно сам собой раз за разом так и липнет к банкнотам, Чарли уставился на лиса и злобно сощурился.

– Мистер… Бенсон. – Он как мог попытался воспроизвести всю глубину интонаций, которыми так непринуждённо оперировал лис, но вышло довольно жалко. – Я клянусь вам, что не имел никаких видов на ваши чёртовы деньги.

“А вот как следует вдуть этой вертихвостке… очень даже не прочь.”

Впрочем, последнюю мысль Чарли счёл за лучшее оставить при себе.

Кипя от праведного гнева, он отклеился с места у двери, где простоял все это время и приблизился к столу. Стараясь не смотреть на пачки денег, на ощупь сгреб тугие бумажные кирпичики и чуть дрогнувшей рукой катнул их обратно.

– Все что меня связывает с вашей дочерью – исключительно… служебные отношения. – На последней части фразы Чарли подвел голос и вышло довольно-таки жалко и неубедительно.

Затянувшись сигарой ещё раз, лис молча покосился на банковские пачки, на сигарную гильотинку, поднял взгляд на Чарли…

– Что ж, печально. Видимо я переоценил ваши интеллектуальные способности. – Бенсон стряхнул пепел в массивную бронзовую пепельницу.

– Да послушайте, Вы! – Чарли шлёпнул ладонями по столу и не в силах подобрать нужных слов, замер, яростно поблёскивая глазами. – Я и Джейн…

– Избавьте меня от подробностей. – Лис поднял ладонь, обрывая поток ещё не придуманных оправданий. – Вилли, проводи мистера …Чарли.

Широкая пятнистая ладонь, запросто способная обхватить бурундучиную голову целиком, тяжело опустилась на плечо репортёра. Опустилась, чуть пригнула к столу, до боли сжав ключицы и едва не заставив заорать.

Испуганно вздрогнув, Чарли осторожно оглянулся.

Огромный, неслышно подкравшийся барс, сверху вниз поглядел на него пустым, ничего не выражающим взглядом.

– Совсем проводить? – безразлично пробасил охранник, заставив Чарли похолодеть.

– Нет. Пока просто до дома. – Отец Джейн одарил бурундука омерзительно злобной улыбкой, выпустил к потолку очередное колечко дыма и выдержав паузу, уточнил: – Пока что.

 

 

***

 

Темнота.

Вязкое, липкое беспамятство, наполненное кошмарами, которым позавидовал бы любой «король ужасов». Комочек беспомощной плоти посреди холодной, пронизанной обжигающей радиацией вселенной. Узелок на какой-то непонятной нити, тянувшейся из ниоткуда в никуда.

Он барахтался, трепыхался, собирал себя по кусочкам, как делал это всегда – каждый день, каждое утро. Много-много месяцев подряд.

Но в этот раз было что-то не так, что-то не то. Не было ощущения лежанки, простыней, не слышался стук собственного сердца, порывистым пульсом проносившийся по всему телу.  Только тишина – абсолютная, звенящая тишина. Толчок, удар, прикосновение к пальцам, руке, шее, плечу, лодыжкам… он беспомощно извивался в абсолютном Ничто, а окружающая тьма трогала, тыкала, мяла его, как руки ребенка мнут пластилиновый катыш.

Он заорал, но вокруг не раздалось ни звука. Он до боли таращил глаза, но непроницаемая тьма вокруг лишь переливалась разноцветными плавающими пятнами.

И вдруг сама собой сменилась ослепительным, режущим светом.

Он рефлекторно моргнул… попытался моргнуть. Но свет никуда не делся. В глазах возникло мучительное, невыносимое жжение. Как бывает, если попробовать не моргать как можно дольше времени всего лишь усилием воли. Отчаянно напрягая веки, он попытался сменить позу, рванулся, но… Ничего не произошло.

Перед глазами все также стояла какая-то тесная металлическая коробка с кучей лючков и дверок, с какими-то проводками, кабелями и гофрированными трубопроводами. Камера, ничуть не походившая на ту, где он погрузился в сон, смакуя леденящие тонкости своей будущей мести. И воспринимаемая как-то странно и словно бы плоско. Словно бы смотрел он через какую-то линзу или телекамеру.

Шестой вновь попробовал шевельнуться, поднести к глазам руку, но тщетно – не ощущая ни малейшего сопротивления, он тем не менее не мог ни повернуть голову, ни даже увидеть собственную руку.

Он попытался дотронуться до кончика носа, но перед глазами не изменилось ровным счетом ни-че-го.

Запаниковав, опоссум попробовал заорать, но ватную, гнетущую тишину вновь не нарушил ни один звук.

Зато в дальней стенке железной будки открылась дверца и в помещение вскарабкался один белых халатов. Физиономию хорька украшали странного вида очки, похожие на маску сварщика. На носителях этих штуковин, внутри полигона Шестому позволялось испытывать любые методы воздействия, но максимум к чему это приводило – «сварщики» теряли сознание, падая на мягкий пол, как сбитые шаром кегли.

Но сейчас вокруг был не полигон, а его собственная странная неподвижность – делала его целиком зависимым от власти вошедшего.

Он попробовал заговорить, привлечь внимание хоть как-нибудь, но вошедший хорек, не глядя в его сторону, лишь деловито защёлкал тумблерами. На пленника он обратил внимание лишь спустя несколько долгих, пугающе томительных минут.

Шестой привычно потянулся к образу, воспроизвел собственный портрет, потянулся в сторону хорька, но… Легко и просто выполняемый трюк почему-то не сработал. Он пробовал ещё и ещё, процеживал мыслеобразы лобранта так и этак, вдоль и поперек, но… Не улавливал в них ничего хоть отдаленно похожих на образ своего тела.

Хорек же тем временем с интересом смотрел на него через свои дурацкие, непроницаемо черные очки.

Удовлетворенно хмыкнув, поднял какой-то лист, развернул так, чтобы обездвиженный опоссум тоже увидел изображенный там символ: желтый кругляш с черным треугольником внутри. Подержав перед ним бумагу, хорек отодвинулся чуть дальше и демонстративно уставился на лист.

Желтый кругляш с черным треугольником. Желтый кругляш с черным…

Обнаружив желто-черный «отзвук», Шестой рванул переплетение нитей, вонзился, впился в опознанный отрывок, достраивая недостающие кусочки мозаики и подбирая мелодию.

Лаборант тем временем раздраженно покосился на него, на листок… в очередной раз показал опоссуму картинку-маркер и демонстративно принялся таращиться  на неё сам.

Словно только и дожидаясь этого момента, чужая мелодия шарахнула по ушам чудовищным диссонансом. Ударила, плеснула… Зацепила и повлекла, на ходу обретая ясность и чёткость, открывая путь во все закоулки чужой души. Бурлящим потоком вышибая двери и дверцы, ворота и лючки, заполняя, охватывая собой всё доступное пространство.

«Что со мной?» – оглушительно громыхнул он в мыслях хорька.

Поморщившись, белый халат потряс кулаком перед самыми его глазами и зашевелил губами.

Мелодия рванулась дальше, пронеслась, обшаривая переливами ноток те области, которые обыкновенно отвечали за речь. Вонзилась, вросла в неразборчивое плетение.

«…аная хрень».

Ага.

«Что со мной?» – рявкнул Шестой, заставив лаборанта вздрогнуть ещё раз.

– Заткнись, урод! Не то пожалеешь! – лаборант вновь замахнулся на него так, словно собирался врезать точно промеж глаз. – Читай. Сам читай.

И он прочел.

Операционная, суета и метания белых халатов, сноровисто порхающие стерильные перчатки хирурга. Коллеги хорька, чьими глазами смотрит Шестой, увлеченно разбирают какое-то тело. Как детали чудовищного конструктора, в пластмассовые поддоны сыплются кости, окровавленные куски мяса, а руки, затянутые в резиновые перчатки, всё режут и режут, кромсают и пилят, наполняя жутковатые поддоны ЧЬИМИ-ТО кусками. Преодолевая отвращение, он с нарастающей тревогой всматривается в мелькающие в коробах останки, не веря, отрицая сгустившееся неотвратимое понимание того, насколько всё плохо и… непоправимо. Отрицая вплоть до того мгновения, пока поверх одной из коробок не падает небрежно брошенная шкура опоссума.