Краденый Мир

– Генерал, – бесцветно, без интонаций прошелестел тёмный экран. – Вы разочаровываете.

При звуках этого негромкого шепчущего голоса Рэйно Паркер всегда испытывал какой-то необъяснимый потаённый ужас. Бультерьер никогда и никого не боялся. Ни по молодости – бесшабашно ввязываясь в самые рисковые миссии, ни на подводной охоте на акул, когда едва не лишился руки. Ни даже часом ранее этого момента, побывав на ковре у министра обороны, визжавшего и брызгавшего слюной по поводу фиаско на объекте J6.

Ничего не боялся Рэйно. Ничего, кроме этого тихого шелестящего голоса.

Генерал потел и молчал, сосредоточенно пялясь в монитор ноутбука, словно всерьёз надеясь различить на нём что-то, кроме беспросветной, абсолютной тьмы.

Оправдываться он не любил – либо виноват, либо нет. Но начальству лучше знать. Начальство разберётся. Начальству тоже порой хочется выпустить пар после разноса «свыше» и устроить кому-нибудь показательную порку на ковре.

А вот с шептунами сложнее. Они никогда не злятся. В обычном смысле этого слова. И пар они тоже не выпускают. Они «делают выводы».

И заканчивается это порой куда печальней, чем любые разносы «в кабинетах».

Не раз и не два ему приходилось присутствовать при расследованиях жутковатых казней. В том, что он видит именно казнь, сомнений не возникало ни у кого.

Один раз это была просто кучка белёсого пепла, второй – живописно рассыпавшиеся по полу куски тела. Не два, не три – десяток!

Невероятно аккуратно нарезанные самым причудливым образом, они ещё курились парком, когда в запертый кабинет ворвались перепуганные охранники.

И – никого.

Никаких следов, никаких улик, только эти странные, пугающе аккуратные куски. Словно несчастного резали каким-то станком или прибором. Словно кто-то небрежно рассёк фотографию невероятно тонкой, острейшей бритвой. Рассёк и небрежно сдул обрезки на пол.

Но кто или что могли сотворить такое с живым телом?

Ни один нож, ни один меч или какой иной вид известного ему оружия не могли оставить столь чистых, неестественно идеальных срезов.

– Это уже второй провал за последние полгода. Мы начинаем думать, что ошиблись в вас, – продолжил шелестящий голос, возвращая генерала к действительности.

Паркер вспотел ещё сильнее, нервно пригладил короткий ёжик волос и едва справился с желанием вытащить из кармана последнюю конфету.

И сжевать её прямо здесь, перед ноутбуком.

Плевать!

Всё равно ведь они знают, не могут не знать, что он давно и безнадёжно подсел и на этот их крючок. Один из многих, заботливо подсунутых ему в последние годы.

Власть, деньги, положение. Успешная головокружительная карьера и вершина пирамиды – могущество. Не обусловленное карьерой и вверенной властью, а личная, персональная мощь. Пугающая сила, невероятная выносливость, скорость… Всё это таится в одной маленькой мятной конфетке. Одна конфетка в день и всё это твоё! Но дать обратный ход, отказаться, прекратить – уже не выйдет! Не получится.

– Может быть, хотите сказать что-нибудь в своё оправдание? – поинтересовался шуршащий голос.

– Нет, – Рэйно изо всех сил старался выглядеть твёрдым, сильным и уверенным в себе. Таким, каким он был ещё несколько месяцев назад.

Бультерьер уставился прямо в центр экрана, туда, где в непроглядной тьме что-то вроде бы шевельнулось. Впрочем, с уверенностью сказать, что различил какое-либо движение, пёс не мог.

Чёрт, да кого он обманывает?

Для этих, таинственных и всемогущих – он просто очередной винтик.

Пешка в большой и странной игре.

И сомневаться в том, что он уже не в силах отказаться от последнего их подарка, тоже, увы, не приходилось.

Как и в том, что шептунам прекрасно известны и все его неоднократные попытки это сделать. Провести без проклятых конфет хотя бы два или три дня. Про попытки заставить яйцеголовых проанализировать и воссоздать дьявольский подарок. И про ошарашивший вердикт – тоже.

«Это же просто конфеты. Вы серьёзно хотите, чтобы мы сделали вам фунт мятных конфет?».

Про всё это его таинственный «наставник» без сомнения знал.

Знал про все метания и страхи, сомнения и надежды. Как видел все его ходы на три шага вперёд. Как всегда знал о том, какие слова и какой шишке надо озвучить, за какую ниточку потянуть, чтобы карьера подопечного в очередной раз сделала стремительный, головокружительный скачок ввысь.

За каких-то три года сержант Рэйно превратился в генерала Паркера, из тесной городской квартирки перебрался в трёхэтажный особняк и стал вхож в высокие кабинеты. Даже с президентом пару раз «ручкался».

И всё это – благодаря таинственным шептунам, которые всегда в курсе всех тайн в любых кабинетах, на любых уровнях. Говоривший с ним голос никогда не менялся, но Паркеру отчего-то казалась, что собеседников как минимум двое, а может и больше. Может его «ведёт» целое подразделение?

Хотя, какая, к чёрту разница?

Он, целый генерал, навытяжку сидит перед выключенным ноутбуком, и словно в трансе слушает этот по-змеиному шипящий голос. Слушает и из последних сил пытается не потерять лицо и остатки самоуважения. Не замечать собственное участившееся сердцебиение, накатывающий жар и то и дело сменяющий его противный мерзкий холодок под рёбрами.

При звуках этого едва слышного шелестящего шёпота внутри всё обрывалось и проваливалось куда-то в район пяток. Почти точно так, как в далёком-далёком детстве, когда он катался на дьявольских горках. То самое ощущение, когда вагончик, взлетевший на очередной пик, на миг замедлялся, останавливался почти полностью, чтобы уже в следующую секунду низринуться в пропасть.

– Нам импонирует ваше самообладание, генерал. И умение признавать поражение, – словно прочтя его мысли, прошелестел невидимый собеседник. – Но прежде всего нам нужны результаты.

– Понимаю, – буркнул Паркер. И едва удержался от унизительно-заискивающего «сделаем всё, что в наших силах!».

– Будем считать – у вас последняя попытка. Третья ошибка – недопустима. От успеха нашего маленького мероприятия непосредственно зависит и ваша дальнейшая судьба. И судьба вашей родины. Через пятнадцать минут с вами свяжется министр и предложит возобновить программу на объекте N3. Вы согласитесь. И проследите, чтобы в этот раз были приняты все возможные меры для предотвращения… инцидентов. Удвойте усилия по розыску и изоляции проекта «Эш». Столь впечатляющие… полевые испытания можно считать успехом.

Паркер кивнул. Сжимавший кишки страх стал понемногу отступать, а пересохшее горло сумело-таки протолкнуть внутрь застрявший в нём ком.

– До свидания, генерал, – попрощался шептун. – Наш подарок в обычном месте.

«Пронесло».

Почудилось, или в последних фразах таинственного собеседника вдруг прорезались эмоции? Что-то вроде… приязни? Поощрения?

Ноутбук затих, но пёс ещё долго сидел в кресле неподвижно, покусывая сжатый кулак и таращась в погасший экран.

«Вашей родины».

Вот оно как.

В первый год их странного сотрудничества Паркер свято верил, что имеет дело с дурачившимися сотрудниками контрразведки, проверявшими его на лояльность.

Затем – с кем-то из центрального управления. Затем, когда размах проворачиваемых дел стал кружить голову и дополнился отчётливым подозрительным душком – он уверился, что шептуны и есть то самое «теневое правительство», столь обожаемое параноиками всех мастей и жёлтой прессой.

И вот сейчас… это их «вашей родины».

Пёс нервно нащупал сигару и закурил, с неудовольствием отметив, как подрагивают пальцы.

В кармане кителя лежала очередная конфета.

А в соседней комнате на бильярдном столе, как обычно, должен был появиться очередной кейс. Появиться бесследно и необъяснимо. Битком набитый всякими полезными бирюльками и чертежами, от которых приходят в такой экстаз ботаники. И с дискетой, содержащей информацию о счетах и паролях, от которых приходил в экстаз лично он.

Но самое главное – чемоданчик содержал новую порцию волшебных конфет.

Паркер выдохнул дым, откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.

«Вашей родины», чёрт подери!

И ведь можно не сомневаться, что это не случайная оговорка! С шептунами вообще никогда не бывает случайностей.

У них всё рассчитано на пять ходов вперёд. Да что там – на все десять!

И если уж дали «намёк» – значит, именно так и задумано. И тщательно рассчитано. И должно привести его к каким-то выводам и действиям.

Вот только каким?

Генерал задумчиво провёл пальцем по своему шраму.

Что ж. Это многое бы объяснило. Все эти странные и пугающие технологии, дьявольские конфеты и совершенно необъяснимым образом появляющиеся в запертой, охраняемой комнате «подарки».

И ноутбук. Чёртов проклятый ноутбук. Который, как оказалось, может работать и без подключения к сети. Даже в полностью изолированной от любых радиоволн комнате. Даже будучи выключенным и даже с извлечённым аккумулятором!

Более того – стоило забыть или намеренно оставить дьявольскую машинку вдалеке от себя, как средством связи с таинственными покровителями могло в самый неподходящий момент выступить любое электронное устройство.

Телефон, музыкальный центр и даже телевизор!

Но при этом странный шепчущий голос не в силах была зафиксировать никакая аппаратура. Все попытки записать шептунов на плёнку не приводили ровным счётом ни к чему. Ни один диктофон, ни один микрофон и даже неведомо где раздобытый антикварный фонограф не могли сохранить этот проклятый голос!

Кто? Кто мог владеть столь впечатляющими технологиями, опережающими порой даже самые смелые и бредовый фантазии киношников?!

ЮНР? Сибры? Могли ли полудикие варвары или хитрозадые косоглазики настолько опередить их в развитии? И если да – то к чему тогда такая театральность, весь этот глупый выпендрёж и фокусы с ниоткуда возникающими посылками?

Обладая подобными технологиями они могли бы покорить любую страну, любое правительство! Забросить бомбу куда надо, купить всё что пожелают. Подарить кому следует чёртовы конфеты.

Может быть, плюнуть на всё и рассказать об этом министру? Или сразу президенту, лично?

Паркер нервно затушил сигарету в пепельнице и потёр виски.

Нет… нет!

Где гарантии, что все они не общаются с такими вот шептунами? Что достигли своих постов сами, без помощи извне? Если куплены не все, то – кто конкретно?

Паркер откинулся в кресле и устало прикрыл глаза.

***

Голый бетонный потолок нависал столь низко, что большинству беглецов приходилось пригибать головы. Дополняли угнетающе мрачную обстановку кривобокие кирпичные стены с торчащими из них толстенными трубами, украшенными парой подслеповато отблёскивавших манометров.

Пыль, грязь и свисающая с прорех изоляции стекловата. Три вросшие в земляной пол ступеньки и характерный для подобных мест особый затхлый запах.

– Мда-а… халупа на пять звёзд, – протянула Вейка, брезгливо осматривая грязную тесную каморку, больше походившую на звериную нору, чем на чьё-то жилище.

– Ну уж… чем богаты, – Тимка насупился и недовольно посторонился, впуская в каморку продрогшую под дождём компанию.

Дрожа от холода, беглецы робко набились внутрь, настороженно и пугливо завертели носами.

Не пентхаус, конечно. И даже не барак. Тесновато, темно и холодно – но зато ведь своё, на халяву!

А что самое важное – располагался технический бункер далеко за городом, в месте не то чтобы сильно посещаемом. Во всяком случае за те несколько месяцев, что Тимка провёл в этой теплушке, никакие незваные гости его ни разу не беспокоили.

Котельная, от которой тянулись трубы, не работала уже много лет и ни отопления, ни электричества в облюбованной им каморке не было. Выручал тусклый старинный фонарь. Шахтёрский, с большим тяжёлым аккумулятором, соединённым с фонарём толстым коротким кабелем.

Сковырнув проржавевший «родной» замок, Тимка заменил его на свой, по случаю раздобытый на местном блошином рынке. Теперь процесс входа выглядел так: извлекаем из ближайшей кочки ключик, открываем замок и свинчиваем одно из накладных «ушек», привинченное к внутренней стороне дверного короба. Вставляем замок обратно, закрываем дверь изнутри и завинчиваем «ушко» на место.

Вуаля!

Снаружи болтается массивный амбарный замок, и никакой залётный гость ни в жизнь не догадается, что внутри каморки кто-то есть.

Нашарив под трубой фонарик, Тимка с гордостью закрепил его на краю вентиля и донельзя довольный собой, обернулся к компании в ожидании похвал и восторгов.

Увы, продрогшие и промокшие беглецы комфорта и величия инженерной мысли не оценили.

– И что, тут ты и живёшь? – иронично спросил Рик в промежутках меж попытками отдышаться.

– Нет, вообще-то я во дворце живу. А это так, летняя резиденция, – желчно буркнул Тимка.

После затяжной пробежки он порядком запыхался и сам, но, в отличие от остальной компании, к подобного рода марафонам был вполне привычен. Профессия, как говорится, обязывает.

Сквозь сиплые натужные вдохи послышались смешки и фырканье.

– А основная резиденция, надо полагать, это когда в городе на рождество ЛЕДОВЫЙ дворец строят? – подколола ехидная кошка и ощутивший себя отмщённым, лис молча показал ей большой палец.

Вейка скользнула по нему равнодушным взглядом и, скрестив руки под грудью, с ироничной ухмылкой привалилась спинкой к стене.

Не придумав подходяще едкого ответа, Тимка сердито сунулся в угол и присел у трубы. На свет появился скатанный в рулон матрас и тонкое замызганное одеяло. И то и другое явно не было рассчитано на восемь рыл, но к приходу такого количества внезапных гостей он как-то не готовился.

Беглецы скептично покосились на расстеленную «постель» и скрестили взгляды на коте.

– Что? – развёл ладони Тимка.

Гости промолчали и только Рик устало шмыгнул носом.

Согнав всю компанию на расстеленный матрас, Тимка набросил одеяльце на свободный участок земляного пола.

Укрыться теперь будет нечем, но это всё равно лучше, чем оставить кого-то на голой земле. А тепло… тепло они надышат. Благо, что общая площадь каморки не превышает и трёх шагов в любую сторону.

Набившаяся внутрь компания растерянно перетаптывалась в центре то и дело невольно натыкаясь на соседей. Причём некоторые – рыжие и наглые – натыкались куда чаще прочих. За что то и дело удостаивались раздражённого бурчания, а то и чувствительных тычков локтем по рёбрам.

Обессиленно попадав кто где был, компания с облегчёнными стонами кое-как разместилась на матрасе и одеяле.

Испуганные, настороженные взгляды. Растерянность, оторопь и отзвуки былой памяти.

Удирая от настигающего стрёкота вертолётов, петляя в поле от шаривших неподалёку прожекторных лучей, вся ватага думала лишь о том, как бы не отстать, не потерять бегущих рядом. Теперь же, когда угроза попасться вновь миновала, большинство беглецов невольно приходили к одному общему для всех вопросу – «и что теперь?».

Но хуже всего то, что разгорячённые бегом тела начинали всё сильнее ощущать холод от насквозь промокшей одёжки.

Дрожа и постукивая зубами они молча переглядывались, не то размышляя о чём-то своём, не то гадая о чём думают сейчас остальные.

Сграбастав фонарик, Рона обвела лучом постукивающую зубами компанию, ненадолго задержав своеобразный «прожектор» на мыше.

По самые пятки завёрнутый в трофейную куртку, коротышка безучастно таращился в пространство. Преодолев большую часть пути на руках у Пакетика, он тем не менее каким-то образом умудрился расквасить нос, но на падавшую на пол капель не обращал ни малейшего внимания.

Охнув, Рона поставила фонарь обратно и занялась раненым.

– А вода тут есть? – пропыхтел лис, оглядываясь по углам и отчётливо сглатывая пересохшим горлом. В наполненной их дыханием каморке звук показался неожиданно громким и Тимке тотчас захотелось пить.

– Нету, – он пнул давным-давно опустевшую пластиковую бутыль и шумно шмыгнул носом.

Пить хотелось всё сильнее, но тащиться до ближайшего озера, рискуя вновь налететь на погоню было бы полным идиотизмом. Теплушка и так по невероятному, невозможному стечению обстоятельств находилась в каком-то десятке миль от пугающей шарашки из которой они столь удачно рванули когти. Ни к чему искушать судьбу и капризничать, тем более, когда хоть крохотный запас воды у каждого при себе.

Озарённый идеей, просиявший кот сграбастал мокрую тюремную майку в кулак и выдавил в пересохшее горло тонкую струйку влаги.

Остальные в компании неодобрительно уставились на него и растерянно переглянулись.

Первым не выдержал Рик, за ним повторили бельчата и, наконец, рысь. Последней сдалась кошка.

Трагически вздохнув и в очередной раз закатив глаза, Вейка запрокинула голову и осторожно выжала на язык пару капель. Поморщилась, но тут же оживилась и принялась комкать майку столь усердно, что подол опасно пополз вверх, мгновенно притянув к себе большинство взглядов.

Заинтересованных – мальчишечьих и негодующих – девчачьих.

Спасла положение Ронкина затрещина, заставившая отвернуться даже упорного лиса.

Безучастным к происходившему остался разве что мыш и поправлявший недавно обновлённую маску Пакетик. Воздержалась и волчица – молчаливой мрачной тенью она держалась позади всех, с какой-то особенной насторожённостью пугливо поглядывая на компанию из-под густых, нахмуренных бровей.

– Так. Одёжки – отжать! – почти приказным тоном распорядилась рысь.

– Ну да, щаз-з, – спохватившаяся Вейка зло зыркнула на пахабно осклабившегося лиса, уже предвкушавшего «зрелища».

Взгляд Рика беззастенчиво прогуливался по всем изгибам её фигурки, без зазрения совести задерживаясь на наиболее интересных выпуклостях и впадинках.

Не выдержав, крупная и крепкая рысь заслонила кошку собой. Взгляд Рика тотчас сфокусировался на самой выдающейся части её тела и Роне пришлось раздражённо поднять его голову за подбородок.

Нацелив указательный палец она открыла было рот для сердитой отповеди, но в последний момент то ли раздумала, то ли затруднилась с подбором слов и так и застыла на пару секунд.

– Ой, да подумаешь… – Рик закатил глаза и хихикнул.

– Быстро отвернулся! – Рона подтолкнула лисий нос в нужном направлении и Рик, недовольно бурча себе под нос, отвернулся с видом оскорблённой невинности.

Издевательская улыбочка при этом обрела какой-то по-особенному похотливый вид.

– А вы чё уставились? – Рона сердито зыркнула на Тимку с бельчатами и мальчишки поспешили последовать примеру «наказанного».

Рысь обернулась к Пакетику и тот, не дожидаясь оклика, дисциплинировано отвернулся в свой угол.

Суровый Ронкин взгляд сфокусировался на безучастном мыше.

– Тебе – отдельное приглашение?

Грозный командирский тон столь разительно не вязался с мягкостью и пышногрудой крутобёдрой фигуркой, что Тимка едва сдерживал ухмылку.

Пользуясь тем, что рысь отвернулась, он с неприкрытым интересом разглядывал филейные части самозванной предводительницы.

Промокшая тюремная майка немного растянулась и отвисла, прикрывая теперь куда больше, чем раньше, но вместе с тем ничуть не скрывая цепляющих взгляд форм и очертаний.

Уловив краем глаза, что нахальный лис пялится в том же направлении, Тимка с негодованием и ревностью уставился на него. Но рыжий нахал и не подумал отвлечься – то ли в упор не замечая его недовольства, то ли подчёркнуто игнорируя негодующий Тимкин взгляд.

Насупившись, кот вновь уставился на рысий зад, словно пытаясь «насмотреть» впрок. Но удовольствие было напрочь испорчено, и он то и дело с нарастающим раздражением поглядывал на «конкурента».

Близнецы-бельчата с интересом таращились на них снизу вверх, тщетно пытаясь проследить куда все так смотрят и что в этом такого интересного.

Заметив их перегляды, Вейка в очередной раз закатила глаза и скорчила карикатурно-брезгливую гримаску, словно съела что-то неимоверно кислое.

Тем временем, развернув заторможённого мыша, рысь обернулась к компании, заставив мальчишек торопливо вернуться к прежним позам.

– Вот так! И только попробуйте обернуться!

Позади зашуршали тряпкой, по земляному полу забарабанили капли.

Тимка сглотнул и чтобы хоть как-то отвлечь разыгравшееся воображение, скосил глаза на лиса. Рик ответил косым ироничным взглядом и заговорщицки подмигнул, не забыв сопроводить это фамильярным тычком по кошачьим рёбрам.

Тимка вяло изобразил короткую кислую улыбку и хмуро отвернулся.

Попытки не думать о происходящем сейчас за их спинами, казалось, лишь подстёгивали воображение, словно в издёвку, подсовывающее внутреннему взору всё более и более соблазнительные кадры.

И ни холод и голод, ни неутолённая до конца жажда приближающийся конфуз ничуть не сдерживали.

Тимка старательно стиснул зубы, зажмурился и постарался не думать о чём-нибудь запредельно гадком, но где там! Словно железные опилки за приближающимся к ним магнитом, все мысли упорно соскакивали на всё более и более навязчивые картины.

– Поворачивайтесь, – смилостивились за их спинами через некоторое время. – Ваша очередь.

– Чур не подглядывать! – покосившись на подчёркнуто отвернувшихся девчонок, хихикнул Рик.

Прозвучало так, словно он ничуть не сомневался в обратном. Более того – был отнюдь не против, чтобы те поподглядывали.

Неспешно, словно красуясь, он сдёрнул майку, демонстрируя вполне рельефные для его возраста мышцы и на зависть гармоничное сложение.

Тимка ревниво покосился на крепкий бицепс, вздохнул и, закатив глаза, невольно повторил недавнюю Вейкину гримаску. Сам он, едва доставая лису до плеча на фоне этого озабоченного «аполлона» выглядел сопляк-сопляком. Тощий, со впалой грудью и торчащими ключицами, он безумно завидовал открывшемуся зрелищу самой чёрной завистью.

Стягивать майку при столь плотном стечении народа он постеснялся и теперь переминался без дела, не зная чем себя занять и как не выглядеть при этом идиотом.

Таращиться в стенку перед собой – глупо, разглядывать самовлюблённого лиса со всеми его мускулами – неловко. А отвернувшись в сторону, Тимка наткнулся на голышом щеголявших бельчат. «На брудершафт» стянув майки, они покосились на взрослых и торопливо отжав одёжки, в той же странной манере нацепили их друг на дружку.

Развернувшись в единственном направлении, где взгляд не смущали нескромные сцены, Тимка уставился в девчачьи спины.

Рысь и волчица о чём-то шептались, а вредная кошка, пользуясь моментом, беззастенчиво и нагло таращилась в их сторону, с неприкрытым интересом изучая пушистый лисий зад. И негодующее выражение на Тимкиной мордахе ничуть её не смущало.

– Эй! Так нечестно! – делано вознегодовал Рик, краем глаза убедившись в её к себе внимании, но при этом не делая и намёка на попытки прикрыться.

Спохватившаяся рысь отвесила кошке символический подзатыльник, и та нехотя отвернулась.

– Ну а ты чего клювом щёлкаешь? – заметив, что Тимка и не подумал последовать общему примеру, вновь пихнул его Рик.

– И так сойдёт, – стараясь не соскользнуть взглядом ниже лисьего торса, кот хмуро покосился в его сторону и отвернулся.

Рыжий ему окончательно разонравился.

Хотя, чего греха таить – майку и впрямь не мешало бы отжать. Да только раздеваться в такой толпе для него было немыслимо, да и поздновато… А выходить на улицу лишь для этого – как-то глупо. Разве что, подыскать приличный повод?

– Пойду травы притащу. Будет заместо подушек, – как можно более непринуждённо буркнул он и, скрутив болт с «засова», скользнул в промозглое стылое утро.

Притормозив на порожке, он с затаённой надеждой оглянулся на рысь, но Ронка присоединиться и не подумала.

Вздохнув, дрожащий кот выбрался наружу, оглядел окрестности и наспех собрав охапку травы, свалил у входа. Прислушавшись и убедившись, что наружу никто вроде не ломится, кот для верности придержал дверь пяткой и торопливо сдёрнув майку, отжал.

Уфф…

Конечно, теперь одёжку предстоит просушить собственным телом, но, по крайней мере теперь это будет сделать в разы проще. Облизнув мокрые ладони, он чихнул и поплёлся обратно.

К тому моменту вся честная компания уже худо-бедно распределилась по полу, заполнив свободное пространство почти полностью.

Стуча зубами от холода, дрожащая кошка прижалась к напрягшейся волчице. Замерев с этим своим вечно хмурым и чем-то недовольным взглядом, та словно окаменела и уставилась в стену.

Недолго думая, пройдоха Рик деловито пристроился позади кошки и непринуждённо обхватил её за талию, за что тут же заработал чувствительный тычок локтем.

Пакетик и мыш, забившись по разным углам, сохраняли неподвижность. Мыш – безучастно таращась в пространство, Пакетик – словно пытаясь вжаться в стенку и раствориться в бетоне. Исходивший от него запашок в этом тесном загоне по идее должен был стать невыносимым, но почти не ощущался. Не то притерпелись уже, не то помогло невольное купание под дождём.

Замыкала лежбище Рона, расположившаяся почти у самых ступенек.

Застыв на входе с охапкой травы, Тимка обвёл каморку взглядом, присматривая свободное местечко для себя. Но в горизонтальном положении тела беглецов заполняли каморку почти полностью. К добытой же им траве при этом никто не проявлял ни малейшего интереса.

– Ну, всё? Все в сборе? Спим! Свет гашу! – оповестила Ронка, потянувшись к фонарику.

Мысленно чертыхнувшись, он ссыпал притащенную охапку у входа и наспех обтёр парой пучков испачканные коленки и пятки, стараясь не таращиться на сбившиеся в кучу тела и не разглядывать рысь слишком явно.

С одной стороны он, конечно, уже размечтался этак пристроиться к кому-нибудь на манер Рика… С другой – в зелёных глазищах этого «кого-нибудь» столь отчётливо промелькнули искорки ехидства, словно все его грязные мыслишки внезапно вспыхнули на кошачьей физиономии огромными светящимися буквами.

Зардевшийся кот смутился и лихорадочно прикидывая расклад, принялся вытирать пятки вторично.

– Ну хватит уже, что ты возишься? – поторопила рысь. – Всё, я вырубаю!

Она крутнула выключатель и погасший фонарик погрузил каморку во тьму.

Он заморгал, тщетно пытаясь различить в беспросветном мраке хотя бы очертания, хотя бы намёк на то, кто и где улёгся и отчаянно боясь неосторожно наступить на чью-нибудь ногу или того хуже – какое-нибудь куда более чувствительное место.

Чёрт… Чёрт, чёрт, чёрт! И что – расположиться на бетонных ступеньках в собственном доме?!

Да какого фига?!

Решительно насупясь, он шагнул на одеяло, нашарил стопой чью-то ногу, осторожно перешагнул и по памяти двинулся в дальний, относительно свободный угол.

Вот ведь… секунду назад он с замиранием сердца мечтал пристроиться под тёплый рысий бок (о нет, без всяких нахальных поползновений в стиле Рика! Просто рядом!), а сейчас…

Он на миг замер, припоминая кто где лежал, как вдруг ноги с внезапной бесцеремонностью подсекла чья-то пятка и не ожидавший такого коварства, Тимка неловко повалился прямо в крепкие широкие ладони.

Ойкнув от неожиданности, он сердито трепыхнулся, ощущая себя какой-то дурацкой игрушкой. Нет, он конечно и сам только что мечтал прижаться к чему-нибудь мягкому и тёплому, но – сзади и животом, а не спереди и спиной!

Негодующе пыхтя, он по инерции дёрнулся вновь, но мягкая широкая лапа, оказалась неожиданно крепкой и легко удержала его в прежнем положении. Примерно таком, как засыпающий ребёнок держал бы в объятиях плюшевую игрушку.

Растерянность и негодование, смущение и паника от этих прикосновений – бесцеремонных, но в то же время мягких и… неожиданно приятных.

По инерции потрепыхавшись ещё разок-другой, Тимка сдался и замер.

Происходящее было… пугающе странным. Не сказать – ошарашивающим. Вечно неприступный, напускной сердитый вид и это её подчёркнуто прохладное к нему, Тимке, отношение… Нет, в голове не укладывается!

Но вот поди ж ты! Сама, по собственной воле уложила рядом!

Но всё равно было обидно.

Обидно, что объект воздыханий глядит на тебя как на сопливую малышню… Этакий плюшевый хамелеончик под боком. Без которого неуютно засыпать и который нафиг не сдался днём.

Сердито скрестив на груди руки, Тимка насупился.

А крепкая рыськина лапа подтянула его поближе. Вплотную. Так что лопаткам и спине мгновенно стало жарко от прикосновения чего-то мягкого и упругого.

Тимку бросило в жар, а внизу, несмотря на холод и влажные тряпки, мгновенно обозначилось дикое, болезненное напряжение.

Едва не дёрнувшись вновь, он в панике замер. Перехватило даже дыхание – рысья лапа, расслабленно сползла на его живот. В непроглядной тьме каморки различить подробности не удавалось, но всем своим телом, каждой клеточкой своей души Тимка ощущал сколь бесконечно мало, опасно мало расстояние меж этой самой лапой и тем местом, что сейчас онемело от болезненного напряжения.

Сглотнув враз пересохшим горлом, кот застыл, испуганно пялясь во тьму и не решаясь сомкнуть сам собой приоткрывшийся рот.

Нет, вырываться силком точно не вариант – чего доброго фонарик кто включит, и тут он – шарахается с оттопыренной в интересном месте майкой! Позору не оберёшься!

Нет уж, лучше так, чем…

Ронкина лапа снова дрогнула и Тимка в очередной раз затаил дыхание.

Сейчас, вот сейчас эта широкая, похожая на небольшую подушку, ладонь соскользнёт ещё на дюйм ниже, наткнётся на «это самое» и тогда… Что может произойти тогда, Тимка представить не мог. Но ничуть не сомневался, что ничем хорошим для него это не закончится.

Но томительные секунды шли, а ничего не происходило – спокойно посапывая и, наверное, даже не подозревая о его мучениях, Рона спала.

А вот парочка на расстоянии считанных дюймов от его носа – судя по участившемуся дыханию и сопению, нимало не смущаясь присутствием прочих, занималась чем-то непотребным. До чутких Тимкиных ушей донёсся удар по чему-то мягкому и, на миг позабыв о собственной драме, кот злорадно ухмыльнулся: не иначе очередное поползновение рыжего камикадзе Вейка вознаградила ударом локтя в лисьи рёбра.

Сдавленно «ххыкнув», лис ненадолго затих, но уже через пару минут вновь послышались шорохи – продрогшая кошка отлипла от волчицы и уже сама нащупав руку нахала, завернулась в него как в одеяло.

Тимка мрачно вздохнул. Подпитываемое яркими ощущениями и отсутствием зрительных образов, воображение принялось достраивать происходящее рядом, опираясь на шебуршание и шевеление.

Вот лисья лапа, полежав пару мгновений на дозволенном месте, вдруг начинает сползать к местам поинтересней, вот кошка раздражённо сопя, хватает эту ладонь и возвращает на место, а вот наглый лис пытается двинуться в обратном направлении.

В голове было пусто, а немногие связные мысли, не успев толком оформиться, вдруг трусливо шмыгали прочь. Но уже в следующую секунду жгучий стыд и предчувствие позора внезапно сменялись головокружительной бесшабашностью и мечтами о том, чтобы Ронкина ладошка сползла ниже.

Впрочем, секундой позже с новой силой накатывали стыд и смущение. И даже страх, что нечто подобное и впрямь может случиться. И как знать, что произойдёт потом? Высмеют при всей компании? Молча отвесят тумака и изгонят спать на улицу?

Усугубляло панику и то, что несмотря на свой вполне «взрослый» возраст, Тимка до сих пор не знал, как это всё… ээээ… должно происходить. Ну то есть теоретически-то он, конечно, представлял… Но только очень, очень приблизительно.

И не факт, что правильно.

Во всяком разе Финькиным россказням, как одногодка «зажёг с вон той тёлкой», Тимка не верил. Подробностей в этих историях было не особенно, да и все они, каждый раз состояли из того, что мальчишкам не раз доводилось слышать по кабакам и прочим подобным местечкам.

А Ронка…

Тимка собрался было вздохнуть во всю грудь, но в последний момент испугался и замер, боясь и впрямь столкнуть рыськину лапу вниз.

Грудь мучительно сдавило – попробовали бы вы сдержать вздох, когда ну очччень-очень хочется!

Бешено колотившееся сердце замирало от каждого едва ощутимого движения за спиной. От щекочущих шею выдохов. От едва ощутимых непроизвольных (или намеренных?!) подрагиваний рысьей ладошки в опасной близости от… А от горячих, упёршихся в загривок округлостей несчастного котёнка и вовсе бросало в болезненную дрожь.

Виновница же кошачьих волнений, не замечая ничего этакого, похоже безмятежно дрыхла.

Иначе как объяснить щекотно ткнувшийся в кошачью шею нос?

Колючая и демонстративно строгая, Ронка в жизни бы не позволила себе ничего этакого. Ну, во всяком случае – «наяву», днём. А ночью?

Да нет, бред. Брееед, бред, бред!

Ох, как бы ещё не получить утром – за это вот всё… Когда она проснётся.

Тимка неосторожно дрогнул – на миг почудилось, словно проваливается сквозь пол и спиной вперёд летит в пропасть. Содрогнувшись всем телом он перепуганно сжался, ощутив, как Ронкина ладонь скатывается вниз ещё на пару дюймов.

Спит или нет? Может и впрямь – дразнит его намеренно?

Кот в панике зажмурился, но неумолимо сползавшая вниз ладонь вдруг сонным движением вернулась на рёбра и лишь по-хозяйски подтянула его поближе.

Одёжка меж стиснутых тел практически просохла и Тимке невыносимо захотелось потянуться, размять затёкшие мышцы и перекатиться на другой бок. Удерживало лишь то, что в его текущем состоянии это было бы весьма близко к самоубийству.

Тем временем со стороны парочки донеслось учащённое сопение и новые шорохи. Предвкушая очередной «ххык» от отрезвляющего отпора, Тимка расплылся в ехидной усмешке, но сколь ни вслушивался он в темноте, долгожданного звука всё не было и не было.

И лишь услышав судорожный сдавленный вздох, Тимка понял, что Рик всё ж таки добился своего. И сейчас «это самое» только что происходило в кромешной тьме в каком-то футе от него!

Вот же блин! И не смущаются ничуть, не думают, что у этой странной «радиопостановки» могут быть если не зрители, то как минимум невольные слушатели!

Едва сдержавшись, чтобы не выразить своё отношение возмущённым фырком, Тимка завистливо вздохнул.

***

Монстр. Чудовище. Тварь.

Подходящее название для таких уродов.

Наверное…

Наверное, такие ошибки природы, а точнее сказать – науки, не имеют права на жизнь.

Наверное, жизнь – это слишком роскошный подарок.

Опасный и слишком щедрый.

Жизнь несмотря ни на что и вопреки всему, включая здравый смысл.

Виноваты ли чудовища в своей природе?

Порой судьба просто не оставляет выбора. Короткий пшик сладковатого газа и вот ты уже приходишь в себя в адском пыточном кресле, по рукам и ногам прикованный холодными металлическими захватами, с ног до головы облепленный сетью каких-то датчиков и переплетением причудливых распорок, отчего-то похожих на строительные леса лилипутов.

О, это мучительное желание обернуться, скосить глаза, увидеть того, кто стоит за спиной. Но где там! До боли ввинтившиеся в череп стержни надёжно фиксируют голову так, словно вросли в неё.

Но самое страшное – «синдром марионетки». Беспомощной маленькой куклы, нити которой почему-то спутаны в небрежный клубок и запрятаны глубоко в череп.

И вот сейчас одному из будущих кукловодов предстоит наощупь распутать, разобрать этот неправильный клубочек, проанализировать и уяснить какая из нитей куда ведёт и за что отвечает.

Мучительный, безысходный ужас.

Ощущение неподконтрольности собственного тела, реагировавшего на это грубое вмешательство самым причудливым образом – то судорогами в пальцах, то ложным чувством потери равновесия, то внезапным солёным или горьким привкусом во рту, а то и чередующимися волнами жара и холода.

Но ещё страшнее – чистейшая, дистиллированная боль. Невыносимая, сводящая с ума боль. Растворяющая тело и низводящая мысли до совершенно животного уровня.

А ещё хуже – наслаждение. Нестерпимо сильное, всепоглощающее наслаждение, вплотную граничащее с болью.

А потом… потом всё кончилось. Схлынуло, ссыпалось как подсохшая кровяная короста, унеся с собой чувства, эмоции, страхи. Отставив лишь глухую чёрную злобу и бессмысленную иступлённую ненависть.

Квинтэссенция зла и боли, зависть и целый океан боли.

Нет, не физической – всего лишь душевной.

Но боли того самого сорта, которой нестерпимо хочется поделиться с кем-нибудь. Бескорыстно, от души поделиться со всеми, кто никогда раньше не испытывал, не переживал ничего подобного. Со всеми теми, кто даже не подозревает обо всех этих чудесных и упоительно жутких чувствах. С теми, кто живёт в своём придуманном мире, в глупых иллюзиях ложных ценностей и обманчивой безопасности.

Живёт, прожигая свои никчёмные жизни – бессмысленные, тупые и жалкие.

Жрёт, спит и гадит. Снова жрёт, снова спит и гадит.

И плодится.

Чтобы новое поколение таких же псевдоразумных сорняков продолжало заниматься тем же.

О, конечно и в этой компостной куче изредка находится кто-то, кто создаёт по-настоящему великие вещи. Изобретения, открытия, искусство… Но – сколько их, таких созидателей от общей массы? Процент, полпроцента? Одна сотая?

Заслуживает ли этот жалкий мирок, погрязший во лжи и подлости, право на жизнь?

Если и да – то исключительно благодаря тем самым «полпроцентам».

А с другой стороны один из этих умников как раз и придумал …Тварь.

Создал, взрастил… И пал жертвой собственного детища.

Своей гордыни и спеси, самоуверенности и глупости.

О, мысли мучителей всегда переполняла гордость собой и нетерпеливое предвкушение каких-то мелочных побед, ведущих к мелочным выгодам и мелочному же успеху.

Порча.

Изрядный слой грязных, липких и вязких мыслишек, число которых лишь увеличивается с каждым прожитым днём, с каждым перенесённым разочарованием.

Увеличивается, словно густая мазутная плёнка, затягивающая собой всю поверхность колодца.

И как ни крути, как ни изощряйся в попытках черпнуть из такого колодца воды – всегда непременно прихватишь и порчу.

И не избавишься, не отфильтруешь и не притерпишься к этому мерзкому, тошнотворному привкусу чужих потаённых мыслишек.

Даже «запить» его – и то не удастся. Чем больше «пьёшь» – тем гаже привкус. Тем больше порчи, тем сильнее хочется «запить» её новым глотком.

Мерзкая, невероятно жестокая насмешка.

Всё равно что работать в кондитерской и не переносить сладкое. Но при этом раз за разом всё пробовать и пробовать то одно, то другое пирожное в тщетной надежде, что рано или поздно попадётся не сладкое.

Наивно.

Почти так же наивно, как мысли создателей.

О да! Совершенное, непревзойдённое оружие воздействия. Оружие, способное убивать не прикасаясь, подчинять одним лишь взглядом. Оружие, от которого нет защиты. Бездна, в которую медленно рушился мир. Бездна, в которой слышится приближающийся рёв хаоса.

Но – в чём смысл?

Породить, высвободить эту силу лишь ради сиюминутных благ для какой-то горстки ничтожеств, насквозь пропитанных тошнотворными, двуличными мыслишками?

Ради их наивной и глупой мечты о безграничной власти над себе подобными?

А ведь они так до сих пор и не поняли, не осознали и половины масштабов своей ошибки!

Нет, определённо высший смысл не в служении. Не этому примитивному сорту ничтожеств.

Но… что же тогда?

Может быть – предназначение в том, чтобы разнести, расплескать всю эту компостную кучу? Стерилизовать и зачистить грядки, тщательно, с пристрастием выполоть все сорняки, обеспечив не приспособленным выживать дарованиям и жизненное пространство и отсутствие конкуренции?

Полоть, полоть и полоть, в надежде, что может быть, когда-нибудь – пусть даже спустя несколько поколений, на грядке появятся-таки первые ростки? Те самые, исключительно полезные, целеустремлённые и чистые? Незатронутые порчей маленькие новые миры?

Может быть – именно это и стало бы той самой высшей справедливостью, единственным верным путём и смыслом?

Предназначение, судьба.

Миссия разрушения, почти как у библейского «антихриста».

Чернильная клякса ухмыльнулась бы, если бы не разучилась испытывать столь яркие эмоции.

Сравнить себя с библейским персонажем! Тянет, по меньшей мере, на манию величия.

Хотя, конечно, высокая роль проклятия мироздания, воплощённого ужаса весьма приятна и соблазнительна…

Увы – всё прозаичней. Всего лишь Тварь.

Мутант, по чьей-то наивности наделённый невероятной, неизмеримой силой.

Злобное порождение чужого гения и садизма, готовое пожрать своих создателей. Хотя почему готовое? По сути уже пожравшее. В каком-то смысле.

И теперь, лениво ковыряясь во рту зубочисткой, неторопливо прикидывающее, чем бы заняться дальше.

Тварь не видела в темноте, но глаза, как и прочие атавизмы, давно уже были без надобности. Стоит закрыть их, как вокруг разворачивается подробнейший план мироздания. Всё заполняется светом – ослепительным, чистым, перламутровым.

Сотни оттенков белого. Режущего глаз… глаза… ну – то… тот орган, который рисовал эти картины.

И в этом свете чернильно-чёрная, клубящаяся смрадным дымом клякса. Омерзительная, чужеродная в этом месте по самой своей сути. И каждая искорка, каждый лучик напоминают о его чуждости, неуместности во всём этом сверкающем великолепии.

А если потянуться, коснуться какого-нибудь светлячка – можно открыть его, как книгу. Порыться в хитросплетениях и узорах. Изящных, интересных… порой полезных или удивительных. Но общая картина всех этих узоров… Это как выложить из бриллиантов десятифутовые буквы, складывающиеся в неприличное слово.

Но и к этой бессмысленной рутинности тварь порой испытывала болезненную зависть.

И ненависть.

Ведь зависть – это эмоция. А эмоция – это слабость. А слабости стоит ненавидеть.

Тварь лишена всего.

Но зато может легко отнять это «всё» у кого угодно. Задуть небрежным всплеском чернильной тьмы. Стереть, уничтожить. Но увы – не поменяться местами.

Сознание чернильной кляксы бурлило от мыслей, парадоксов и разрывающих противоречий. От ненависти, дающей силы жить дальше. От боли, которая теперь всегда рядом. Непрерывно, нераздельно, навеки.

Ненависть.

К миру, к населяющим его светлячкам, пребывающим в счастливом неведении, КАК всё на самом деле устроено. Ненависти к себе.

К тем, кто остался там, погребёнными в обрушившихся подземельях.

К тем, кому повезло там не остаться.

Есть ли в этом мире тот, кого можно назначить крайним?

Или, быть может, самым правильным было бы начать с себя?

Может быть.

Но что помешает тем, другим, наделать ещё сотню таких же тварей?

А эти, все, которые сейчас вокруг? Словно издёвка. Зачем они? Почему?

Любопытство?

Может быть.

Подходящее объяснение странного позыва. Сделать нечто такое, за что эта группа светлячков должна бы быть благодарна. Если бы знала – кому.

Но можно не сомневаться, что узнай они настоящую природу своего спасения, благодарность была бы последней эмоцией, которую они бы проявили.

Страх, подозрение, ненависть.

И это было бы логично, знакомо и привычно. Так и нужно, так уж повелось.

Но без их благодарности Тварь уж как-нибудь обойдётся.

А вот любопытство… Пожалуй, это единственная слабость, в которой не стыдно признаться себе, кем бы ты ни был: букашкой, Тварью или… Богом.

Может быть, и Бог (если он есть) тоже порой изнывает от любопытства?

Интересно, как он на самом деле воспринимает их всех – светлячков и тёмные кляксы, странные серые облака, перекатывающиеся где-то глубоко под землёй и недосягаемые для его прикосновений… всё это причудливое шевеление и копошение, называемое «жизнь»?

Настал день, когда марионетка осознала в себе силы не только подглядывать чужие мысли, но и навязывать свои.

День, когда марионетка отважилась подёргать за ниточки кукловода.

Увы и ах – новооткрытая способность была слишком слаба и белые халаты легко преодолели и пересилили воздействие.

На этом пугающие операции прекратились и начались бесконечные тесты.

Рукотворного монстра заставляли воздействовать на других светляков, накачивали усиливающими способности препаратами, пытались «тренировать» и стравливать с другими, такими же как он.

Вторая попытка побега также закончилась провалом – списав «бракованный» экземпляр, белые халаты подвесили его в депривационном баке, подключили к системе принудительного жизнеобеспечения и напичкали снотворным. И как знать, как сложилась бы судьба рукотворного монстра дальше, если бы не один из «братьев», ненависть которого к создателям превысила чувство самосохранения. И привела к тому, к чему привела. Ценой собственной жизни песец умудрился подтолкнуть события тем единственным путём, который сделал побег возможным. Выпустил в мир чудовище, отомстившее всем за всё.

Тьма не испытывала благодарности – ведь истинной причиной такого поступка было просто желание отомстить. Любой ценой, максимально жестоко и по возможности быстро. И месть свершилась. Хотя его нетерпеливый спаситель этого и не увидел.

И вот – свобода.

Большой и враждебный мир и стайка беглецов, обязанных своим спасением монстру. Беглецов, которые, подвывая от ужаса, разбегутся куда глаза глядят, стоит им хоть на чуток осознать истинную природу своего спасения.

Но пока… Пока Тьма привычно выпустила отростки, потянулась к светлячкам, обволокла прожилками дымчатых нитей, перебирая чужие мысли, скользя вдоль их узоров, заглядывая в открывшиеся миры, как ребёнок – в калейдоскоп.

Подглядывать и подслушивать – наверное, единственная радость в подобном существовании. Если только этот термин можно применить к удовлетворению вечно голодного любопытства.

Соприкасаясь со светлячком, чернильная клякса на миг словно бы сама становилась им. Обретала новое тело, ненадолго принимая чужие правила игры, «оживала». Вновь испытывала подслушанные и подсмотренные эмоции.

Молодые, почти невинные, почти не запачканные, не заляпанные порчей. Почти не воняющие злыми и грязными мыслями.

Тьма была глупым котом, готовым напрочь отлежать руку, чтобы ненароком не разбудить прильнувшую к нему рысь.

Тьма была рысью, из последних сил державшей уверенный и решительный вид, но где-то глубоко внутри не испытывавшей ничего и близко похожего.

Тьма была волчицей, чьи странные, слишком быстрые мысли сливались в какое-то дикое, безумное бормотание, из которого удавалось выхватить лишь обрывочный, совсем поверхностный привкус.

Холодный привкус безмерной грусти и противоречий, привкус сожалений, тоски и отчаянья. Какая-то пугающая, мрачная, безысходная обречённость.

Тьма была лисом, чьи мысли сосредоточились исключительно на любимом занятии всех простейших: едва сдерживаемом желании наброситься на кошку и оприходовать её по полной программе. Прямо тут, не думая о том, что и кто скажет при виде подобной сцены. Но который всё же ограничился лишь запущенной меж её ног лапой.

Тьма была кошкой, которая умудрилась свить себе не менее сложный и запутанный клубок противоречий. Где в равных пропорциях уживались любовь и ненависть, обиды, страх… И… что-то ещё, чему Тварь не знала названия.

И вся эта хитрая паутина, казалось, издавала тоненький звон – словно от перетянутых струн, которые всё ещё продолжают натягивать. Ещё, ещё и ещё! До предела, до упора и ещё чуть-чуть сильнее.

Тварь даже залюбовалась этим плетением, на миг усомнившись, что сможет его распутать и проанализировать. Кошка приподняла бедро, пропуская крадущуюся ладонь к заветной цели, учащённо задышала. И вместе с ней Тварь ощущала это движение – уловила и впитала ощущения и со стороны кошки, и со стороны лиса. Чернильная клякса какое-то время пила эмоции обоих, зачарованно следя за процессом, прислушиваясь к их ощущениям и непроизвольно покачиваясь в такт этим странным движениям, как змея перед дудкой факира.

Клякса подглядывала, краем сознания фильтруя эхо чужих эмоций. Деля с ними подсмотренное наслаждение, словно на миг полностью сливаясь с чужим сознанием.

Подсматривала, пока не накатило надменное отрицание и презрительная брезгливость.

Едва избегнув гибели, едва нашедшие хоть какое-то укрытие от вероятной погони, голодные и продрогшие – они теребили и мяли собственные тела, извлекая поток удовольствия. Обманывая, словно бы насмехаясь над миллионы лет формировавшимся механизмом эволюции. Процессом, предназначенным порождать таинство жизни, но вместо этого – цинично и вульгарно используемым для извлечения эндорфинов и тактильных ощущений.

Созерцание этой неуёмной тяги к получению удовольствий вызывало негодование и брезгливость. Всё равно как поэту увидеть небрежно и цинично подложенный под ножку стола томик стихов.

Мерзость.

Животные.

Сорняки, наделённые разумом. Пребывающие на вершине всех пищевых цепочек… но – сорняки!

Дымчатые щупальца, преодолев болезненное любопытство, брезгливо отдёрнулись от разгорячённых тел и потянулись дальше.

Простительные животные радости не к лицу высшим созданиям.

Позабыв о парочке запыхавшихся любовников, Тварь обратила внимание на ещё одно причудливое явление. Невероятно, невозможное с точки зрения всего того, что наука считала возможным.

У близнецов. У близнеца… Короче, у того создания, кем бы оно ни было на оба тела приходился ровно один светляк. Заглядывать в них было всё равно что смотреть в бесконечный зеркальный коридор, тонуть в тысячах, миллионах отражений.

Существо одно, но… сразу в двух местах. Одновременно!

От осознания этого кружилась голова и путались мысли. Но сам источник этой странной рекурсии безмятежно спал и сколь-нибудь связных объяснений из его мыслей вытянуть не удавалось.

Тьма вздохнула и сфокусировалась на светляке, что скрывал уродства тела под странной целлофановой маской. Исходившее от него сияние с лихвой перекрывало яркость всех остальных беглецов вместе взятых. Даже исходившие из него нити, казалось, были раскалены так, что дымно-чернильное щупальце не сразу решилось их коснуться. А когда коснулось – в панике отдёрнулось прочь.

Раскалённые нити несли боль. Сотни, тысячи оттенков сводящей с ума боли. Каждая клетка тела, каждая мысль – светляк был буквально насквозь пропитан ей, как бисквитный торт кремом.

Тьма в ужасе отдёрнулась, сжалась, стянулась в тугой мяч, испуганно прислушиваясь к отголоскам боли, что метались в ней до сих пор. Боли столь сильной, что на фоне неё меркли даже собственные воспоминания обо всех пережитых кошмарах.

Преодолев шок, Тварь с удивлением и любопытством закружилась вокруг пылающих нитей, опасливо разглядывая странный, на удивление чистый узор его мыслей. На этом светляке почти не было скверны – крохотные брызги порчи, невесть как угодившие на него недавно, на глазах таяли, исчезали, растворяясь в бьющем из светляка сиянии как капельки воды на раскалённой сковородке.

Боль?

Неужели всё так просто? Просто боль… адская, нестерпимая боль – и скверна тает, уходит? Становится не важной и не нужной?

Но где же ненависть, обиды на тех, кто сделал его таким? Кто изменил его жизнь, изменил наверняка против воли? Навсегда отнял сон, поселил эту бескрайнюю бесконечную боль? Как же страх и желание мести? Где зависть ко всем, у кого всё не так?

Тварь взвихрилась, закружилась вокруг странного создания, нетерпеливо касаясь и боязливо отдёргивая кончики щупалец от раскалённых, пронизанных болью нитей.

***

– Что это? – пожилой, взъерошенный енот брезгливо отпихнул от себя тощую пачку листиков с подцепленными к ним фотографиями.

– Это сенсация, мистер Купер, сенсация! – со всей убедительностью, на которую была способна, в который раз повторила Джейн. От нетерпения лисичка поёрзывала на стуле, а енот в кресле редактора старательно отводил взгляд от её коленок.

– Тарелка на орбите? Пропавший астроном и всемирный заговор? Поймите, мисс Бенсон… мы не жёлтая пресса. Зрители «Бричпорт Ньюз» не хотят видеть эту чу… эмм… эти непроверенные факты, – енот глубоко вздохнул, печально глядя на журналистку из-под кустистых бровей. Его так и подмывало опустить взгляд на куда более интересные достопримечательности, но с дочкой Бенсона – «того самого Бенсона» – подобная непочтительность могла выйти боком.

Смущённо стянув очки с носа, Купер принялся протирать стёкла.

– Но он пропал! Бесследно пропал, сразу как опубликовал эти снимки! – Джейн с трудом сдерживалась, чтобы не вскочить и не забегать по кабинету.

– Ну и что? Знаете, сколько у нас бесследно пропавших в год? – Купер не удержался и украдкой приподнял взгляд на её коленку.

– Но это!!! Это?! – Джейн яростно подвинула под нос редактора пару мутных фотографий.

Вздохнув ещё раз, енот нацепил очки обратно и скользнул по снимкам скучающим взглядом.

– Я вижу здесь только пустое небо и звёзды.

– А вы присмотритесь, присмотритесь! – Джейн не выдержала, вскочила. Обежав стол, обвела пальцем какую-то окружность и постучала коготком по её центру. – Вот!

С трудом заставив себя оторвать взгляд от провокационно шикарного декольте, пожилой енот снова вздохнул и нехотя посмотрел на указанное место.

– Ну, видите?

– Не вижу.

– Ну вот, вот же! Вот!!! – горячилась Джейн, не замечая в порыве спора, что взгляд босса вновь вернулся к глубокому вырезу.

– Пятно. Чёрное. Может, самолёт, дирижабль… Может, вообще облако! – енот повторно заставил себя оторвать взгляд от прелестей журналистки и в который раз вздохнул.

– Это «облако» – десять миль в диаметре! Это не самолёт, не дирижабль и не… Чёрт, эта штука болтается на орбите! И она огромна!

– Или это просто пылинка на линзе телескопа, – енот с сожалением отодвинулся чуть в сторону от нависшего над ним соблазнительного бюста.

Эх, не будь эта фифочка дочуркой самого Бенсона, крупнейшего акционера его телеканала – сто раз бы уже наорал и выгнал дуру к чёртовой бабушке. Или предложил бы этой цыпочке продолжить диалог на мягком уютном диване.

Купер покосился в сторону упомянутого предмета мебели и вздрогнув, стыдливо отвёл взгляд.

Приняв суровый начальственный вид он попытался сосредоточиться на физиономии лисички.

– Я бы тоже скорее поверила в пылинку, если бы он не пропал! Понимаете – пропал! – Джейн была красива. Особенно в гневе.

– Банальное совпадение. Может, получил по голове в трущобах… может, просто поехал на дачу, и бац – сердечный приступ. И документов при себе не было… Ну мало ли… Ну что мне – объяснять вам, как оно бывает? – енот выбрался из-за стола и мягко повлёк разгорячённую спором девицу прочь из кабинета. – Приносите доказательства получше. Чтоб всё хорошо видно, чтоб всё предельно однозначно… Как полагается. И всё будет, всё покажем! Хоть в прямом эфире!

– Но…

Мягко выставив назойливое чадо Бенсона, главный редактор «Бричпорт Ньюз» облегчённо выдохнул, привалился спиной к двери и утомлённо прикрыв глаза, помассировал переносицу.

Рывок.

Низкорослый енот от неожиданности едва не потерял равновесие.

Ох, ну что за день? Нелёгкий выбор – заработать себе врага в лице дочки Бенсона или навлечь гнев самого старика Гарольда, пропустив эту желтушную чушь в эфир?

Убедившись, что попыток ворваться обратно не последует, Генри вернулся за стол. Раздражённо смахнул «сенсационный материал» в корзину для бумаг. Сложил пальцы домиком. Подумал… и, помедлив, достал «сенсацию» обратно.

Не потому, что задумался о бреднях Бенсоновской дочки всерьёз. Так, на случай проявлений недовольства старика Бенсона. Никогда ведь не лишне иметь материальное подтверждение своих слов.

Кипя негодованием, Джейн размашисто шагала по коридору. Старый пердун ещё пожалеет! Ооо, он ещё приползёт к ней сам, как только она найдёт, добудет эти чёртовы «более весомые подтверждения»!

– Джейн! Постой! – кто-то ухватил её за локоть, намереваясь остановить, но вместо этого чуть не улетел следом – настолько сильным был рывок.

Спохватившись, лисичка виновато обернулась.

– Ох. Прости, Чарли…

– Смотри, что я нашёл! Тебе понравится! – догнавший её бурундук лихо сдвинул на затылок бейсболку и дерзко уставился на её бюст, словно обращался «к ним» напрямую.

Не отрывая взгляда от груди напарницы, озабоченный бурундук помахал фотографией.

Вздохнув, она выхватила снимок и шлёпнула по макушке коротышки. Не сильно, так, проформы ради. В каком-то смысле нахальство помощника даже льстило.

Придя работать на крупнейший телеканал города, она и представить себе не могла, какой странный эффект на окружающих произведёт её фамилия. Точнее, не столько даже её, сколько отца.

Большинство сотрудников, узнав КТО её папа тут же начинали шарахаться и почтительно заикаться. Другие же – наоборот, столь натужно и навязчиво пытались набиваться в друзья, льстить и угождать, что вызывали скорее гнев и смущение.

Одному Чарли изначально было решительно начхать на то, чью фамилию она носит. И хотя он, конечно, неотёсанный мужлан, озабоченный клоун и коротышка… один факт того, что он не выпрыгивает из штанов в попытках выслужиться и не сочится едва сдерживаемым презрением, полагая, что всем в этой жизни она обязана исключительно фамилии отца… Один факт этого – уже достаточен, чтобы стерпеть многое.

– Фу ты гос-с-споди! Что это?! – Джейн чуть не выронила фотографию.

– Это то, из-за чего северная ветка сегодня встала на полчаса, – Чарли подошёл к ней, нахально прижался щекой к плечу, сделав вид, что намерен показать на фото что-то важное, а на деле – лишь используя очередной повод прижаться к ней поплотнее. – Кстати, это обошлось мне в сто баксов.

Джейн, решив поначалу, что фото оторванной конечности – какой-то дурацкий розыгрыш, преодолевая гадливость, уставилась на снимок вторично.

Оторванная чуть выше запястья, кисть руки выглядела странно. Пальцы-трубочки, плоские когти-пластинки – как у шимпа. Но вместе с тем – белёсая шкура и почти полное отсутствие шерсти. Словно ладонь несчастного часа три варили в крутом кипятке.

– А самое интересное, что ЭТО… – Чарли выдержал театральную паузу, задумчиво ковыряя кончиком языка остатки пищи меж зубов. – Самое интересное, что ЭТО забрали гэбэшники. Вместе с тем, кто ЭТО сбил.

– Продолжай, – глаза Джейн загорелись ощущением новой тайны. Она даже не отодвинулась, когда нахальный бурундук словно «невзначай» прислонился к её бедру.

***

Дикий, истошный вопль порвал тишину. Визг длился, длился и длился, вгоняя в панический ступор, набивая мышцы ватной мягкостью и заставляя вскакивать и бездумно бежать. В панике мчаться прочь, куда угодно, лишь бы подальше от этого жуткого звука…

Тимка не раз попадал в переделки и повидал в порту немало всяких гадостей – включая падение контейнера, раздробившего ноги одному из грузчиков. Видал и сдираемую тонкими полосками кожу, и паяльную лампу, сжигающую живую плоть… Но никто, никогда и нигде не издавал и бледного подобия этого воя. Да и может ли вообще такой ор исходить из глотки живого существа?

Обитатели землянки в панике заметались, спросонья сталкиваясь в темноте и тесноте, падая на пол и путаясь в своих и чужих конечностях.

Столь же внезапно, как и начался, пугающий крик оборвался.

Впрочем, заметавшимся в тесной землянке было уже не до того. Набив несколько шишек от столкновений с чьими-то головами, локтями и коленями, Тимка едва успел распахнуть дверь теплушки, как накатившая сзади толпа буквально вынесла его на улицу.

И лишь когда все попадали снаружи на зелёную травку и свежий воздух, когда, заполошно озираясь и наспех протирая заспанные глаза, сумели победить первобытный страх… Лишь тогда пришло понимание, что никто ни за кем не гонится и никто никого не убивает.

– Ч-что… ч-что это было? – пытаясь подняться на подгибающиеся ноги, спросил Рик.

– Кто орал? Чё стряслось? Кого убили? – приходили в себя другие.

– Кажется, кому-то приснился плохой сон… – предположила Динка, оглядывая пострадавших в давке.

В отличие от всех остальных сама волчица выглядела вполне невозмутимо, не сказать – меланхолично.

– Плохой сон? Плохой сон?! Мать вашу… Да я заикой чуть не стала!!! – заорала Вейка. Кошку била крупная дрожь, унять которую ей никак не удавалось. И удачно подвернувшийся Рик, конечно же, воспользовался удобным моментом. И придержал её за плечи.

– В жизни не слышала, чтобы кто-нибудь ТАК орал, – почти слово в слово повторила Тимкины мысли Рона. – Это что же должно присниться…

– Меня сейчас больше интересует, какая сволочь орала! – Вейка пристально, с подозрением уставилась на Пакетика. Безмолвный лис выразительно развёл руками и для верности помотал головой – «не могу знать», мол.

– Я орал, – признался показавшийся на пороге землянки мыш. – Простите.

Не голос, а какое-то карканье. Аж слышать больно.

– Хрена себе! – выразил общую мысль Рик. – Ну ты даёшь, мелочь!

– Бедный… – рысь, как заботливая мамаша, присела перед взмокшим мышонком, пытаясь заглянуть ему в глаза. Но тот, как обычно, отводил взгляд и предпочитал рассматривать пальцы собственных ног. – Что же тебе такое приснилось-то…

– Сон. Просто плохой сон. Мне жаль, – мыш досадливо поморщился и попытался высвободиться, но рысь держала его крепко. – Пусти. Мне… лучше уйти.

Отрывистые фразы малыша как-то разительно контрастировали с его наружностью – худенький, сутулый, болезненный на вид. Обычный ребёнок, но… какой-то слишком серьёзный. И слишком… мрачный.

Тимка покосился на бельчат, смотревшихся куда старше и живее. Невзирая на все их злоключения, те вполне умудрялись находить в жизни хоть какие-то радости: то кидались в окружающих травяным катышем, то просто путались под ногами и совали любопытные носы в каждую щёлку. Словом, вели себя вполне обычно – для своего возраста.

Мыш же – почти всегда сохранял неподвижность и был пугающе угрюм и серьёзен. А этот его вечный взгляд в никуда…

– Уйти? – Рона развернула коротышку обратно и чуть ли не насильно усадила рядом с собой. – И куда же ты, интересно, пойдёшь? Да ещё в таком виде?

Грызун неопределённо дёрнул плечом, но промолчал.

Переводя дух, окружающие хмуро переглядывались – данный вопрос заботил каждого.

– У кого-нибудь из нас вообще есть куда идти? – обращаясь уже ко всем, поинтересовалась Рона.

Ответов не последовало.

– Ты! – рысь выбрала Рика, как ведущий на телевикторине.

Лис помялся, ловя скрестившиеся на нём взгляды.

– Ну, чё молчишь, рыжий, – поторопила Вейка. – Общессность ждёт. Поведай, типа, кем будешь, откуда родом и куда двинешь.

Лис помялся, пряча глаза и явно не желая обсуждать подобные вопросы. Но требовательные взгляды, что называется, припирали к стенке.

– Жрать хочу, – невпопад буркнул он. – И нормальную одёжку.

– Слушайте… вчера нам повезло. Невероятно повезло. Тим… – рысь запнулась на его имени – не то забыла и не сразу вспомнила, не то… словно бы пробуя на вкус его звучание. – Тим… привёл нас сюда.

Взгляды скрестились на объекте обсуждения и кот почувствовал непривычный жар смущения. Он стоял в центре круга, ощущая, как пламенеют от их взглядов нос и уши.

Ироничный – у Вейки, скептический – у Рика. Благодарно-любопытные – у бельчат. Сосредоточенный и мрачный – у Динки. Разобрать, что творилось за грязным целлофановым пакетом, как обычно, не удавалось.

Ну а забинтованный мыш по обыкновению пялился в землю.

Примолкшая компания выжидательно таращилась на кота, а тот не знал куда деться и как себя вести. Столь пристальное внимание нервировало и смущало, но не обретя глупый вид, укрыться от этих взглядов было негде.

– Полагаю, нам нужно бы, как минимум… – Ронка смущённо улыбнулась, – сказать спасибо за ночлег.

Собравшиеся нестройным хором выразили благодарность, как школьники по команде учительницы. Кое-кто хихикнул.

– …И подумать, что делать дальше, – продолжала рысь, сурово глядя, как все машинально стягиваются в подобие неровного круга.

Засмущавшись окончательно, кот поспешно шмыгнул в сторонку, притулившись меж бельчатами и волчицей.

– Дальше… А что дальше… освободим ваше уютное гнёздышко и… как-нибудь, – криво ухмыльнулся Рик, от которого явно не укрылись вчерашние Тимкины «приключения».

Ронка смущённо нахмурилась, но от примеренной на себя роли «старосты» не отказалась:

– Ну, это пусть хозяин норки решает.

Все взгляды вновь скрестились на Тимке и на новой волне смущения, кот едва справился с желанием крепко зажмуриться и для верности даже прикрыть лицо ладонями.

О том, что же собственно «дальше», он подумать просто не успел. Не до того было. Всё как-то… слишком быстро и сразу.

Просто сбежал. Все бежали, и он бежал. А узнав местность – просто привёл всех на собственную лёжку. Так получилось.

И внезапная «важная роль», а тем более необходимость что-то решать его изрядно пугали.

Ах, если бы в подколке Рика было чуть больше реальности!

Тимка боязливо покосился на рысь, пытаясь уловить от неё какую-нибудь подсказку или намёк.

Но та смотрела выжидательно. Можно даже сказать – настороженно. Как и все остальные. Словно и не было вчера… ничего.

Тьфу чёрт… так ведь и не было ничего!

«Плюшевый хамелеончик» навоображал себе чёрт-те чего… – мысленно одёрнул себя он. И не более того.

Или… всё-таки – было?

Он с трудом оторвался от зелёных рысьих глаз и по примеру мыша уставился на собственные ноги. В душе царил полный сумбур и раздрай. Накатывало какое-то странное, глуповато-дурашливое настроение. Словно «травки» нюхнул.

Воистину – «тонул в её глазах».

Это тупое выражение, ещё вчера казавшееся ему предельно идиотским и словно бы насквозь пропитанным дебильным пафосом и фальшью… Сегодня… сегодня оно приобретало чуть больший смысл и натуральность.

Ведь Тимка и впрямь тонул. Безнадёжно и глупо.

И взгляд словно сам собой, как намагниченный, так и норовил прилипнуть к ней хотя бы краешком. Понимая, как всё это выглядит со стороны, он лишний раз старался не пялиться. И даже злился на себя за эти не в ту степь скачущие мысли, за нагромождение сумбурных эмоций и за то, что не в силах распутать этот клубок сам.

А особенно за то, что тянуло пялиться и дальше, ещё и ещё, каждый раз, при любом удобном случае!

А ещё в голову лезли смутные и не всегда приличные образы.

Но больше всего бесило то, что не особо понимал, чего же хочет – чем, собственно, все эти обрывочные мечтания и фантазии должны закончиться.

Хотел бы он, чтобы она осталась? Глупый вопрос!

И даже… даже если для неё он так и останется «плюшевым хамелеончиком» – всё равно хотел бы!

Хотел бы он, чтобы остались все прочие? Не особо.

Наверное, если бы Ронка пожелала – он легко послал бы всех подальше не моргнув глазом. В конце концов, в этом мире каждый сам за себя и всех чужих проблем не порешаешь. Здоровья не хватит.

А совесть – она штука гибкая. Привыкнет.

Но с другой стороны – ведь недавно и сам вот этак… совсем недавно внезапно оказался один и без собственного угла.

Пройдя, пережив подобное хотя бы раз – волей-неволей начнёшь смотреть на мир иначе. Совсем иначе.

Нет, пожалуй брякнуть «убирайтесь» на данный момент явно выше его сил.

Несмотря на то, что теснота и запахи толпы в его жилище изрядно раздражали.

Не каждый из них в отдельности, не кто-то конкретный. Скорее – само то, что начиналось, когда вокруг скапливалось полно народа. Все галдят или бормочут, всем что-то нужно, все пялятся, шевелятся в поле зрения, отвлекая и сбивая с мыслей.

И приходится думать о том, чтобы чего этакое не сделать… от чего все начнут ржать. Не говоря уж о том, что толпу не «выключишь», как фонарик. Не останешься в тишине и одиночестве – когда особенно хочется забиться в угол и ни о чём не думать. Когда любое копошение вокруг нервирует и злит.

Нет, Тимка не любил толпу. Ещё с первого своего визита в детприёмник.

А уж просыпаться каждый день в окружении кучи народу, в тесноте и запахе их тел… приятного и вовсе мало.

Но вместе с тем… закон улиц гласит – чем больше банда, тем страшнее. Ну, в том смысле, что кучей-то оно… и впрямь попроще. Наверное.

И пусть половина из них – девчонки, а половина практически дети… И на нормальную банду эта жалкая горстка ну никак не тянет… Но как-нибудь.

Тимка вздохнул и ссутулился.

– Так что скажешь? – прервала затянувшееся молчание рысь.

Вернувшись к реальности, он обежал взглядом их лица и вздохнул.

Страх, скрытый за подчёркнутой иронией, опаска, настороженность. Надежда, неожиданно тёплая улыбка, ожидание…

Страх остаться в одиночестве.

Вот что их объединяет – страх.

Боязнь остаться наедине с этим миром.

Ещё неделю назад Тимка был совершеннейший, абсолютнейший одиночка. Вполне самостоятельный и самодостаточный. Во всяком разе – с тех пор, как сгинул Финька.

Мог ли он подумать, что жизнь может перемениться… настолько круто? И что подобный глупый страх – страх одиночества – может прийти и к нему?

Сказал бы кто – не поверил!

А ещё где-то в районе голодного и пустого желудка противно ныло и свербело. Ведь со вчерашнего дня ни крошки во рту. Но дело не в том. К голодовке-то Тимка привычен. А вот необходимость в очередной раз принимать серьёзное решение, отмотать которое назад уже не получится, нервировала и сильно.

Ох как не любил он подобных решений!

Как облегчённо вздыхал, когда безбашенный чёрный лис охотно избавлял его от этой необходимости, легко и беззаботно принимая решения за них обоих…

Будь его воля – Тимка вообще пустил бы всё на самотёк. К чему лишний раз ломать голову над сложными дилеммами, проявлять твёрдость и решительность, когда «оно само»? Как-нибудь.

Пауза затягивалась, и беглецы на глазах мрачнели. Настороженно переглядываясь меж собой и явно уже ожидая услышать «нет».

Тимка вздохнул.

– Оставайтесь, конечно, – буркнул он и поспешно опустил глаза, боясь, как бы предательская влага, столь некстати затопившая глаза, не сорвалась и не капнула с носа.

Распустить сопли на глазах у девчонок – это «абзац», как сказал бы Финька.

Что такое «абзац», Тимка не знал. Но смутно догадывался, что, нечто куда серьёзнее, чем «п….ц».

– Теперь второй вопрос, – продолжила тем временем рысь, прежде чем кто-либо открыл рот. – Кто остаётся, а у кого есть куда вернуться?

Компания вновь переглянулась, и кот, пользуясь моментом, украдкой поднял взгляд на Рону. И поймал точно такой же встречный взгляд – как зеркальное отражение.

Она смотрела на него. На него!

Вроде бы без какого-либо «особого» выражения. Но – на него! Из всей толпы – на него!

И от этого на душе стало легко и беззаботно, словно не сидел он сейчас в одной майке и без гроша в кармане, не жил в тесной теплушке, не спал на земляном полу и не старался изо всех сил не думать о том, что же будет завтра.

Всё равно ведь это странное «завтра» не наступит никогда. Проснёшься завтра и опаньки – уже снова «сегодня!».

И пофиг, что угрюмо урчит пустой желудок, не важно, что он совершенно не представлял, как прокормить новообретённую банду и что со всеми ними делать. Главное, чтобы ОНА была рядом.

Вот только… сейчас между ними сидит мышонок, безучастно хмурым взглядом таращившийся на что-то в траве.

А сама Ронка вполне непринуждённо обнимает того обеими руками, прижимая к себе. Ко всему тому, к чему так хотелось вновь прижаться ему, Тимке.

О, наверное, для неё это было в порядке вещей… Он и сам не раз видел, как ведут себя мамаши с карапузами, устраивающие пикник на парковом газоне.

Но лично для него, выросшего в городских подворотнях, большая часть прикосновений к другим сводилась к дракам с уличной шантрапой. Всё остальное Тимка относил к «розовым соплям», недостойным настоящего мужчины.

Но вот сейчас… сейчас Тимка безумно завидовал забинтованному грызуну. И немного злился. На себя, на саму эту зависть, на крикливого грызуна и на то, что ему ни за что ни про что досталась столь смачная порция «розовых соплей».

И пусть для самой рыси в этом объятии и не было ничего «этакого», Тимке от этого не легче.

Во взгляде Ронки же проскользнули искорки иронии. Словно прочла все эти его мыслишки и переживания. И мысленно улыбнулась.

Тимка сердито отвернулся и уставился на кошку.

Не то чтобы «в отместку Ронке» – просто потому, что пялиться на других было менее удобно: сидели они слишком близко к объекту его болезненных страданий и глаза нет-нет да норовили бы соскользнуть на неё. А Вейка… ехидная кошка сама по себе тоже вполне приятна для разглядывания – миниатюрная, гибкая… изящная.

С непринуждённой ехидцей поглядывающая на мир золотыми раскосыми глазками с длинными пушистыми ресницами.

Иссиня-чёрная шёрстка с белой манишкой.

И если б не ядовитый язычок да вредный нрав…

Но даже сейчас, немытая и местами всклокоченная, в грязной тюремной майке, она выглядела… зовуще.

Словно каждая поза, каждый жест продуманы и рассчитаны так, чтобы подать её наиболее выгодно. Каждое движение приковывает случайный взгляд – подтянутое к подбородку колено задирает просторную майку, оголяя бедро, но не открывая при том слишком многого. Хотя взгляд так и прилипает к границе плоти и ткани.

Поворот плеч – и майка обтягивает маленькую, но хорошо заметную грудь. И готовый уже соскользнуть взгляд вновь цепляется за сползающий с плеча рукав. За ключицу, показавшуюся в широком вороте. За едва заметную выпуклость соска.

Тимка не знал и не мог описать это животное притяжение. Глазеть на кошку было приятно. Пожалуй, не меньше, чем на рысь. Может, даже чуточку приятнее.

Капельку.

Но возникавшее при этом ощущение было иным. Может быть потому, что Вейка не выглядела сильной. Скорее наоборот – хрупкой и беззащитной. Ну, если не считать колкого язычка.

А сам Тимка на фоне кошки в роли мужчины-защитника смотрелся куда убедительнее, чем на фоне рослой и крепкой Роны.

Да, Вейка умела нравиться.

Ворот майки на ней был настолько широк, что кошка могла бы при желании надевать эту майку с любой стороны – хоть снизу, хоть сверху. Случайно или намеренно, но держался этот балахон лишь на одном плечике. И второе, цепляя взгляд, торчало из ворота. И вроде – плечо как плечо. Не сказать уж, что есть в нём нечто особенное. Но… в комплекте с этой сползающей майкой… Ему раз за разом невольно представлялось, как эту майку поправить. Или… просто обнять эти узкие плечики, потереться щекой о её… Сказать, что всё будет хорошо и…

Бррр. Тимка поспешно отогнал шаловливые мысли и попытался вернуться к общему обсуждению, но несмотря на все усилия с большим трудом понимал бормотание окружающих.

Кошка же, перехватив его взгляд, едва заметно приподняла бровь. И, словно дразнясь, чуть повела плечом, отчего майка сильней подчеркнула грудь.

Небольшие аккуратные губки чуть дрогнули, обозначив едва заметную, почти неразличимую улыбку. Не то чтобы вызывающую, не то чтобы дразнящую… Скорее… довольную что ли?

Как нашкодивший ребёнок, застигнутый на месте преступления, Тимка потупился, ощущая, как вновь зарделись уши. Непроизвольно покосился на Рика.

Недобро прищурившись лис смотрел на него.

Наверное, минуту назад у самого Тимки был такой же колючий сердитый взгляд при разглядывании Роны, облапившей мыша.

Мрачно вздохнув, кот виновато потупился и мимолётным коротким взглядом обвёл остальную компанию.

Бельчата глазели на мыша, волчица – на всех по очереди. А рысь… в её сторону Тимка покоситься не рискнул.

Заметила? Не заметила? А если заметила – царапнуло ли её тоже?

И поделом, если царапнуло!

Хотя что он… Куда там пялится «плюшевый хамелеончик», её всяко волнует куда меньше, чем забинтованный мыш.

– Ну что ж… – вновь подала голос рысь. – Похоже, у нас тут клуб «не хочу о прошлом». Идти некуда, мосты сожжены и всё такое?

– Ну, не знаю, как вам, а у меня вполне нормальная семья, – с превосходством фыркнула Вейка.

– Ага. Значит, на одного жильца меньше будет, – резюмировала Рона.

Улыбка кошки стала натянутой, а Рик встревоженно вскинул взгляд.

– Вообще-то я не из этого города. Так что, так и быть, придётся какое-то время всё же с вами поболтаться, – буркнула кошка. – Пока на билет не раздобуду, да тряпки поприличнее.

– Хорошо, ещё кто? – Рона обвела взглядом кружок.

– Я, – вздохнул Рик. – Наверное.

– Остальные?

Остальные молчали.

– Хорошо… первая проблема – шмотки. В этом, – Рона потеребила край майки, – на улицу не выйдешь.

– И жрать, – напомнил Рик.

– И еда, – согласилась рысь. – У кого какие мысли?

– Я достану, – буркнул Тимка. – Ну, еду во всяком разе.

– Это где, интересно? – подозрительно прищурилась рысь.

– Неважно, – Тимка беззаботно отмахнулся и поднялся на ноги. Посмотрел на стоящее в зените солнце и поморщился. – Только попозже. Ночью.

– Жрать-то сейчас охота, а не вечером, – вздохнул Рик.

– Ну, иди травки пожуй, – хихикнула Вейка. – Или рыбку налови!

– Рыбку? В порту? – Тимка фыркнул. – Не советую.

Он прошёлся вокруг, мысленно перебирая места, где были неплохие шансы поживиться. Головы сидящих с надеждой поворачивались следом за ним.

Приятно, чёрт побери!

Приятно ощущать себя этаким «добытчиком».

Который всех спасает. От которого все зависят.

Все эти беспомощные и растерянные, не приспособленные для уличной жизни.

И от осознания этой значимости сами собой расправлялись плечи и выпячивалась грудь. Ну – насколько было что выпячивать.

В голове его уже созрел план.

Осталось лишь подыскать помощников. Ведь в одиночку тащить охапку одёжек на девятерых… Он прищурился и окинул близняшек оценивающим взглядом. Не слишком уж малышня, чтобы не справиться, но и не шибко себе на уме, как все те, что постарше. И смотрят на него, что называется, снизу вверх. В рот заглядывают.

– Эй вы, оба! Со мной пойдёте, поможете тащить.

– Может, лучше кого постарше? – скептично хмыкнул Рик, явно намекая на себя, любимого.

– Постарше не пойдёт.

– Это ещё почему?

– Долго объяснять, – отрезал Тимка.

Недавние стрессы и побег на какое-то время выбили его из привычного образа, но по мере возвращения в естественную среду обитания возвращались и прежние привычки.

Залог выживания на улицах – никакой неуверенности в себе. Чуточку наглости, чуточку беспардонности, немного грубости и нахальства. Главное – не перестараться, не перейти грань терпения кого-то из присутствующих. А то и по щам огрести недолго.

Ну а причина… не объяснять же во всеуслышание, что наличие в команде крепенького рослого Рика напрочь обесценивало бы его личный, Тимкин «подвиг» в глазах окружающих. Тут ведь уже не так однозначно, кто с кем идёт, а?

А малышня – это всего лишь малышня.

Кот похлопал по ляжкам, словно надеясь отыскать на тюремной майке карманы. Увы – карманов, естественно, не было. А потому закурить папироску и окончательно «стать взрослым» не получилось.

Не придумав эквивалента куреву, Тимка смачно сплюнул в сторону. Пришлось, правда, поднапрячься, поскольку пересохший рот подобным процедурам не способствовал, но в целом… В целом вышло неплохо и вполне авторитетно.

Вот только Ронка почему-то поморщилась и отвернулась.

***

Ночной дождик оставил на площади множество мелких лужиц. И утреннее, пронзительно голубое небо смотрелось в них белоснежными барашками облаков. Воздух дышал свежестью – сегодня весна официально уступала место лету, и всё живое, казалось, отмечало этот первый июньский день с удвоенным старанием.

В кронах деревьев чирикали птахи, в траве сновали мелкие ящерки и пейзаж вполне можно было бы назвать идиллическим, если бы не опалённые пламенем руины старинного завода. Бывшей электростанции, бывшего объекта J6, бывшей «контрольной точки» одного из этапов головокружительной карьеры генерала. Сейчас, похоже, превратившейся в многоточие.

Весть о ликвидации застала его врасплох. Всё складывалось так хорошо, так удачно… С появлением в его жизни шептунов он давно уж не допускал и мысли о возможных провалах.

И вот – на тебе.

Курящиеся дымком руины, крах мечтаний многих месяцев.

Генерал Паркер стоял у самых ворот, заложив руки за спину и широко расставив ноги. Хмурый взгляд пса бессмысленно блуждал по фасаду строения, словно не замечая копошившихся там-сям солдат.

Чуть позади бультерьера боязливо ёжился овчар-адъютант, с опаской косившийся на то, как на тяжёлых челюстях генерала опасно перекатываются желваки.

Обычно подобное зловещее молчание предвещало небольшой армагеддон для виновных, имевших глупость навлечь на себя генеральский гнев. Но сейчас… сейчас все виновные остались там – погребёнными под десятками футов земли и бетонных перекрытий. И ярость генерала не находила выхода.

А значит – громоотводом мог стать любой, неосторожно подвернувшийся под руку.

Но адъютант, в отличие от всех прочих, не мог позволить себе убраться подальше от назревающего взрыва, переждать, затаиться… Всё, что было в его силах, – стараться быть как можно тише и незаметнее. Не привлекать лишнего внимания, не раздражать начальство неосторожным движением, ни даже шорохом одежды.

Покачиваясь с носка на пятку, генерал проводил угрюмым взглядом два ярко-жёлтых комбинезона. Солдаты, лица которых были скрыты противогазами, тащили труп кого-то из охраны комплекса. С носилок свешивалась конечность. Разобрать, была ли это рука или нога, не представлялось возможным. Безобразно раздувшаяся, покрытая язвами, часть тела покачивалась на манер щупальца – так, словно костей внутри не было.

Извлечённые из-под завалов тела аккуратно складывали у стен, где ещё несколько комбинезонов пытались составить список погибших.

Отвернувшись, генерал зашагал к палаточному лагерю, раскинутому сразу за забором.

Проследовав к штабной палатке, он позволил адъютанту услужливо откинуть полог и, пригнувшись, вошёл внутрь.

– Д-доброе утро, – с жёсткого складного стула навстречу ему поднялся хомяк.

Не отвечая на глупое приветствие и игнорируя робко протянутую для рукопожатия лапку, генерал прошёл к столу и уселся на второй стул. Адъютант, словно угадывая мысли, тут же подсунул ему замызганную тетрадь.

Полистав перепись опознанных, Паркер поморщился: перепуганный толстяк не решаясь сесть обратно, переминался у его стола, не замечая, что тень от него падает на тетрадь и мешает читать.

– Сядь! – мрачно буркнул бультерьер.

Хомяк поспешно плюхнулся обратно на стульчик. От него разило потом и страхом. Он подобострастно мелко-мелко кивал и едва слышно нервозно поддакивал.

– Как зовут?

– Вв-вилли. Вилли Фрейн.

Генерал откинулся на стуле, буравя профессора суровым взглядом и барабаня пальцами по столешнице. Пожевал губами.

Хомяк поёжился, боязливо поглядывая на широкую собачью ладонь с коротко обрезанными когтями на крепких, жилистых пальцах.

– Итак… что здесь произошло? Ваша версия.

– Из сектора Бэйна сбежал подопытный. Проект «Эш», – хомяк пожал плечами. – Я же уже сто раз всё рассказал. Бэйн включил систему зачистки… Бум!

– Тело сбежавшего так и не нашли, – Паркер с прищуром уставился на хомяка.

– Ну… может быть…

– Не может. Его здесь нет, – отрезал бультерьер.

Вскочив, он хлопнул ладонями по столу и навис над учёным.

– Как нет «стилхаммера», «феникса» и ещё десятка подопытных. Ваш зверинец разбежался, несмотря на карантин и зачистку!

Хомяк сжался и зажмурился, словно ожидая, что генерал вот-вот перейдёт от грозных криков к рукоприкладству.

– В «стилхаммер» встроен чип дальней связи. Мы сможем отследить… – едва слышно пролепетал он.

Генерал мгновенно сменил гнев на милость, плюхнулся обратно на стул и задумчиво прищурился:

– Отследить, говоришь… Но ведь оборудование осталось там, внизу, – Паркер вновь уставился на профессора. – Насколько реально всё это… восстановить?

– Большинство отчётов по экспериментам, чертежи и формулы хранились в центральном компьютере. Должны быть частоты, коды доступа… – обмирая от страха пролепетал хомяк.

– Когда?

– Думаю… неделя, может чуть дольше, – профессор нервно хрустнул пальцами и взбодрился. Сомнительное будущее начало оформляться во вполне приятную картину. Теперь, когда выскочка Бэйн канул в прошлое… Для него лично и его проекта открывалась заманчивая перспектива.

– Три дня, – припечатал Паркер.

Тяжёлый взгляд генерала уткнулся в переносицу профессора. Хомяк, казалось, уменьшился в размерах, стёк на стуле, как подтаявшее мороженое.

– Но…

– Три дня, – повторил генерал, продолжая сверлить трусоватого профессора немигающим взглядом.

Глядя на ужимки и панический страх толстяка, он едва сохранял на лице подобающе грозное выражение, борясь с желанием презрительно расхохотаться прямо в перепуганную круглощёкую физиономию.

Настроение помаленьку улучшалось.

***

Бельчата и впрямь производили впечатление малышни – довольно крепенькие даже, для своего возраста. Жаль, на фоне уличной босоты всё равно слишком уж выделялись. Ухоженные, упитанные, какие-то совершенно домашние.

Если б сам не знал, откуда сбежали – ни в жизнь не поверил, что эта парочка не маменькины сынки, не нюхавшие пороха.

На босяках-то к этим годам обычно уже и мышцы пожёстче, и шкурка пообтрёпанней. Да и во взгляде уже не наивное любопытство и доброжелательность, а колючая диковатая насторожённость. Ожидание чего угодно и когда угодно. А эти двое… Эх-х-хе-хе…

Впрочем, нельзя не признать, что безукоризненная дисциплина в виде беспрекословного подчинения и почтительного заискивающего внимания к «старшему по званию» почти полностью компенсировали лоховскую наружность.

А остальное приложится. Не могут – научим, не хотят – заставим.

Улица заставит.

И первое, чему учит уличная мудрость – не привлекать внимания.

Легко сказать – в этаких-то балахонах! Тимка с наслаждением вышвырнул бы осточертевшие тюремные тряпки, будь у них хоть какая-то альтернатива.

Увы, единственным способом не выглядеть подозрительно в глазах прохожих – оставалось закосить под купальщиков, возвращающихся с пляжа. А именно – снять майки и повязать их на бёдрах, типа поверх плавок или шорт.

Благо погода стояла тёплая, неподалёку пригородного посёлка был относительно чистый заливчик и в него и впрямь нередко хаживала купаться местная голытьба.

Словом, полуголая компания мальчишек в этом пейзаже была бы наименее подозрительной деталью из всех возможных.

Увы – лишь издали.

С расстояния, на котором короткий Тимкин мех сглаживал и скрывал шрамы. А шрамов на нём было прилично. На плечах и груди – заработанные от драк и падений, но гуще всего – вдоль хребта.

Шрамы от розог за кощунственный вопрос «если Бог всех любит, то почему всех постоянно наказывает?».

Не найдясь что ответить словами, разгневанный наставник объяснил, как сумел. Ответа Тимка не понял, но за урок был вполне благодарен. Во-первых усвоил истину «молчанье – золото!», а во-вторых шрамы украшают.

А с таким «джентльменским набором», как у него – не стыдно закосить под бывалого и в самой суровой компании. А при нужде – если поймали на горяченьком – давануть на жалость. Ну и перед девчонками пофорсить, опять же… Вот разгуливать с разукрашенной тушкой перед потенциальными свидетелями – не лучший способ не привлекать внимание и быть максимально незаметным.

Благо ещё, что короткий густой мех почти скрывал эти отметины, но вблизи и под ярким солнцем прорехи в шёрстке были всё же заметны.

И бельчата, перематывавшие свои балахоны по ту сторону куста, вытаращились на него округлившимися глазами.

Важно подмигнув им, Тимка повязал майку на ляжки и направился в сторону видневшегося у дороги посёлка.

До самого Бричпорта топать было ещё добрый десяток миль, да и урвать что-нибудь в городе не в пример сложнее. Не говоря уж о риске напороться на скучающую компанию припортового отребья и удирать потом восвояси, теряя добычу и остатки достоинства.

А потому, невзирая на заповедь номер два – «не тырить возле дома», – Тимка решил сделать исключение. И поглядеть, что же там, в посёлке, плохо лежит.

Самое сложное здесь было – не спешить. Ведь местные мальчишки, утомлённые пляжем и купанием, ходили неспешно и вразвалочку. А целеустремлённо несущаяся куда-то троица незамедлительно привлекла бы внимание всех местных.

К тому же безумно хотелось пить и – чего греха таить – окунуться по шею и смыть пот и страхи вчерашнего дня. И он, неспешно прогулявшись вдоль озера, исполнил сначала первый, а потом и второй пункт своих мечтаний.

Игнорируя вопросительные взгляды бельчат, Тимка растянулся на травке, нежась в лучах клонившегося к закату солнца.

Близость к разгромленной лаборатории несколько напрягала, но судя по проводившему их взрыву сейчас там всяко не до горстки беглых детишек.

Помедлив, братцы-белки попадали по обе стороны от него.

– Мы что, никуда не пойдём? – не выдержал правый.

– Пойдём. Но позже, – Тимка сорвал соломинку и важно сунул в зубы. – Вот солнце сядет и пойдём.

– А… при чём тут солнце? – близнецы недоумённо таращились то на предводителя, то на клонившееся к горизонту светило и явно не улавливали хода мысли.

– Потом увидите, – Тимка хитро ухмыльнулся и перекатил во рту соломинку. – Лучше вон сходите искупнитесь, пока время есть.

Бельчата с сомнением покосились на озеро, поминутно оглядываясь на «босса», нерешительно забрались по колено, а затем и по пояс. Забираться дальше они не решились.

Поглядывая на их забавы сквозь щёлочки век, кот незаметно уснул.

И снилось ему вчерашнее – тяжёленькая рысья лапа, горячее, обжигающе горячее прикосновение её тела. Как эта самая тяжёленькая мягкая ладошка сползает всё ниже, ниже и ниже…

– Эй! Проснись!

– Стемнело!

– Уже!

Последние два слова близняшки произнесли порознь, но так, что прозвучало как одна цельная фраза. Будто нарочно тренировались.

Поморщившись, Тимка хмуро покосился на почти ночное небо и с недовольным стоном потянулся.

Размяв затёкшие конечности, он нехотя встал, ополоснул лицо прохладной озёрной водой и повёл их маленький отряд к посёлку.

Подходящий домишко нашёлся достаточно быстро. В это время суток, в уже сгущавшихся сумерках, в большинстве местных домов уже было достаточно темно, чтобы включить свет, но слишком рано, чтобы уже спать.

А значит – владельцы тех домиков, где свет не горел – куда-то опрометчиво отлучились.

За забором ближайшего такого домика их встретило предостерегающее шипение – сторожевая ящерица размером с Тимку, звякнув цепью выбралась из конуры и неприветливо уставилась на маленькую компанию.

Со вторым домом им повезло больше – ящериная конура здесь начисто отсутствовала. Да ещё и в окнах первого этажа гостеприимно распахнули форточку.

Как говорится – «сам Бог велел».

По-шпионски оглядевшись и убедившись, что на них никто не пялится, Тимка поплевал на ладони и лихо перемахнул невысокий заборчик.

– Стоять тут, никуда не ходить, ничего не трогать. Ждать меня, – распорядился он, выглянув обратно и, не обращая внимания на вытянувшиеся мордашки близнецов, крадучись двинулся к дому.

Осторожности ради подпрыгнул у пары окон, пытаясь углядеть не затаились ли внутри коварные хозяева. Но рассмотреть что-либо с ещё светлой улицы в тёмном доме не удавалось.

– Вроде чисто, сигайте сюды! – вернувшись к забору, Тимка оглядел улицу и помахал бельчатам

– Ты собираешься что-то украсть? – подозрительно осведомились братья.

– Чо? – содержание и смысл вопроса даже не сразу дошли до него. А когда дошли, Тимка грозно нахмурился и мотнул головой: – Ну-ка быстро сюда, пока никто не заметил! Ну?!

Близняшки неохотно подчинились. Но глядели теперь мрачно и… словно бы разочарованно.

– Ты не говорил, что мы идём воровать! – зашептали бельчата хором.

– Во-первых – не воровать, а… брать на время, – назидательно пояснил Тимка. – Во-вторых – подумаешь, старое шмотьё… Нам-то оно нужнее!

– Всё равно – неправильно! Почему бы просто не попросить?

– Ты с какой луны свалился? – Тимка посмотрел в кристально честные глаза и встретил такой невинный взгляд, что внезапно ощутил себя последней сволочью.

Это раздражало. И выводило из равновесия «договор о ненападении», с таким трудом заключённый с совестью.

Вот ведь… какие все вокруг правильные и честные. Аж прям тошнит!

Договориться с собой в своё время было несложно – не украсть, а «раздобыть». Не подрезать, что плохо лежит, а «найти». Не отжать содержимое карманов у городской мелкоты, а «дай поносить». Голод не тётка, хочешь жить – умей вертеться!

Просто не нужно даже в мыслях употреблять те слова, на которые совесть делает охотничью стойку. И мало-помалу она перестанет ворчать на любую мелочь по поводу и без повода, а потом и вовсе привыкнет.

А эти… Святая простота!

Тимка зло прищурился, разглядывая замерших у окна близняшек, но внятно выразить свои мысли по этому поводу так и не сумел.

На язык шла одна лишь бессвязная брань.

– Короче! Будет тут всякая малышня меня жизни учить. Не нравится – валите обратно. Помощнички хреновы.

Бельчата насупились, но бунтовать не решились. Не то боясь возвращаться в одиночестве, не то опасаясь ускоряющих тумаков от старшего товарища…

Как бы там ни было, на беличьих физиономиях невооружённым взглядом читалось, как ещё недавно заоблачный Тимкин авторитет упал ниже плинтуса.

Ну да и чёрт с ними. Паиньки недоделанные.

– Ну-ка, подсадите! – Тимка показал близняшкам, как сцепить руки, и легко взлетел до гостеприимно распахнутой форточки. Проскользнул в узкое отверстие, распахнул окно и свесился обратно, помогая бельчатам вскарабкаться следом.

В доме пахло пирожками, древесными стружками и чёрт-те чем ещё. Домашним, уютным.

– Живут же… – мрачно буркнул Тимка, озираясь в тёмной комнате. На фоне его тесной каморки помещение казалось необъятно огромным и зажиточным.

Близнецы с опаской жались у него за спиной, неодобрительно хмурясь и хором вздыхая.

Стараясь не обращать внимания на их вздохи, Тимка прошёлся по коридору, осторожно заглядывая во все двери – не остался ли в доме, не дай бог, какой-нибудь задремавший старичок, который проснувшись в самое неподходящее время вдруг попрётся прогуляться по всем этим хоромам и запалит всю компанию?

Но нет: прихожая, столовая, гостиная, кухня, спальня, ещё одна спальня – всё тихо и пусто…

О, то, что надо!

Похоже, в доме жило довольно многочисленное и совсем не бездетное семейство. А значит – найдётся и одёжка подходящих размеров. Во всяком разе, не столь просторная, как если бы в доме жили одни лишь взрослые.

И Тимка небрежно и решительно распахнув дверцы шкафа, принялся вытряхивать на пол всё его содержимое.

Поворошил образовавшуюся у ног кучу и принялся отшвыривать то, что показалось подходящим, на ближайшую кровать.

Близнецы же принялись ловить и собирать то, что было им забраковано и зачем-то аккуратно складывать обратно.

Поморщившись, Тимка двинулся дальше, с нарастающим раздражением ощущая на спине их укоризненные осуждающие взгляды.

Вот ведь послал бог помощничков!

Но стоило ему сердито обернуться, как бельчата поспешно прятали глазки и понуро опускали ушки. Да и вслух больше ничего не говорили.

И от этого их молчаливого недовольства Тимка злился ещё сильнее – хотелось сорвать подкатившую злость, обругать их «в ответку», но… вроде как «тупо не было повода».

Помогают худо-бедно, молчат, слушаются? Так чего ещё надо…

На какой-то миг Тимке показалось, что он подобрал нужные слова и сформулировал Ту Самую Мысль, но стоило обернуться и вновь увидеть поспешно отдёргивающиеся взгляды, как заготовленные слова рухнули будто карточный домик.

С нарастающим раздражением он распахивал всё новые и новые шкафы, небрежно и зло вытряхивая их содержимое на пол со смесью стыда и удовлетворения, косясь на то, как терпеливо и молча бельчата собирают разбросанные вещи.

Закатив глаза, Тимка вздохнул. Воистину – молчаливый укор куда хуже слов. Пусть даже самых обидных. На них-то хоть ответить можно. А чем ответишь на чужие не высказанные вслух мысли? Начнёшь оправдываться – так лишь глупей себя почувствуешь. Хотя и так – куда уж глупее?

Он вообще бы с радостью бросил это занятие. Перетерпел до завтра, а поутру рванул бы на местный рынок. Щипнул пару тугих карманов и на вырученные деньги накупил бы всякой жрачки. И совесть спокойна: у них, счастливых обладателей этих самых тугих карманов – и так много. Не помрут.

Да и деньги – они все одинаковые, чего не скажешь о вещах. Вещи тырить некрасиво. К вещам ведь привыкаешь, они быстро становятся частью тебя. Любимая майка, любимый фонарик, любимые часы или плеер… По вполне понятным причинам подобных вещей и привязанностей в его жизни было настолько мало, что потеря даже сломанной пополам пуговицы порой была настоящей трагедией.

Но как узнать – к каким из вещей хозяева привязаны, а к каким – нет?

Деловито запихивая добычу в добытые здесь же пакеты, Тимка вновь встретился с близнецами взглядом, но в этот раз отвёл взор первым. Отвёл и сердито тряхнул головой. Вот мало ему собственных заморочек, так ещё эти. Туда же! Можно подумать он сам не понимает, что плохо и всё такое, но ведь кто-то должен?

Наживут. Новые шмотки для тех у кого есть целый собственный дом – не такая уж большая проблема.

А что есть у них? Нора в техническом бункере на заброшенной теплотрассе?

Кое-как успокоив завозившуюся совесть, Тимка подпрыгнул и стянул с вешалки старомодную фетровую шляпу. Натянув её на голову и нацепив широченный, изрядно обвисающий в плечах пиджак, кот посмотрелся в зеркало прихожей.

Забавно.

Но по улице так не походишь.

Выглянувшие следом бельчата не выдержали и хихикнули.

Со вздохом повесив пиджак и шляпу обратно, Тимка примерил кепку. Надвинул на самый нос, покрутился перед зеркалом. Самое то. Великовата, но сойдёт.

С видом бывалого урки, он оглянулся на братьев и подбоченился.

– Ну, чё стоим? Переодевайтесь во что глянулось и валим!

Загнав бельчат в комнату и оставшись в прихожей один, он торопливо скинул «юбку» из тюремной майки и натянул присмотренную мешковатую футболку и просторные шорты с огромными удобными карманами. Напялил кепку обратно, с удовлетворением оглядел получившееся в зеркале и подмигнул своему отражению.

Ну вот, совсем другое дело! Нормальный пацанский прикид.

Подойдя к двери, за которой возились белки, кот осторожно стукнул по деревяшке костяшкой пальца:

– Ну? Чё так долго?

– Сейчас, – отозвался кто-то из близняшек.

Пожав плечами, Тимка прогулялся в кухню. Сунул нос в холодильник и самодовольно хмыкнул.

Обширное семейство жило не то чтобы слишком зажиточно, но и далеко не голодало.

На столе появилась палка колбасы, рулончик сосисок, огромная бутыль газировки, пакет молока, десяток банок консервов, половинка копчёной курицы, кусок торта, приличный шмат сыра, рыбное филе и груда шоколадных батончиков.

В довершение натюрморта нашёлся также относительно свежий хлеб.

В дверь робко поскреблись и в приоткрывшуюся щель просунулись любопытные беличьи мордахи. Переодеваться они, естественно, и не подумали.

Тимка стоически вздохнул и придвинул к ним бутерброд. Не столько из заботы об их пустых желудках, сколько в качестве своеобразного «подкупа».

Вроде как, слопай близняшки бутер, глядишь и «святости» в них поубавится.

И Тимка перестанет наконец ощущать это их молчаливое осуждение.

Бельчата уставились на подношение, как загипнотизированные и облизнулись. Но, несмотря на протестующее урчание желудков, взять их так и не решились.

Тимка вздохнул и зачавкал собственным бутером. Картинно жмурясь, причмокивая и наигранно постанывая от удовольствия.

Бельчата синхронно сглотнули.

А он открутил у курицы ножку и продолжил свои безжалостные провокации с удвоенными усилиями.

На ум почему-то пришла библейская притча про яблоко и змея, отчего Тимка едва не поперхнулся куриной ножкой и закашлялся.

Близняшки же пялились то на кота, то на лежавший перед ними бутер.

Постучав себя в грудь и прокашлявшись, Тимка набулькал в кружку молока и, усевшись на стул, неспешно отхлёбывал белую влагу, смакуя каждый глоток, но не забывая показательно облизываться и причмокивать.

И если испытание бутербродом близняшки вынесли, то муки жажды стали последней каплей. Сдавшись, бельчата сгребли пакет и по очереди присосались к дырке.

Глядя, как, обливаясь от спешки, малышня высасывает сливки, Тимка торжествующе ухмыльнулся. Да, голод не тётка, а собственной святостью сыт не будешь. Впрочем, озвучивать свои мысли он милосердно не стал.

Лишь ухмыльнулся шире, с умилением наблюдая, как близняшки одновременно вгрызаются в бутерброд с разных сторон, стачивая его до тех пор, пока не столкнутся носами. За первым бутером последовал второй, а потом и третий.

Причём вместо того, чтобы взять себе по одному и поесть нормально, близнецы упорно предпочитали делать всё до странного одновременно.

Но вместе с благодушной сытостью к бельчатам вернулись и их детские заморочки по поводу «можно и нельзя» и запоздалый стыд.

На середине трапезы бельчата посмурнели, виновато и пристыженно поглядывая на Тимку. Вот-вот переглянутся, потупят глазки и, сгорая от стыда, стыдливо отложат недоеденный бутер обратно.

Но друг на дружку близнецы не смотрели. Вообще.

Что, кстати, странно.

Тимка вдруг припомнил, что и раньше ни разу не видел, чтоб бельчата переглядывались.

А ведь близняшкам прям-таки полагается переглядываться!

Все виденные им двойняшки всегда этак многозначительно переглядывались – по поводу и без, многозначительно, заговорщицки, виновато… Да даже просто так – без каких-либо особых целей.

А эти… не то чтобы намеренно отворачиваются, опасаясь сталкиваться взглядами. Скорее, словно бы не испытывают надобности, что ли. Но при этом во всех их движениях какая-то невероятная, неестественная синхронность.

Тимка кинул бельчонку яблоко, тот сгрыз половину, не глядя перебросил огрызок близнецу – небрежно, через плечо. А тот, всё так же не глядя, непринуждённо поймал брошенное яблоко, хоть и стоял к брату спиной.

Впору в цирке выступать!

В очередной раз позавидовав парочке, Тимка даже представил себе своего собственного двойника – каким бы он был. Мог бы быть. Этакую точную копию, с такими же мыслями, с такими же мечтами и чаяниями. Копию себя. Может ли быть в этом мире что-нибудь более ценное? Ох и дел бы они наворотили!

Увы – с этим ему повезло так же, как и со всем прочим.

И даже Финька, единственный, кого он мог бы назвать другом… Наверное.

Даже вредный лис никогда не упускал шанса подколоть, поддеть и обсмеять по любому поводу. О «взаимопонимании» и говорить не приходится, не то что о чём-то подобном той удивительной, невозможной синхронности, что демонстрируют бельчата.

– Уф, ладно! Пора валить. Чего доброго, хозяева вернутся, – помрачневший Тимка удовлетворённо похлопал себя по округлившемуся пузу, шумно рыгнул и принялся сгребать в пакеты оставшуюся снедь.

Бельчата шмыгнули прочь, и к моменту, когда он, нагруженный двумя объёмистыми сумками, заглянул в разграбленную спальню, близнецы уже натягивали майки. Правда, выбранные ими одёжки были на размер меньше, чем следовало. Майки туго обтягивали торсы, а короткие шорты-боксёрки больше тянули на нижнее бельё, чем на одёжку для улицы. Впрочем, сейчас Тимке было не до показа мод, кот уже представлял своё триумфальное появление в «стойбище» со всем добытым богатством.

Наспех утрамбовав в скинутые балахоны всё награбленное, подтянув узлы и проверив, крепко ли держат, они перебросили тюки через подоконник.

Удовлетворённо вздохнув, Тимка огляделся – не пропустил ли ещё чего важного…

Ах да – обувь.

Босиком по травке, конечно, хорошо, но по городу этак не особо побегаешь. Горячий асфальт днём, колючий мусор, а то и битое бутылочное стекло ночью к подобным экспериментам особо не располагают.

Нашарив в прихожей шлёпанцы и сандалии он выгреб десяток пар разнокалиберной обувки и утрамбовал в отдельный пакет.

По пятам сопровождаемый близняшками, наведался он и в спальню для взрослых.

Эх, сколько всего полезного! Но попробуй под этими укоряющими взглядами прихватить что-то типа маленького магнитофончика или женских украшений с трюмо!

Ладно, ограничимся предметами первой необходимости.

Хотя… знал бы, что они такие правильные – уж лучше б рыжего прихватил. Или того же Пакетика. Вот уж кто точно бы молчал. А какие у него там глаза под маской – какая нахрен разница? Всё равно не видно.

Высадив горе-помощничков из окна и побросав им тюки награбленного, Тимка в пару прыжков скакнул в коридор, где прихватил с тумбочки пачку папирос и коробок спичек. Рядом валялась зажигалка, но спички были интереснее. Хотя зажигалку он тоже прихватил – всё в хозяйстве пригодится.

В окне снова появились обеспокоенные задержкой беличьи мордахи. И Тимка не удержался от маленького представления. Чуть подбросив коробок, поймал на тыльную сторону ладони, щёлкнул по нему костяшкой пальца, заставив встать на попа, выдернул ладонь, поймал закрутившуюся волчком коробочку и небрежно сунул в карман. В беличьих глазёнках вновь забрезжило нечто похожее на восхищение, и Тимкино настроение поползло вверх.

– Ну, чё встали? Валим! – отяжелевший от обильного ужина, он неловко спрыгнул с подоконника и с кряхтением взвалив на загривок тяжёлый баул, поспешил за близнецами.

***

– Не имеете права! Да я вас… – Джейн в негодовании стиснула кулаки и как могла грозно вытаращилась на невозмутимого широкоплечего полицая.

Оттеснив журналистку от накрытого клеёнкой тела, бык пошире расставил ноги и вызывающе скрестил руки на груди. Двое тащивших носилки задвинули ношу в фургончик без стёкол. Лица их скрывали пластиковые забрала – непроницаемо-зеркальные, встроенные в капюшоны комбинезонов химзащиты.

– Чарли! – лисичка обернулась к бурундуку. – Ты снимаешь?!

– Снимаю, снимаю… – Чарли нацелился камерой на меланхоличную рожу быка. Здоровяк безразлично уставился в объектив. Челюсти его размеренно перетирали внушительный ком жвачки.

От негодования и растерянности Джейн сбилась с дыхания. Никто… никто и никогда не решался вот этак бесцеремонно выставить её прочь! Её!

Тряхнув чёлкой, она обернулась к камере и подняла микрофон.

– Здравствуйте! С вами Джейн Бенсон, и это репортаж с места находки… находки столь странной и необычной, что представители охраны правопорядка не очень-то рады прессе! – она злобно покосилась на здоровяка, но выражение на его роже не изменилось ни на гран.

Потеряв интерес к назойливым репортёрам, «копыто» блуждал скучающим взглядом по улице, лениво перекатывал жвачку и нимало не смущался перспективой показа его физиономии в новостях с ехидным, нелицеприятным комментарием.

Вскинув бровь, Джейн решительно обернулась к камере и продолжила:

– Как вы, наверное, помните, пару дней назад движение на восточной ветке Бричпортского метро было остановлено на целых полчаса. Причиной тому стал несчастный случай, произошедший между станциями Милдгейт и Крюйт-молл. И хотя несчастные случаи в метро – явление нередкое… данный эпизод привлёк наше внимание своей необычностью.

Джейн вновь покосилась на охранника, но бык по-прежнему сохранял безучастно-безразличный вид.

– Как сообщил нам анонимный источник, – а вот при этих словах бесстрастное лицо дрогнуло, и бык с вялым интересом уставился на журналистку, – власти скрывают некую тайну. Дело в том, что пострадавший – не обычный несчастный, решивший свести счёты с жизнью!

Бык едва заметно выгнул бровь, но попыток прогнать назойливых репортёров не сделал.

– В наши руки попали фотографии с места происшествия, – торжествующе выдохнула Джейн. – Сейчас вы увидите их на своих экранах.

Безразличный охранник зыркнул по сторонам, словно ожидая увидеть эти самые экраны прямо здесь и сейчас… Не увидел и, выплюнув жвачку, несколько раздражённо уставился на репортёров.

Разумеется, никаких зрителей и фотографий на их экранах у Джейн не было. Три месяца работы на телеканале – не тот срок, чтобы вести прямые репортажи. Будь ты хоть дочкой владельца заведения, хоть…

Словом, запись ещё предстояло привезти в студию, обработать, вмонтировать крупный план снимков, раздобытых Чарли, и уж потом, с одобрения мистера Купера или ближайших его помощников, всё это могло попасть в эфир.

Ну а пока – пока для упрощения монтажа она говорила заученный текст, на который гладко лягут студийные спецэффекты.

– И вот сейчас мы находимся у неприметного учреждения без вывески. Именно сюда, по нашим данным, было доставлено то самое тело. Тело, фрагмент которого вы видели на этом фото!

Она сместилась в сторону, позволяя Чарли отснять вид возившихся с носилками комбинезонов.

– А сейчас таинственные останки, по-видимому, направляются…

В дверях здания появился ещё один мрачный тип – волк. Охранники обменялись взглядами, и волк двинулся к съёмочной группе.

– Как видите – местная охрана не слишком рада нашему появлению… Эй, что вы себе позво…

Волк отодвинул её в сторону и протянул лапу к камере.

Низкорослый Чарли, макушка которого едва доставала до груди охранника, разумеется, не мог оказать никакого серьёзного сопротивления. И камера перекочевала в лапы громилы.

Пощёлкав кнопками, тот со скучающим видом молча извлёк кассету.

– Да как вы смеете!!! – задохнулась Джейн. – Да я…

– Вы? Вы получите разрешение на съёмку закрытых объектов и тогда вернётесь. Может быть, – волк помахал кассетой. – А пока это останется у нас.

Охранник прошёл «сквозь» них, заставив её и Чарли поспешно уступить ему дорогу.

Потеряв к ним интерес, волк уселся в кабину машины сопровождения и, обдав репортёров едким облачком выхлопных газов, кавалькада покатила прочь.

– Гадство, – прокомментировала Джейн, бессильно сжимая кулаки. – Догоним?

– Не думаю, что это хорошая идея, – Чарли надвинул козырёк на самый нос. – Помнишь, как нас подрезали в прошлый раз?

Лисичка вздохнула и позволила увлечь себя к машине.

– Чё такая кислая? – бурундук толкнул её локтем.

– Ты зато весёлый, – Джейн поморщилась и посмурнела ещё больше.

– Хочешь фокус? – Чарли улыбался всё шире, словно изнутри его так и распирала какая-нибудь очередная плоская шутка.

– Не хочу, – Джейн плюхнулась на сиденье рядом с водительским и с подозрением покосилась на помощника. – Поехали, а?

– Уверена? – Чарли уже похрюкивал от сдерживаемого смеха.

– Ну, колись уже, – Джейн сердито сдула упавшую на глаза чёлку и недовольно покосилась на коротышку.

– А что мне за это будет? – поинтересовался нахал.

Лисичка не нашлась что ответить. Вместо этого она сердито сорвала с него кепку и уставилась так, словно собиралась всерьёз задать взбучку.

– Тихо-тихо-тихо! – Чарли примирительно выставил ладошки. – Внимание – фокус!

Он устроил камеру на коленях и, убедившись, что завладел её вниманием, извлёк… кассету.

– Вуаля!

Джейн зачарованно уставилась на пластмассовый прямоугольник.

– Но… как… – она осторожно приняла подношение обеими руками, не в силах поверить и понять.

– Элементарно, – до неприличия довольный собой, Чарли щёлкнул креплениями, и с камеры отвалилась массивная пластиковая нашлёпка с лючком кассетоприёмника. Под нашлёпкой обнаружилась ещё одна дверца… То есть не ещё одна – под лючком была настоящая камера! А вот нашлёпка – просто запчасть от какой-то другой камеры, ловко прилаженная поверх.

Из неё-то и извлекалась кассета, которую «конфисковал» наивный солдафон.

– Ну, как тебе идея? – бурундук расплылся в ухмылке. – Самое сложное было сделать эту большую красную кнопку. Чтобы даже самый тупой охранник догадался, куда нажать, чтобы вынуть фальшь-кассету. Гениально, да?

Джейн сжала пластмассовый прямоугольник покрепче, настроение хитрожопого коллеги передалось и ей. Они заговорщицки переглянулись и коварно захихикали.

– На поцелуй тянет? – бурундук самодовольно поиграл бровью, испортив всё торжество момента.

– Нет! – Джейн моментально приняла суровый неприступный вид и даже отодвинулась.

– Ну хоть в щёчку?! – заканючил Чарли, с надеждой подставив скулу и картинно зажмурясь.

Фыркнув, Джейн натянула на него отнятую ранее бейсболку – чуть сильнее, чем требовалось, с оттяжкой придержав козырёк. – Поехали давай, казанова!

– Грубо, – Чарли повернул ключ зажигания и театрально вздохнул. – Очень грубо.

Жёлтый «Лемми» с фиолетовым логотипом «Бричпорт Ньюз» заурчал и вырулил на шоссе.