Краденый Мир

Мысли майора путались, свивались в тугие бессмысленные комки, распадались на бессвязные рыхлые ошметки, извивались, не позволяя ухватить их и вновь сложить в относительно цельную картину мира. Руки подрагивали, а левое веко подергивалось в нервном тике.

Безумие и абсурдность происшедшего вогнали его в какой-то странный ни на что не похожий ступор. Происходящее вокруг воспринималось словно бы сквозь толщу воды: замедленные движения, странная пьяная легкость, слегка нарушенная координация…

И мысли.

Безумная оголтелая свистопляска образов: врезающийся в капот костлявый психопат, на полном ходу извлекающий водителя через дверное стекло, с какой-то особенно мерзкой насекомой подвижностью, скачущий с машины на машину и легко, почти непринужденно уворачивающийся от выстрелов в упор. И все это – на скорости почти в полсотни миль в час!… Девка, чьи пальцы сминают металл с непринужденностью гидравлических кусачек, кувыркающиеся по густой траве джипы, разлетающиеся из открытых и оторванных дверей тела…

И уродец, упрямо шагающий на пули. Пошатывающийся от попаданий, истекающий кровью, но упрямо идущий к нему, несмотря на то что первая пуля попала в живот, а вторая в сердце.

Гриффита передернуло.

Нормальная, привычная жизнь дала трещину. Он словно бы внезапно оказался героем какого-то дурацкого фильма из тех, что на потеху толпе порождает воспаленное воображение харренвудских сценаристов…

Он тупо стоял, сжимая пистолет так, словно его ребристая рукоять была последним связующим звеном, удерживающим его рассудок от падения в бездну безумия. Стоял и смотрел на то, как «объект», который нужно было забрать, бежит к нему.

Вспоминал оставленные ее ладошками вмятины на толстых стальных трубах и….

Сжимавшая пистолет рука сама собой дернулась, реагируя на потенциальную угрозу, но разум воспротивился – стрелять? В кого? В босоногую растрепанную девчонку? Но вмятины… Чудовищные вмятины на боковинах автомобильных кресел! Да пальцы этой… этого существа легко переломают ему все кости!

Но …насчет возможного сопротивления и того, насколько она ценна чертов профессор не сказал ни слова.

«Забрать и доставить».

Точка.

Хоть бы добавили «живой или мертвой». И все разом стало бы проще. К немалому его облегчению, девчонка на него не кинулась, а упала на колени перед телом монстра и…  Исторгнутый ею звук походил на вопль. Безумный, животный не то вой, не то плач. Настолько громкий и пронзительный, что оглушенный волк едва не схватился за уши. Казалось еще секунду и барабанные перепонки просто полопаются. Но… Достигнув пика, крик внезапно оборвался – каким-то мерзким электронным дребезгом и хлопком, словно где-то что-то лопнуло, отказало, испортилось.

Девчонка замерла, уставившись неподвижным взглядом в одну точку.

А Гриффит тупо стоял на обочине, таращась на все это действо и не в силах понять, как быть дальше. Как обращаться теперь с «объектом»? Наставить пушку, пока не кинулась мстить за явно небезразличного ей монстра? Потребовать пройти в машину? Да можно ли вообще повернуться к ней спиной? Нет, не после всего того, что тут произошло…

Но и оставаться здесь, дожидаясь подкрепления с базы – тоже глупо. Вон уже с десяток машин сгрудилось на обочине, водилы таращатся на опрокинутые джипы, на вяло шевелящихся в траве солдат, на дымящийся пистолет-пулемет в его руке. Гриффит дернулся было убрать «кохлер», но близость подозрительной девчонки не располагала к таким экспериментам.

А штатские все таращатся. И некоторые уже вовсю звонят куда-то с мобилок, не решаясь подойти к вооруженному волку и копошащимся в траве солдатам. Гриффит тряхнул головой, поковырял когтем в ухе, морщась от тонкого комариного звона.

Посмотрел на девчонку, на свой пистолет… обвел затуманенным взглядом останки разгромленного конвоя и тяжело осел наземь.

«Забрать и доставить».

Во имя секретности стоило подумать о том, чтобы убраться отсюда как можно раньше – до приезда полиции.

Нет, конечно же выяснение его личности и звания снимет все проблемы как по мановению руки, но… во-первых время, а во-вторых – куча ненужных свидетелей. И странный «объект», который нужно доставить, не демонстрируя все эти странности кому ни попадя.

Гриффит поднялся и несколько зевак-водителей, разглядев в его руке пистолет, поспешили убраться.

– Встать. – Гриффит не стал целиться в девчонку из оружия, но держал ствол наготове.

На то что слова подействуют – он, впрочем, тоже не особо надеялся. И потому изрядно удивился, когда задержанная послушно встала.

Почти минуту он обшаривал ее взглядом, пытаясь хоть как-то осознать и осмыслить происходящее. Этот погасший мертвый взгляд, абсолютную – совершенную неподвижность. Стоит как статуя, ни с ноги на ногу не переступит, ни еще что-нибудь… Кажется, что и вовсе не дышит.

Не спуская с нее глаз, он отступил к автомобилю, еще раз оценил ущерб и подумал, что сажать это создание в салон, к себе за спину, было слишком рисковано. Будь она каким-нибудь беглым зэком или военнопленным – он просто заставил бы пленника вести машину, а сам – уселся на заднее сиденье, для верности нацелив в спину задержанного свое оружие.  Но… применительно к этому созданию подобная схема казалась слишком абсурдной и опасной. Оставалось одно….

– Залезай. – Он открыл багажник и отступил, в любую секунду ожидая нападения. Но существо с безразличием зомби покорно влезло в тесное пространство.

Массивный джип ощутимо качнулся, словно в багажник залезла не тощая патлатая девчонка, а здоровенный накачанный мужик.

До боли сжимая пистолет, волк ошалело смотрел, как нечто с безобидной девчачьей внешностью внезапно совсем по детски сворачивается калачиком и утыкается носом в коленки. Ни дать ни взять настоящий ребенок, обиженный на весь мир и жаждущий лишь, чтобы все оставили его в покое.

От происходящего сносило крышу и никак не удавалось вернуть мыслям былую легкость, подвижность и кристальную ясность.  Все происходящее ощущалось как какой-то дикий, несусветный бред. Нереальность, сон. Утомительный ночной кошмар и не более того.

Заторможено захлопнув багажник, волк оглянулся на толпу.

Проклятые зеваки на обочине испуганно таращились то на него, то на разбросанные в поле джипы и начинающиеся шевелиться тела. Таращились и куда-то звонили. Звонили почти все.

Сколько прошло времени? Пять минут? Полчаса?

В любую минуту к месту «аварии» может явиться полиция и тогда не избежать долгих и нудных выяснений. И, чего доброго, предъявления содержимого багажника. И тогда уж совсем не ясно когда и как это всё закончится…

– Бинкси! – первоначальная попытка гаркнуть на все поле властным командным тоном провалилась. Вместо зычного командирского выкрика с губ сорвалось какое-то жалкое, едва слышное сипение. Прочистив горло, майор попробовал еще раз: – Бинкси!

– Здесь, сэр! – Овчар с окровавленным ухом, пошатываясь, побрел к нему. Руки пса тряслись и словно бы что-то искали. Наверное – потерянный в траве автомат.

– Остаешься за главного, встретишь полицию, объяснишь им что к чему.

Не дожидаясь ответа, волк повернулся к джипу, на всякий случай подергал дверцу багажного отделения и уселся за руль.

 

Запыленный джип с выбитым стеклом и солидной вмятиной на капоте подкатил к воротам базы. Дежурный окинул колымагу настороженным взглядом, с удивлением опознал бортовой номер и ткнул в пульт пальцем. Ворота откатились в сторону, открыв небольшой внутренний дворик, оканчивавшийся куда более массивными воротами. Точнее – одной единственной створкой, подымавшейся вверх меж двух массивных колонн.

С десятифутовых стен на джип хищно уставились два пулеметных ствола в гофрированных дырчатых кожухах. Скучающие часовые с интересом разглядывали показавшегося водителя. Коренастый широкоплечий волк коротко объяснился с высунувшимся из бойницы «копытом», предъявил разбитую рацию. Кивнув, конь снова потыкал в пульт и массивная створка внутренних ворот нехотя двинулась вверх.

Волк вернулся к джипу. Заторможенно, как сомнамбула покосился на багажник, перевел взгляд на медленно ползущую вверх створку. Помедлив, сел за руль, тронул педаль газа.

Каждый раз проезжая под этой многотонной железякой, он ощущал противный внутренний холодок, в любую секунду ожидая скрежета и скрипа ломающегося механизма. Представлял, как многотонная плита рушится сверху, легко рассекая машину пополам, ломая кости и сминая плоть в тонкий кровавый блин. Каждый раз ему приходилось собрав всю волю сохранять невозмутимость, но каждый раз, где-то там, глубоко внутри все сжималось и стягивалось в тугой холодный узел.

Но в этот раз всё было совсем по другому – былые страхи вспомнились спустя почти минуту с того момента, как машина преодолела шлюзовой створ.

Подрулив к ничем не примечательному ангару, волк вышел. Навстречу из узкой щели в массивных створках уже спешила процессия – стайка взволнованных профессоров и трое нервно переглядывающихся солдат.

Открыв багажник, волк продемонстрировал доставленный «объект» и устало покосился на подкативший джип из которого показался ни много ни мало сам Паркер. Или кто там сейчас обитал под его дурацким мотоциклетным шлемом. Пару раз проверив личность генерала особо рьяные солдафоны получили такой нагоняй, что не прошло и пары часов как желающих убедиться в подлинности содержимого шлема на базе не осталось.

Профессора возбужденно заметались вокруг багажника.

Подошедший Паркер молча остановился рядом, глядя как белохалатники чирикают с доставленным объектом.

– Диана, девочка моя! Что они с тобой сделали, эти чертовы солдафоны…  – Возмущенно всплескивая руками и бросая на Гриффита негодующие взгляды, бормотал хомяк. – Подумать только! В багажник! Варвары!

Волк осторожно покосился на стоящего рядом генерала. Дурацкий мотоциклетный шлем с непроницаемым забралом, теплая не по сезону одежка – куртка с высоким воротником, шелковый шарф, кожаные перчатки, тщательно заправленные под рукава, длинные, до самых сапог брюки. В этом странном одеянии некогда грозный и солидный Паркер внезапно показался ему похожим на ребенка, заигравшегося в супергероев. Или суперзлодеев. Соорудивший себе этакий «скафандр» из подручных средств и расхаживающий в нем в святой уверенности что это круто.

От этой неожиданной мысли Гриффит едва не прыснул. Генерал чуть повернул шлем в его сторону и волк мгновенно посерьезнел – какие бы дикие причины ни были у бультерьера кутаться летом по самые уши, обсуждать эту тему было явно не лучшей идеей.

Паркер повернул голову чуть сильнее – явно раздраженный, что подчиненный не понимает намека, что пора бы уж и доложить о происшедшем.

– Сэр, на конвой напали. Потери устанавливаются – несколько машин выведено из строя, личный состав – в основном легкие и средние ранения. Я оставил ребят …устранять последствия. И разбираться с полицией. – Спохватившийся Гриффит козырнул и вытянулся в подобии стойки «смирно».

На слове «полиция», шлем Паркера величественно обратился к ссутулившемуся у его плеча верному капралу.

– Сию минуту, сэр. Сделаем. – Овчар подобострастно кивнул и бросился «урегулировать вопрос».

Голова Паркера все также молча повернулась к Гриффиту и волк занервничал. Костюм генерала, о котором в первый же день его появления по базе поползли анекдоты и шуточки, вблизи, да еще при этом зловещем молчании забавным уже не казался.

 

***

 

– Бррр… –  койот в мятом синем халате с любопытством оттянул край окровавленной маски кончиками когтей. Содрогнулся от омерзения и поспешно отвернулся.

– Экий ты нежный – флегматичный сенбернар с легким презрением покосился на коллегу. – Не первый год уж трупы возим, а ты все никак не….

Койот судорожно отмахнулся и обоими руками зажал рот, сдерживая рвотный позыв.

Второй санитар с превосходством ухмыльнулся и с бывалым видом скрестил на груди руки, поджидая когда товарища отпустит. Ленивый взор пса равнодушно скользил по валяющимся в поле джипам, по коллегам, собиравшим в густой траве раненых и пострадавших, по толпе зевак на обочине – проезжавшие автомобили притормаживали, а то и вовсе останавливались, чтобы поглазеть на место аварии.

Высыпавшие из машин парамедики собирали в высокой траве раненых – кого клали на носилки, кто брел на своих двоих, а кто – лишь с помощью медиков. Ни дать ни взять муравьи, деловито собирающие добычу, чтобы утащить потом в свой больничный муравейник.

– Ну, долго ты там еще? – Сенбернар сплюнул жвачку в высокую траву и посмотрел на распростертое в траве тело. Покойник выглядел болезненно тощим и изможденным. Тусклый, всклокоченный мех, иссушенные переплетения мышц и сухожилий… Покойник выглядел так, словно из него выжали все соки, а потом подсушили в центрифуге.

– Там… там.. – койот попытался вернуться к исполнению обязанностей, но тотчас вновь согнулся в приступе рвоты.

Сенбернар вздохнул и закатил глаза, стараясь не обращать внимания на издаваемые напарником звуки.

Проблевавшись, койот присел, тяжело переводя дух и настороженно прислушиваясь к внутренним ощущениям.

– Ну? – поторопил пёс. – Шевелись, я что тут – один трупаки ворочать должен?

Утирая губы, слабонервный санитар со стоном поднялся и со страдальческим видом подхватил труп под мышки. Его все еще сотрясали рвотные позывы, но теперь их худо бедно удавалось сдерживать.

Без особых усилий погрузив тело на носилки, парамедики ухватились за резиновые рукоятки и потащили свой груз к машине.

– Чё ты ржешь, дебил… – ни с того ни с сего огрызнулся койот. – Видел бы ты его рожу… сам бы блевал до вечера…

– Да не ржу я, – вяло огрызнулся едва заметно улыбающийся напарник. – Сдался ты мне…

Не прекращая тащить носилки, койот хмуро обернулся и, видимо вновь вспомнив открывшееся ему зрелище, в очередной дернулся от рвотного позыва.

– Ровней неси, мля! – Прикрикнул пёс. – Дома блевать будешь, неженка!

Койот хотел было что-то ответить, но вторая волна рвотных позывов никак не давала этого сделать.

Кое-как дотащив груз до фургона, парамедики вкатили носилки внутрь.

– Жан, Риви! Тут еще один трупёшник! – окликнул их горностай из соседнего экипажа «скорой». – Забирайте в свой катафалк, а то у нас раненые напрягаются.

Вздохнув, сенбернар и койот потащились за вторым телом. Кряхтя и сопя от усилий, всунули в машину второй труп – в этот раз не тощего, почти невесомого недокормыша, а тяжеленного плечистого солдата.

Безвольно болтающаяся голова покойника безошибочно выдавала причину смерти – свернутую шею.

Вкатив в свой экипаж вторые носилки, парамедики влезли следом.

– Это всё? – скучающий за рулем водитель-сурок сунул нос в окошечко на разделявшей салон и кабину стенке.

– Всё, всё. Поехали! – Усевшийся спиной к кабине, койот грубовато захлопнул окошко перед самым носом водителя.

Машина дважды качнулась – сначала, когда в салон взобрался массивный сенбернар, потом – когда тот с размаху плюхнул объёмистый зад на сиденье вдоль борта. Устроившись поудобнее, пёс пошарил в одном из многочисленных ящичков и извлек на свет приличных размеров сверток.

Работа парамедика на всех накладывает свой отпечаток. За годы возни с трупами и окровавленными кусками мяса начинаешь как-то спокойнее относиться ко всему этому. Невозможно привыкнуть? Полная чушь!… Привыкнуть можно ко всему. Он же вот – привык?

Сенбернар вздохнул и предвкушающе облизываясь, принялся разворачивать промасленную бумагу. На свет показался изрядных габаритов БигДак и обернувшийся на шорох коллега с негодованием зыркнул на него. Всё еще преследуемый мыслями об увиденном под целлофановой маской, он судорожно икнул и сдвинув форточку, выставил нос на свежий воздух.

Жан снисходительно ухмыльнулся и с аппетитом вгрызся в сэндвич.

Фургончик вырулил на шоссе и неспешно покатил по дороге, обгоняемый юркими легковушками и коллегами, торопившимися поскорее доставить раненых в больницу.

Доев сэндвич, сенбернар раскатисто рыгнул и неспешно обтер руки салфеткой. С неприязнью покосившись на пса, койот перевел взгляд на укрытые простынями тела. На миг ему померещилось, что один из покойников – «тот самый» – словно бы… шевельнулся?

Парамедик нервно дернул ухом и пристально уставился на подозрительный труп. Омерзительная личина, увиденная им под маской до сих пор стояла перед глазами. А запах!

Киношные зомби на фоне всего этого кошмара – просто благоухающие розами милашки.

Не отводя взгляда от укрытой белым покрывалом фигуры, парамедик поёжился. Взбудораженная фантазия рисовала картины одна другой жутче.

Кто и что сотворил с этим уродцем? Зачем в него всадили десяток пуль? Почему вокруг было столько раненых солдат и несколько развороченных джипов?

Не может же быть, чтобы всю эту заваруху устроил он один?

А значит там их, таких вот жутиков, было несколько?

Солдаты ликвидировали стаю зомби?

А если их покусали и они вскоре сами превратятся в зомби?

А вдруг сейчас вот этот вояка, мирно лежащий под простыней, уже тихонько превращается в такое же вот существо? И вот-вот вскочит и вопьётся кому-нибудь в горло?

А ведь у них, простых санитаров нет при себе ни автоматов, ни даже пистолетов!

Разве что транквилизаторы для буйных да несколько видов наркоза….

Но не будешь же натягивать на зомби наркозную маску и ждать, пока подействует?

Остается одно – транквилизаторы да миорелаксанты в ядреных дозах…. Вопрос лишь в том, подействует ли седативное на оживших покойников?  Впрочем, если десяток пуль подействовало… почему бы не подействовать и миорелаксанту?

Койот нервно покосился на ящички со шприцами и лекарствами. Ехать в одном фургоне наедине с подозрительными телами становилось все неуютнее и неуютнее.

Настолько, что он даже не рискнул по своему обыкновению обшарить карманы «груза» на предмет не завалялось ли там какой-нибудь полезной мелочишки. Покойникам ведь деньги уже без надобности. А им, трудягам – это лишний вечерок в уютном баре за кружкой душистого пива.

Но чем больше койот обдумывал мысль про зомби, тем меньше хотелось приближаться к подозрительным покойникам. Даром, что в тесном фургоне деваться от них все равно особо некуда…

Неровности дороги и повороты заставляли тела под белыми простынями раскачиваться в такт движениям машины. И в этом покачивании ему порой чудилось нечто большее, чем просто реакция безжизненных тел на неровности дороги.

– Ну, чё ты на него так пялишься? Покойников не видал? – Сенбернар добродушно ухмыльнулся сквозь дрему.

– Не нравятся они мне. – Нервно буркнул койот.

– Ха… держу пари, они от тебя тоже не в восторге!

Машина перевалила через железнодорожный переезд и качнувшийся труп солдата словно поддакнул шутке – дважды «кивнул» головой на ухабах.

При виде этого зрелища сенбернар хмыкнул и, поудобнее привалившись к мягкой стенке, смежил веки.

Койот же тихонько открыл ящичек с транквилизаторами, выбрал самый крупный шприц и нацедил в него ядреную смесь сразу из нескольких сильнодействующих препаратов.

Усевшись поудобнее, с подозрением уставился на покойников – может, от греха подальше заранее вогнать каждому по паре кубиков?

Всё спокойнее будет, а за вскрытые лекарства все равно отписываться придется…

Эх, будь он наедине с этими подозрительными покойникам – точно бы так и сделал. Но сейчас… Проснись от его движения Жан – насмешек не оберешься!

И пойдут по всей больнице дурацкие истории о том, как «трусишка Риви» мертвякам «прививки» делал.

Пока он вздыхал и раздумывал, в какое окно прыгать, если зомби всё же оживут, «скорая» вкатила во двор больницы и остановилась у служебного входа. Флегматичный сенбернар продрал глаза и койот поспешно спрятал шприц в карман халата.

– Ну, потащили чтоль… – Жан распахнул двери фургона и грузно спрыгнул на асфальт. Потянулся, зевнул и ухватился за ближайшие к нему носилки. Койот подтолкнул изнутри и они понесли тело солдата в стылый, устланный грязным кафелем коридор.

Морг, на языке местных обителей ласково называемый «трупарня», встретил их специфическим душком и едкими химическими запахами.

В подвальных помещениях царили холод и сырость. Не такие, как в настоящих подземельях, но достаточные, чтобы несмотря на лето и жару во дворе, здешний персонал предпочитал надевать под халаты рубашки с длинным рукавом и штаны до самых пяток.

Водрузив носилки поверх приемного стола, койот и сенбернар принялись «сдавать» покойника.

– Это с девятого километра? – поправив очки кончиком изгрызенного карандаша, деловито осведомился горностай. – Мертвый чтоль?

– Нет, блин, в обморок упал. А мы, придурки, его в морг сразу. – Сердито буркнул койот.

Горностай вздохнул и отметил своим огрызком время прибытия и основные приметы доставленного. С укоризной посмотрев на парамедиков, кликнул «грузчиков».

Из соседнего помещения показались сгорбившиеся конь и бык. Рослые, почти под шесть футов, «копыта» вынуждены были пригибать головы и сутулиться, чтобы не шкрябать макушками о нависающие бетонные плиты. Низкие потолки морга их явно раздражали, а сутулые плечи вкупе с вытянутыми вперед шеями придавали вошедшим довольно зловещий вид. Здоровяки со скучающими лицами покосились сначала на труп, потом на горностая. Бык при этом деловито хрустел яблоком, с аппетитом отхватывая чуть не по половине фрукта за раз.

– Ну че тупим – взяли, понесли! – Горностай ткнул карандашом в накрытое простыней тело.

Конь послушно ухватился за рукоятки носилок. Неспешно отправив в рот остатки яблока, бык последовал его примеру.

– Эй, носилки то, типа, наши! – встревоженно пробасил сенбернар.

«Копыта» с удивлением уставились на носилки, секунду обдумывая ситуацию, переглянулись и конь, выпустив прорезиненные рукоятки, мотнул головой на дверь.

– Че ты мотаешь, че ты мотаешь тут… сам забыл – сам иди! – бык упрямо насупился, всем своим видом показывая, что никуда идти не намерен.

Вздохнув, конь сходил на носилками сам. Притащил, установил рядом. Взяв покойника за руки и за ноги, санитары без особых усилий переложили мертвого солдата на нужные носилки и удалились.

– Это всё? – горностай выжидательно поднял брови, взглянув на них поверх очков. – Вроде говорили, там настоящая бойня была…

– Нет, еще один есть. – Отозвался койот.

– Ну так несите, чё стоять-то. Сам он, поди, не придет, а? – Сварливо буркнул горностай.

Парамедики переглянулись и поплелись за вторым.

– Зуб даю, нечистое это дело… – вытаскивая носилки с «зомби», буркнул Риви. – Военные без документов, кошмарик этот…  Помяни мое слово, набегут сейчас кфбшники и всё нахрен засекретят.

–  Чего ж раньше не набежали? – резонно возразил сенбернар. – Мы там полчаса всё разгребали… Полиция опять же… А и засекретят – нам-то что?

– Да в том и дело, что нам-то и ничего. А кто этого кошмарика нашел? Кто с ним в одном фургоне трясся?

– Не пойму я тебя. – Сенбернар недоуменно повел бровью, принимая носилки.

– Да уж где тебе… – койот хихикнул. – Интеллект как у «копыта».

– Но-но. – Пёс нахмурился и койот поспешил загладить сорвавшуюся подколку. – Сфотать бы его, а?

– Зачем? – коллега предприимчивого койота озадаченно почесал затылок. – Тебе он что – понравился и дорог как память?

– Идиот. Не мне. – Подобравшись к нему поближе, койот нервно огляделся по сторонам и шепнул почти в самое песье ухо: – Журналисты.

– Чего?

– Журналисты, идиот. – Прошипел койот. – Сделаем фотки, продадим прессе. Тебе что, сотня другая – лишней будет?

– Да не, я чего… – Жан мысленно прикинул на что потратить халявные деньги и мечтательно улыбнулся. – А и впрямь. Давай!

– У тебя фотоаппарат есть? – Риви покосился на укрытое простыней тело. За время поездки несмотря на двойную поверхность, на ней кое-где успели проступить пятнышки крови.

– Представляешь – забыл! Вот каждый день носил, а сегодня забыл. – Не удержался от ехидства пёс. – А ты что – тоже не взял на дежурство мыльницу?

– Блин. – Койот почесал затылок, невольно повторив любимое движение коллеги. – Блин, блин, блин… О!

Коготь парамедика показал в сторону больничного скверика. Туда, где какая-то престарелая леди как раз фотографировалась с внуками. Снимала семейство, по-видимому мать детишек и по совместительству дочь бабули. Лисичка щебетала со своим семейством и делала снимки одним за другим, тратя пленку с неимоверной скоростью.

– Думаешь, даст? – скептично ухмыльнулся пёс.

– Фотоаппарат? – уточнил койот и парамедики пошло захихикали.

– Смотри и учись! – койот согнал с лица ухмылку и придал себе насупленный суровый и властный вид. Ни дать ни взять профессор на обходе! Еще бы халат белый, как у врачей… Но – в конце концов многие ли из посетителей разбираются в подобных тонкостях?

– Девушка! Что вы делаете, тут нельзя снимать! Немедленно прекратите! – койот вклинился в кадр и замахал руками.

Лисичка испуганно попятилась, но предприимчивый «врач» уже вцепился в «мыльницу».

– Нельзя снимать? Что вы несете, это же просто больница! – неуверенно залепетала посетительница и потянула камеру на себя.

– Вот именно, вот именно что больница, а вы тут с фотоаппаратом! Как вам не стыдно, девушка! – койот тоже потянул камеру.

Ошарашенная его напором, лисичка стушевалась и камера выскользнула у нее из рук.

Изъяв орудие «преступления», койот поспешил ретироваться.

– Потом на ресепшене заберете. А пленку я вообще конфискую!

– Эй! Что вы делаете, это моё! Что за безобразие?! Да что вы себе позволяете, эй! Это мой фотоаппарат! – Лисичка поспешила было следом, но длинные каблуки шпильки и юбка-карандаш отнюдь не способствовали развитию скорости, в то время как обутый в кроссовки койот не постеснялся перейти на бег.

Шмыгнув в служебные помещения и убедившись, что преследовательница застряла перед возмущенной санитаркой, проныра пробежал еще через пару комнат и выскочил обратно во двор.

– Что ты творишь, придурок? – начал было сенбернар, наблюдавший всю эпопею стоя у открытых створок фургона.

– Что-то… на пиво нам зарабатываю! – огрызнулся койот. – Держи носилки! Быстрее!

Сенбернар неуверенно потянул рукоятки на себя, а койот, взглянув на счетчик оставшихся кадров, чертыхнулся и осторожно сделал пяток снимков – в маске, без маски, в профиль, крупным планом, снова общий вид. Торопливо смотал пленку обратно в катушку, откинул крышку фотоаппарата и извлек пластмассовый цилиндрик.

– Эй! Вот вы где! – из дверей больницы показалась прорвавшаяся сквозь санитарку разъяренная лисичка.

– Дамочка, успокойтесь, вот ваш фотоаппарат!  – койот поспешно сунул пленку в карман шорт и протянул ей камеру.

– Что за дурацкие шутки, я жалобу напишу! Кто вы такой воо… – на середине фразы она разглядела содержимое носилок и осеклась. Секундой позже содержимое девичьего желудка решительно направилось на выход и крикливой лисичке стало не до них.

– Берём быстро. – Койот прикрыл покойника простынкой и подхватил носилки.

– Чего так долго, у меня смена заканчивается, а я вас тут жди… – горностай сердито постучал тупым концом карандаша по столешнице. – Этот – последний?

– Ага.

Парамедики водрузили носилки на приемный стол.

Вернувшиеся «копыта» переложили тело на собственные носилки и меланхолично поплелись восвояси.

– Кстати, слабонервным под простыню заглядывать не советую. – Вдогон им выкрикнул койот.

Секундой спустя из соседней комнаты донесся звук упавших носилок и звуки сдерживаемой рвоты.

Койот мерзко хихикнул, а горностай укоризненно посмотрел на напарников и поправил очки.

– Ну все, мы потопали. – Койот выставил пятерню, надеясь, что суровый регистратор ответит хотя бы вялым хлопком, но тот жест проигнорировал и уткнулся в свои записи.

– Ну и ладно. – Донельзя довольный собой, Риви сунул руки в карманы, нащупал драгоценный пластмассовый цилиндрик и потопал к выходу.

Покосившись на обмякшую на скамейке лисичку, которую обмахивали полотенцем набежавшие санитарки, санитары шмыгнули в машину.

– Гони. – Риви сдвинул разделявшее салон и кабину стекло. – В проявочную!

– Куда? – сонный сурок-водитель недоуменно покосился на коллегу.

– Ну где фотки печатают! – Койот нетерпеливо потряс цилиндриком. – вот она моя хорошая, вот она!

– Ну да, щас всё брошу и поеду. А мили на счетчике мне потом ты подписывать будешь? – Сурок отвернулся и сполз на кресле пониже, явно намереваясь продолжить сон. – Будет вызов – завернём. Если получится.

Во двор влетела пара тонированных джипов.

Выскочившие типы в штатском – одинаковые, как близнецы – стайкой ринулись в больницу. Один из типов остался у дверей, с подозрением оглядел двор больницы и о чем-то доложил в невидимую рацию. Прижал палец к уху, вдавливая невидимый наушник поплотнее, вновь прошелся подозрительным взглядом по двору, выслушивая ответ.

– Ну вот, я же говорил. – Койот поспешно отвернулся от окна и одними глазами показал напарнику в сторону типа в штатском.

– Ох не связывался бы ты… – Сенбернар пожал тяжелыми плечами и нашарил в одном из ящичков очередной БигДак.

– Я же о нас всех забочусь! Срубим деньжат, посидим… а? – койот торопливо огляделся и не придумал ничего лучше, как сунуть кассету с пленкой в щель между сиденьем и спинкой кресла.

 

***

 

– Сэр, на нас напали…. Напал… Я не знаю, как это описать, сэр. Он… – Измученный приключениями, Гриффит торопливо хлебнул из стакана ледяной воды.

– Что?! Там был ещё один?! – Генерал подался к нему и волк чуть не подавился. – Что же ты сразу не сказал?! И – где сейчас этот… ещё один?

– Да, сэр. Эта штука… он… он просто разбил стекло – голыми руками! Клянусь, сэр! На полном ходу разбил стекло и вышвырнул водителя. А потом прыгнул на другую машину! Клянусь, сэр – я не псих. Эта хрень….

– Я знаю, Гриффит. – Нетерпеливо перебил генерал. – Он мёртв?

– Да, сэр. – Волк покосился на сидевших вокруг белохалатников, оценивая разумно ли продолжать доклад в присутствии штатских. Но генерал лишь недоверчиво склонил голову набок, разглядывая волка.

– Десять пуль в корпус. – Гриффит нервно оттянул пальцем воротничок и подвигал шеей. – Мертвее некуда.

Генерал мрачно переглянулся с белохалатниками и взгляд этот не обещал ничего хорошего.

 

***

 

Сознание возвращалось медленно и странно. Он словно всплывал из какой-то невероятной глубины. Всплывал и никак не мог всплыть. Туда, где-то вверху полоскалось серебристое зеркало поверхности, откуда бил свет и где был воздух.

А здесь, внизу – только вода и тьма. И он барахтался, отчаянно загребал руками и ногами, но поверхность приближалась слишком медленно. Воздух в легких давно закончился и он задыхался, терял сознание, лишь неимоверным усилием воли не разжимая губы в попытке вдохнуть воду. Вдохнуть ртом, как вожделенный свежий воздух. Во всю глотку.

Ещё гребок, ещё…

В груди что-то болезненно хлюпает и булькает, оба сердца пульсируют вразнобой… Точнее – пульсирует только одно, правое… Остальное просто болит, прошитое парой металлических горошин.

Нестерпимо, мучительно.

Боль, тысячи оттенков боли от каждого движения.

В каждой мышце, в каждом волоконце, каждой клеточке тела.

Боль, сполохами прокатывающаяся в нём, кипящая в венах, рвущая сухожилия…. Боль, стягивающаяся вокруг россыпи стальных горошин. Нестерпимо холодных, чужеродных кусочков, засевших в нём как изюм в желейной массе. Точек, которые так хочется выдрать, выковырять из себя любой ценой… Но сначала – воздух!

Поверхность…

Как же долго, мучительно долго и медленно… И вот уже не хватает дыхания, немеют руки и  темнеет в глазах. Настолько, что серебристые теплые лучи с поверхности едва различимы. Мир погружается в багровую тьму, отступает даже Боль…. Он трепыхается скорее по инерции, чем осознанно, с тупым упорством повторяя то, что делал в тот момент, когда осознал, что пришел в себя. Или – почти пришел.

Забыл, забыл что-то важное… Что-то очень-очень важное… забыл, забыл, забыл!!!….

Сознание взрывается шквалом сцен, летящим в лицо стеклом, орущими лицами, разлетающимися телами и среди всей этой мешанины – её лицо. Лицо той, которую не спас. Не уберёг, не защитил… Он не помнил кто это и что их связывало, помнил только то, что его убили.

Сквозь серебристую поверхность, оставляя за собой след из пузырьков, летят пули. Одна, другая, третья…

Они вонзаются в него, отбрасывая вниз, прочь от спасительной поверхности. Даря все новые и новые оттенки боли и отчаянья.

Не спас. Не смог… Не справился….

Яростный рывок – поверхность совсем близко. Он касается её ладонями, но серебристо-ртутная плёнка внезапно прогибается, обтягивает его руки и лицо, но никак не рвется, не выпускает его туда, на поверхность, не дает глотнуть свежий живительный воздух.

И тогда он кричит.

Кричит, вкладывая в этот последний вопль всё отчаяние и ненависть, страх и ужас, всю безнадегу и безысходность. И от этого крика серебристая пленка взрывается, расплёскивается в стороны.

 

Он рывком сел, извергнув вместе с криком фонтан крови. По полу запрыгали какие-то металлические кусочки, плеснувшая кровь потекла по животу и ногам, пролилась на металлический стол и грязный пол в потрескавшейся керамической плитке.

В ушах – беснующееся стаккато собственного вопля, перед глазами пульсирующая багровая пелена, а в лёгких – кипящий, обжигающий воздух.

Воздух.

Жив.

Стол.

Металлический стол.

Кафель.

Характерный больничный кафель – почти такой, как в тех застенках, где он обрёл своё второе рождение.

Где в его теле навсегда поселилась Боль.

Две вытянутых рожи – какие-то бугаи в замызганных грязных халатах. Пятятся от него прочь с перекошенными лицами.

Изо рта одного – вываливается недоеденное яблоко.

С глухим стоном лис перевалился через край и рухнул на холодный пол. Онемевшие конечности не слушались, скользили и разъезжались, никак не желая служить точкой опоры. Оно и не удивительно – сколько он был мертв? Час, два? По всем законам жизни клетки должны были отмереть задолго до этого. Необратимые изменения, некроз и прочие прелести. Но каким-то невероятным чудом он был жив. Правда слишком ошарашен и обессилен, чтобы думать на столь сложные темы именно сейчас.

Он просто пополз – туда, к ним… К ногам тех, кто отступает, парализованный страхом. Пополз с хриплым утробным бульканьем, отхаркивая кровь с металлическими горошинами и оставляя за собой моря, океаны крови. Сначала багровой, потом алой, а потом и ярко оранжевой.

Багровая пелена стянулась, сужая мир до двух кусков мяса – плечистых, мускулистых «копыт». Каждый из которых легко и просто может пришибить его одним ударом, но вместо этого оба лишь пятятся прочь, тоненько подвывая от страха трясущимися губами.

А он ползет, упорно ползет к ним, скрежеща когтями по керамическим плиткам и ощущая такое вожделение, что даже оттесненное куда-то на задворки разума, его настоящее сознание бьётся в истерике и страхе от этих диких желаний.

Через несколько «гребков» ему удается подняться на четвереньки, затем почти удаётся встать полностью. Деревянное непослушное тело словно бы живет своей жизнью. Сжигающий голод гонит вперед, не обращая внимания на истошные вопли сознания.

Дрожащая, трясущаяся плоть, одеревеневшие мышцы.

Падая и оступаясь, оставляя на стенах окровавленные отпечатки ладоней, он надвигался на парочку впавших в ступор санитаров, то стараясь ускорить это смертельное сближение, то, напротив, прилагая все усилия, чтобы оттянуть этот жуткий момент как можно дольше. Ведь где-то в глубине спутанного клубка обрывочных мыслей пульсирует мучительное «нельзя! НЕЛЬЗЯ!». Но Голод… Всепоглощающий, перекрывающий даже его бесконечную боль Голод…

Последний шаг превращается не то в бросок, не то в падение. Он впивается в лацканы одного из синих халатов и в горле рождается хриплый булькающий рык.

А санитар – плечистый массивный бык трясется, вжавшись спиной в уже припертого к стенке коня.

И внезапно протягивает ему надкусанное яблоко каким-то нелепым детским жестом. Словно надеясь откупиться от вцепившегося в него монстра конфеткой, словно пытаясь прикрыться этим яблочком от оскаленной, лишенной губ пасти.

Может быть отказавший от страха мозг внезапно вернул его в далекое наивное детство? Или, быть может – неисповедимый путь инстинкта внезапно выдал единственное верное решение? Бредовое, странное, нелепое… но – верное!

Лис впился в яблоко, вгрызся так, что едва не отхватил толстые неуклюжие пальцы. Ко вкусу фрукта добавился медно-железистый привкус чужой крови.

Неизвестно что из этого подействовало больше – дурацкий жест, пища, полученная сходящим с ума телом или его собственное чудовищное усилие воли…

Он вывалился в коридор, шатаясь и падая, пополз, побрел прочь, оступаясь и оставляя на стенах окровавленные отпечатки ладоней. Понимая лишь, что надо убраться…

Подальше, как можно дальше!

– АааАААААААА! – подвернувшаяся навстречу медсестра со стопкой грязных халатов, выронив свою ношу, шарахнулась прочь.

А вокруг качается мир – то вытягиваясь вдаль, то налетая и отвешивая сшибающий с ног толчок. Но он бредет, карабкается вверх по лестнице. Оступаясь и падая на ступеньках, с невероятным трудом переставляя чужие, непослушные ноги. Все мышцы терзают судороги, тело бросает то в жар, то в холод, но он идет. Продолжает идти, несмотря на слабость и едва слушающиеся конечности.

Вывалившись с лестничной двери, лис обвел ошалелым взглядом замершую толпу – пациенты в мягких пижамах, посетители в цивильном, персонал больницы в белых и синих халатах… Обернувшись на шум едва не выбитой двери, все они выкатили глаза и замерли в ступоре, разглядывая представшее перед ними чудовище.

Не удержавшись на ногах, он в очередной раз упал, пополз к ним, как гигантская улитка оставляя позади кровавый след.

– Зоооомбииии! – вопит кто-то в толпе и все кто способен бегать, срываются с места. В панике бегут, несутся вдаль, сталкиваясь и тоже падая.

На месте остаются лишь древняя бобриха в инвалидном кресле, да старичок неопределенной породы с рамкой-костылем для ходьбы. И еще – и мамашка с ребенком.

Овчарёнок лет шести, казалось, ничуть не испуган появлением страшного гостя.

Упав перед кулером, лис попробовал было нацедить в стаканчик воды, но непослушные онемевшие руки без конца промахивались. Он то не мог вытащить стакан, то ронял, то сминал его в кулаке неловким судорожным движением.

– Дядя, ты зомби? – наивно спрашивает мальчик, вырвавшийся из рук оцепеневшей мамашки. – Настоящий?

Собачонок совсем не боится – он стоит в паре шагов и с интересом разглядывает «дядю зомби».

Зато боится сам «дядя» – багровая пелена лишает связности мысли, а ощущение живой плоти на расстоянии вытянутой руки сводит с ума так, что из безгубого рта непрерывным потоком льет слюна. Настолько, что страшно смотреть на окружающее изобилие органики. И поэтому он старательно смотрит в пол, максимум – на краешек ног тех, кто не успел убраться с его пути.

– Ты пить хочешь? На! – мальчик протягивает ему бутылку газировки и он неловко выхватывает подношение, прежде чем преодолевшая ступор мать с отчаянным визгом кидается к ним и оттаскивает малыша прочь.

От резкого рывка ребенок вскрикивает – на руке его остается длинная кровоточащая царапина, песик плачет, мать орет… бобриха в обмороке, старичок держится за сердце и скоростью в полшага в минуту пытается «убежать» прочь.

Весь окружающий переполох наполнен неразборчивыми воплями и панической суетой.

Больничный охранник – толстый пекинес-коротышка, трясущейся рукой старательно целится в него из револьвера, но стрелять не рискует. Вокруг предполагаемой мишени слишком много потенциальных жертв. А багровая пелена пульсирует, раз за разом фокусируясь на разных объектах, словно подсказывая – ну вот же, вот!

«нельзя, нельзя, нельзя!…..».

Выронив бутылочку, он корчится на полу, стискивая голову и пытаясь унять дрожь. Лихорадочно хватает бутылку вновь, откусывает горлышко вместе с пробкой, опрокидывает в безгубый рот.

Теплый «Доктор Пепс» брызжет вокруг, обливает его и пол, стекает липкими потоками в шерсть на груди, но в бутылке остается еще достаточно, чтобы сделать несколько глотков. Живительных, мучительно сладостных глотков, хоть на миг чуть приглушающих Голод.

И вот он уже снова не то хромает, не то ползет – куда-то вперед, прочь из тесных стен и подальше от орущих и мечущихся кусков мяса.

А в оставшемся позади коридоре возникает какое-то движение.

Фигуры в темных костюмах бегут против течения, на бегу доставая что-то из под пиджаков. Что-то продолговатое и металлическое. Разглядеть их в подробностях не удается – багровое марево искажает и размывает реальность, но инстинкт гонит прочь – подальше, подальше от всех!

В очередной раз врезавшись в стенку, лис перекатывается вдоль нее, пытается заставить себя побежать, оттолкнуться, но стена вдруг предательски расходится в стороны и он проваливается в маленькую тесную комнатушку…

Лифт.

Он барахтается, пытаясь встать, ухватиться за поручни вокруг, пачкая зеркала и пол кровью.

Зеркала…

Окровавленный кусок плоти загнанно смотрит на свое отражение. Пытается попятиться, вывалиться обратно, поскальзываясь и снова падая, но двери уже закрылись и лифт поднимается куда-то вверх. А отражения смотрят на него – левое с ужасом, правое – с грустью, а то что по центру – с ненавистью.

Больницу оглашает вопль, переходящий в захлебывающийся потусторонний вой. И от этого воя у всех, даже у типов в штатском, дыбом встает шерсть и образовывается предательская слабость в ногах.

Дзынь.

Мелодичный сигнал сообщил о прибытии лифта и металлические створки распахнулись.

Лис вывалился в коридор, шатаясь и то и дело падая на четвереньки, двинулся прочь. Но медленно, слишком медленно: на лестнице уже слышен топот приближающейся погони.

И багровая пелена почти непрозрачна, а обострившийся слух различает шаги на соседних этажах. Он слышит их дыхание, ощущает пульсацию сердец. Сердец, наполненных солоноватой горячей жидкостью. Окруженных сладкой горячей плотью.

И эти маленькие маячки маняще пульсируют, окружают его, сжимают кольцо.

«Нет, нет, нет, нет, нельзя! Прочь! Уходите!»

Он стискивает голову и с лишенного губ рта срывается не то хрипящее дыхание, не то глухой, полный отчаянья рык. Первый выскочивший с лестницы преследователь летит обратно с разорванным горлом, второй успевает сделать выстрел и секундой позже повторяет участь первого.

Остальные, предпочтя не рисковать, открывают лихорадочную пальбу по дверному проему. А он уже хромает прочь, зажимая свободной ладонью вонзившийся в живот дротик. Рана вокруг иглы пульсирует новыми, нечастыми в его палитре ощущений оттенками боли. Он почти видит, как содержимое дротика растекается ядовитой, тошнотворного вида жижей по всему его телу, проникает в вены, движется к мозгу.

Отупело посмотрев на дротик, Пакетик вырвал его и швырнул в сторону в очередного набегающего преследователя. Ойкнув, пёс пробежал пару шагов, после чего рухнул и по инерции подъехал к его ногам.

Багровая пелена почти черна, в ней бьют золотые, ослепляющие молнии. Выхватывают пульсирующие контуры окружающих предметов, скользят по стенам, подсвечивая бездонные провалы дверей и окон.

Хрипя, он вваливается в ближайший провал.

Одуряюще пахнет фруктами.

Яблоки! Бананы! Апельсин!!!

Он вгрызается в лежащий на чьей-то тумбочке пакет с фруктами, не обращая внимания на вязнущий в зубах полиэтилен и бумагу, хруст горьких цитрусовых семян и поскуливание забившегося в угол палаты пациента.

Яростно урча, лис терзает сочную мякоть, словно дикое животное, впившееся в плоть живой добычи. А ошалевший обитатель комнаты сидит на кровати, по самые глаза прикрывшись одеялом, крупно дрожит и, кажется, не дышит от страха.

Покончив с фруктами, лис прихватил палку колбасы и вывалился обратно в коридор.

Форсированный метаболизм мгновенно набросился на набитое в желудок месиво, расщепляя, извлекая, преобразовывая… Багровая пелена чуть прояснилась, а к мышцам вернулось еще немного чувствительности. Уже почти не падая, он зашлепал к высоким стеклянным дверям, за которыми виднелся не то большой балкон, не то терраса.

Вслед раздалось несколько выстрелов, в спину вонзился еще один дротик, но основная масса прошла мимо – замешкавшаяся погоня только сейчас выбежала в коридор и расстояние еще не позволяло одновременно бежать и прицельно палить в сторону ускользающей добычи.

Лис побежал.

Не так, как когда-то, ложась грудью на ветер и совершая двадцатифутовые скачки, но ускорив отнимающиеся ноги насколько позволяло измученное тело.

Гадость из дротика, хоть и не уложила его мгновенно, но, кажется, начинала действовать. Что ж, попытка номер два подходит к концу.

И лучше бы этому концу быть окончательным.

Третий этаж – должно хватить.

Вывалившись на террасу, он скатился по неожиданно оказавшимся тут ступенькам и захромал к краю. Ноги отказали буквально в шаге от бортика, но он дополз, втащил себя на немеющих руках на самый край, тяжело перевалился через бортик и последним усилием уронил себя вниз, потеряв сознание еще до того, как тело успело ощутить полет.

Отставшие типы в штатском осторожно выглянули из дверей. Ощетинясь пистолетами, двинулись по террасе, боязливо заглядывая за цветочные тумбы и газоны и нервно тыкая пистолетами за каждое потенциальное укрытие загнанной жертвы.

Лишь спустя пару минут безуспешных поисков кто-то из преследователей выругался и подбежал к бортику. Свесился вниз, выругался снова, выглянул с другого бортика, выругался еще раз и побежал к третьей стороне террасы.

 

***

 

Тимка, лежал головой на мягких округлых рысиных ляжках, а сверху подобно балкону нависали две другие увесистые округлости. Мягкие широкие ладони ласково прогуливались по его плечам и груди. Отмечая поцелуями каждый пройденный сантиметр, с другой стороны к нему прижималась кошка. Разумеется, полностью обнаженная.

Покрывая каждый сантиметр его тела жаркими щекотными поцелуями, кошка неумолимо спускалась все ниже и ниже – туда, где, казалось еще секунда – и пуговица, удерживающая шорты, выстрелит подобно пуле.

Ему было одновременно и стыдно и уютно и… Что-то пощекотало кошачий нос и Тимка, наполовину вынырнув из сладких грез, недовольно поморщился. Повернулся со спины на бок, надеясь укрыться от источника щекотки, чтобы досмотреть сон, но не тут то было! Противное щекотное ощущение вновь дотянулось до его несчастной сопатки. Он до последнего игнорировал мерзкий раздражитель, отчаянно пытаясь погрузиться обратно в сладострастные мечтания, но тщетно – Самый Лучший Сон в его жизни уже ушел. Отступил, развеялся, оставив мучительно томные переживания и болезненное напряжение в штанах. А вот источник раздражающей щекотки никуда не делся, как не выгибался он и не ворочался, пытаясь спрятать нос, щекотка блуждала по телу – то кончик уха, то уголок рта… То снова неосторожно открывшийся нос.

Ожесточенно чихнув, Тимка сердито открыл глаза и уставился на нависшую над ним физиономию одного из Джейков. Бельчонок радостно заулыбался и убрал подобранное голубиное перышко за спину:

– Доброе утро.

– Угу. – Тимка страдальчески вздохнул и уселся. Сгорбился и ссутулился, устало опираясь на кулаки, как старик на тросточки. Посидел, какое-то время тупо приходя в себя и пытаясь разлепить смыкающиеся веки. Избитое тело все еще ныло и болело, казалось, даже сильне, чем в день побоев.

– Че, все уже проснулись? – Тимка яростно потер глаз и недовольно покосился на второго Джейка, с любопытством вертевшего в руках его найденные вчера сокровища. Пластмассовые бирюльки и огромную армейскую рацию.

– Положи, сломаешь!

– Не сломаю, я осторожно. – Причем ответил ему не тот Джейк, что ковырялся с «кладом», а тот, что сидел возле Тимки и смотрел на него. И выглядело это… довольно жутковато. Кот хмуро уставился на бельчонка, словно заново осознавая переосмысливая тот факт, о котором почти забыл в горячке приключений последних дней.

Два тела, один мозг.

Интересно, в котором из них? Или у обоих… как «половинки» одного целого?

А что было бы, если, например, один из них умер бы?

И как вообще такое возможно? В смысле – даже будь они абсолютными копиями друг дружки, почему по мере взросления все же не стали разными? Ведь то, что они видят, те мысли и эмоции – все то, что крутится в их головенках не может же все это быть настолько одинаковым всегда? Вот например сейчас – один спокойно перебирает пластиночки с цифрами, а второй сидит рядом с ним. И словно не интересно ему ни капли, что там второй обнаружил. Настоящие близняшки бы вместе копались, а тут…

Тимка привычно потрогал языком лунки от выбитых зубов, мысленно пожелал охраннику долгой мучительной смерти и нехотя поднялся. Кряхтя и сопя как глубокий старик, поморщился и потянулся, выгнувшись в нескольких причудливых позах. Затекшее со сна тело ныло и болело, но после несколько потягиваний слегка полегчало.

– А там Рона поесть сделала. – Ближайший бельчонок умильно ухмыльнулся и смущенно потупился. – А мне скучно.

Не найдя что ответить на последнюю часть фразы, кот оживился – со всеми этими побегами-переездами вчера ночью он лег голодным. И подкрепиться было бы совсем не лишним.

Спустившись по лестнице, он настороженно принюхался и прислушался, но в полумраке заброшенного дома не раздавалось никаких особых звуков или запахов. Не считая обычного душка от лежалых листьев, пыли, подгнившего дерева и плесени.

Ближайший из Джейков собрался за ним и кот в какой-то момент подумал что-то вроде «как непривычно видеть одного из близняшек без второго». Но второй, отложив Тимкины «сокровища», без лишних слов последовал за первым.

Тимку в очередной раз кольнула зависть. Эх, вот бы ему такого близняшку. Чтобы понимать без слов, чтобы всегда рядом… чтобы…. Эх…

Подхватив неловко сползающего по перилам бельчонка, Тимка помог малышне спуститься на дощатый пол и двинулся к облюбованной компанией комнате. Он уже мысленно ощущал на языке приятный вкус тушенки и немного смущался за свои довольно развязные сны, с её, Ронкиным участием, как… реальность превзошла все ожидания.

Рысь сидела на подоконнике, разглядывая видневшиеся сквозь кроны деревьев крыши и явно блаженствовала. А Рик… наглая рыжая морда! Рик сидел рядом и как ни в чем не бывало разминал ей ступни. Босая рысья пятка лежала у него на бедре, а лисьи пальцы деловито мяли, поглаживали, скользили по ней как пара мохнатых рыжих пауков.

Оторопевший Тимка замер на пороге, словно получил увесистый удар под дых. Настолько резко, что шедшие следом близняшки от неожиданности уткнулись ему в спину.

А он стоял и смотрел. И внутри все рушилось, как хрупкая древняя стена из иссохшего крошащегося кирпича под ударами тяжелой чугунной груши «стенобоя».

– Тим? Ты чего? – где-то там, во внешнем мире кто-то из Джейков потеребил его за край футболки. А очнувшаяся парочка у окна порывисто обернулась на звук беличьего голоса.

Оцепеневший кот смотрел на испуганную рысиную мордаху, на недовольную рожу лиса… А внутри все рушилось, сыпалось, падало куда-то на дно той бездонной пропасти, которая внезапно образовалась у него где-то внутри. А следом летел и он сам, проваливался, словно тонул в себе самом. И весь окружающий мир словно бы отдалялся, уносился куда-то вдаль. Настолько далеко, что происходящее вокруг доносилось словно бы с задержкой.

Должно быть немая сцена длилась секунду-две, не более, но за это время, он, казалось, успел прожить небольшую жизнь.

Не говоря ни слова он развернулся и ринулся прочь. Не то чтобы с какой-то четкой целью, так – чисто рефлекторно. Убраться подальше… от всех них, от мыслей и ощущений что захлестнули его сейчас жгучей удушливой петлей. Большинству этих эмоций он и названия то не знал. А может знал, да не мог подобрать слов… Навалившееся отупение подмяло, смело лавиной привычный уклад, оставив после себя лишь бессвязные, разрозненные обрывки связных мыслей.

Плюшевый хамелеончик, не более.

А вот любовь-морковь – это с кем-то другим, конечно. Кто он такой? Что он себе вообразил… И главное с чего? С тех дурацких объятий, с посиделок под дождем? С поцелуя, который то ли был, то ли привиделся ему в горячечном бреду?

– Тим… – Рысь выдернула ногу из лисьих лап и неловко сползла с подоконника. – Тим, постой!

Он рванул по коридору. Не оглядываясь, не останавливаясь… Из глаз хлынули злые слезы. Разочарование и обида… И еще какое-то мерзопакостное чувство, названия которого он не знал.

Он бежал.

Прочь, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Забиться в какой-нибудь темный угол, отдышаться, отсидеться…  чтобы никто не видел его унижения и позора, не трогал и не бухтел в ухо какой-нибудь утешительный бред.

Бред, который ничего не меняет.

Не разбирая дороги, он запнулся о кривую ступеньку и пребольно врезался локтем в стенку. Побитые ребра отозвались болью, а в плече что-то явственно хрустнуло. Да так сильно, что на глаза навернулись слезы. Вспомнив о собственнолично натянутой тут «сигнализации», Тимка в последний момент попробовал было перепрыгнуть «заминированные» ступеньки, но движение вышло слишком неловким и запоздалым – нога подвернулась и он совсем по-детски проехался юзом по шершавым доскам. И это унижение стало последней каплей – из глаз неудержимым потоком хлынули слезы. Вскочив, кот рванул прочь уже бегом.

Более крупная и длинноногая рысь возможно бы и догнала его на прямой, но никак не в тесных закоулках полуразвалившегося домишки.

– Тима!!! – оступившись следом за ним и едва не пропахав носом оставшиеся ступеньки, она споткнулась, запрыгала на одной ноге и обессиленно привалилась к перилам.  Где-то наверху громыхнули банки а со второго этажа свесилась беличья мордаха.

– Да что с тобой? – Показавшийся следом Рик двинулся вниз по лестнице. – Вернется он, куда денется… То же мне, Отелло помоечный. Или ты… Постой-постой… только не говори, что ты всерьез….

Лис присел было рядом, но получив чувствительный тычок, едва не треснулся головой о стенку.

Помотав головой, ошалело уставился вслед уходившей Роне.

– Да ладно?! Да госсподи ж ты боже мой… Вы что все такие психованые-то? – лис сокрушенно вздохнул, шлепнул ладонями по коленкам и возвел очи к небу. – Дурдом какой-то! Ни поесть, ни потрахаться…

 

***

 

«Бричпорт».

Короткая, потертая непогодой надпись. Часы над ней, показывающие четверть первого.

Город, в котором… Кошка уткнулась лбом в прохладное стекло, с непонятной, неожиданной тоской и грустью разглядывая вокзал и увешанных чемоданами прохожих. Юрких носильщиков с тележками, бойких торговцев всякой мелочевкой.

Город, в котором она была не одна. Хотя бы какое-то время.

Город, в котором рядом были другие, такие же, как она – никому не нужные, отверженные и гонимые всеми… Обреченные выживать по всяким закоулкам, спать в пол уха, есть в пол брюха…

Ловелас Рик, симпатичные близняшки-двойняшки, дебильный и второй лис – отвратительный на вид и запах, но при том вполне милый при подробном рассмотрении. Не очень то ласковые с ней девчонки, ревниво хмурившиеся каждый раз, когда мальчишки таращились на ее прелести.

И, конечно же, полосатый пройдоха-кот. Шебутной, суетливый и столь трогательно пытающийся казаться бывалым и опытным, что это даже умиляло.

Как они там сейчас, без неё?

Не то чтобы она могла претендовать в их жизни на сколь-нибудь значимую роль – на это Вейка и не надеялась… Скорее, просто накатил очередной приступ глупой ностальгии.

А еще – мысли о том, что вопреки всем перипетиям и этой её странной «особенности»…. – никто из той компании ни разу так и не попробовал взять ее силой. В отличие от всех прочих.

Вот почему, интересно?

Не от большой же воспитанности?

Кошка отлично помнила все эти характерные взгляды. Полные тщательно скрываемого интереса, а то и неприкрытого вожделения и похоти. Помнила, как мальчишки капали слюной, как украдкой поглядывали на ее попку, ляжки и сиськи, выгодно подчеркнутые узлом рубашки.

Исключением были разве что бельчата – еще слишком маленькие, чтобы глядя на кого-то, представлять в уме что-нибудь «этакое».

Помнила Вейка и то, как другие девчонки сердито, а то и зло таращились на нее в такие моменты. Помнила всё, кроме того, с чего вдруг всё завертелось и понеслось под откос.

Вроде бы из-за яблока? Подумаешь, не поделилась с малышней! Не им ведь дарили, в конце-концов… А ей, Вейке!

Хотя сейчас… сейчас ей почему-то внезапно стало стыдно и неловко. Ну что стоило тогда хоть половинку оставить мелким?

И, быть может, все тогда пошло бы совсем иначе.

В носу защипало и она с изумлением коснулась уголка глаза подушечкой пальца. Слезы?

Она растерянно заморгала и на всякий случай насупилась: вот ещё, не хватало! Ушла так ушла. Всё равно никто особо не горел желанием её остановить и уговорить остаться.

Нет, ну… Рик, конечно же, попробовал… Да только недостаточно старался.

И вот результат!

Эх и понесла ж её нелегкая домой… От накативших мыслей о собственных проблемах, кошка едва не разрыдалась в три ручья. Безумно захотелось к кому-нибудь прижаться – живому, тёплому… кто бы обнял, прижал к себе покрепче и сказал что-нибудь банальное… Шепнул на ухо какую-нибудь типичную нелепую чушь, в которую она, небольшим усилием воли хоть на миг бы поверила.

Увы – даже симпатяжка-проводничок, за последние часы относительно пришедший в норму, испуганно жался от неё как можно дальше. И по любому поводу выбегал куда-то из купе, подолгу пропадая в глубинах поезда.

А она… она нервно поёрзывала у окна и прижимаясь к прохладному стеклу то лбом, то виском, то скулой. Вокзальные часы под облупившейся надписью едва шевелили стрелками. Словно нарочито издеваясь над её желанием поскорей убраться из своего очередного прошлого….

Двадцать пять минут первого.

Вейка пристроила подбородок на уложенную вдоль окна руку.

Сколько, интересно, тут длится стоянка?

Минут пятнадцать?

Скорей бы уж. Скорей бы, громыхнув вагонами, состав тронулся дальше. Неважно куда – лишь бы подальше от этого всего. Унося её туда, где ничего не напоминает обо оставленных позади проблемах. Где можно в очередной раз начать всё с чистого листа. Подальше от собственных проблем, подальше от проблем остающейся в этом городе компашки.

От искушения поверить в то, что всё могло бы быть хорошо.

Хотя, почему нелепого? С её-то недавно открытой способностью… да при умелом использовании – проблемой в её жизни остался лишь выбор: кого назначить себе в мужья.

Олигарха-миллиардера?

Или, быть может – министра?

А чего мелочиться – президент тоже сойдёт!

Да, конечно, всякие политиканы не могут вот так просто бортануть свох престарелых кошелок и открыто «замутить» с молодой красивой девчонкой. Но любовниц ведь никто не отменял, да?

«Двенадцать тридцать одна».

Чёрт, мы что тут – полчаса будем торчать?

Кошка вздохнула, почти с ненавистью глядя на тормознутые часы.

И невольно улыбнулась, представив себя на белоснежной яхте, в окружении личного гарема атлетически сложенных мужчинок десятка-другого видов. Услужливо массирующих её стопы, подающих на серебряном подносе оранжад и наперебой старающихся угодить ей чем только можно. Как королеве.

И где как не в столице, начинать свое стремительное восхождение в вершинам?

Увлекшись фантазиями, кошка неосторожно вспомнила о странных реакциях песика-проводничка, разом помрачнела и даже ощутила нечто подобное уколу стыда.

Хотя – почему стыда, откуда стыд? Отставить!

Оба получили что, чего хотели.

А пёсик… Пёсик просто нуждался в разрядке. Да и она сама тоже.

В конце концов – ни от кого же не убавилось? Просто два кусочка мяса к взаимному удовольствию потерлись друг о дружку. Только и всего.

А все эти нелепые страдания, метания и прочая муть – проблемы, высосанные из пальца. Для тех, у кого нет проблем настоящих, посерьёзнее.

Хочет страдать? Да пожалуйста! Да на здоровье!

И всё же какой-то мерзкий привкус от всех недавних приключений у неё остался.

«Двенадцать тридцать четыре».

Скорей же, ну скорее!

А может… может и впрямь – сойти? Вот просто так, взять и сойти.

Ну что она теряет теперь? На пути к сбыче мечт, когда все самцы мира готовы пасть к её ногам! А может – и не только самцы?

Кошка представила себе, как ее домогаются рысь и волчица и невольно фыркнула.

Да, пожалуй путь к мечте можно начать с любого городишки, не обязательно столицы. А до президента добраться она ещё завсегда успеет.

Поезд внезапно тронулся и она, поспешно подхватив сумку, шмыгнула в тамбур. Чмокнула в щеку вновь шарахнувшегося прочь песика и по-кошачьи ловко спрыгнула на перрон.

 

***

 

Выбравшись из полицейского участка, овчар и тигр, старательно избегая встречаться взглядами, застыли на крыльце.  Краем глаза Макс следил за фигурой Фостера. Следил и не мог выдоить из себя ни одной связной мысли. Просто какой-то белый шум и паническое ожидание подвоха.

Словно в любой момент осыплются декорации и на сцену явится толпа гогочущих зрителей. Но декорации не падали, а зрители всё не появлялись…

И новоиспеченные напарники тупо стояли, глядя в пространство и не решаясь обменяться взглядами.

И явно видя все эти дурацкие заминки и метания краем глаза.

Вот овчар чуть повел носом в его сторону, словно бы собираясь наконец хоть что-нибудь сказать… Но в последний момент не решился и отвернулся. Не потому ли, что уловив это его движение, Макс тоже начал поворачиваться? Начал, но замер, увидев, что Рид напрягся и отвернулся?

В свою очередь, пёс, словно передумав ещё раз и уже пожалев о том своём движении, внезапно вновь повёл носом в сторону тигра. Но тут уже отвернулся Макс – смущенный и раздосадованный на возникшую неловкость и свою нелепую пантомиму.

Похоже, идиотизм происходящего в полной мере осознавали оба.

И оба в равной степени не знали или не решались прервать затянувшееся молчание.

Ступор прервал зычный окрик капитана:

– Пайкман! Фостер! – рявкнул Биггант, высунувшийся со своего окна. – Какого, мать вашу, вы ещё не на маршруте? Отдельное приглашение надо?!

Вжав головы в плечи, парочка поспешила к машине.

Открыв дверь, все также не глядя друг на друга они попадали в салон.

Рид – за руль, Макс – на место справа от водителя. Не выдержав, напряжённо переглянулись и тотчас снова подчеркнуто уставились каждый в свою сторону. Дозрев, одновременно повернули головы, обменявшись настороженными колючими взглядами. И всё также не найдя слов, молча отвернулись.

Мрачно наморщив лоб, Рид рывком повернул ключ, с преувеличенным вниманием посмотрел в зеркало заднего вида… Словом – старательно изобразил полное погружение в невероятно сложный процесс управления автомобилем.

Заурчав мотором, машина попятилась с парковочного места, Рид ловко переткнул передачу и полицейский «Бьюфолк» рванул вперед.

Чувствуя себя до предела глупо и совершенно не представляя, как быть и что делать, Макс угрюмо таращился вдаль. Овчар задумчиво крутил баранку и к диалогу тоже не стремился. На физиономии его пребывало сосредоточенно-мрачное выражение.

Гробовое молчание и дурацкие гляделки внезапно напомнили ему свой первый день с сержантом. Разве что молчание бульдога в тот раз было скорее безразличное, ну – максимум слегка недовольное. Сейчас же… оба, казалось, в любой момент ожидали взрыва, криков, а то и драки.

Детство какое-то! Два взрослых, ну или почти взрослых парня…

Макс лихорадочно подыскивал слова, но дальше «слушай,  …» дело за весь день так и не продвинулось.

Они механически реагировали на вызовы, Рид крутил баранку, а Макс пытался стать маленьким и незаметным. Выбирался из машины, когда требовалось, бдительно следил за окружающими, держа руку на кобуре с «глотчем» и прикрывал напарнику спину.

Но никаких особых эксцессов за первую половину дня так и не случилось. И сейчас он отчасти даже жалел об этом. С тоской вспоминая ту палитру ощущений, когда очертя голову сунулся в самое пекло вслед за этим нахальным камикадзе. Не думая, не взвешивая их шансы… Просто следом.

– Жрать будешь? – грубовато прервал его ностальгические экскурсии Рид.

Моргнув, Макс вернулся к реальности и с удивлением обнаружил, что автомобиль давно стоит через дорогу от кафешки, мотор заглушен, а овчар сердито смотрит на него.

– Не хочу. – Макс отвернулся.

– Как знаешь. – Овчар вылез из машины и разочарованно хлопнул дверью. Кажется – заметно сильнее, чем стоило бы… Вздрогнувший тигр уставился ему в спину.

Выражает недовольство навязанным напарником? Или …может быть приглашение отобедать вместе было хорошо замаскированной потугой завязать неловкий разговор и хоть как-то помириться? А он этак… словно отбил протянутую руку.

Но – ведь не скажешь же, что тупо нет денег? Что вот уже вторую неделю живет впроголодь? Тем более – сейчас, тем более – ЕМУ!

А ведь Рид, чего доброго, вполне мог принять отказ Макса пройти с ним в кафе за личную обиду. Тигр угрюмо скрестил на груди мощные руки и немного сполз в кресле, устраиваясь на долгое ожидание.

В мыслях крутилось разное.

Тысячи вопросов, не имеющих ответа.

Тысячи ответов, к которым не придумать вопроса…

Еще вчера он и мечтать не мог о том, чтобы их поставили в один экипаж, а сейчас…

На душе было тревожно, тошнотно и гадостно. И от происшедшего ранее и от гнетущей неопределенности, чем всё это закончится.

А ещё в теле на второй день голодовки начала ощущаться какая-то странная, пугающая легкость. Словно пропустил стаканчик виски.

Потеряв интерес к разглядыванию потока машин, Макс поерзал в кресле и принялся разглядывать прохожих. Не то чтобы всерьез надеялся увидеть нечто, требующее вмешательства полиции… скорее просто от скуки. И именно поэтому не сразу понял, что именно привлекло его внимание.

Спешащие по своим делам, сидящие на лавочках, покупающие мороженное у лоточника, расположившегося возле ворот зоопарка… пестрой толпой с вкраплениями воздушных шариков, воскресная толпа бурлила вокруг. Кричали мальчишки-газетчики, капризничали детишки сердитых мамаш, зазывал покупателей мороженщик.

Обычный воскресный день, обычная толпа. Но всё же что-то было не так.

Один из прохожих, точнее – одна… Тащила с собой внушительных размеров сумку. Не мелкую дамскую сумочку, а огромный коричнево-зеленый баул, набитый так, что молнии и застежки едва справлялись со своим назначением.

Тигр уставился на девчонку лет пятнадцати. В нелепой клетчатой рубахе почти до середины бедер, в тесных, почти незаметных под рубахой джинсовых шортиках, кошка топала по улице буквально лучась счастьем, чуть ли не вальсируя.

Размахивала руками, улыбалась прохожим… вела себя так, словно сегодня в её жизни случилось нечто очень-очень хорошее. Настолько, что её всю прям-таки переполняет и распирает желание поделиться этой радостью со всеми.

И вот она топает в припрыжку, не обращая внимания на тяжесть сумки и размахивая свободной рукой. Улыбается прохожим, глазеет по сторонам.

А Макс таращится на нее, с завистливым любопытством разглядывая эту невинную детскую радость. Милую улыбку, смешную куцую челку, забавный розовый нос и огромные золотые глаза.

Редкий цвет.

Черная кошка с белой манишкой и золотыми глазами.

Не подозревая, что привлекла внимание, она шла вдоль тротуара, неуклонно приближаясь к их с Ридом машине. В какой-то момент их взгляды встретились. И все невинное очарование, вся её неприкрытая радость и веселье внезапно сменились страхом и паникой.

Девчонка едва не выронила сумку и сбилась с шага. Тотчас попыталась вернуть лицу прежнее выражение, а походке – безмятежность и невинность, но получилось как-то натужно фальшиво и неубедительно.

И Макс нахмурился, припоминая где же мог видеть её раньше.

Может – в участке?

Кто-то из задержанных мелких потаскушек или воровок?

Да нет, нет, вроде нет. Но где, где же он мог видеть это личико?

А кошка замешкалась, ощутимо сбавив шаг, завертела башкой по сторонам, словно прикидывая пути отступления.

Но вдоль тротуара тянулась сплошная решётка зоопарка, а внезапно бежать через дорогу прямо перед носом у полицейского… или, того лучше – этак просто развернуться на ровном месте и двинуть в обратную сторону – явно не самые беспроблемные способы разминуться с полицейским, не привлекая к себе его внимания.

– Леди? – Он приоткрыл дверцу, собираясь выбраться из машины. Не то чтобы собираясь всерьез устроить неприятности этой девчушке, скорее в раздумьях и от желания хоть как-то скрасить скуку.

И тут одновременно произошло два события. Во-первых из кафе вернулся Рид, а во-вторых – внезапно бросив свою огромную сумку, кошка-малолетка со всех ног рванула в обратную сторону.

Чертыхнувшись, Макс выскочил из машины. Не то, чтобы он понимал зачем это делает… но раз девчонка бежит – значит дело нечисто, так ведь? А значит – стоит догнать и разобраться. Этак ведь, если все кому не лень начнут от полиции убегать – о каком порядке вообще речь?

– Э?! – Рид ошалело высунулся в окно.

Не найдя слов для ответа, Макс мотнул головой и выразительно показал ему обоими руками в сторону бегущей девчонки. Не увидев понимания, отмахнулся – «ааа, да что там объяснять!» и припустил следом.

Ошарашенный внезапной погоней, овчар почесал в затылке, поглядел на одиноко валяющуюся на тротуаре сумку. Напуганные беготней, пешеходы опасливо обходили баул стороной.

Вздохнув, Рид выбрался из машины, подхватил сумку и посмотрел вслед бегущему напарнику. Достигнув дальнего поворота, тигр свернул и пропал из виду.

Забросив сумку на заднее сиденье, овчар вздохнул еще раз и завел мотор.