Краденый Мир

От грубого толчка Джейн рухнула на колени, не удержалась и завалилась на бок. В шкуру болезненно впились сотни острых камушков.

Щебенка?

Надетый на голову мешок мешал разглядеть окружающее пространство, а связанные за спиной руки не позволяли этот мешок стянуть. Впрочем, она и не пыталась – молчаливым конвоирам такая самодеятельность вряд ли бы понравилась. А огрести новых тычков и ударов ей вовсе не улыбалось.

И журналистка замерла в неловкой позе, как могла втянув голову в плечи.

В подобных ситуациях в кино, пленников всегда убивали несколькими небрежными выстрелами или контрольным в голову. И сейчас её сердце мучительно заколотилось о ребра, словно пытаясь вырваться из грудной клетки и сбежать. Секунды растянулись в минуты, а перед внутренним взором и впрямь начала проноситься жизнь.

Хлоп!

Лисичка вздрогнула и с силой зажмурилась, в любое мгновение ожидая впивающихся в тело пуль.

Хлоп!

Она тоненько, едва слышно завыла. Все тело прошила противная мелкая дрожь, но небытие всё никак не наступало – вместо этого послышалось урчание моторов и шелест шин по асфальту – доставившие их машины укатили прочь. А то, что она в приступе паники приняла было за выстрелы – было всего лишь хлопаньем закрывшихся дверей.

– Чарли? – лисичка приподняла голову, пытаясь расслышать сквозь мешок хоть какие-нибудь звуки. – Чарли!

– Да здесь я, здесь… – бурундук завозился на щебёнке, со стоном перекатился в направлении ее голоса. – Сейчас.

– Они уехали? Что – просто выбросили нас и свалили? – Боясь поверить в чудесное спасение, переспросила Джейн.

– По ходу да. – Чарли подобрался к ней совсем близко и упёрся локтем. – У меня руки связаны.

– У меня тоже. – Джейн изогнулась, подставляя в направлении его голоса связанные за спиной запястья.

– Сейчас… – бурундук добрел до её распростертого тела, осторожно потыкал носком кроссовка, развернулся спиной и присел, пытаясь нащупать пальцами связанных рук то, что стягивало её запястья.

Джейн нетерпеливо пошевелилась и бурундук зашипел:

– Фффф….! Мой палец!

– Прости. – Джейн замерла, вспомнив о его сломанном пальце и напряженно прислушиваясь к ощущениям за спиной, где Чарли пытался справиться со стягивающей запястья лентой.

Посопев и покряхтев минут пять, бурундук вздохнул и сдался.

– Не выходит… давай ты!

Он подставил ей связанные за спиной руки и Джейн старательно поковыряла крепление пластиковой ленты. Наверное там был какой-то хитрый запорный выступ, который надо было вдавить или отогнуть… но слегка онемевшие руки и непривычное их положение никак не давали ей этот выступ нащупать.

– Давай мешки стянем. – Джейн оттолкнула его руки и перекатившись на другой бок, подставила голову. Чарли неловко нашарил тесемки, но развязать узелок у него тоже не вышло.

– Пфф… ладно, давай свой…  – Сердито сопя, Джейн нашарила тесёмки, расковыряла когтем узел и стянула мешок с напарника.

– Ффух… – Чарли несколько раз шумно втянул воздух, наслаждаясь свободой.

– Где мы?

– Где-то за городом, судя по всему. – Бурундук уселся на гравий и заворочался, пытаясь продеть ноги в петлю, образованную связанными руками. Не понимая, что происходит, Джейн прислушивалась к этим звукам с нарастающей настороженностью.

Бурундук кое-как подтянул ноги ко рту и перегрыз ленту, стягивавшую лодыжки. Оставалось протолкнуть ноги в образованную связанными руками петлю и проделать то же со второй пластиковой лентой. Увы – бурундучья анатомия к подобной акробатике не располагала – короткие конечности и удлинённое тело вынудили его изогнуться в подобие вопросительного знака, но просунуть руки под задницей никак не удавалось, даже если не обращать внимания на сползающие штаны.

– Чарли?

– Чего?

– Что ты делаешь?

– Раздеваюсь, блин! –

– Что? – Джейн напряглась, пытаясь сопоставить доносившиеся звуки и ответ.

Внезапно словно заново осознав свою беспомощность, дёрнулась и заелозила по гравию, в тщетной надежде разорвать стягивающую руки ленту.

– Чарли?

Сосредоточенный на своем занятии, оператор не ответил.

– Чарли?! Не вздумай! – Джейн задергалась. Воображение мигом нарисовало освободившегося озабоченного бурундука и её – беспомощную тушку, связанную по рукам и ногам, да ещё с мешком на голове.

Нет, Чарли конечно тот ещё придурок, но не настолько же, чтоб воспользоваться ее беспомощным положением?  Или …настолько?

– Чарли?!

– Да что, что?! – бурундук со стоном выгнулся, отчаянным усилием протолкнув-таки одну ногу в кольцо связанных рук и замер в причудливой позе. Связанные руки неловко застряли в промежности, не позволяя просунуть в кольцо вторую ногу.

– Чёрт… – бурундук кряхтел и тужился, но вторая нога никак не сгибалась должным образом. Вдобавок с новой силой разболелся потревоженный акробатикой палец.

Оператор затих, пытаясь перевести дух, но скрюченная поза и острая щебёнка не особо тому способствовали. Покосившись на связанную напарницу, он неловко подполз поближе и кое-как пристроил голову в районе её коленей, надеясь таким образом обрести точку опоры и согнуться достаточно, чтобы высвободить и вторую ногу.

– Чарли?! Какого, мать твою, хрена ты делаешь?! – расценивая это как поползновение, Джейн подтянула ноги к груди и силой распрямила. Не ожидавший такого коварства, Чарли с воплем кувыркнулся прочь.

– Это ты какого хрена делаешь?! – коротышка со стоном отклеился от щебенки, ругаясь себе под нос, страдальчески сморщился, баюкая пострадавший палец. – Я просто опёрся, чтобы стянуть долбаную ленту!

– Опирайся о что-нибудь другое! – огрызнулась Джейн.

– Тут нет ничего! – Чарли сердито огляделся и вдруг заприметил торчащую из травы консервную банку.

Кое-как поднявшись, он заковылял к ней.

– Чарли? – Джейн вскинулась, настороженно ловя его удаляющиеся шаги. – Чарли ты куда?! Не бросай меня здесь!

Бурундук хмуро покосился на репортершу и не отвечая, занялся жестянкой  пластмассового ремешка.

– Чарли?!

Чувствительно порезавшись о ржавый край, бурундук выругался себе под нос и упал в траву. Улегся на спину, потер измученные конечности и осмотрел пульсирующий болью палец.

Угораздило же связаться!

Он сердито покосился в сторону обеспокоенно взывавшей к нему напарницы. От пережитых треволнений и всей этой мучительной акробатики тело хотело только одного – полного покоя в густой высокой траве.

Но какой уж тут покой, когда эта придурошная в панике выкрикивает его имя на всю округу?

Бурундук посмотрел в светлеющее небо и вздохнул. Вставать безумно не хотелось, но вопли журналистки буквально ввинчивались в мозг, не давая насладиться внезапно обретённой свободой.

Он застонал и заставил себя сесть, а затем и встать. Кряхтя, заковылял к связанной напарнице. На полпути вспомнил, что забыл в траве жестянку и со вздохом вернулся. Молча обошел её по кругу, прикидывая с чего начать – стянуть ли мешок или освободить сначала ноги или руки?

– Чарли?! Это ты?! Кто здесь?! – Лисичка сумела усесться и нервно ворочала закутанной в мешок головой.

– Да я это, я… кто тут ещё может быть… – Чарли шмыгнул носом и осторожно двинулся в обход в обратную сторону – вертевшаяся на щебне лисичка старательно поворачивалась на его голос носом, в то время как ему требовалось обратное – добраться до её связанных за спиной рук.

– Да не вертись ты! – раздосадованный необходимостью бродить вокруг нее, Чарли выругался.

Помедлив, Джейн перестала ёрзать, но продолжала настороженно крутить головой, прислушиваясь к происходящему.

Перепилив стягивавшую её руки пластиковую шлейку, бурундук отошел чуть в сторону и устало опустился на землю, разглядывая, как Джейн лихорадочно возится с узелком мешка. Дождавшись, когда подруга прозреет, он кинул ей отломанную от банки крышку.

– Уфф… Освободившись от оков, Джейн неловко поднялась на ноги, покачнулась, удручённо разглядывая выпачканный и потертый щебёнкой комбинезон. – Спасибо.

Чарли хмуро отвернулся.

– Боже, я уж и не надеялась… – лисичка раскинула руки и шумно втянула носом свежий утренний воздух.

Чарли хмуро покосился на её туго обтянувшую грудь блузку, вздохнул и отвернулся.

– Ну, чего ты? – Словно только сейчас заметив его мрачно-подавленное состояние, Джейн подошла к напарнику и присела рядом. – Мы же свободны!

– Что б я ещё раз ввязался в твои авантюры!

Чарли невольно покосился на её коленку и подчеркнуто отвернулся.

– Да ладно… всё же хорошо? – лисичка тронула его за локоть и бурундук зашипел от боли, пронзившей вновь потревоженный палец.

– Ой, прости…. – Лисичка на миг отдернула руку, а затем внезапно полезла обниматься, стараясь не трогать его раненую конечность.

– Спасииитель мой! – сюсюкающим голосом пропела она и неожиданно чмокнула его в щеку. – Ты же не оставишь леди в беде, да?

Оторопевший оператор непроизвольно отшатнулся и зажмурился, но спохватился и уже в следующую секунду изумлённо и гневно уставился на подругу.

– Даже не пытайся. Всё, хватит с меня этих авантюр! – он гордо скрестил руки на груди и принял как можно более неприступный вид.

– А если… так… – Джейн едва заметно улыбнулась и снова подалась к нему навстречу, словно бы собираясь поцеловать. Уже не невинно чмокнуть в щечку, а вполне себе по-взрослому, как женщина – мужчину.

Мгновение Чарли сохранял неприступный вид, глядя на то как её мягкие зовущие губы приближаются, чуть выпячиваются вперед, расходятся, чувственно приоткрывая жемчужные зубки… сглотнул и не до конца веря в происходящее, осторожно подался навстречу… Чтобы чуть не рухнуть на её колени, когда Джейн со смешком отстранилась, разглядывая его разочарованно-взбешенную физиономию.

Обманутый и униженный, Чарли угрюмо отвернулся.

– Ну прости, прости.

Бурундук скривился в презрительной гримасе.

Испытав запоздалый укол совести, Джейн переместилась так, чтобы оказаться к нему лицом к лицу. Чарли угрюмо отвернулся вновь, но она сгребла его за лацканы куртки и подтянула к себе нос к носу. Помедлила десяток томительных секунд и поцеловала. Всерьез, по-настоящему.

А затем накатило запоздалое раскаянье и ворох мрачных мыслей пополам с острым сожалением. Одна глупая ошибка влекла за собой другую – ещё круче и глупее. Не стоило, конечно же, этак жестоко дразниться… жестоко и глупо. Словно бы ноги вытерла…

Но и «извинительный поцелуй» – ошибка куда злее.

Этак чего доброго бедолага решит, что у неё к нему тоже какие-то чувства, сверх приятельских. А лиса и бурундук… Джейн Бенсон и Чарли Гольдман…. Господи, какая нелепая чушь! Не может же он этого не понимать? Не может же быть, что у него к ней всерьёз?

Нет, конечно двадцатый век и все такое… эпоха свободных нравов, толерантности и терпимости к любителям межвидовой и однополой любви. Уже никто не мечет палок и камней – во всяком разе в открытую. Хотя церковь не одобряет, а простой обыватель при всём старании не всегда способен сдержать внутреннее отвращение и неприятие, но…

Папочку удар хватит, заикнись она о подобном мезальянсе!

Лиса и бурундук?! Да тут у кого угодно другого глаза на лоб полезут… Круче было бы только закрутить любовь с «копытом»!

Но, чёрт побери – как… как всё это объяснить, не растоптав его самолюбие ещё сильнее?

И она смотрела на Чарли, а Чарли смотрел на нее. И на лицах у парочки блуждала непередаваемая гамма эмоций, но каждый явно думал о своем.

– Это ничего не значит! – Наморщила лобик Джейн. – Понял?

– Ага. – Чарли заговорщицки ухмыльнулся, явно восприняв её слова с точностью до наоборот.

– Я серьезно! – Джейн насупилась ещё сильнее.

– Ага. – Бурундук добросовестно попытался выключить ухмылку, но губы его словно сами собой раз за разом растягивались буквально до ушей.

 

***

 

– Цпчка! Слдкя цпчка!….

– Ккие нжки….

– Кшчка….

– Мягнька…

– Слдка….

– Н бйся…

– Ии сда, к нм….

Шепелявые неразборчивые голоса, десятки поблёескивающих алыми отсветами глазок.

Крысы!

Десятки крохотных рук потянулись, вцепились в одежку, затеребили пуговицы, полезли под шорты и рубашку,.

– м`я, м`я цпчка!

– нт м`я!

– я првй услышл!

– нт я!

Вейка завизжала и рванулась, железный прут выпал и загремел куда-то вниз по ступенькам, а цепкие крохотные руки тащили, тянули вглубь, в душные, пропитанные тошнотворными запахами недра подвала. Ноги оторвались от пола и она, извиваясь в этих руках, медленно поплыла прочь от спасительного прямоугольника двери.

Визжа и брыкаясь, кошка лягнула чью-то физиономию, попыталась вцепиться в дверь когтями, затем в ступеньки, в стены…. Бормочущие крысы неумолимо влекли её вниз как ожившая морская волна. Не давая коснуться пола и умудряясь попутно препираться и драться меж собой.

Вот один отвесил тумака соседу, вот кто-то вцепился зубами в чью-то руку, шарившую по её груди под рубашкой.

– м`я!

– м`я!

– м`я!

Десятки голосов безумным хором загалдели вокруг взвинчивая тон.

Хватка крысиных лапок ослабла – большинство её похитителей всё ожесточеннее огрызались на соседей, рыча и хрипя от усилий, размахивая кулаками и чем-то острым. Один из визгливых голосов резко оборвался. На Вейку брызнуло чем-то жидким и горячим, вцепившиеся в неё руки поредели сильнее.

Отчаянно трепыхнувшись, она снова заехала пяткой во что-то мягкое, извернулась, рухнула на пол. Число державших рук сократилось ещё больше, но несколько крыс упорно цеплялся за рубашку и расстегнутые шорты.

Извернувшись, Вейка на четвереньках рванулась обратно. Вверх по лестнице, туда, где чья-то фигура на миг перекрыла едва различимый подъездный свет, сочившийся в щели вокруг двери.

– Помогите!!!!! – Отчаянно брыкаясь и вопя на весь подвал, она стряхнула ещё пару крыс и преодолела ещё несколько ступенек.

За дверью испуганно замерли, затем завозились активнее – вроде бы кто-то поспешно выдергивал вбитый в петли навесной замок и обнадёженная кошка утроила усилия.

Разбивая о ступени локти и коленки, отчаянно лягаясь и брыкаясь, она ползла к спасительному свету, преодолевая сопротивление поредевшей крысиной компании.

Расстегнутые шорты поехали к коленям и она отчаянно вцепилась в них рукой. На спину вспрыгнула крыса и она, потеряв равновесие, едва не приложилась подбородком о ступеньку. Стряхнув преследователя и разбив пятками ещё пару неосторожных рож, она добралась до спасительного прямоугольника и дверь – о чудо! – открылась за миг до того, как она собралась врезать в неё кулачком.

– Быстрее! – обнаружившийся за дверью енот подхватил ее за локоть и помог выбраться со зловещей лестницы.

Преследовавшие крысы замешкались, оценивая опасность подоспевшей помощи и недовольно шипя, замерли, подслеповато морщась на дневной свет красными, отвыкшими от яркого освещения глазами.

Торопливо захлопнув дверь, енот вбил в толстые стальные петли тяжёлый навесной замок и спасенная кошка измученно обмякла у противоположной стены.

Переводя дух и брезгливо стирая с шерстки капли крысиной крови, уставилась загнанным взглядом на пожилого енота, покосилась на зловещую дверь.

– И чего тебя туда понесло? По подвалам шариться? – Енот упер руки в бока и скептично уставился на спасенную.

– Ничего… Если бы некоторые тут двери не захлопывали…

– Дык как же не захлопывать? Вишь вон …чё творится… – Енот несколько виновато потупился. – Утром смотрю – замок спилили и шастают. Прикрыл на пруток, пока за новым сходил – смотрю, прут уже выбили… ну, думаю заразы голохвостые! Закрыл – а там ты…. Испугалась?

Енот приблизился и кошка с ужасом увидела, как взгляд его на глазах наполняется уже знакомой поволокой, предвещающей приступ бездумной животной похоти.

– О нет… нет… – Вейка попятилась прочь, спиной упёрлась в дверь, едва не упав, вывалилась из подъезда, метнулась прочь.

Енот орал вслед какую-то чушь, но гнаться не стал – то ли её невольные чары ещё не вполне подействовали, то ли бежала она заведомо слишком быстро для старичка…

Тигра-полицейского во дворе тоже не оказалось и кошка с облегчением припустила прочь. Побежала по улице, на всякий случай стараясь ни с кем рядом подолгу не задерживаться и шарахаясь от прохожих всякий раз, как кто-то вёл носом в её сторону.

Вслед ей оборачивались, порой выкрикивали что-нибудь пошлое или насмешливое, но никто не преследовал.

Пробежав несколько кварталов, Вейка выскочила к заброшенному парку.

Массивный, украшенный лепниной бортик, погнутые местами, ржавые толстые прутья с витыми, похожими на наконечники пик навершиями.

Здесь пахло прелой листвой и запустением. Довершали картину унылые гипсовые статуи, потемневшие от непогоды, местами выпачканные краской, а то и лишившиеся рук или ног.

В глубине парка виднелся фонтан – такой же гипсовый и побитый временем, как и разбросанные в зарослях статуи.

Настороженно озираясь по сторонам, кошка протиснулась через чугунные прутья и нервно прислушиваясь, побрела по запущенным аллеям в сторону фонтана.

Парк был небольшой – не парк даже, а так – скверик.

Когда-то он, по-видимому, прилегал к некоему строению – не то дому культуры, не то к детскому саду… но сейчас это самое строение снесли по самый фундамент, а взамен ничего так и не построили. Кое-где виднелись разрытые экскаватором ямы, кое-где валялся строительный мусор и торчали какие-то трубы. Территория парка, как нередко случается со многими «временно закрытыми на реконструкцию» – быстро пришла в запустение и наверняка была облюбована местной шпаной.

Но на Вейкино счастье «население» парка в дневное время где-то отсыпалось или пряталось.

И сейчас в парке было пусто.

Если не считать какого-то пьяньчужки, прикорнувшего на одной из прятавшихся среди клумб скамеек. Укрывшись относительно чистым и приличным на вид светлым плащом, незнакомец спал в окружении нескольких разнокалиберных бутылок.

При виде них кошка сглотнула – после всех треволнений и марафонского забега пить хотелось просто нестерпимо. Но пить хотелось воды, а судя по алкогольному духану со стороны незнакомца – в бутылках неизвестного если что и осталось, то отнюдь не безобидная «аш два о».

Да и приближаться к незнакомцу было страшновато – одна, в заброшенном парке… брр!

На всякий случай обогнув неподвижное тело по большой дуге, кошка приблизилась к фонтану. Так и есть – с последних дождей в огромной гипсовой чашке осталось изрядное количество воды и под летним солнышком этот стихийный бассейн был даже не слишком холодным. Оглядевшись ещё раз, она забилась в чашу фонтана, босиком прошлась по огромной луже. Воды было по колено, но в принципе для того чтобы ополоснуться – вполне хватит.

Убедившись, что не привлекла ничьего внимания, торопливо стянула рубашку и шорты, оставшись в одних трусиках улеглась в воду. Бултыхнула ногами, повертелась, позволяя воде смыть с себя треклятый «волшебный пот» и наслаждаясь прохладными щекотными струями.

Увы – дно фонтана было ощутимо ниже его бортов и улегшись на воду, кошка начисто теряла из виду все окрестности. Мир словно сужался до размеров этакого огромного стакана, из-за бортика которого в любой момент мог показаться какой-нибудь неприятный сюрприз. А потому расслабиться и получить удовольствие нечего было и думать.

Торопливо ополоснувшись, Вейка нервно выглянула за бортик и подозрительно осмотрелась. К счастью за время ее купания в парке ничего особо не изменилось – этакий островок запустения прямо посреди шумного города. Где время словно бы замерло, остановилось, уснуло. Как тот бомж на лавке.

Она подозрительно покосилась на тело в длиннополом, не по сезону плаще, оценила расставленные перед скамейкой бутылки. Но незнакомец не шевелился и она облегченно перевела дух. Вот уж вернулась, так вернулась… Полиция, погоня, крысы средь бела дня… чертов енот со своим замком…. И все это для неё, для маленькой одинокой кошки!

Вздохнув, она улеглась грудью а бортик фонтана: стоять уже не было сил, а сидеть внутри чашки – означало потерять из виду окрестности… А неприятных сюрпризов сейчас ой как не хотелось. Вот и оставалось – повиснуть на бортике каменной чаши, словно небрежно брошенное белье и сохнуть.

И она нежилась, подставляя солнышку затылок и спинку, балдея от приятного тепла нагретого бортика и совсем по-детски болтая задранными к спине пятками. Заснуть бы вот этак… просто заснуть. Хотя бы на часик. Или на два.

Но нельзя… не с её то счастьем.

Не дай бог опять притащится какой-нибудь полицай или того хуже – какой-нибудь из ночных обитателей этого запустения.

Вейка вздохнула. Уходить отсюда до жути не хотелось, но предстоял еще долгий-долгий путь до тимкиной каморки. Значительную часть которого она и вовсе не помнила. Впрочем, найти в портовом городе порт – задача не бог весть какая сложная. А уж отрезок от порта до поселка на берегу озера она как-нибудь преодолеет.

Накатили воспоминания о том, как они всей толпой бесшабашно куролесили в луна-парке, как влипли потом в облаву, как настигла их жутковатая тьма и как часть пути Рик нес её на руках.

Вейка с удивлением осознала, что соскучилась. Не видела компанию буквально четвертый день, а уже соскучилась. И поняла это внезапно – только сейчас, в эту самую секунду. Остро, пронзительно защемило где-то под ребрами и даже защипало в глазах. Бред… они же все – ну, может быть, кроме Рика – сами лишь облегченно вздохнули в тот день, когда она ушла. Вон как таращились!

Словно не просто яблоком не поделилась, а прям отняла последнее!

Или – всё это лишь её больная фантазия и на самом деле всё было иначе? Может быть… её давно простили? Или и вовсе не ожидали, что она сбежит? Да чёрт побери она и сама не ожидала. Если бы не тот дурацкий «вангард» с компанией балбесов, не потащившийся следом Рик… глядишь проветрилась бы, одумалась да и вернулась… Ну с кем не бывает? Всем ведь не просто, все на взводе.. А тут – подумаешь, яблоко!

И она – хороша тоже. Накрутила тут себе и сбежала. И куда? Туда, где про неё давно забыли, где и не ждали уже больше. И вот теперь – теперь она снова одна. И возвращается. Но – ждут ли её здесь? Может быть снова – слишком поздно?

Да нет, не может быть, чтоб всё было так плохо. Не может быть, чтобы снова одна, чтобы всё снова напрасно.

Это было бы слишком. Совсем уж слишком!

И Вейка решительно отклеилась от тёплого бортика, отряхнула остатки влаги и собралась было натянуть одежку, как спохватилась и принюхалась. Ничем этаким одёжка не пахла, но может быть её собственный запах давно приелся и почти не ощущался? Как бы там ни было для полного спокойствия стоило бы простирнуть и одежду. Не мог же её чудо-пот после таких забегов не остаться на тряпках?

Вздохнув, кошка окунула рубаху в фонтан. Повозила под водой, потеребила. Стирать ей раньше особо не приходилось и представление о том, как это делается было более чем смутным.

А ещё в голову полезли мысли о том, что вода-то – та же самая, где только-только смыла пот. Что, наверное, стоило сначала ополоснуть тряпки, а уж потом купаться самой. Ибо воду-то сменить негде и растворившийся в ней пот в какой-то, пусть меньшей, но все же концентрации – теперь уж точно плотнее осядет на одежке.

Ошарашенная этой мыслью, кошка замерла. Но выбора всё равно особо не было: остававшуюся в бассейне воду не сольешь и новой не наполнишь. А значит – остается лишь понадеяться на то, что полоскание всё же даст эффект и хотя бы разбавит концентрацию настолько, что она снова сможет прогуливаться по улицам, не боясь, что нее набросится целая толпа.

Разложив остатки своего гардероба на теплом камне, кошка устроилась рядом с одежкой в ожидании, когда та просохнет.

Нестерпимо хотелось пить, но – не шариться же по городу в мокрой одёжке? А до того как она просохнет – пройдет ещё уйма времени. Хлебнуть из фонтана, как какой-нибудь опустившийся бомж? Бррр…

Она пристально посмотрела на лавочку со спящим алкашом и расставленные вокруг бутылки. Выбираться из бассейна почти голышом было мучительно, но горло иссохло так, что слюна превратилась в тягучую мерзкую смолу. Один глоток чего-нибудь жидкого. Всего один!

Она мучительно протолкнула в горло сухой колючий ком и оглядевшись ещё раз, осторожно выбралась из фонтана. Нашла сброшенные кроссовки, натянула и зашнуровала – а ну как снова убегать придется? – и крадучись двинулась к вожделенным бутылкам.

Постояла в трех шагах, никак не решаясь приблизиться к спящему и нервно поглядывая по сторонам. Наконец, набравшись храбрости, шагнула ближе. Ещё, ещё. Присела, издали потянулась кончиками пальцев к бутылке, чутко следя не очнётся ли алкаш. Стащив бутылку, убедилась, что в ней осталось немного пойла и на цыпочках отступила прочь.

Вернувшись к фонтану, осмотрела бутыль и брезгливо понюхала содержимое. Пахло несвежим спиртяжным духом, но без сомнения это была жидкость. Пожалуй, единственная, безопасная для употребления во всем этом парке. Ведь спирт, кажется, убивает любую инфекцию?

Вейка снова понюхала горлышко и сморщилась. Особой тяги к алкоголю она никогда не испытывала, а если и употребляла что-нибудь за компанию – то в основном максимум легкий алкогольный коктейль, шампанское или не слишком крепкое вино. В бутылке же, если верить этикетке – плескался ядрёный мартини.

Но пить хотелось нестерпимо и она решилась. Обтёрла горлышко рукой и отчаянно зажмурясь, опрокинула содержимое бутылки в себя.

Горло обожгло так, словно она откусила созревший перцовый стручок. Потоки раскаленной лавы прокатились по горлу, оставляя обжигающий след, скользнули в желудок и собрались там в огненное озеро.

Кха! Пх… ы… – Вейка схватилась за горло, открыв рот в тщетных попытках охладить внутренности свежим воздухом, заметалась по фонтану. Даже зачерпнула было пригоршню воды, но разглядев плавающие в ней пылинки, чудовищным усилием воли удержалась от того, чтобы залить этим разгорающийся внутри пожар.

Вместо этого, широко разевая рот, принялась дышать – отчаянно, до хрипа и головокружения, подмахивая ладонью свежий воздух. Мало по малу пожар стих. Обожженное горло не то чтобы сильно промокло, но мерзкая сухость ощутимо спала. Вместе с тем по телу разлился приятный жар и накатила странная, немного пугающая лёгкость.

Отдышавшись, кошка набралась храбрости и отхлебнула повторно. Адское пойло огненной рекой вновь пролилось внутрь и она, хоть и была уже готова к этим ощущениям, вновь содрогнулась и закашлялась.

На дне бутылки оставалось ещё на пару глотков, но допивать она не решилась – во-первых основной приступ жажды вроде бы спал… А во-вторых – предстояло ещё тащиться через весь город к порту. А оттуда – к заветной берлоге, а уж сколько часов займет этот путь – и подумать страшно!

Чуть пошатываясь и немного путаясь в конечностях, она натянула не до конца просохшую одежду и с преувеличенной бодростью и решимостью отправилась к ограде парка.

 

***

 

– Ты?!!

О, сколько раз он мечтал об ещё одной, всего одной встрече с этим мерзким маленьким воришкой!… Сколько бессонных ночей провёл, не в силах заснуть от злости и унижения, сколько ужасающих способов расправы придумал за прошедшие недели!

И вот – есть, есть в мире справедливость! Судьба вновь столкнула их нос к носу! И кто бы мог подумать, что всё будет вот так… так просто!

Ни долгих поисков, ни даже погони… Настолько просто и внезапно, что Макс на миг замешкался, растерялся от шквала обрушившихся на него мыслей и эмоций. И этого мига гадёнышу хватило.

Нахальный оборванец, невзирая на свое бедственное положение рванул кошелёк и шарахнулся прочь, чудом умудрившись вывернуться из-под его ладони буквально в последний миг. Непослушные ещё пальцы не удержали кошачью футболку и карманник, извиваясь как червяк, буквально ввинтился меж набившимися в проходе пассажирами.

Барсук и конь, бурча что-то недовольное, неловко повернувшись вслед источнику беспокойства и начисто перекрыли путь погоне.

Впрочем, Макс не торопился. Оценив плотность толпы и тот факт, что до ближайшей остановки ещё ехать и ехать, а разжать двери автобуса своими силами мальчишке вряд ли по силам, неспешно двинулся следом с неотвратимостью ледокола.

Уткнувшись в плотную пробку из тел, кот заметался в поисках лазейки, в которую удалось бы протиснуться – но тщетно. Пассажиры во второй половине стояли столь плотно, что потеснить их нечего было и пытаться. Он в ужасе обернулся, расширившимися глазами наблюдая неотвратимое приближение «тяжких телесных», возможно даже «с отягчающими» – если верить торжествующей усмешке, зловеще зазмеившейся по массивной тигриной челюсти.

В глазах полосатого читалось обещание многократно и тщательно переломанных костей, заживо содранной шкуры и долгой, мучительной смерти.

И тогда Тимка рванул в обход: вскарабкался прямо на кресла, побежал по спинкам, не обращая внимания на возмущенные вопли и обрушившиеся со всех сторон шлепки и тычки. Ошарашенные таким бегом с препятствиями, сидячие пассажиры реагировали слишком растерянно и заторможено, стараясь не столько остановить непрошенного «гостя», сколь просто отпихнуть его от себя.

Оступаясь и падая на сидящих, опираясь о чьи-то колени и плечи, Тимка преодолел треть автобуса и ужом выскользнул в единственную открытую форточку. Извернулся, повис на кончиках пальцев, оттолкнулся ногами от едва ощутимого выступа под окном и взлетел на крышу. Проносившиеся вокруг машины загудели клаксонами, водители испуганно сбавляли ход и смещались в сторону.

Пробежав до самого конца автобусной крыши, кот с разбегу сиганул на кабину не успевшего притормозить грузовичка. Опешивший водитель вытаращился на его полет через лобовое стекло и рефлекторно выжал тормоз. Не устояв после приземления, беглец кувыркнулся вдоль тента, болезненно налетел рёбрами о скрытые под брезентом прутья и чудом не свалившись вниз, остановился у самого края. К этому моменту грузовик почти замер. Не долго думая, кот соскочил на асфальт и метнулся прочь, едва не угодив под колеса легковушки.

Высунувшийся из кабины водила погрозил кулаком и заорал вслед какие-то ругательства, но Тимка уже припустил во все лопатки вдоль по улице.

Где-то позади, в порожденном его бегством хаосе зло гудели клаксоны, ругались водители, громоздко и медленно тормозил автобус. А он бежал, как не бегал никогда в жизни. Бежал, обгоняя ветер и лишь чудом не сшибая с ног шарахавшихся прохожих.

Колющая боль в боку перешла в отчаянную резь, легкие хрипели и сипели, а колотившееся сердце, казалось, готово было взорваться. И несмотря на весь панический ужас и страх его разбирал смех – дикий, мучительный смех.

Второй! Второй раз! Подумать только. В невозможных, казалось бы, условиях – в тесном, переполненном автобусе, средь бела дня! Хилый мог бы гордиться таким учеником! Он же просто живая легенда!

Кот нырнул в подворотню, пересёк пару дворов и шмыгнул в густые кусты. Рухнув на траву, задышал, как выброшенная на берег рыба – разевая рот и с трудом проглатывая воздух. Мучительно и болезненно заколотил себя кулаком в грудь: попытки расхохотаться в таком состоянии вызвали приступ болезненного кашля и боль во всем, что ещё могло болеть: в ушибленных рёбрах, в груди, животе и горле.

Не в силах отдышаться, он завалился на бок, сжался в комок, распрямился… перекатился на спину, затем вновь на живот, не в силах подобрать положение, в котором станет полегче дышать.

Нашарив за пазухой стыренный бумажник, Тимка рухнул обратно на спину и уставился в небесную синеву. Его буквально распирала лихая бесшабашность и бравада, запредельный, непередаваемый кураж.

Жизнь определённо начинала налаживаться.

Он нашарил бумажник, поднял над собой на вытянутых руках.

Тааак… пара сотен баксов, какие-то непонятные бумажки, кредитка, полицейский значок. Эх и влетит же полосатому…

На мгновение ему даже стало немного жаль неуклюжего здоровяка и немного стыдно за свое безумное, не пойми за что доставшееся везение. Впрочем – ровно до той поры, пока не вспомнил другого громилу, не так давно лишившего его честно заработанных капиталов прямо средь бела дня, в супермаркете.

Помрачнев, Тимка машинально потрогал языком лунки от утраченных зубов, деловито пересчитал баксы и распихал их по разным кармашкам.

Каждому свое. Кому-то из богатеньких и благоустроенных – щелкать клювом. А кому-то – рискуя здоровьем, в поте лица добывать на пропитание кошельки невнимательных.

Но два, два раза!

Боже, какой яростью сейчас, должно быть захлебывается бедный полосатик!

Тимка фыркнул и повертел кошелек. Первая заповедь «городского рыболова» – сразу же избавиться от всех улик. То есть всего, что не является собственно деньгами. И по уму ему стоило бы вышвырнуть и кошель и бумажки, а тем паче полицейскую бляху куда подальше. И только затем идти себе куда шёл – не опасаясь что схватят с чужим кошельком на кармане.

Он даже замахнулся бумажником, но в последний момент словно бы что-то остановило, удержало.

Тимка мрачно посмотрел на трофей, повертел в ладонях, разглядывая переливы света на вычурной полицейской бляхе, понюхал душистый «кожаный» разворот. Посерьёзнел и сунул добычу в карман.

 

***

 

Второй раз! ВТОРОЙ!!!

Ощущение обиды и запредельной, невероятной, невыносимой несправедливости затопило его обжигающей лавой. О, это ни с чем не сравнимое чувство холодной, отупляющей ярости. Когда уже тупо нет сил и эмоций, чтобы биться в истерике, колотить кулаками в стены и крушить мебель.

Когда ненависть к кому-то переходит в нечто большее.

Нечто, чему не подобрать названия.

Когда вместе с ней приходит и этакое странное, мертвящее умиротворение. Словно боль, достигнув определенного порога, внезапно перестаёт ощущаться, а то и вовсе вдруг начинает приносить что-то отдалённо похожее на удовольствие.

Сегодня… сегодня в его самоощущении и восприятии мира что-то надломилось, дало трещину. Сегодня он открыл для себя новую, неожиданную грань эмоций.

Выскочив из запоздало остановившегося автобуса, не обращая внимания на возмущенные вопли грубо распиханных пассажиров, на яростные клаксоны и орущих водителей, он как в полусне пересек расстояние до тротуара. Нет, гнаться за вертким мальчишкой было уже слишком поздно и бессмысленно, но и находиться в автобусе – невыносимо.

И он просто побрел по тротуару.

Бессмысленно, бездумно и бесцельно.

Весь мир словно остался где-то далеко, там… вроде бы рядом, но вроде бы и на недостижимом, безумно далёком расстоянии. И он шёл, как в полусне глядя на проплывающие вокруг лица – погруженные в свои мысли, настороженно, а то и опасливо косившиеся на него, отодвигающиеся, расступающиеся с его пути.

Брёл, прислушиваясь к воцарившейся внутри пустоте и болезненной лёгкости. Вспоминая, как полчаса назад получил наконец вожделенную кредитку, как обналичил немного денег, собираясь зайти в какой-нибудь недорогой магазинчик, накупить себе …всего. И устроить наконец плотный «праздничный» ужин. Он уже чуял на языке вкус мяса, изнывал от нетерпения, ожидая свою остановку и прикидывая, как потратит деньги. И вот…

Макс пошатнулся и помотал головой. С недоверием сунул руки в карманы, словно всё еще надеясь каким-то чудом обнаружить там пропавший бумажник.

Второй раз!!!

И ладно бы ещё какой-нибудь другой карманник, но нет же! Именно его, именно тот, тот самый наглый полосатый кошак!

И – когда?! Именно в тот день, когда он получил долбаную кредитку! Когда сдуру полез и обналичил с неё пару сотен… Ни часом раньше, ни днем позже! А именно в этот самый долбаный час!

Не слишком ли много совпадений для одной «просто случайности»?

За что ему это все? Чем он провинился, чтобы …чтобы вот так?

Макс остановился, поймав себя на том, что таращится на небольшую невзрачную церквушку, едва заметную меж обступившими её домами. Глядит на выходящий и входящий туда народец, на их лица – скорбные, умиротворенные, чинные, улыбающиеся. Они несли сюда печали и радости, страхи и надежды. И уходили словно бы с облегчением, оставив внутри немного своих страхов и тоски. Обретя надежду – пусть и наивную, иллюзорную, скорее всего ничем не обоснованную… но – надежду.

На миг его остро, неудержимо, повлекло внутрь – захотелось войти, оглядеться… Постоять перед иконами, послушать шепотки чужих молитв. Ощутить хоть тень умиротворения, на миг сбросить хоть часть из того, что сейчас грызло и терзало, жгло и плавило изнутри.

Он никогда особо не верил, не ходил в церкви и с детства не молился. И чем мучительнее становилась жизнь – тем меньше хотелось верить в то, что кто-то там, наверху, влияет на его незавидную судьбу, решая когда и как с ним случится очередное паскудство.

Ведь если там кто и есть – то, вряд ли так уж всех любит. А если и любит, то – не всех. Во всяком разе – точно не его, Макса.

Ибо чем ещё объяснить поток злоключений, обрушившийся на него в последние годы? Что он сделал не так? Чем заслужил это все?

Единственное, что приходило в голову – его самая большая извечная проблема. Вот только – так ли виноват в ней он сам? Виноват лишь тем, что таким уродился?

А как же «во всем промысел божий»?

В чем смысл? Или он, промысел этот – тоже не во всем?

Макс до боли сжал опухшие пальцы, посмотрел на стянутый перчаткой кулак. Перевел злой взгляд на церковь и решительно развернулся в обратную сторону, не обращая внимания на настороженные удивлённые взгляды бредущих к церкви тёток.

Вера!

Чушь!!!

Терпеть – вот всё, чему учит церковь. Терпеть, подставлять щёку и всё такое.

Взамен – столь нужные слабакам костыли надежды. Вера в то, что всё в их жизни происходит не просто так. Что за все их страдания – воздастся, а все «плохиши» сами собой попадут в ад. Нужно только потерпеть, а бог там сам разберется. Не пройдет и ста лет.

И, конечно же, вера в то, что куча бессмысленных и никчёмных кусков мяса живет не просто так. Что в их существовании есть некая высшая цель. Вера в то, что после смерти наступит не небытие и забвение, а …всё продолжится.

Ведь без этой глупой идеи их жалкие бессмысленные жизни становятся втройне жалкими и никчёмными. Столь же бессмысленными, как никому не заметная суета микробов на поверхности брошенного на тротуар огрызка яблока.

Он зло пнул подвернувшийся фрукт, отфутболив огрызок в сторону перил набережной.

Но ведь нет, нет ничего большего, чем просто случай. Миллионы и миллиарды разных случайностей. Которые есть просто сами по себе, а не по промыслу неких высших сил.

Ведь если… если это не так… значительной части живущих эти самые «высшие силы» стоило бы возненавидеть. За все свои страдания и мучения, за все испытания и неурядицы – за всё плохое в своей жизни.

Но жить, зная, что кто-то там, с неба – старательно строит козни и следит, чтобы в твоей жизни не дай бог не наступила светлая полоса… это уж как-то совсем уныло. И куда более страшно, чем верить, что все случайности не намеренны… что всё – просто стечение обстоятельств, причин и следствий… Бессмысленная, бессистемная череда случайностей.

Макс остановился на горбатом мостике, навалился на перила и уставился в мутную, стиснутую бетонными берегами протоку.

Завтра будет новый день. Ещё один долгий бессмысленный день. И бесконечные подколки Фостера. И мучительный страх, что в один прекрасный момент, наигравшись с его маленькой тайной, овчар растреплет о ней всем и каждому.

И в одно «прекрасное» утро всё изменится.

Во взглядах окружающих появится «то самое» выражение: болезненное любопытство, сомнительное сочувствие или молчаливое осуждение пополам с брезгливостью. Сама собой во всё ситуации добавится чудовищная, изматывающая неловкость.

И ожидание этого едва ли не страшнее, чем все возможные последствия. Настолько, что эмоции от всех этих переживаний вгоняли его в то состояние, когда уже нет сил терпеть и безумно хочется решить все разом. Заорать, выйти перед толпой, раскинуть руки в стороны – «вот он я», да. Давайте, не стесняйтесь! Ещё! Смелее, ну же!

Крах дурацких надежд? Всеобщее отчуждение? Мало! Неубедительно… Ещё унижения! Ну же! Карманник по второму разу? Да легко! Берите, забирайте всё… не поперхнитесь…

Он вывернул карманы, но кроме завалявшегося автобусного талона и ключей от квартиры в них ничего и не было. Подхваченный легким вечерним ветерком, обрывок бумажки полетел с моста, выписывая пируэты. Порхнул, раз, другой, третий… коснулся маслянистой, усеянной радужными пятнами поверхности, намок и пропал из вида.

Помедлив, тигр наклонился за выпавшими ключами.

Прохожий, собиравшийся было пересечь мост, окинул его настороженным взглядом и предпочёл удалиться по своей стороне улицы.

Физиономия лиса была чем-то смутно знакома, но где и при каких обстоятельствах он его видел – Макс припомнить так и не смог. Да и не до того ему сейчас было.

Он раздосадовано оглянулся и пара других прохожих на противоположной стороне также поспешили убраться, не решившись пересекать мост, на котором он стоял.

Словно раздумывая, не дополнить ли гамму собственных эмоций утратой ещё и ночлега, он пару раз подбросил на ладони чахлую связку из двух ключей. Но швырнуть их вслед за автобусным талоном всё же не решился. Постоял, прикрыв глаза и подняв голову к небу, вздохнул и угрюмо поплелся восвояси.

Фабричные склады, школа для трудных подростков, огороженная по периметру высоким крепким забором и чуть ли не колючей проволокой. Пустырь на месте невесть сколько лет уж позаброшенной, так и не завершившейся стройки. Да древний двухэтажный особняк, не пойми каким чудом уцелевший посреди города. Избежавший сноса, но не помилованный временем и окрестной шпаной.

По самую крышу заросший буйными зарослями, домишко угрюмо таращился на него зловещими провалами окон. На миг даже накатило знакомое ощущение чужого, чуждого пристального взгляда. То самое паническое предвкушение затаившегося в полумраке ужаса. Ну просто мечта любого мальчишки, обожающего полазать по «страшным местечкам».

В свое время он тоже обожал лазить по всяким таким заброшенным, богом забытым развалинам, чердакам и подвалам. Преодолевать мучительный страх и болезненную слабость в коленках… Обмирая от ужаса, с колотящимся сердцем первым забираться туда, куда не рисковал лезть никто из дворовой шпаны. Бравировать внешней невозмутимостью перед другими мальчишками и ощущать на себе их восхищённые взгляды.

И один – не восхищенный… а скорее недовольный, упрямый… со сквозившим в нем вызовом. Тот самый, ради которого и откалывались все эти безумства. Тот самый, ради которого тянуло на подвиги.

Он до сих пор с улыбкой вспоминал это детское противостояние с извечными попытками обогнать чужой «рекорд». Противостояние, перешедшее в…

От непрошенного воспоминания внутри разлилась какая-то тонкая, звенящая грусть. Растеклась, ненадолго приглушив тоскливую ноту унижения и бессилия, заледенела тончайшим ажурным узором, отвлекла, оттянула от мыслей о дерзком карманнике и собственном повторном унижении. Заполнила мучительную, сосущую пустоту где-то под ребрами, на мгновение вытеснив даже навязчивый, неизменно вплетающийся во все его мысли образ Рида.

А вместе с ним и мысль, что стоило бы проверить домишко на предмет нежелательных обитателей – наркоманов да бродяг. Залезть в развалины, заново пережить этот глупый детский страх… Да нет, что за чушь!

Детство безнадежно ушло. Ушло вместе с первой любовью, с мучительной, сводящей с ума поркой и окончательным изгнанием из дому.

Интересно, шныряют ли в этих руинах местные ребятишки?

И если да, то нет ли среди них такой же вот парочки, каждый из которых скорее умрет, чем признает, что впечатлен подвигами второго? Но при этом отчаянно, болезненно жаждет признания собственной крутизны и храбрости в чужих глазах?

Смешно вспомнить сколько неловких глупостей и откровенно идиотских поступков они натворили в те годы. Еще смешнее подумать что-нибудь в стиле «ах, если б только быть тогда хоть чуточку взрослее…».

И внезапно осознать, что в принципе-то по большому счету ничего за минувшее время не изменилось.

Да, деревянные пистолетики сменило настоящее оружие, а грязные шорты превратились в наглаженные полицейские брюки. Вот только глупости… глупости остались всё те же.

Он вошёл во двор, машинально кивнув бабулькам, оккупировавшим подъездные скамейки, толкнул тяжелую деревянную дверь и затопал по ступенькам на свой пятый этаж.

Еще недавно весь этот путь он легко проделывал бегом и меньше чем за минуту. Сейчас же восхождение из приятной бодрящей разминки внезапно превратилось в изнурительный затяжной подъем. Ослабший организм протестовал и требовал отдыха, а этаже на третьем появилась одышка.

Кое-как отперев дверь, он ввалился в комнатушку, преодолевая легкое головокружение, стряхнул с ног сандалии. Стремясь заполнить желудок хоть чем-нибудь, выхлебал пару стаканов воды и не снимая одежды рухнул на кровать.

Перед глазами вновь навязчиво замелькали улыбающиеся, бормочущие и гримасничающие физиономии Рида.

Тигр перекатился на бок, попробовал заснуть, но тщетно – теперь в собачий «мордоворот» вклинивались ещё и непрошеные сценки из давно, казалось бы, позабытого детства. Черный пантер, разъяренный отец, сводящая с ума боль. Ворох воспоминаний сыпался на него как мусор из доверху набитого чулана. Забылся, распахнул дверцу – и всё, что ты годами опасливо впихивал туда через маленькую щелочку, всё о чем старался не думать и не знать – все это неудержимым водопадом валится на тебя. Проскальзывает через пальцы, мешает захлопнуть злополучную дверь и вновь на какое-то время позабыть обо всём том, что за ней утрамбовано.

И всё бы ничего, терпимо – если бы вопреки всем его стараниям перед мысленным взором не поплыли еще и образы неудачной погони в автобусе. Гадкая, мерзопакостная улыбочка нахального ворюги.

Почему, почему, ну почему?! Почему все это происходит именно с ним?! Что за злая насмешка – свести жертву и долгожданного обидчика, в казалось бы безнадежно победоносной ситуации… И в последний момент унизить еще больше.

Комкая простыни, он ворочался с боку на бок, раздражаясь даже не столько на всех своих обидчиков, сколько на то, что мысли о них никак не дают ему заснуть.

Заснуть перед днем, когда придется доложить Бигганту об очередной утрате бляхи. Когда при любых раскладах не миновать звания растеряши года, а то и десятилетия. Виданое ли дело – утеря жетона! Само по себе событие, тянущее на скандал, а уж вторично – буквально через пару недель… Нет, большего унижения в его жизни и придумать нельзя…

 

***

 

В ураганном вое ветра меж двух бескрайних плоскостей ползла точка. Секущие, жалящие песком и льдинками, порывы ядовитого ветра шатали и норовили опрокинуть крохотного путника. Почти по пояс проваливаясь в бурлящую жаркую грязь, он упорно пробирался всё дальше и дальше, хотя в ближайшем обозримом пространстве перед ним не было ровным счетом ничего. Лишь бескрайняя льдистая поверхность неба, да бурлящая грязь от горизонта до горизонта.

Из грязи там сям торчали исполинские костяки невиданных чудовищ, да время от времени взметывались кипящим фонтаном червивой жижи, тянулись к небу не то растения, не то животные…

Толстенные стволы хищно распахивая мясистые бутоны-пасти, возносились на сотню футов вверх, норовя поймать зазевавшихся летающих пиявок. Десятки этих тварей, увернувшись от бутона, на миг облепляли толстый ствол, присасывались к нему влажными присосками, запускали в тело исполина грозди длинных нитевидных щупалец. Захлопнув бутон и безвольно обмякнув, существа рушились обратно в грязевую жижу, порой унося собой и по нескольку не успевших напиться «пернатых».

Волны от их падения захлестывали путника до самого подбородка.

В свою очередь летающие пиявки с влажным клекотом проносились над самой поверхностью и время от времени выхватывали из него какие-то вяло сопротивляющиеся клубки щупалец. Шумно дрались, то деля добычу, то вдруг внезапно отделившись от общей свары, набрасывались на путника, заставляя его то с головой нырять в грязь, то отстреливаться пригоршнями этой самой грязи.

А омерзительные подобия птиц мерзко чмокали присосками и норовили мазнуть по голове бахромой белесых щупалец.

Там, где им это удавалось на коже моментально вспухали огромные кровоточащие волдыри.

Но он упрямо шёл, брёл вперёд, словно и впрямь надеясь дойти до какой-то точки, где кончается этот оживший грязевой ад. Вестибулярный аппарат выкидывал фортеля, то утверждая, что он карабкается вверх по вертикальной поверхности, то наоборот – уже давно летит вниз… А то и вовсе ползет как муха по потолку, удерживаемый лишь полуторафутовой прослойкой грязи. Казалось – подпрыгни в такой момент и улетишь в небо, упадешь в это поле бескрайних оледеневших торосов. В какой-то миг он даже попробовал это сделать, решив покончить со всем раз и навсегда. Но ощущение падения тотчас прошло, а в ногу впилось что-то крупное и неожиданно зубастое. Впилось, запустило в плоть тонкие, жёсткие как проволока щупальца, осторожно, словно пробуя на зуб, легко прокусило плоть и коснулось костей.

Он закричал, затрепыхался, пытаясь вырваться, но напавшее на него нечто оказалось слишком крупным и цепким.

Путник замолотил руками по грязевой ряби, попытался сковырнуть агрессора свободной пяткой, но и в другую ногу тотчас впилось точно такое же зубастое нечто. Впилось, рвануло, едва не утянув в грязь с головой, стремительно повлекло в одну из пульсирующих лунок. Жадное отверстие под ногами внезапно раздалось вширь и он провалился в чужую горячую плоть по колено.

Рванулся – отчаянно, изо всех сил, заорал, не обращая внимания на летящий в рот снег и льдинки, на капающую с пиявок слизь и брызги грязи с копошащимися в них червями.

А пульсирующее отверстие рывком втянуло, обволокло его почти по пояс. Грязевые волны сомкнулись над головой, на вдохе забиваясь в глаза, нос и рот тошнотворной массой из десятков и сотен видов червей. Вопль захлебнулся и он проснулся.

Рывком уселся, вытаращился расширившимися глазами в пространство, с трудом осознавая, что уже не тонет, что всего лишь сидит в углу самой обычной комнаты. Что всё это было лишь сном – просто сном, очередным изнурительным, до ужаса реалистичным кошмаром.

Мыш вытянул перед собой трясущуюся руку, разглядывая короткий серый мех, цепкие узловатые пальцы и шумно сглотнул.

– Интересно, что этому придурку такое снится? – раздраженный внезапной побудкой, Рик мрачно зыркнул через плечо на источник беспокойства и отвернулся.

– Что бы ему не снилось, вряд ли ты всерьез хотел бы это видеть. – Устало пробормотала рысь. Выбравшись от пригревшихся у её боков бельчат, она подошла к трясущемуся мышу и осторожно перехватила ладонь, которую тот не успел убрать обратно под куртку. Перехватила, удержала, попыталась заглянуть в неподвижно таращившиеся в пространство глаза, но тот как обычно отвернулся – не меняя положения на лице, повел носом в сторону.

Ладонь, впрочем, вырывать тоже не стал.

– Пить хочешь? – Рона уселась рядом, не выпуская его руки, подхватила почти пустую пластиковую бутыль. Мыш моргнул – не то утвердительно, не то всё ещё не понимая, что происходит вокруг.

– Да что ты с ним возишься? Не безрукий же, сам возьмет! – Не поворачиваясь к ним буркнул Рик.

– Помолчи… без тебя тошно. – Не выпуская мышиной ладошки, Рона установила бутылку меж ног и неловко свинтила крышку левой рукой. – Лучше бы сходил, воды набрал.

– Ну да, кто ж ещё, если не я… – Лис страдальчески вздохнул, сонно уселся на своей жёсткой лежанке и безвольно свесил голову. Хмуро покосился на сонных близнецов, вздохнул еще раз и встал.

– Ладно, так и быть… – Под неодобрительным взглядом рыси, он сгреб с пола пару опустевших пластиковых баллонов, а оставшиеся два катнул ногой в сторону близняшек. – Эй, мелочь… Со мной пойдёте, так больше утащим.

Растерянно моргнув, бельчата уставились на рысь. Помедлив, та исподлобья смерила лиса долгим взглядом и нехотя кивнула.

Стряхнув тряпье, служившее им подобием постели, поёживающиеся и позёвывающие близнецы покорно поплелись следом за лисом.

На улице вечерело. Косые лучи клонившегося к закату солнышка вполне грели, но в сумрачных закоулках облюбованного ими здания было уже довольно прохладно.

Забравшись в кусты и убедившись, что в окрестностях нет ненужных свидетелей, лис протиснулся через прутья забора и огляделся ещё раз.

– Ну и где тут воды набрать? – недовольно поморщившись, он покосился на бельчат. Те синхронно пожали плечами и на всякий случай обрели виноватый вид.

Вздохнув, Рик наобум побрёл через пустырь.

Чуть отстав, близнецы топали следом.

Поиски драгоценной влаги затянулись – почти час пропетляв по окрестным дворам, но так и не обнаружив никаких источников пригодных для питья жидкостей, маленькая экспедиция остановилась перевести дух у забора. Устало плюхнувшись в траву, Рик привалился спиной к доскам и уставился в небо.

Денёк явно не задался… Как впрочем и вся последняя неделя. Да чего там!

И месяц, а по большому счету – и весь год.

Вокруг одни сплошные проблемы и полная неопределённость.

Поначалу-то ещё все не казалось таким уж беспросветно мрачным. И вполне податливая на передок кошка худо-бедно скрашивала обрушившиеся на него невзгоды. Да чего уж там – не «худо-бедно», а прям-таки весьма неплохо скрашивала – более чем неплохо!

Жаль только уединиться у них тогда толком так и не получилось.

Ну а затем понеслось… Сначала эта шалава во всей красе блеснула блядской натурой, затем «коротнуло» психопатку-волчицу. Ладно ещё хоть второй псих следом увязался – уже полегче.

Вот бы ещё и остальные все куда-нибудь сдернули, да оставили его наедине с Ронкой… Но это вряд ли.

Разве что кот…  – он-то в этом городишке как рыба в воде. Хотя вот как раз он-то для их компашки и стал бы самой серьезной потерей. Жаль будет, если приревнует и не вернется.

Ну а рысь, понятное дело, любимые игрушки не бросит – забинтованный овощ и рыжая мелюзга у неё, по ходу, прочно налипли на материнский инстинкт.

Рик покосился на бельчат и те робко заискивающе улыбнулись.

Лис отвернулся и подавленно вздохнул.

Чего греха таить – сам он к выживанию в таких условиях тоже не особо-то и приспособлен. Ни воровать, ни грабить не обучен. А устроиться куда-нибудь в его возрасте и без документов – мало реально. Если вообще возможно.

Разве что наркоту толкать или ещё какой мелкий криминал.

Да кто ж его возьмёт?

Лис сорвал травинку и повертел в пальцах. А ещё эта чертова вода… кто знал, что в этом городишке так тяжело найти воду? А возвращаться с пустыми руками – полный провал. После такого числа минусов, которое осыплет его в глазах Ронки, на какое-то дальнейшее сближение можно и не надеяться. Никчемный, бессмысленный….

Один из близняшек робко потеребил его за рукав майки и Рик хмуро уставился туда, куда показывал беличий палец.

Вода.

Компашка из четырех детишек крадучись двигалась вдоль задней стены дома, настороженно вертя головами и, по-видимому, высматривая «вражеский» отряд.

В руках шпанята сжимали разносортные пластиковые бутылки, переделанные в брызгалки. У одних – просто с дыркой в крышке, у других – с торчащим из дырки «стволом», сделанным из куска шариковой ручки или другой подходящей по форме детали.

Время от времени, когда кто-то из мальчишек выпускал шутливую струйку в «коллег», вспыхивала возмущенная «перестрелка». Сердито шипя, командующий отрядом бобрёнок быстро пресекал расход боеприпасов, раздавая тумаки и легкие пинки.

Привстав, Рик привлек внимание малышни коротким свистом.

– Эй, камрады… нам бы тоже воды набрать, а? – В подтверждение своих слов, он приподнял свои пустые бутылки.

Детишки на миг замерли, разглядывая чужаков с подозрением и лёгкой настороженностью, затем бобрёнок ткнул пальцем в нужном направлении:

– Там за вторым домом труба. Только кранчик нужен.

– А у вас что – нету? – Рик поднялся, стараясь не делать резких движений, медленно побрел к малышне.

– У нас-то? Может и есть… – бобренок все равно чуть оробел и непроизвольно отступил на шаг назад. – А вам зачем?

Рик потряс пустой бутылкой и иронично осклабился.

– Угадай с трех раз.

– Ну… – бобренок огляделся, словно ища поддержки у остальных. – А что нам за это будет?

– Доллар устроит? – Рик сделал вид, что нашаривает в пустом кармане монетку.

– Гони. – Бобрёнок осмелел и протянул ладошку.

– Э, не! Сначала воду! – Рик хитро осклабился и вынул руку из кармана.

– Ну… ладно. – Поразмыслив, бобрёнок развернул отряд и мальчишки повели их к источнику.

– Но у тебя же нет доллара? – Робко подергав лиса за край шорт, прошептал бельчонок.

– Тссс… они-то об этом не знают! – Довольный собой, Рик хитро ухмыльнулся.

– Обманывать не хорошо! – все также шепотом сообщил другой бельчонок.

– Не хочешь пить – вали обратно.  – В полголоса прошипел Рик и поспешно состроил невинно-дружелюбную гримасу обернувшимся на их перешептывания «аборигенам».

Вожделенный источник оказался и впрямь недалеко – в одном из домов, мимо которого компания водоносов уже проходила ранее, ничего не заметив. В зарослях кустарника под окнами, обнаружилась торчащая из подвального окошка труба. На месте, где полагалось быть вентилю, красовался небольшой четырехгранный штырь. Вероятно, пользовавшийся этой трубой дворник, после поливки газонов и клумб, во избежание злоупотреблений, вентиль снимал и уносил с собой. Но дворовая малышня где-то раздобыла аналогичный и приспособила трубу для своих мальчишечьих нужд.

И бобрёнок с важным видом достал из кармана барашек и вновь протянул ладошку:

– Гони деньги!

Не обращая на него внимания, Рик присел у трубы, со скептическим видом потрогал пальцем ржавое влажное отверстие.

– А я-то думал у вас тут «колонка»… А это хрень какая-то. Поди и пить-то нельзя…

– Чего это нельзя?! – Оскорбленный в лучших чувствах, бобрёнок лихорадочно натянул «барашек» на штырь, повернул и демонстративно приложился к хлынувшей струе ртом. – Вот, видишь? Сами тут пьём…

– Да? – Рик, словно бы в замешательстве, осторожно смочил палец, понюхал и облизал с задумчивым видом.

– Да питьевая, точняк тебе говорю! – оскорбленный недоверием, бобрёнок насупился.

– Ну лана… – Рик припал к струе ртом, стараясь не касаться губами самой трубы. Напившись, подставил под струю бутылку, но шустрый мальчишка решительно перекрыл «кранчик».

– Бабки гони!

Пацаненку было лет десять, остальные в «команде» были немногим старше, но всё равно – совсем не те весовые категории, в которых имело бы смысл идти на конфликт.

– Сначала воду!  – Рик положил ладонь поверх бобриной лапки и крутнул барашек обратно. Маленький коммерсант недовольно забурчал, но протестовать и вырываться чересчур рьяно не решился.

Остальная компания, насупившись, наблюдала за происходящим. Теперь малышню, уже осознавшую наивность своих коммерческих планов беспокоило главным образом то, чтобы не лишиться кранчика вовсе.

Наполнив свои пару бутылок, Рик поманил бельчат и кивком указал на струю. Виновато косясь на компанию, близняшки по очереди напились и наполнили бутылки водой.

– Ну вот. Большое вам спасибо. – Убедившись, что все ёмкости наполнены, лис снял кранчик и задумчиво подбросил в ладони. Хитро уставился на мальчишек, словно раздумывая – не оставить ли ценный инструмент себе.

– Отдай! – поняв, что денег уже точно не будет, предводитель компании набычился. В глазах мальчишки заблестели злые слезы.

– А где пожалуйста? – Рик повертел металлический кругляш и ловко отдернул, когда бобренок попытался его схватить.

– Пожалуйста! – с ненавистью и без особой надежды выдавил не состоявшийся коммерсант.

Хмыкнув, Рик кинул ему «кранчик» и не ожидавший столь легкого возвращения своей собственности, пацан неловко выронил железку, попробовал было подхватить на лету и снова выронил – уже окончательно.

Раздосадованный и униженный собственной неловкостью, бобрёнок нагнулся и поднял вентиль с земли.

Лис тем временем вручил бельчатам по паре бутылок и направился следом.

– А деньги? – возмущенно выдохнул кто-то из толпы позади предводителя.

– Деньги? – Рик снисходительно обернулся. – Ты эту трубу купил?

Поняв, что обещанной монеты не будет, кто-то из малышни не выдержал и излил гнев через тугую струю брызгалки. Остальная компания поддержала и в пару секунд яростно разрядив в лиса все свои брызгалки, мальчишки унеслись прочь.

– Ах вы! – Рик сделал вид, что собрался погнаться следом, но дальше пары быстрых шагов дело не зашло.

– Чё встали? – он мрачно отряхнул промокшую одежку и зло прикрикнул на хихикнувших белок. – Тащим, тащим. Командир теперь раненый, он не может.

Сопя от усилий бельчата перехватили бутылки поудобнее и побрели обратной дорогой.

Бурча под нос и оглядываясь, не готовится ли вторичный налет мстительной шантрапы, намокший лис последовал за ними.

Пропетляв по улочкам битый час и несколько раз протопав по одному и тому же месту, они поняли, что заблудились.

Сам Рик осознал это куда раньше, но до последнего пытался держать уверенный командирский вид, надеясь, что случайным образом выбранное направление авось да выведет в какие-то места, которые он внезапно узнает.

Увы, окрестные дворы хоть и были на вид знакомы, но лишь потому, что какое-то время назад они здесь уже попетляли.

Рик остановился и смущенно оглянулся на бельчат. Притворяться дальше – уже самому не смешно и даже унизительно. Сказать всё как есть? А что изменится? Ну – кроме рухнувшего авторитета, конечно.

Не сказать? Но ведь и так всё понятно – вон, по глазам видно, что тоже уже доперли. Ладно хоть не насмешничают в открытую.

Неловко перехватывая норовившие выпасть пластиковые баллоны, близняшки терпеливо смотрели на него. Не с иронией или издевкой, как смотрел бы на их месте он сам. Просто таращились, спокойно ожидая решения старшего. Словно даже ничуть не сомневаясь, что это решение он найдет, просто не может не найти!

На мгновение Рика кольнул стыд и он мрачно отвернулся. Поморщился, вздохнул и протянул руки:

– Ладно, моя очередь. Давайте бутылки.

Бельчата с облегчением сгрузили ношу и он кое-как подхватил бутыли, зажав меж пальцами по два горлышка разом. Но едва оторвав ношу от земли – понял, что сильно переоценил крепость собственных пальцев. Жёсткие короткие горлышки, по самую пробку наполненных водой бутылей, изрядно резали суставы и норовили вывернуться из рук. А от попыток удержать их, увеличив силу сжатия – мгновенно начало сводить мышцы и сухожилия.

– Черт… – Пройдя пару десятков шагов, Рик сдался и опустил бутыли на асфальт.

Обогнавшие его бельчата остановились и выжидательно обернулись.

Признать поражение и неспособность унести несчастные три галлона жидкости? Отдать пару бутылей обратно? Нет, как-то уж слишком унизительно. Но загрузить все подмышки или в охапку – лишь продлить это ощущение неловкой нелепости, когда идешь, а ноша вот-вот грозит выпасть и раскатиться под ногами во все стороны.

Подумав, лис стянул майку. Завязал один конец в узел, сгрузил в получившийся мешок все бутыли и не без усилия подхватил своеобразную вязанку подмышку.

Тащить такой тюк было удобнее, но усилия, требовавшиеся для удержания краев мешка все ещё изрядно напрягали пальцы.

Мысленно костеря весь белый свет, Рик героически протопал несколько незнакомых дворов, обогнул фабричную стену и вывел маленький отряд на какую-то длинную трассу, с обеих сторон которой тянулись бесконечные, уходившие вдаль заборы.

Украшенные неразборчивыми граффити и безграмотными незатейливыми ругательствами, унылые бетонные плиты возносились на добрых десять-двенадцать футов.

У подножия стен в изобилии валялся всевозможный причудливый хлам – подгнившие доски, ленточки, веревки, горелые покрышки, смятые жестяные бочки, оторванная дверца холодильника, раздолбанный кассовый аппарат и сгоревшая телефонная будка. По одну сторону заборов виднелись унылые фабричные корпуса, по другую – возвышалось несколько строений, отдаленно похожих на дома. Точнее, некогда это безусловно и было домами, но впоследствии обросло толстым слоем причудливых бессистемных пристроек-полипов, державшихся на честном слове и образующих вокруг нечто среднее меж строительными лесами и муравейником.

Ржавые помятые гаражи, ларьки, просто нагромождение металлических и пластиковых листов, торчащих труб и развешенного белья. И над всем этим «великолепием» – характерный помоечный смрад, который не в силах был забить даже застарелый запах жжёных покрышек.

Крысиный квартал.

Трущобы внутри трущоб.

И что самое неприятное – крысиное гетто оказалось куда ближе к облюбованным им местам, чем можно было надеяться. Вот уж сюрприз, так сюрприз!

Рик покосился близняшек, зачарованно разглядывавших окружающее «великолепие» и цыкнул зубом.

– Харе глазеть… опять не туда свернули… айда обратно!

Пугливо оглядываясь назад и принюхиваясь к разносившимся окрест запахам, бельчата послушно двинулись в указанном направлении.

– А кто там живет? – поравнявшийся с ним близняшка осторожно потеребил лиса за край шорт.

– Крысы. – Изрядно утомленный поклажей, Рик остановился и утер пот.

– А… почему они там живут?

– Потому что – крысы. – Лис сердито взвалил самодельный рюкзак на плечо, всем своим видом демонстрируя нежелание обсуждать очевидные вещи. – Вы с какой луны свалились?

– Ни с какой… Я… – Бельчонок стушевался и немного отстал.

Перебросив ношу на другое плечо, Рик с некоторым удивлением покосился на белок, но слишком устал, чтобы задумываться обо всех их странностях.

Обогнув заводские территории, компания углубились в разномастную россыпь припортовых районов и, после еще нескольких галсов по тупикам и подворотням, внезапно вышла туда, откуда открывался вид на две старинные башни.

Обе эти древние высотки, возвышавшиеся над низкорослым новостроем Рик заприметил еще с неудачного похода в луна-парк. Вторично лис увидел их крыши после внезапной и скоропостижной эвакуации из тимкиной каморки. Даже испытал нечто вроде облегчения от того, что уже запомнил хоть какой-то кусочек чужой местности. Все остальные Бричпортские трущобы с их извилистыми путаными улочками были для него слишком пёстрыми и бессистемными, а потому втройне чуждыми и непонятными.

Вообще весь этот замызганный, чумазый городишко навевал грусть и тоску по широким и прямым проспектам родного города. Эх Нью-Фолк, Нью-Фолк…

– Кстати, ваша очередь! – Лис с облегчением сгрузил бельчатам надоевшие бутылки, уложив их на подставленные руки по две каждому.

Отогнав тоскливые мысли, прикинул по высоткам нужное им направление и, чуть взбодрившись, затопал дальше. Если в развалины не приперся оскорбленный в лучших чувствах полосатик – то без лишних глаз этим вечером ему, Рику, вполне могло что-нибудь перепасть.

В конце концов, разве не он героически возглавил экспедицию и, несмотря на все трудности и опасности, добыл-таки воду?

Еще бы чего съестного где урвать и дело точно в шляпе.

Точнее – в пилотке.

Вот только добыть пищу в незнакомом городе не так-то просто. Разве что…

Они вырулили к знакомым закоулкам, пересекли знакомый двор, подпертый с противоположной стороны цепочкой гаражей и обогнув развалины с той стороны, где никто не шастал, осторожно шмыгнули в окружавшие забор кусты.

– Уфф… – Рик протиснулся сквозь прутья, забрал у белок бутылки и старательно изображая безумно уставшего, измученного невзгодами и всячески достойного сочувствия и поощрения добытчика, затопал вверх по лестнице. Где-то наверху громыхнули банки и лис чертыхнулся. Сюрприза не вышло, да и хрен с ним. Вполне сойдет и помпезная встреча на входе.

 

– Ну и где вы шлялись? – настороженное выражение на лице выглянувшей в коридор Ронки быстро сменилось хмурым и недовольным. – Как за смертью посылать…

– Да там.. это… – Рик, ожидавший совсем иной реакции и уже предвкушавший как минимум бурную благодарность, а то и поцелуй, стушевался.

– «Это» у него… – Рона с подозрением посмотрела на близняшек, выдернула у лиса одну из принесенных бутылок и поспешила в комнату.

Войдя следом, Рик мрачно уставился на валявшегося в углу мыша. Забинтованный Овощ растянулся поверх вороха одежды и, укрытый трофейной курткой охранника, тяжело и сипло дышал, бредил, и в целом походил на умирающего.

В довершение картины, из носа у него густой тягучей струйкой сочилась кровь.

В иное время Рик посочувствовал бы маленькому уродцу, но сейчас вся эта трагедия скорее раздражала – нашел время дохнуть… Ну вот нет чтоб днем раньше или днем позже! Но нет же – именно здесь и сейчас, когда он был так близок к осуществлению своих мечтаний!

Чертыхнувшись, лис разочарованно привалился к столу.

А рысь, смочив обрывок тюремной майки, присела у импровизированной постели и осторожно обтерла мышиный нос. Сполоснула другую тряпочку и уложила компресс на мышиную лысину.

Испуганно тараща глаза то на больного, то на рысь, бельчата уселись вокруг.

Мда, на какое бы то ни было внимание и уж тем более на эротическое вознаграждение рассчитывать тут явно не приходилось.

Устало натянув майку, Рик отпил из принесенной бутылки и вздохнул:

– Уфф.. Ладно, пойду чтоль чего-нибудь поесть поищу…

Помедлил, ожидая хоть какой-нибудь благодарности или одобрения, но рысь, увлеченная возней с мышем, казалось и вовсе позабыла его присутствия.

Бурча себе нос, Рик поплелся в коридор. Осмотрел тимкино изобретение, «взвел»  сигнализацию в прежнее положение и затопал вниз. Последний пролет он преодолел, съехав по перилам.

На душе отчего-то было тоскливо и пасмурно.

Вот и трудись после этого «на благо родины», когда не то что ни слова благодарности, а словно и вовсе пустое место.

Ну ничего, уж если удастся раздобыть что-нить съестное – всё точно получится. Не может же она быть такой бесчувственной скотиной?

Он оглянулся на лестничный пролет, не то ожидая увидеть бегущих следом бельчат, не то надеясь на обратное. Суетливая мелюзга, конечно, немного раздражала, но и бродить одному по вечернему городу без какой-никакой компании было как-то… неуютно.

Впрочем хрен с ними ещё раз. Взрослый мальчик, как-нибудь справится.

Протиснувшись через прутья забора, он огляделся и, сунув руки поглубже в карманы шорт, побрел в противоположную от исследованных маршрутов сторону.

Тихонько насвистывая себе под нос, миновал огороженный двор какой-то школы, фабричные склады, автобусную остановку, крохотный магазинчик, парикмахерскую, протопал ещё пару кварталов жилых домов и внезапно выбрался на набережную.

Стиснутая бетонными берегами, сомнительного вида речушка шустро катила свои маслянистые воды под несколькими, переброшенными через неё, горбатыми мостиками. На ближайшем к Рику, как назло, обосновался какой-то псих с безумным взглядом. Вцепившийся в перила так, словно собирался прыгнуть, тигр нервно подёргивал хвостом и таращился в тёмные воды.

Определённо, в этом городишке слишком много шизиков.

«Может попросить, чтоб он кошелек оставил?» – мелькнула дурацкая мысль. – «Ну, раз уж всё равно топиться надумал?»

Лис приостановился у края моста, не решаясь приблизиться к нервному прохожему. А тот, словно услышав его мысли, внезапно вывернул карманы. Из одного вылетела какая-то крохотная бумажка, а из другого к ногам будущего утопленника шмякнулась худосочная связка ключей.

Безумным взглядом проводив упорхнувшую бумажку, полосатый заторможено уставился себе под ноги. Помедлив, подобрал ключи, взвесил на ладони – словно прикидывая, далеко ли улетят…

Ну точно – псих. Жильё свое есть, а он топиться…

Тигр вскинул глаза и уставился своим безумным взглядом прямо на лиса. Вздрогнув, Рик поспешно отвернулся и, стараясь не нервничать слишком явно, побрёл прочь.

К немалому его облегчению, странный шизоид не бросился следом, хотя и проводил его долгим пристальным взглядом. Обернувшись через плечо, Рик с деланым безразличием покрутил носом из стороны в сторону, изображая что никуда не торопится и просто любуется окрестностями. А то ведь мало ли – от них, шизиков, всего можно ожидать. Вот взбесится, что на него не так посмотрели, да чего доброго накинется… И бегай от него потом, по незнакомому городу.

Отойдя ещё немного и убедившись, что странный гражданин не увязался следом, Рик облегчённо вздохнул и перебрался на улицу через следующий мост.

Дома в этих кварталах смотрелись куда богаче и основательнее, чем трущобные колодцы, новострой и стиснутые ими высотки.

По улицам раскатывали автомобили, на перекрестках работали светофоры и вообще данный уголок Бричпорта выглядел уже почти полноценным городом.

Впрочем, ничего наводящего на мысли о каком-нибудь способе безвозмездно и безнаказанно раздобыть что-нибудь вкусненькое ему не подворачивалось. Остановившись у витрины булочной и дурея от головокружительных ароматов, сглотнув загустевшую слюну, Рик уставился на все это изобилие сквозь толстое стекло. Сам не заметив, как – уткнулся носом в стекло, разглядывая булочки и батоны, пироги и буханки десятков видов. Вожделеющий взгляд проехался по полкам, сфокусировался на глубине и наткнулся на мрачную физиономию булочника. Пожилой толстопузый панда в белом фартуке мрачно таращился на него, навалившись ладонями на прилавок.

Вздрогнув, Рик счёл за лучшее убраться.

Выйдя на улицу, булочник сердито посмотрел ему вслед и принялся старательно вытирать мутное пятнышко, оставленное лисьим носом на его кристально чистой витрине.

А лис, бесцельно слоняясь по улицам и глазея по сторонам, старательно перебирал в уме все возможные способы, которыми мог бы заработать немного денег. Но чем дальше, тем больше осознавал всю наивность и бесперспективность затеянной экспедиции.

Возможно, услуги грузчика и уборщика и пригодились бы где-нибудь на Помойке, но здесь, в относительно зажиточных кварталах, ни одна самая завалящая лавчонка не выглядела таковой, где могли бы взять на черновые работы отдельно взятого уличного голодранца. На Помойку же соваться было страшновато. Рик вполне хорошо представлял на что там можно нарваться и чем может завершиться попытка конкуренции с тамошним рынком дешёвой рабочей силы.

Впрочем, и в благополучных кварталах неприятности отнюдь не исключались. Взять хотя бы вот ту компанию.

Он сбавил шаг, настороженно поглядывая на пятерых рослых, плечистых парней.

В одинаковых майках с каким-то корявым символом, они топали цепочкой, перегородив собой почти весь тротуар. Не обращая ни малейшего внимания на шарахавшихся прохожих, компания то шумно гоготала, то обмениваясь хлопками по плечам и спинам, то вдруг ссорилась и пихалась локтями так, что из сжатых в их ладонях банок расплескивалось пиво.

Оценив расклад сил, Рик сбавил ход и уже собирался было от греха подальше свернуть в какой-нибудь переулочек, как то ли его внешность, то ли проявленное замешательство привлекли внимание одного из надвигавшейся компании.

– Опа! – пошатывающийся от выпитого, коротко стриженый мускулистый осел икнул и ткнул в его сторону коротким толстым пальцем.

– Ы! – «коллеги» копыта – конь и бык – с интересом уставились на указанную жертву.

Не дожидаясь развития событий, Рик развернулся и быстрым шагом двинулся за угол. За спиной послышался топот и лис, забыв про достоинство, перешел на бег.

Вслед ему засвистели и заулюлюкали, компашка рванула следом.

Подстегиваемый страхом, он свернул раз, другой, третий… отыграв у небольшое расстояние, шмыгнул в какой-то темный переулок и спрятался за мусорными контейнерами.

Компания шумно протопотала мимо – лишь один из бегущих на секунду притормозил и с подозрением окинул закуток беспокойным взглядом. Но не увидев ничего подозрительного, козёл смачно сплюнул и кинулся догонять остальных.

Переведя дух, лис облегченно выдохнул и, не торопясь покидать спасительное укрытие, задрал нос к небу.

Лучи закатного солнца, ярко заливавшие основную улицу, сюда не доставали и облюбованный им переулочек словно бы досрочно погрузился в ночь. Лишь ослепительно голубая полоска закатного неба напоминала сейчас о том, что снаружи, за границами проулка – ещё вполне себе день.

Полоску эту косо перечеркивала невесть кем и для чего переброшенная с крыши на крышу доска, да щербатили усеивавшие стены надолбы кондиционеров.

Воняло в закутке премерзко – кислятиной, тухлятиной и даже гнильцой, пополам с застарелой мочой.

Впрочем, порой всё это амбре перебивал порыв ветра, доносивший до его носа и куда более аппетитные запахи, от которых урчало в желудке и сами собой раздувались ноздри.

Убедившись, что подвыпившая компашка не собирается возвращаться прежним путём, Рик осторожно привстал и заглянул в ближайший контейнер. Мучительный голод ещё не до конца избавил его от брезгливости и он не то чтобы всерьез надеялся чем-нибудь поживиться… Но мыслишки подобного рода уже не казались отвратительными и такими уж неприемлемыми. А вдруг кто-нибудь выбросит целую буханку почти свежего хлеба? Ну мало ли?

К его немалому разочарованию ничего приличного в горе очисток и упаковок, да мешанине объедков с вкраплениями битой посуды в баке не нашлось.

Второй бак содержал примерно то же самое, украшенное поверх какими-то подгоревшими до угольев ошмётками.

Судя по изобилию продуктов – баки принадлежали какой-нибудь кафешке или ресторанчику.

Он брезгливо поворошил содержимое третьего контейнера, но и здесь не нашлось ничего, что выглядело бы достаточно съедобным.

Осторожно прикрыв крышку, лис уже собирался было перейти к следующему баку, как в паре шагов от него внезапно послышалось клацанье засова и темноту переулка осветил сноп яркого, бьющего из двери света.

Шарахнувшись обратно за дальний контейнер, Рик выглянул и тотчас спрятался вновь: из ранее незамеченной дверцы кто-то тащил очередную бадью помоев.

Хлопнула крышка люка, громыхнуло ведро.

– Тю… – разочарованно буркнул женский голос. Послышалось шарканье шлепанцев и стук следующей крышки, за которым последовало очередное разочарованное «тю». Похоже, ближайшие к двери контейнеры оказались забиты под завязку и труженица пищепрома намеревалась вытряхнуть очередную порцию помоев в тот самый бак, за которым он прятался.

Рик сжался, пытаясь стать как можно более незаметным, но перестарался и полупустой контейнер от его движения гулко ухнул прогнувшейся пластиковой стенкой.

Вышедшая в переулок женщина испуганно взвизгнула и выронив ношу, шарахнулась прочь. Нырнув в дверь, прикрыла створку, готовясь в любую секунду захлопнуть её и запереть на засов.

– Хто там шарится? Вот щас полицию позову!

Вздохнув и закатив глаза Рик осторожно показался из-за бака. Из дверного проёма выглядывала пухлая крольчиха того возраста, когда уже вроде и не девчонка, но еще и не то чтобы женщина.

– Тише… тише… я… уже ухожу. – Боясь спугнуть ушастую неосторожным движением, Рик показался весь, приподнял раскрытые ладони в успокаивающем жесте и даже немного отступил подальше, вглубь переулка. – Не надо полиции…

– Ой… – от его движения повариха едва не шмыгнула внутрь здания, но в последний момент любопытство пересилило. Секунду зайчиха разглядывала незваного гостя, затем нахмурилась вновь:

– И че ты там шаришься? Помои наши тыришь? – толстуха хихикнула и чуть расслабилась.

– Ничего я не тырю… Там, – Рик кивнул на противоположный конец переулка, – какие-то уроды за мной погнались, ну я и спрятался…

– Бедненький… – пухлощекая физиономия крольчихи сменила сердито-настороженное выражение на сочувственное.  Помедлив, она оглянулась в сторону улицы и не увидев там злых хулиганов, решилась показаться из дверцы полностью.

– А что если… если они вернутся? – тяжело переваливая обширные телеса, крольчиха пугливо подошла к опрокинутому жбану с помоями и сокрушенно вздохнула.

– Не думаю… – Рик неловко приблизился, сделав вид, что собирается помочь с уборкой. – Прости что напугал.

– Да что ж ты руками то… Постой, щас совок принесу. – Крольчиха всплеснула пухлыми ручками и колобком покатилась в свое заведение.

Рик проводил ее обширную, туго обтянутую белым халатом задницу и вздохнул. Наверное, её вполне можно было счесть симпатичной. Фунтов сто тому назад. Впрочем, на фоне затянувшегося воздержания и это нагромождение сала уже не казалось таким уж отвратительным. Напротив, представив в ладонях все эти её необъятные округлости и мясистости, он с некоторым испугом ощутил изрядное возбуждение.

Помотав головой Рик уставился на вернувшуюся повариху и с недоумением принял из её рук совок и веник.

Спохватившись, принялся сгребать валяющиеся на асфальте помои. Мерзкая комковатая масса и едва сдерживаемые рвотные позывы несколько сбили возбуждение и он с облегчением разогнулся, не опасаясь обнаружить свои мысли самым недвусмысленным и неизбежным способом.

Крольчиха окинула его смущенным взглядом, задержалась на том самом месте, хихикнула и сгрузила совок и веник в опустевший жбан. Хихикнув еще раз, улепетнула восвояси. Если, конечно, слово «улепетнула» уместно применить к тушке далеко за полторы сотни фунтов. Из обширных телес крольчихи таких как он можно было выкроить трое, а то и четверо.

Растерянно застыв с приподнятой в её сторону рукой, лис раздосадовано вздохнул – всё случилось так быстро, что от растерянности и сумбура мыслей он даже не успел придумать как развить это случайное, но без сомнений вполне полезное знакомство.

Сердито выдохнув, он укоризненно посмотрел в небо и прикрыл глаза, пытаясь справиться с разочарованием. От души вздохнув, поплелся к улице, но за спиной вновь щёлкнул засов-щеколда и высунувшаяся крольчиха с глупым хихиканьем поманила его ладошкой.

 

***

 

Сознание вернулось рывком. Словно проснувшись, он широко открыл глаза, задыхаясь от нехватки воздуха, схватился за горло и неловко перекатился на живот. Надрывно закашлялся, исторгая из глотки сгустки свежей и давно засохшей крови, без сил рухнул на бок, ощупывая горло. Дрожащие пальцы упорно отказывались ощутить рану, но все остальные чувства в один голос твердили что горло рассечено до самых позвонков.

Так, словно этот зияющий росчерк навеки запечатлелся в памяти.

Наряду с сотнями, тысячами других ранений, наслоившихся, налипших  толстыми неряшливыми пластами, окутывавшими все его тело. Полсотни пулевых отверстий, сотни, тысячи росчерков от разных лезвий, термических и кислотных ожогов, закрытых и открытых переломов, декомпрессионных и еще не пойми каких видов повреждений – все это навалилось, подмяло, захлестнуло волной знакомых ощущений, вернуло привычную какофонию боли.

Жив.

Снова.

Опять.

Усевшись, Пакетик заморгал, пытаясь согнать вновь застилавшую глаза багровую пелену. Оглядел безмолвные курганы помойки, остановил взгляд на парочке рывшихся неподалеку крыс. Кажется, тех самых, с которых всё и началось.

Заметив движение, крысы обернулись, расширившимися глазами уставившись на него и несколько секунд осмысливали происходящее.

Затем хромой осторожно ущипнул себя за руку, а шепелявый внезапно обмяк и грохнулся в обморок.

Покосившись на безвольное тело приятеля, хромой осторожно попятился. Поскользнулся, рухнул на спину, засучил ногами, заелозил, одновременно пытаясь отползти прочь и в то же время боясь оторвать взгляд от ожившего покойника.

Пакетик поднялся и крыс, тоненько взвизгнув, перевернулся на четвереньки и рванул прочь. Остальных из стаи видно не было.

Покачнувшись, лис осмотрел изодранную почти в клочья одежду, вспоротую на груди майку, ощупал задранную на затылок маску и натянул полиэтиленовый мешок обратно.

Закатное солнце слепящим шаром катилось к видневшимся на горизонте строениям.

Нагромождение каких-то корявых и кособоких построек, опоясывающий их забор, и где-то совсем вдалеке едва различимые в багровой мути макушки исполинских кранов и долетавшие даже сюда басовитые гудки буксиров.

Помойка простая вплотную примыкала к Помойке, превратившейся в местный торговый центр. А порт – порт был где-то там, по ту сторону необъятного живого океана.

Еда.

Вожделенный развороченный контейнер, набитый консервными банками.

Уточнив направление, он шатаясь побрел вдаль, преодолевая рвотные позывы и вновь накативший голод.

Сквозь багровую пелену и мусорные барханы.  Через податливые ямы и режущие ноги железки. Натыкаясь на препятствия, падая и снова продолжая упорно двигаться вперед.

Нестерпимый, сводящий с ума голод огромным ледяным шурупом ввинчивался куда-то под ребра, упирался острием в позвоночник и скоблил, скребся, теребил, подгонял, требовал.

Но под ногами как назло не было ничего, хоть отдаленно напоминающего органику. И даже птицы, наученные горьким опытом общения с местными обитателями, благоразумно держались расстоянии, срываясь с мусорных куч задолго до того, как он приближался достаточно, чтобы имело смысл попытаться сбить хоть одно пернатое чем-нибудь увесистым.

Еще дальше птиц держались немногие оставшиеся поблизости крысы. Перебегая от укрытия к укрытию, они безмолвно таращились на оживший труп, недоверчиво переглядывались, но подходить ближе чем на сотню шагов уже не рисковали.

Оступаясь и падая, он брёл и брёл, пока во время очередного «почти падения» буквально не уткнулся носом в относительно новый, не пойми почему и кем выброшенный дождевик. Отупело уставившись на край брезентового полотнища, осторожно извлек находку из-под мусорных завалов, натянул и осмотрел себя в обновке.

Предыдущий владелец плаща явно обладал куда более солидным ростом и габаритами. Глубокий капюшон свисал лису чуть ли не до подбородка, полы накидки почти доставали до пят, а борта при желании можно было обернуть вокруг себя дважды.

В целом – идеальная хламида, чтобы спрятаться от чужих взглядов целиком. Хотя и не очень по погоде, да и приметная самой своей формой.

Хотя, в таких местах, как Помойка и так полно всяких странных личностей. И какой бы причудливый вид у него ни был – мало кто осмелится сунуть нос под чужой капюшон. Во всяком разе без веских на то причин.

Но главная проблема не в этом. Главная проблема в том, что багровая пелена сгущалась вновь. Лишала связности мысли, давила волю и выталкивала на поверхность дикие, первобытные инстинкты.

На мгновение он даже остановился, оглянулся вдаль, туда, где остался брошенный приятелем обморочный крыс.

И тело само собой рывком развернулось, словно и впрямь собираясь вернуться. Испугавшись нахлынувших мыслей, он вновь перехватил управление, рухнул на колени и стиснул пульсирующие виски ладонями. Животное начало и разум до звона натянули канат, затеяв перетягивание его телом. Багровая мгла то таилась на краешке поля зрения, то вдруг заполняла собой всё – зрение, слух, внутренности и даже мысли.

Порт. Пища. Там.

Здесь тоже.

Но там… правильнее.

Но здесь – ближе…

Но там…

Заорав, он выгнулся в дугу и со всей силы обрушил кулаки на мусорный склон. Острые осколки до крови впились в ладони. Багровая пелена на миг отпрянула, но лишь для того, чтобы в следующую секунду вернуться с удвоенной силой.

Он встал, упал, снова поднялся, шатаясь побрел дальше, до боли в висках концентрируя свое тающее «Я» на попытках сохранить разум.

Сиплое дыхание и бешеный стук сдвоенное сердца. Шаг, ещё, ещё….

Мысли таяли, ускользали, исчезали, оставляя после себя лишь набор тревожных панических обрывков. Которые в свою очередь сменяла примитивная череда образов.

Плоть. Кровь. Близко. Совсем рядом. Близко.

Трясущиеся руки скрючились, до крови впиваясь в подушечки ладоней неестественно длинными когтями.

Порт. Пища…

На миг отступившая багровая тьма озарилась протестующими всполохами золотых молний, но решительным усилием ему удалось вернуть зрение в прежний диапазон.

Боль. Пища.

Острая зазубренная железяка чертит поперек груди глубокий рваный шрам. Задыхаясь от страха и паники, он вспарывает собственную плоть еще раз и еще. Багровая муть ворчит, огрызается золотыми молниями, но отступает.

Шатаясь, он бредет дальше, останавливаясь лишь за тем, чтобы прочертить по себе очередную кровавую полосу. Но с каждым разом периоды просветления всё короче, а багровая пелена – всё гуще. Да и возвращается всё быстрее и внезапнее.

Пища.

Пища-пища-пища-пища.

Золотые молнии бьют в комок, прокатываются по рельефу, подсвечивая, выделяя, оконтуривая какой-то отвратный, растерзанный ком плоти.

Стараясь не думать о происхождении этого чего-то он вгрызается в находку, зажмурившись, чтобы не видеть, что именно ест и радуясь, что не ощущает запаха.

Мясо. Уже мертвое. Несвежее, но мясо. Но ему все равно.

Содрогаясь от отвращения и тошнотных порывов, лис вгрызся в непонятную тушку так, что на зубах захрустели кости.

 

Помойка встретила его шарканьем тысяч ног. Бредущие вдоль прилавков нищеброды и городские сквалыги до одури торговались с продавцами. Зазывали к своим лоткам коробейники, истошно голосили обнаружившие пропажу кошелька потерпевшие. И всё это сливалось в единый, ни на что не похожий базарный гомон.

Пестрая толпа рекой текла меж стискивающих ее прилавков, образовывала водовороты вокруг мест, где продавали съестное и расслаивалась на десятки ручейков там, где основная «магистраль» тонула в лабиринте из лотков и прилавков помельче.

Здесь продавали и покупали, ставили и закладывали, выкупали и заказывали. Здесь жили, работали и попрошайничали. От пестроты и непрерывного бурления тел разбегались глаза и сознание то и дело норовило впасть в ступор, похожий на транс.

Застыв в крохотном узком проходе меж двух массивных контейнеров, Пакетик изумленно глазел на открывшиеся виды.

Наслушавшись обсуждений и впечатлений от остальной компании, он примерно представлял себе размах рынка, но созерцание всего этого лично – с лихвой перекрывало любые восторженные описания.

Решившись покинуть уютную тень, он поглубже надвинул капюшон и поплотнее закутавшись в брезент, осторожно слился с толпой.

В любую минуту он ожидал окриков, обеспокоенных восклицаний, а то и требований стянуть капюшон.

Но ничего такого не последовало – здесь, в круговороте тел, озабоченных лишь личной выгодой, на странную, закутанную в плащ фигуру всем было наплевать.

Продавцы назойливо предлагали купить всякое барахло, покупатели либо не замечали, либо напротив – толкались и пихались, не обращая внимания на странный, можно сказать зловещий вид.

Это ощущение было непохоже ни на что. Море тел. И затерянный среди них тот, чья наружность всегда вызывала шок и панику. Кто всегда прятал лицо под маской, кто боялся взглядов и излишнего внимания. Здесь, в центре толпы. На расстоянии считанных дюймов, плечом к плечу.

Он брел, несомый толпой, повторяя все причудливые изгибы прилавков, огибая островки коробейников и ларьки, торгующие чем-то съедобным.

Пробирался сквозь толпу, поглядывая из-под среза капюшона на мелькающие там-сям вкусняшки, и впервые в жизни радуясь, что начисто утратил обоняние.

И тем не менее слегка притихший голод нарастал, стягивался в желудке в тугой, сосущий ком. По краям поля зрения вновь замелькали багровые сполохи – пока еще редкие, полупрозрачные, но густеющие прямо на глазах.

Истощённый организм расправился с порцией органики и всё настойчивей требовал ещё. А расстояние до порта, казалось, ничуть не уменьшилось – всё также вдалеке маячили макушки кранов, всё также где-то за горизонтом крякали буксиры.

Он как мог ускорил шаг, но толпа вокруг была слишком плотной. И он брел, подхваченный и стиснутый потоком, стараясь не обращать внимания на наскоки багровой пелены и вновь появившиеся золотые молнии, концентрическими кругами разлетавшиеся от него, подчеркивающие, подсвечивающие бредущие вокруг куски мяса. Подсвечивающие их шумно стучавшие сердца, болезненно сипящие легкие, всю эту сочную мягкую плоть.

Он закрывал глаза, но всё равно продолжал видеть эти молнии. Видеть сквозь полупрозрачную склеру третьих век, видеть сквозь толстый брезент капюшона.

Обострившийся слух ловил урчание и бульканье сытых и полных желудков, гул сердец, звук кровотока. Шарканье сотен ног из просто раздражающего превратилось в оглушительный рокочущий грохот.

«нет.. нет.. нет.. только не здесь, не сейчас…»

Идущий впереди кабан замялся у какого-то прилавка и лис непроизвольно уставился на его жирный розовый загривок.

Судорожно облизнувшись, он как загипнотизированный смотрел и смотрел на эту шею, пока та не стала расти и приближаться, заполняя собой всё поле зрения.

Спохватившись, что расстояние меж ними и впрямь сократилось до считанных дюймов, лис вздрогнул, сгорбился и отвернулся. Отчаянно, до боли стиснул виски, комкая капюшон и стараясь сдержать рвущийся из горла животный полу-рык полу-хрип.

Ничего не подозревающий кабан приобрел что хотел и двинулся дальше.

Тяжело, мучительно дыша, лис смотрел на его удаляющиеся копыта и в панике ощущая, как близко подошел к той грани, за которой нет возврата.

К той самой грани, отделяющей животное от разумного, к грани, которую боялся перешагнуть больше всего на свете.

– Эй, приятель? С тобой всё в порядке? – кто-то дотронулся до его плеча и попытался заглянуть под капюшон. Шарахнувшись прочь, Пакетик налетел на какое-то препятствие, потерял равновесие и рухнул на четвереньки.

Окружающий мир на миг утонул в багровой мгле, золотые молнии ливанули непрерывным пульсирующим потоком. Приступ голода набросился на его внутренности, скрутил, то завивая кишки в косички, то норовя вывернуть наизнанку.

Его вырвало кровью – оранжевой, неестественно яркой и нелепой как дешевый киношный грим.

– Отойди, дурак! Он, по ходу, заразный. – Посоветовал кто-то в раздавшейся в стороны толпе и неизвестный доброхот отстал.

– Позовите охрану!

– Охрана!!!

– Тут доходяга какой-то! И, по ходу, кончается!

Вскочив, лис кинулся прочь. Первая прослойка зевак, успевших увидеть «представление», поспешно расступилась, раздалась в стороны, как воды пролива перед библейским пророком. Но преодолев пару десятков футов, он вновь завяз – текущая по магистрали толпа неспешно перекатывалась, завихряясь у прилавков.

Панически оглядываясь, он как мог протиснулся еще чуть дальше, свернул влево, вправо, шарахнулся от зашипевшей сторожевой ящерицы, перебрался в другой поток через какую-то сомнительную щель меж очередными контейнерами и, убедившись, что погони по его душу нет, немного расслабился.

На пересечь Помойку ушел по меньшей мере час. Еще с полчаса заняла дорога до порта.

Багровая пелена за это время сгустилась до прежней, почти непроницаемой консистенции и он едва удерживал связность мыслей.

Контейнер, контейнер, контейнер…. Образ венчающего пирамиду контейнера буквально выжжен на сетчатке. Теряющий способность мыслить, мозг отчаянно цепляется за этот образ, направляя обретающие превосходство инстинкты в нужное русло.

Проскользнув за приметную пирамиду из железных блоков и уже не сдерживая сил, лис легко, по-звериному, вскарабкался на самую верхушку. Отогнутый край проделанной в контейнере дыры звал и манил. Он и сам уже не помнил – чем. Не помнил и не понимал зачем он тут и что собирался сделать.

Но зачем-то этот провал был нужен. И в два прыжка преодолев разделявшее их расстояние, он в нетерпении запустил в дыру обе руки. Нащупал ящик, потянул наружу.

Размокший от проникшей внутрь влаги, гофрокартон немедленно расползся и маслянистые увесистые банки просыпались внутрь.

Банки.

Мясо.

Он попробовал вытащить соседний ящик, но порвался и тот. Зарычав, Пакетик вцепился в стальной лист, рванул на себя, расширяя дыру. Протиснулся внутрь, скорчившись в тесном пространстве, нашарил банку, жадно вгрызся в податливую жесть прямо зубами – урча и терзая, не обращая внимания на брызнувший вокруг сок и кровь с ободранных десен, судорожными жадными глотками отправляя в желудок китовое мясо и сплевывая изжеванную жесть…

Насытившись, отвалился от груды растерзанных банок и обессиленно привалился спиной к внутренней стенке. Чудовищное напряжение последних часов отступило, но вместо него вернулись страх, ярость, паника и бессильная жалость к себе. События последних суток внезапно всплыли на поверхность памяти во всей своей беспощадности.

Летящие с обочины джипы, вонзающиеся в тело пули. Взгляд и безумный вскрик волчицы, дымящийся ствол в руках солдата. Чудодейственное возрождение на металлическом столе, опоздавшая на считанные минуты погоня… Вонзающийся в плечо дротик снотворного, спасительное падение в мусоровоз, крысы, перерезанная до позвонков глотка.

Лихорадочно дыша, он скорчился на размокших коробках, уставившись расширившимися глазами во тьму контейнера.

Не помог.

Не спас.

Животное. Медленно, но верно, сходящее с ума, превращающееся в монстра.

Опасное для всех, способное в любой момент утратить разум и превратиться в иступленную машину смерти.

Он сжал кулаки, разглядывая огромные, почти вдвое отросшие когти. Ороговевшие кривые кинжалы, почти сравнялись длиной с пальцами.

Окровавленные, выпачканные в разоренных консервах на пару с плащом.

Остро захотелось по-детски свернуться клубочком, укрыться, закутаться во что подвернется и заснуть. Отключиться, избавиться хоть на миг от всех обрушившихся на него мыслей, переживаний и страхов.

А лучше и вовсе – просто тихонько сдохнуть.

Увы – сон ему недоступен. Как, похоже, и смерть.

На миг мелькнула мысль вылезти броситься со всей шестиконтейнерной высоты башкой вниз. Поставить во всей его унылой истории жирную кровавую точку. И больше не думать, не испытывать боли, страданий, печали. Не быть. Просто исчезнуть.

Ведь что бы не сделали с ним вивисекторы в белых халатах – наверняка ведь есть какой-то предел прочности? Предел, после которого тело не заштопает раны, не вернет его в мир живых вопреки всем законам физики и биологии.

Умрёт мозг – умрёт и всё остальное.

Но… как же тогда …все?

Перед глазами вновь понеслись, закружились в безумном хороводе их лица. Рысь, кот, волчица, белки, кошка, лис, мыш….

Где они сейчас?  Ушли ли из каморки вовремя? И если да – то куда?

А может быть – схвачены? И единственная для них надежда – только одно беглое чудовище?

Пакетик зажмурил внутренние веки, белесая полупрозрачная пленка на миг стянула глаза.

Растопырив когтистую пятерню он вновь уставился на огромные, непривычно огромные когти. Медленно сжал и разжал пальцы, наблюдая как костяные лезвия упираются остриями куда-то в район запястий.

 

***

 

Прозрачная как слеза влага маленьким, булькающим водопадиком пролилась в крохотную стопку. Мрачно громыхнув донцем бутылки о стол, хомяк сгреб стопку и опрокинул внутрь. Шумно выдохнул и, сурово насупив брови, вернулся к компу.

На одном из экранов тянулись колонки с папками из дампа, загруженного с «черного ящика». На другом – крупной затейливой мозаикой располагались сотни, тысячи фотоснимков и предпросмотровых кадров.

Большинство их занимали лица. Лица всех беглецов из пятого блока.

Дрожащей рукой, профессор перебрасывал курсор с файла на файл, бегло просматривая все снятые дампы.

Все это время, прошедшее с побега – «стиллхаммер» фотографировал и записывал видео в оптическом, в ультразвуковом, магнитном и радиочастотном форматах. В одной из папок нашелся подробный маршрутный лист, проложенный прямиком из погибшей лаборатории до некоей точки, расположенной неподалеку от места, где состоялся вторичный контакт. От точки «Икс» до города тянулось несколько изломанных петель. Меньшая из которых огибала окрестное озерко.

Сердце профессора забилось сильнее.

Логово.

Место, куда все сбежавшие возвращались, где находились дольше всего.

Точка на карте, способная разом изменить все. И где – совсем рядом, буквально под носом у них, обыскавших весь город, перетряхнувших даже крсыиное гетто и припортовые трущобы!

Хомяк включил третий монитор и с любопытством уставился на дамп основной памяти. Соответствующая папка в основной памяти сейчас отсутствовала. Как отсутствовало и большинство снимков и видеозаписей, заботливо сохраненных и продублированных «черным ящиком» резервного хранилища.

«Ай-яй-яй… обманула старого профессора».

Фрейн выгнул бровь, покачал головой и довольно ухмыльнулся. Всё удаленное в последний момент – наверняка и есть самое интересное. Предвкушающе облизнувшись, профессор запустил сравнительный анализ, подсветил все отсутствующие элементы и перенёс их в отдельную папку.

Ннусс… посмотрим. Чего же такого ещё хотел утаить от нас «стиллхаммер»?

Хомяк устроился поудобнее, соорудил себе толстый многослойный бутерброд и погрузился в изучение.

Фото-фото-фото. Вспышки пламени, росчерки пуль, перекошенные лица солдат по ту сторону клетки. ИФК-фильтр – солдаты, стреляющие в друг друга. Идущий по коридору низкорослый силуэт, брезгливо переступающий распластанные тела короткими лапками. Отчаянно изогнувшийся кот, пытающийся дотянуться до выпавших из рук охранника ключей. Торопливое освобождение пленников, вспышки мигалок тревоги, противный вой сирены.

Сотни, тысячи фотографий, каждая десятая из которых – шедевр фотографического искусства. Запечатленный ужас, паника, страх, отчаянье, храбрость и целая палитра других ярчайших эмоций, с которыми он, Вилли Фрейн, давным-давно не сталкивался. А если и сталкивался, то в лучшем случае – при просмотре фильмов.

Помрачневший хомяк, отложив недоеденный бутерброд, листал снимки, разглядывая лица беглецов – крупным и общим планом, в обычном и ночном режимах съемки. Подсматривал чужую память, с нарастающим восхищением подмечая мастерство фотографа, умудрившегося вычленить из видеокэша именно те кадры, которые имели все шансы угодить на самые престижные фотоэкспозиции. Отражающие весь накал момента, передающие почти материальный страх, вызывающие озноб промеж лопаток и бурное потоотделение даже у него – никогда не проходившего и десятой части тех приключений, что выпали на долю беглецов.

Долистав до снимка связанного часового, вытаращенными глазами уставившегося куда-то чуть ниже точки съемки, Фрейн вспомнил об ужине, сглотнул тягучую слюну, накапал в стопку еще немного виски, «хлопнул» и с аппетитом заел бутербродом.

Прожевав откушенное и смахнув со стола крошки, обтер пальцы о халат и вернулся к просмотру.

Ночь, дождь, несущиеся над головой вертолеты, полыхнувший над базой взрыв, подсвеченное пламенем ночное небо, снова вертолеты, обшитая жестью дверь в каком-то земляном холмике, тесная теплушка, влажный матрас.

Надо же… словно по заказу, словно кто-то специально готовил их побег! Вырыл землянку в каких-то десяти милях, даже матрасик постелил.

Фрейн выгнул бровь и пожевал губами, со всем возможным скепсисом обдумывая вероятность подобных совпадений.

Мокрые, изможденные беглецы переодеваются – мальчики отдельно, девочки – отдельно. Фрейн смущенно хихикнул, разглядывая попавшую в кадр миниатюрную кошачью грудку, уверенный третий размер у рыси, мальчишечий голый зад, физиономию феникса в размокшей бумажной маске. Испуганные, продрогшие беглецы устраиваются на ночлег, «переодевание» в их случае – просто попытки отжать одежку и просушить ее теплом собственного тела.

Кот, зачем-то притащивший с улицы охапку мокрой травы.

Свернувшиеся в клубок Бэйновские белки-«ксерокопии», снова жутковатая рожа феникса. Чья-то рука, поворачивающая выключатель старинного шахтерского фонаря, еще несколько снимков в ночном фильтре с усилением – руки лиса, нахально обшаривающие кошкин зад, удар под дых острым девчачьим локтем, снова поползновение… рука рыжего казановы погружается в заветное…

Фрейн смутился и пролистнул несколько кадров не особо вникая в подробности. Яркий, солнечный день, посиделки в кружок… Поход в луна-парк. Внезапно счастливые, беззаботные на какой-то миг лица. Аттракционы, комната смеха, комната страха, рысь, с размеренностью механизма, расстреливающая в тире мишени. Угрюмый, отрешённый от всех и вся Эш-четыре.  Ну еще бы! Угодить в такое скопление мозгов для него тот ещё шок.

Окружившие «стиллхаммер», радостно приплясывающие вокруг бельчата, ухватившиеся за манипуляторы, способные шутя разорвать стальной лист, наивно и доверчиво заглядывающие прямо в объективы боевой машины, словно в глаза матери.

Сюр. Долбаный сюр.

Моргнув, хомяк потер переносицу и накапал себе очередную стопку виски. Опрокинул, выдохнул и вернулся к просмотру.

Погоня – беготня бестолковых дуболомов, сшибающих прохожих, мешающих друг дружке и падающих на просыпанный под ноги мусор.

Летящий через корзину с мячиками кот. Исполняющий невероятное балетное «па» сенбернар, перепуганные лица отдыхающих, застывшие в прыжке, чуть отставшие агенты.

Автомобильный номер крупным планом, общий план на развалюху, испуганная ряха водителя. Кот заталкивает внутрь белок, захлопнувшаяся дверь, кошачья мордаха по ту сторону стекла…

Какое самопожертвование…

Вид из заднего окна – юркого беспризорника сшибают с ног набежавшие псы. Чья-то ладонь бестолково молотит в стекло изнутри автомобиля.

Тёмный двор, темнота… темнота.. темнота… видео с темнотой… Что за чёрт?

Фрейн покрутил яркость, контрастность, изучил гистограмму уровней, полифазу, с недоверием изучил контрольные суммы поврежденных файлов… Удивленно нахмурился и не найдя разумного объяснения странному явлению, перешёл к разглядыванию дальнейших событий.

Стрелки настенных часов перевалили за три-сорок, а хомяк всё листал и листал бесконечные снимки и видеозаписи, всё чаще ловя себя на странном, алогичном и нерациональном ощущении… словно бы сам переживает всё это дикое, леденящее до самых печёнок приключение.

Словно это он, а не «стилхаммер», смотрит на них всех собственными глазами. Словно это он сам сидит там, в тесной каморке, подавленно разглядывая детские мордашки и не зная, что делать дальше и как быть со своей маленькой тайной.

Эш-четыре, Стиллхаммер, Феникс, Си… Столько… подопытных…

На этом слове Фрейн споткнулся, с удивлением осознав, что язык сам собой пытается подсунуть ему какой-то другой, не столь холодный и отстраненный термин.

Беглый материал.

Просто материал.

Ну да – жертвы экспериментов, обстоятельств… Но – не они, так другие. Кто-то же должен?

Хомяк вздохнул и накапал ещё одну стопку.

В конце концов, не он решал кому из «асоциальных» стать невольным добровольцем.

Хех… термин то какой – «невольный доброволец»!

Профессор тронул клавиатуру, разглядывая продолжение – чудесное спасение кота, купание в озерке, возвращение к оставшемуся в каморке «фениксу».

Что ощущали эти беглые ребятишки всё это время? Что ощущал «стиллхаммер», постоянно видя перед глазами тающий индикатор уровня заряда? О чём думал феникс и как восприняла всю эту компанию искалеченная психика Эш?

Он не очень-то интересовался ходом и развитием параллельных проектов, так – лишь в самых общих чертах, преимущественно с той стороны, с которой стоило быть в курсе чужих ошибок и промахов, чтобы выгодно подать в нужном свете собственные достижения.

И вот сейчас, четвертый час подряд разглядывая бесконечную череду снимков, он всё глубже и глубже погружался в странное, ни на что не похожее состояние. А может быть – всему виной быстро пустеющая бутылка виски?

Профессор вздохнул, покосился на часы и удивленно вытаращил глаза. Потер переносицу, крепко-накрепко зажмурился и поморгал, прогоняя с глаз усталость и решительно выдохнув, поднялся. Отключив экраны, с кряхтением размял затекшую спину, вздохнул и поплелся в ангар, не замечая, как камера наблюдения в дальнем углу каморки бесшумно провожает его объективом.

Выбравшись из кабинета, профессор защелкнул дверь, спустился по решетчатой лестнице на дно центрального ангара и виновато покосился на неподвижно сидящее в кресле тело. Словно бы с усилием отвел взгляд и, покачивая головой в такт каким-то своим мыслям, поплёлся на выход.

От выпитого уже слегка «штормило» и магнитная карта никак не желала входить в тонкую щель замка. Кое-как справившись с подлым устройством, профессор замешкался в открывшемся тамбуре, не то пытаясь пьяно восстановить равновесие, не то борясь с желанием ещё раз обернуться на кресло.

Тряхнув головой, коснулся выключателя и решительно зашагал прочь. Полумрак зала за его спиной окончательно погрузился во тьму.

Лишь под потолком, в самом дальнем углу зала едва слышно жужжа моторчиком, шевельнулась камера наблюдения: подстроила зум и прощально подмигнула ему вслед огоньком индикатора.

 

***

 

Широко расставив ноги, Паркер с высоты третьего этажа мрачно разглядывал фургон, облепленный десятками разнокалиберных трубок и кабелей, суетившихся вокруг техников и группку солдат, таращившихся на все это действо через очки, отдаленно похожие не то на горнолыжные, не то и вовсе на сварочную маску.

Окно, возле которого они стояли, по обыкновению архитектуры на новой базе находилось под самым потолком. А в данной лаборатории ко всему прочему было еще и односторонней прозрачности.

– К чему такие предосторожности, профессор? – мотошлем генерала чуть качнулся. – Вы же сами сказали, что эта штуковина действует на сотню, максимум на полторы сотни футов. Вокруг полно защищенных солдат, а ваше карманное чудовище уже вряд ли когда-нибудь покинет этот фургончик своим ходом. Вы до сих пор опасаетесь непредвиденных последствий?

Долговязый лис нервно хихикнул и отвел взгляд.

– Никогда не знаешь, что может пойти не так. – Он нервно хрустнул пальцами, старательно избегая смотреть на фургон. – Бережёного бог бережёт, к чему рисковать?

– Хм… Неужели вам никогда не хотелось воочию увидеть то, что породили? – Паркер иронично покосился на собеседника.

Долговязый лис нервно пожал плечами.

– Хотелось, конечно. Но к чему этот неоправданный риск? В нашем деле – меньше знаешь …дольше спишь. Эта, как вы выражаетесь, «штука» – ориентируется на визуальный образ. Для него это как маяк, как мостик. Нащупает что-то знакомое в ваших мыслях – и пошло-поехало. Вам никогда не казалось, что… словно кто-то и так уже …думает за вас?

Генерал резко покосился на лиса и тот испуганно отшатнулся.

– А если и так?

– Это явление мы называем «фазовый перехлест». Не до конца понимая механику всех процессов, мы ещё не сформулировали завершенной теории, но… – Бильдштейн замялся, подбирая слова.

– Покороче и попроще.

Поморщившись как от зубной боли, тощий лис, по-прежнему избегая смотреть в зал, покосился на коренастую фигуру генерала.

– Чтобы объяснить все тонкости нашей теории…

– Тонкости оставьте при себе. Просто и кратко – в двух словах, пожалуйста.

– Ну… Если совсем упрощенно – представьте себе два передатчика. Один – это ваш мозг. Второй – это нечто… ну, скажем так – командный центр. Душа, сознание… Ваше Я.

– Мое «Я», – генерал постучал согнутым пальцем по мотошлему. – Пока что при мне, вот тут.

– Это вам только кажется. Потому, что ваше «Я» в качестве источника информации использует лишь те органы чувств, сигнал которых обрабатывает ваш мозг, являющийся по совместительству лишь передатчиком с некоторым количеством оперативной памяти. И он, что вполне естественно, позиционирует себя географически во вполне определенной точке. В то время, как ваше истинное «я» – опирается лишь на предоставленную этим передатчиком информацию. А значит и себя позиционирует там же, где пребывают ваши органы чувств.

Мотошлем наклонился и профессор подумал, что там, за непрозрачным забралом, туповатый генералишка наверняка сейчас таращит глаза, не в силах переварить высказанную теорию своим крошечным солдафонским мозгом.

– Ну, предположим. И где же это мое «я», которое не тут? – с плохо скрываемой иронией поинтересовался Паркер.

– А вот это уже совсем тонкие материи. Не будем углубляться. – Фиско досадливо поморщился. – Предположим, оно просто есть. Где-то. В некоем абстрактном «другом измерении». Недоступном нашим физическим органам чувств и приборам.

– А почему бы не предположить, что нет никакого дополнительного «я», а есть просто мозг? Кучка извилин, которые работают в точности так, как учили нас в школе?

– Потому что тогда не останется решительно никакого логичного объяснения таким явлениям, как душа, телепатия, предвидение, дежавю, интуиция, одержимость и куча других им подобных, считающихся «паранормальными». Останется лишь твердить, что ничего подобного не существует, научно не доказано и вообще бред чистой воды, невозможный в принципе. Но ведь нет дыма без огня, как говорится.

– И как же ваша теория объясняет все эти штучки?  – генерал недоверчиво склонил голову и качнулся с пятки на носок.

– Очень просто. Удаленное «я» – это и есть душа. То, что остается после смерти нашей физической оболочки. То, что содержит накопленный опыт, эмоции, переживания… Все то, что делает нас личностью. Это объясняет и удовлетворяет и религиям с загробной жизнью и тем, где принято верить в бесконечное перерождение. Рождается новое тело, этакая маленькая антеннка. Растет себе, развивается… дозревает. А потом -внезапно обнаруживает на своей частоте какое-нибудь ничейное «я».

– А одержимость, надо полагать – это подключение плохого, дьявольского «я» к чьей-то антенне?

– Ну, почему сразу плохого? Может, просто слегка одичавшего… Или какая-то техническая накладка. Или расстройство психики.

Бильдштейн пожал плечами, задумавшись о причинах, способных породить такой эффект.

– Интуиция? – несмотря на явный скепсис, генерал также явно примерил теорию на упомянутые явления.

– С этим тоже не всё просто. Вероятно наши «я» куда более мудры, чем мы сами это осознаем. Либо там, где они все находятся, у них есть некий, недоступный для нам канал взаимодействия. Подобная версия, кстати, вполне может объяснить и крылатую фразу про «идеи носятся в воздухе». Ведь как правило, одна и та же революционная идея приходит в головы сразу десятков, если не сотен жителей планеты. Причем – одновременно в самых разных ее уголках. Вот только реализуют потенциал этой идеи, в лучшем случае, единицы. Помните историю изобретения лампочки? А кинематограф?

– Ну а дежавю?

– Предвидение. Располагаясь в ином пространстве, наше «я» скорее всего живет по немного иным законам, чем в силах воспринять наше сознание в рамках привычной нам концепции. Возможно, даже нашу запертую в трех измерениях психику отделяет от чрезмерной прозорливости некий защитный механизм, который порой дает сбой или не срабатывает в определенных условиях.

– Телепатия?

– Скорее – способность одного передатчика, подслушивать и подсматривать сигнал другого. И навязывать собственный сигнал или придуманные фантазии чужому разуму.

– Чепуха, если бы были какие-то передатчики и приемники… Кто-нибудь давно научился бы их глушить и перехватывать, подделывать сигнал и…

Генерал размечтался о перспективах применения таких агрегатов и осекся, лишь разглядев на физиономии лиса торжествующую злорадную усмешку.

Расплывшись от уха до уха, долговязый нейрофизик с видом киношного злодея, поднял руку на уровень груди и едва заметно сгибая и разгибая указательный палец, потыкал в направлении фургона:

– И глушить. И перехватывать. И даже полностью контролировать. – Профессор ухмыльнулся еще шире. – Главное – правильно настроить. Точнее… научить его подстраиваться.

– Не понимаю… почему нельзя создать прибор, оружие? Какой-нибудь чемоданчик, чтобы нажал кнопку и…

– Потому что мы до сих пор не понимаем ни механику взаимодействия передатчиков, ни кодировку, ни основополагающие принципы связи. Ни-че-го. Мы бросаем в воду камень и видим волны. Мы создаем на воде точно такие же волны, но камень и не думает выпрыгивать обратно. Мы снимаем и анализируем частотный ландшафт, вычисляем несущую матрицу, даже пробуем расшифровывать кодировку. Но всё это, во-первых, требует лабораторных условий, фиксации подопытного и невероятной вычислительной мощи. Ну и во-вторых – результаты таких вычислений обесцениваются задолго до их окончания. Ведь  наше невидимое «я» обновляет кодировки в среднем два раза в минуту. Представьте себе ключ, на бородке которого миллиард выступов. И пока мы лихорадочно создаем точно такой же – оригинал сам собой меняется дважды в минуту.

– Ну а телепаты? Если даже компьютеры не справляются – как этот ключ удается подобрать им?

– Механику этого явления мы тоже до сих пор не вполне поняли. После известных вам процедур, первый передатчик подопытного начинает работать в так называемом «размытом спектре». То есть, каким-то образом может воспринимать окружающие информационные пуповины как некое моделируемое пространство. И, в определенной мере способен подстроиться на под них настолько, что для приема и понимания чужой информации достаточно вычленить в ней лишь некий узнаваемый фрагмент. Например – собственное изображение. Это позволит завершить подстройку и сформировать ключ с допустимой погрешностью. Чем ближе телепат к жертве – тем быстрее и проще все это происходит. С увеличением же расстояния, образ телепата, даже увидь его атакуемая жертва, слишком миниатюрен и трудно определим в основном потоке информации. Исключение – когда жертва разглядывает телепата в бинокль, либо наблюдает крупным планом по монитору.

– Звучит жутковато. Поэтому вы так старательно избегаете смотреть на собственное детище?

– Отчасти. – Лис криво улыбнулся. – Как показала нам судьба прежней базы – лишняя подстраховка никогда не лишняя.

– Тоже верно. Ну а что произойдет, если сталкиваются два телепата? Кто победит?

– Признаться, опытов подобного рода мы проводили недостаточно. Но можно предположить, что победит тот, на чьей стороне внезапность. Ну или выносливость.

– Или? – Паркер недобро покосился на лиса и тот нервно поежился.

– Полагаю, основной фактор – выносливость.

– А если никто из беглецов не шарится по улице или не посмотрит на фургон?

– Любой эш способен ощущать размытый спектр другого с достаточно большого расстояния. Ощущать и подстраиваться без поиска конкретного образа.

– Насколько далеко? – Генерал потянулся к шлему так, словно собирался задумчиво погладить подбородок пальцами. Но рука в очередной раз уткнулась в пластиковое забрало и он с досадой сцепил ладони за спиной.

– Зависит от индивидуальных особенностей. Примерно футов триста, возможно четыреста. Есть предположение, что избавление мозга от черепной коробки и ряд препаратов могут усилить эффект, но проверить это мы сможем лишь сейчас.

– Это как очистить кожуру с апельсина, да? – Генерал глухо хихикнул над собственной шуткой. Долговязый лис поджал губы и предпочел промолчать.

Тем временем ассистенты и лаборанты в ангаре постепенно отстегивали от фургона кабели и трубки, сворачивали и оттаскивали их прочь.

Солдаты в «противотелепатных» масках сосредоточенно кивали, выслушивая от белых халатов последние инструкции. Уверенный бравый вид таял на глазах. Солдаты нервничали и переглядывались, переминались с ноги на ногу, словно всем им внезапно срочно приспичило в туалет.

– Вы что – не сказали им заранее, с чем предстоит иметь дело? – Паркер недобро покосился на поежившегося профессора.

– С-сказали… В общих чертах… Ну, почти… – Лис сбился и заикался, нервно теребил ворот, словно пытаясь расслабить узел несуществующего галстука. – Вы же сами настаивали на секретности. Да и кто в здравом уме согласился бы нянчиться с…

– А если ваш карманный монстрик вырвется?

– Не должен. В этот раз непредвиденное развитие событий абсолютно исключено. Каждые пять минут дежурные операторы должны сбрасывать таймеры. Если хотя бы трое из них не нажмут сброс одновременно – в систему жизнеобеспечения объекта поступит оксибутират натрия.

– Что?

– Оксибу…  – Лис осекся и поморщился. – Снотворное.

– А если он заставит их нажимать эту чертову кнопку до опупения, а водителю – прикажет умотать из города?

– В машину встроен внешний, недоступный для персонала маячок. Автомобили сопровождения смогут контролировать все перемещения объекта на расстоянии до двадцати миль. Кроме того, собственного ресурса в фургоне хватит примерно на сутки. И по истечению этого времени без нашего вмешательства образец погибнет. Попытки же вскрыть фургон снаружи приведут к запуску системы самоуничтожения. И даже если вдруг она не сработает – с великой долей вероятности любая несанкционированная активность внутри или снаружи фургона, нарушение целостности оболочки, падение давления и попытки вскрыть его– вызовут небольшой бум. Система продублирована и абсолютно надежна. И, конечно же, все операторы, включая водителя, снабжены аварийными суггесторами. И заперты в своих изолированных отсеках снаружи. При попытке взять их под контроль – они просто уснут, а если и не уснут – то все равно не смогут выбраться. Остальное за нас сделает время: либо образец получит наркоз от таймера, либо заблокированный автомобиль проторчит на месте сутки, пока… биологическая составляющая комплекса не погибнет. Как видите, у нас все предусмотрено.

Бильдштейн самодовольно ухмыльнулся и поправил лацканы халата.

– Ну что ж…  Время покажет. – Паркер нервно сжал и разжал затянутые в перчатки пальцы.

В кармане профессора ожила рация:

– У нас все. Объект погружен, подключен, системы в норме.

Профессор вопросительно посмотрел на генерала и тот коротко кивнул.

– Запускайте. – Бильдштейн выключил рацию и глубоко, с наслаждением вздохнул. Словно нюхал не стерильный лабораторный воздух, а по-меньшей мере – букет цветов.