Краденый Мир

Рэйно Паркер обогнул обширный стол и грузно плюхнулся в кресло. Положив тяжёлую челюсть на переплетённые пальцы, мрачно окинул взглядом разложенные по столу бумаги. Отчёты, заказы, справки, прогнозы, доклады… Море работы.

Во всю эту фигню надо вникнуть, осмыслить, оценить… и подписать.

И всё это после бессонной ночи с облавой.

Поднятые по тревоге солдаты часа три носились по всем коридорам, пытаясь найти и поймать неуловимого врага, проникшего на территорию.

Врага, который вошёл на охраняемый секретный объект и спокойно сделал что хотел. Походя, легко и небрежно убив всех, кто мог помешать. После чего так же спокойно канул в ночь, оставив лишь горькое чувство беспомощности и бессмысленности сопротивления. Как бы говоря: «Ну и? Стоило гробить ребят, устраивать эти дурацкие облавы? Всё равно ведь ничего не изменилось. Разве что было бы на пару трупов меньше».

На пару меньше несчастных матерей и жён, осиротевших в результате его упрямого желания показать шептунам силу. Изменить что-то в извечной схеме «просто сделай, что говорят». Приподняться хоть на ступеньку ближе к ним. Чтобы не слушать распоряжения и кивать… чтобы хоть кто-то объяснил – что, чёрт побери, вообще происходит. Рассказал, показал, поговорил. Если не на равных, то хотя бы не как с холопом, способным выполнять лишь простейшие команды.

И вот результат: обидный и болезненный щелчок по носу.

Ещё одно пятнышко на его совести.

– Сью? Кофе, пожалуйста. Покрепче, – Паркер отпустил кнопку селектора и сонно прикрыл глаза в ожидании, когда секретарша притащит чашку бодрящего напитка.

Угрюмо тренькнул телефон. Старинный карболитовый корпус и вычурная форма придавали ему сходство с гранитным памятником.

Паркер любил подобные аппараты.

Архаичные, несовременные, с завитым в колечки шнуром.

Бультерьер вздохнул и нехотя снял трубку:

– Паркер.

– Сэр, это Думбовски. У нас интересные новости.

Бультерьер угрюмо промолчал, и звонивший продолжил:

– Проникновение было двойным. Два нарушителя. Точнее, даже три.

Паркер открыл глаза, осмысливая новость.

– Думбовски, ты идиот? У нас тут военная база, а не проходной двор! Какого чёрта?!

– Сэр, эксперты обнаружили только одну точку проникновения – решётку водостока пережгли чем-то вроде термита. Вокруг следы двоих. Но криминалисты клянутся, что решётку вскрыли в два ночи, а первое убийство произошло в час!

– Если кто-то ошибся, я вам всем тут устрою такое двойное проникновение… – Паркер рассеянно поднял взгляд на открывшуюся дверь.

Секретарша. Невысокая стройная собачка с подносом, мило засмущавшаяся от грубоватого солдатского юмора.

По комнате разлился живительный запах кофе.

Бесшумно подойдя к столу, Сью столь же бесшумно переместила с подноса блюдце с чашкой кофе и блюдце с парой крохотных бутербродов. Паркер благодарно кивнул и потянулся к чашке.

Отступив на шаг назад, Сью задержалась, ожидая, не последует ли каких распоряжений. Паркер досадливо поморщился и махнул ей на аквариум – рыбок, мол, покорми. Обычно он делал это лично, но сейчас слишком устал и был ошарашен странным известием.

– Голову нашли? – поинтересовался он у телефона, вспомнив о ещё одной странности.

– Никак нет, – отрапортовал Думбовски. – Обшарили весь этаж и на других смотрели. До сих пор ищем.

Беседу прервал вскрик и звук падения жестянки с кормом.

– Сэр? – удивлённо окликнул Думбовски. – У вас всё в порядке?

– Можете не искать, – угрюмо буркнул Паркер, оценив напугавший Сью предмет.

– Сэр? – как заевшая пластинка, повторил Думбовски.

Не удостаивая того ответом, Паркер положил трубку. Подошёл к аквариуму, отстранил застывшую секретаршу. Рядовой Хопкинс по ту сторону стекла, казалось, строил им рожи. То есть выражение лица-то у него было одно, но на редкость дурацкое – с выпученными в разные стороны глазами и чуть высунутым языком. Словно бы и впрямь дразнился.

Сью всхлипнула и уткнулась в плечо Паркера. Что ошарашило генерала ещё больше, чем появление в любимом аквариуме отсечённой головы дежурного. Верная, вышколенная Сью никогда не позволяла себе никаких подобных проявлений. Всегда была подчёркнуто корректна и нейтральна, вежлива и доброжелательна. И всегда держала дистанцию, в отличие от множества своих предшественниц, никогда не делая попыток забраться к шефу в постель.

Первое время он, как, наверное, и любой бы на его месте, подумывал слегка злоупотребить с ней своим служебным положением. Так, чисто теоретически.

Но в женском внимании недостатка у него в принципе не было – элитный клуб поставлял профессионалок высочайшего класса, а наёмные домохозяйки решали все бытовые проблемы… Жизнь летела, карьера спорилась… Зачем всё усложнять ещё и на работе?

И вот на тебе.

Это странное внезапное ощущение… когда кто-то вот этак тычется в плечо, ища утешения и защиты. Ничего подобного он не ощущал уже очень, очень давно.

Паркер растерянно замер, подняв ладонь. Помедлил, неловко похлопал Сью по лопаткам – вроде как приободрил. Как мог бы похлопать солдата, выражая тому благодарность или прощаясь. Но от неискренности и беспомощности этого жеста лишь ощутил ещё большую неловкость.

Наверное, у кого-нибудь другого сейчас внутри бурлила бы масса эмоций – ярости, злости, возможно желания потискать секретаршу пониже спины, чего угодно, только не… пустоты.

Паркер не ощущал ничего. Ровным счётом ничего, кроме пустоты, неловкости и растерянности.

– Кхм, – настолько глупо бультерьер не чувствовал себя уже очень, очень давно.

Мысли сбились в спутанный клубок.

В плечо уткнулась симпатичная девчонка, из аквариума гримасничает рядовой Хопкинс, а он, «целый генерал», – стоит истуканом посреди комнаты и не знает, как реагировать.

Ступор.

Почуяв возникшую неловкость, Сью спохватилась, отклеилась от его плеча, неразборчиво извинилась и порскнула прочь, на бегу всхлипывая и вытирая подмокшие глаза.

Паркер вздохнул.

Посмотрел на хлопнувшую дверь, перевёл взгляд на страшную находку в аквариуме. Уселся на ближайший «посетительский» стул.

В голове было пусто до звона.

Обрывки мыслей, казалось, окончательно измельчил какой-то невидимый блендер. Измельчил и размешал, так что неслись они сейчас бешеным бессвязным хороводом междометий и эпитетов, стукаясь изнутри о стенки черепа.

Голова.

В аквариуме.

Зачем, к чему эта глупая детская выходка?

Одно дело – прийти и взять что хотели, другое дело – подсунуть в аквариум голову. Как в дешёвых фильмах про мафию. Вообще не в духе шептунов. Таких всегда бесстрастных, всегда подчёркнуто спокойных. Отстранённо логичных и расчётливых.

И вот на тебе – этакая нелепая шалость!

Вновь открылась дверь, на пороге вырос Думбовски. Помятый, пропотевший ещё с ночи, овчар собрался с силами, браво щёлкнул каблуками и вытянулся по стойке «смирно».

– Сэр, кпрал Думбовски, рзрешите обртиться!

Не реагируя на уставное приветствие, Паркер устало ткнул пальцем в сторону аквариума.

– Сэр? – Думбовски осторожно приблизился, разглядел жутковатый «подарок» и вздрогнул. – О боже!

– Уберите это, – крякнул Паркер и с усилием поднялся. Неприязненно посмотрел на водружённый на край стола ноутбук, затем снова на капрала.

– Ну, чего вы копаетесь? Вы солдат или маленькая девочка?! Оторванных голов никогда не видели?!

Паркер ожёг Думбовски взглядом, и замешкавшийся пёс торопливо сунул руки в аквариум. С такой физиономией, словно опасался, как бы голова несчастного Хопкинса не ожила и не вцепилась в его пальцы. Стараясь не слишком морщиться, потянул добычу вверх.

На пол плюхнулась и запрыгала по настилу рыбка.

– Ой! – Думбовски торопливо поставил голову на стол и принялся ловить рыбёшку широкими ладонями. От волнения и паники под тяжёлым взглядом генерала охота шла из рук вон плохо – опасаясь нечаянно раздавить вёрткую рыбину, солдат раз за разом выпускал её из пальцев. А та – снова и снова плюхалась на пол, била хвостом и подпрыгивала на крашеных досках.

Брезгливо скривившись, Паркер смотрел на это жалкое зрелище, медленно наливаясь холодной удушливой яростью.

Наконец, справившись с вёрткой рыбёшкой, капрал водворил её в аквариум и виновато улыбнулся. Спохватившись, сгрёб со стола и мокрую голову. Под грозным генеральским взглядом торопливо протёр насквозь промокшим рукавом изрядных размеров лужицу. Но не вытер, а лишь смёл жидкость на стоящий под столом стул.

Осознав свою ошибку, Думбовски зажмурился, как от зубной боли.

– Вон! – процедил Паркер, усилием воли стараясь сдержать подёргивание под правым глазом.

Вернувшись за стол и метнув злобный взгляд на дверь, он занёс палец над селектором. Помедлил… и решил обойтись прямым звонком.

Достав из стола тощую тетрадку с внутренними номерами, послюнявил палец, полистал. Накрутив нужный номер на диске телефона, прислушался к щелчкам коммутатора.

– Фрейн? Это Паркер. Зайдите оба.

Бультерьер откинулся на кресле, сцепил руки на животе и вновь покосился на ноутбук. Адская машинка хранила зловещее молчание.

Ну не обиделись же они, в самом деле?

За годы их знакомства шептуны никогда не демонстрировали каких-либо эмоций и ярких реакций. А тут – на тебе! И голова в аквариуме, и это странное молчание… А ведь пора, пора уже…

Ну?

Но ноутбук молчал.

Зато в дверь поскреблись, и в кабинет ввалилась сладкая парочка.

Вилли Фрейн и Фиско Бильдштейн.

Низкорослый суетливый хомяк и сухощавый долговязый лис. Ни дать ни взять – «толстый и тощий», классическая парочка из арсенала киношников.

Оба ненавидели друг дружку настолько горячо и страстно, что Паркер порой едва сдерживал ухмылку.

Усилению вражды немало способствовал и прозрачный намёк, что кто-то из них в случае успеха получит пост руководителя нового исследовательского центра вместо почившего Бэйна.

Всё как в рекомендациях из далёкого прошлого – разделяй и властвуй.

Обеспечь им соперничество, подсунь причину для борьбы. И вот на тебя уже льётся перекрёстный поток «докладов» об ошибках и недочётах другого.

И каждый услужливо разъясняет, чем это грозит проекту, и подсказывает возможные альтернативные решения. Которые ты можешь озвучить другому и увидеть в его глазах удивление и благоговейное почтение – опаньки, а генерал-то не дурааак!

Не особо углубляясь в нюансы работы яйцеголовых, Паркер отлично разбирался в политике и тонкостях управления.

Где надо – искусно стравливал пар, где надо – подымал давление. Ничего не обещая, вселял надежду и подогревал страсть к карьерному росту. Ловко переставлял пешки, подбирая подчинённых так, чтобы всегда, в любой момент дня и ночи, иметь полную картину происходящего.

С видом, так сказать, изнутри.

Вот и сейчас – не выдержав гнетущей тишины, оба посетителя вдруг разом принялись наперебой докладывать обстановку, не забывая попутно вытирать ноги о достижения другого.

И первым залопотал Фрейн. Сбивчиво, сумбурно… В противовес ему тощий долговязый лис демонстрировал полное спокойствие и хладнокровие.

– В отличие от этих мясников, в нашей области всё тоньше, – Фиско флегматично сцепил ладони и поиграл пальцами. – Мы подготавливаем мобильную лабораторию. Десятый образец довольно перспективен, и мы предлагаем применить его для локации утраченного…

– Да-да, один у вас уже сбежал – из подземного бункера. Несмотря на всю охрану и многоуровневую систему безопасности, – ехидно перебил коллегу хомяк. – А теперь вы хотите сунуть в фургончик ещё одного монстра и покатать по городу. Отличная идея!

Бильдштейн снисходительно покосился на горячащегося коллегу и вздохнул:

– Мы учли все ошибки и усилили безопасность. Но самое главное – даже нейтрализовав персонал, Эш-6 долго не протянет. У него больше не будет тела – это будет просто мозг в колбочке и комплекс жизнеобеспечения, занимающий половину фургона. Без сложного квалифицированного обслуживания он впадёт в кому через день, максимум – через два.

– О да, что такое один-два дня на свободе такому монстру… – Фрейн поморщился. – А как вы собираетесь применять это… чудо миниатюризации в дальнейшем?

– А вот это не ваше дело, коллега!

– Ну почему же? – запальчивый хомяк вскочил и навис над столом, уставившись на оппонента. – Объясните генералу, зачем вы хотите превратить дорогостоящий автономный образец в целый автобус с кучей барахла!

– Даже, как вы выражаетесь, «автобус» стократ полезнее для страны, чем ваши беглые железяки за миллионы долларов! – презрительно отмахнулся нейрофизик. – Любой солдат с гранатомётом…

– О, конечно, в ваш автобус из гранатомёта попасть будет куда сложнее!!! – ехидно поддел Фрейн.

Развитие скандала прервал оглушительный хлопок ладони о стол.

– Достаточно, – Паркер обвёл взглядом мгновенно притихших учёных. – Сколько времени на всё это понадобится?

– Ну, с учётом того, что мы почти откопали четвёртый уровень…

– Исходя из…

Паркер нахмурился:

– Я задал чёткий вопрос – когда?

– Дней десять… – буркнул Фрейн.

– Неделя, – с непередаваемым превосходством озвучил Бильдштейн, заработав очередной гневный взгляд биохимика.

Паркер пожевал губами.

Как правило он привычно урезал сроки вдвое от названных, яйцеголовые напрягались и… Впрочем, один раз эта стратегия уже привела к краху объекта J6. Ну, не урезание сроков, конечно. Стечение обстоятельств, вероятно. Но всё же.

– Ясно, – генерал мрачно покосился на ноутбук. – Свободны.

Хомяк и лис обменялись неприязненными взглядами и удалились.

Паркер задумчиво откинулся в кресле и побарабанил по столу пальцами. Откинул крышку ноута. Поглядел в пустой экран. Потянулся к кнопке включения, но в последний момент остановился – а вдруг включённый комп помешает шептунам выйти на связь?

Да нет, что за глупости. Когда им что мешало?..

Но – почему же так долго?.. Так долго ничего не спрашивают, не… рекомендуют? Генерал невольно провёл ладонью по карману, где лежала «сегодняшняя» конфетка. Последняя.

Сейчас, когда запас конфет внезапно подошёл к концу, когда таинственные благодетели куда-то запропастились и не выходят на связь… Он начинал нервничать. Последнюю конфетку давно полагалось отправить в рот, но… Ведь она была последней. Дай бог, чтобы на сегодня. А если… навсегда?

Если он разочаровал шептунов и те больше никогда не пришлют ему ещё? Никогда не подскажут, что делать, кому что говорить и с кем и как себя вести из тех, кабинетных воротил?

Паркер извлёк из кителя белоснежный платок и промокнул вспотевший лоб.

Чёртов J6.

После катастрофы на объекте, когда всё рухнуло, – рухнула и стабильность его собственного будущего. Он летел всё выше и выше, становился всё влиятельнее и богаче… и вдруг – бац!

Всё исчезло, как утренний полусон-полубред.

Чёртовы шептуны. Проклятые яйцеголовые. Долбаный президент и его подхалимы-министры! И эти клятые беглецы, утёкшие из-под самого носа по проложенной Эшем кровавой дорожке!

Внезапно обрушившийся на него сноп проблем был таким огромным, что хотелось забиться куда-нибудь на необитаемый остров. Просто всё забыть и ни о чём не думать.

Бультерьер уставился на конфетку, лежащую на столе. Когда он успел выпустить её из рук? Может быть, это уже – оно? Следствие недостатка того, что шептуны прятали в конфетах?

Генерал не любил сладкое.

Даже сахар в кофе не клал, о чём знали все подчинённые.

А тут поди ж ты – конфетки!

Какой-то идиотский символ… Издёвка.

Да-да-да… это вполне в духе шептунов – такой тонкий, едва уловимый юмор.

Всю свою жизнь он бежал за конфеткой. Не любил сладкое, но повёлся на конфетки. Конфетки, дававшие силу. Бодрость и ясность мысли, наполнявшие мир красками. Наркотик. Какой-то неведомый, непонятный науке наркотик. Который не мог выявить никакой химический анализ, никакая дорогостоящая аппаратура в подведомственных лабораториях.

И это само по себе тоже пугало. Кто такие шептуны? И это их «ваша родина»…

Инопланетяне? Пришельцы из будущего? Демоны?

Десятки версий, в равной степени «объясняющих» происхождение таинственных благодетелей, не объясняя при этом, что им, собственно, надо. Нет, власть и контроль над миром – это понятно. Но, какова роль в этом его, Паркера? Найдётся ли слугам новой силы местечко в новом мире? Не подать ли на попятный?

Нет. Всё слишком далеко зашло.

Слишком.

Он всего лишь пешка. Пешка в какой-то большой игре, правил которой не знает. Не знает даже игроков.

Кто играет? Против кого?

Даже кто является другими фигурами – и этого он не знает.

Генерал скривился.

Жарко. Почему так жарко?

Пёс дёрнул воротник, по полу запрыгала оторвавшаяся пуговица. Ещё неделю назад всё было таким простым и понятным. Стабильным, надёжным. Нерушимым.

Сейчас же…

О, это позорное ощущение, что ты всего лишь микроб! Жалкая бактерия среди миллионов таких же.

И кто-то там, свыше, заглядывает в микроскоп, ворошит препарат на стёклышке, изучая всю эту тщетную суету в капельке воды.

На отдых.

Пора на отдых.

Сойти с дистанции, пусть играют без него, кто бы они ни были.

Но ведь не отпустят, не выпустят!

Ведь пешки покидают доску только в одном случае…

Генерал прикрыл глаза, пытаясь успокоить дыхание.

Хотя нет, нет! Не в одном… Проходная пешка. Дошедшая до конца своей линии и вознаграждённая за это превращением в ферзя. Но пешек… пешек ведь может быть много. Какой из них пожертвует таинственный игрок, какая достигнет края доски раньше прочих?

Паркер распахнул китель – жарко.

Ладони на столе оставляют потные следы. В сапогах хлюпает.

И сердце заходится в отчаянном сбивчивом ритме – от всех этих мыслей, от осознания, насколько он беспомощен и жалок.

Он, генерал Паркер! Вхожий в кабинеты министров и даже не раз лично ручкавшийся с президентом!

Может быть, молчание шептунов – своего рода сигнал? Напрячься и решить проблему? А до тех пор – никаких больше подарков? Но стоит найти беглецов – и всё вернётся на круги своя: прибудет новая шкатулка волшебных конфет и очередная круглая сумма на банковский счёт?

Надо только продержаться… Потерпеть несколько дней.

Съесть эту, последнюю конфету, лишь когда станет совсем уж невыносимо. И продержаться, потерпеть. Дня два, три…

Генерал нашарил леденец. Лихорадочно развернул.

Нет… нет, нет! Хватит… Попытка номер три!

Конфета отправилась в мусорную корзину.

Неделя? У него есть неделя, целая неделя! До тех пор, пока яйцеголовые не начнут забрасывать свои удочки в поисках беглых образцов.

В последний раз он продержался три дня.

Долгих три дня, последний из которых показался адом. Давно стоило это сделать. Давным-давно. Проклятые конфеты! Чёртов крючок, который он заглотил столь неосторожно…

Вырвать!

С мясом, с кровью… очиститься от этого.

Научиться жить без подачек.

Ведь у него есть деньги, много денег. Власть и деньги.

Нет только свободы.

 

***

 

Изложить свою историю, сильно приукрашенную и щедро дополненную несуществующими подробностями, Тимке так и не довелось.

На самом интересном месте Медведь оборвал его рассказ и хмурым взглядом разогнал официанток, подтянувшихся было в кружок.

– Слышь… Ты не трепал бы на каждом углу про этакое, а? – Медведь набулькал себе стопку чего-то горючего и мрачно выпил. – Сбёг – и ладушки. Сиди на жопе ровно, не пались. Авось тут не найдут.

– Да лана, тут ж все свои, – вздохнул Тимка. – Тебе-то можно?

– Можно, – медведь не поморщившись закусил долькой лимона. – Но не нужно.

– Пффф, – насупился Тимка. – Да чо такого… Ну, ищут. Поищут и перестанут – что, других чо ли мало?

Медведь опёрся на кулак скулой и сосредоточенно уставился на опустевшую стопку.

– Других немало, а будешь сквозить – найдут тебя. Болтливых никто не любит.

Тимка поджал губы и не нашёлся что ответить.

Огромный бармен гулко вздохнул. Валявшиеся на столе фантики и пылинки смело, как ветром.

Помолчали.

– За автобус почто совался? – вдруг поинтересовался Медведь.

– Так… продать кой-чо, – замялся Тимка. Озвучивать про пистолеты и уж тем более про один оставленный «на всякий случай» – не хотелось.

А ну как скажет и последний сбагрить? И ведь не отбрешешься.

А мало ли что? Пистоль и два патрона – оно ж на дороге не валяется. Пущай будет на крайний случай.

– «Кой-чо», – передразнил Медведь. – Смотри у меня! Рано тебе ещё туда хаживать. Нарвёшься.

– Да лан, – Тимка почесал за ухом и придвинул Медведю стакан. – Всё хорошо. Плесни пивка, а?

– Хватит с тебя, – Медведь убрал стакан под стойку.

– Ну блин, – Тимка вздохнул как мог жалостливее и горестнее, но Медведь на эти заходы не повёлся.

– Дуй домой давай. Твои, поди, тебя потеряли.

– Да кому я там нужен, – вздохнул Тимка уже непритворно. – Ну, то есть нужен, конечно. Кто ж им ещё жжж-жратвы… ик!.. добудет. Ннничо… п-патерпят.

Кот поморщился.

От выпитого чуток штормило, и мысли обретали мрачноватый окрас.

Ведь действительно – шмотки? Он! Жрачку? Тоже он!

А что в ответ?

Да ни хрена, кроме спасибо. А его ни на хлеб не намажешь, ни в постель не положишь…

Ещё и виноват кругом он один. Что в луна-парк всех потащил, что каморка у него, видите ли, тесная! И еды мало, и до города добираться долго… И…

Тимка становился всё мрачнее, погружаясь в раздумья о вселенской несправедливости и прочих глобальных понятиях. Вспоминал и Вейку, умотавшую невесть куда, легко и просто пославшую их всех из-за какой-то мелочи…

И другие небось так же… Вот тужится он, корячится… Шмотки, жратва, ночлег… а что дальше? Возьмут и разбегутся все в один прекрасный день кто куда.

И снова он один и никомушеньки не нужен. Всё тщетно и бессмысленно. А если прикинуть, сколько бабла просажено-проедено всей новоиспечённой бандой – то лично ему бы такого хватило аж до зимы и ещё бы осталось!

Тимка начал крениться вбок, и Медведь с ухмылкой придержал его за плечо.

– Нууу, чего-то ты совсем расклеился, я смотрю. Оставайся, проспись. А то мало ли… Не помрут там без тебя за ночь.

– Умгу… – на Тимку внезапно навалился сон – да так, словно Медведь лапу на плечи положил. – Я… это… Чё-то да… мм… куда…

Бармен ухмыльнулся и без усилий сгрёб сомлевшего кошака со стула. Перенёс через стойку, уложил на тюфяк в одной из полок. Подсунул под голову скомканный передник одной из официанток.

Не открывая глаз, Тимка блаженно улыбнулся и причмокнул, устраиваясь поудобнее.

Ни гул голосов, ни музыка в баре его уже не беспокоили.

 

 

***

 

– Пайкман!

Макс обернулся.

Уилл Биггант.

Сухощавый дог, замшефа полицейского участка и, судя по званию, непосредственный начальник его непосредственного начальника. Как обычно, кислый, с колючим подозрительным взглядом. Вечно всем недовольный и явно получающий некое извращённое наслаждение от «построения» всех, кто ниже рангом.

– Сэр? – молодой тигр машинально вытянулся по стойке «смирно» и отмахнул честь. Поморщившись, капитан нехотя повторил уставное приветствие.

– Пайкман, вы у нас третий день, а уже позволяете себе опаздывать на десять минут! – прогундел Биггант. – Что же будет через месяц? Ниже, чем в патрульные, я тебя разжаловать уже не могу. А хотя нет, могу! В архив!

Обрадованный только что пришедшей идеей, Биггант просиял.

– Сэр, я… – молодой коп замешкался.

Настоящей причиной опоздания были несколько бессонных ночей.

И нервы, нервы, нервы…

Мучительный скандал с отцом, новое место работы, новое жильё. Потом ещё эта история с наглым карманником, умыкнувшим у него последние деньги. Насмешки и подколки коллег, растущие долги… Утрата полицейского значка в первые же дни работы на новом месте. И как следствие – перевод в патрульные. Видит бог, у него были причины плохо спать. И до полного изнеможения изматывать себя тренировками. Чтобы хоть под утро забыться беспокойным, тревожным сном.

Но – разве объяснишь это всё капитану?

Да и что это меняет? Кому здесь интересны его проблемы?

– Сэр, больше не повторится, сэр, – Макс старательно сдержал вздох, таращась поверх головы дога.

– Надеюсь, – Биггант ещё секунду-две посверлил взглядом подбородок тигра. – Иди, знакомься со своей новой командой. А-аа, вот и ещё опозданцы!

Капитан расплылся в довольной ухмылке и переключился на новую жертву.

Макс старательно придал лицу как можно более нейтральное выражение и отправился в левое крыло. Раздевалка, техничка, выход в гараж, оружейка, кафешка, каптёрка.

Предъявив значок, Макс получил комплект формы и ключ от шкафчика. Теперь предстояло самое сложное – раздевалка.

Детективы «криминалки» могли носить штатские шмотки и приходить на работу в чём вздумается. Ну – в разумных пределах, конечно. А вот патрульные… «мясо» всегда должно быть в форме.

А значит – душ и раздевалка.

И Биггант, или кто там подписывал приказ о его «разжаловании», наверняка и представить себе не могли, что необходимость бывать в раздевалке станет для новенького куда большим наказанием, чем лёгкое унижение самим фактом «разжалования» в какие-то там патрульные.

Раздевалка.

Макс вздохнул.

– Эй, чё завис? Не тормози, желторотик! – в спину довольно чувствительно толкнули, и тигр неловко ввалился внутрь.

Большинство присутствующих уже заканчивали переодевание и с вялым интересом повернулись к вошедшим.

Как и следовало ожидать, большинство – псы. Но виднелись в толпе и другие. Медведь, кошка и даже пара «копыт» – осёл и конь.

– Привет, – выдавил Макс, машинально выискивая взглядом сержанта.

– Ну, здор?во, растеряша, – буркнул массивный, кубических пропорций бульдог.

– Чё застыл – ищи свой шкафчик, желторотик! – хихикнули сзади и снова подтолкнули Макса вперёд.

Будущие коллеги заржали.

Обернувшись, тигр обнаружил до отвращения жизнерадостного овчара. И хотя пёс был явно моложе и поменьше, чем рослый тигр, вёл он себя непринуждённо и по-хозяйски. Но вроде бы куда более дружелюбно, чем остальные. Хотя чрезмерная жестикуляция и панибратские тычки-толчки-похлопывания Макса изрядно нервировали.

Тем не менее «желторотика» и другие обидные эпитеты Макс решил пока проигнорировать.

Спокойствие, только спокойствие.

Ни к чему обострять отношения на новом месте. Тем более что… Он отвёл взгляд от спины овчара, уходящего в другой угол комнаты, и хмуро уставился на свой шкафчик. Номер тринадцать? Серьёзно?!

За спиной быстро стихали шепотки и разговоры – копы явно поглядывали на новенького. Присматривались, оценивали, обсуждали. И от этих ощущавшихся спиной взглядов… от повисшей вокруг неуютной тишины нестерпимо хотелось сбежать.

Тупо развернуться и свалить.

Сдаться, подмахнуть «увольнение по собственному». И податься куда глаза глядят, на какую-нибудь работу без общих раздевалок и толпы. Там ещё и платить, поди, побольше будут.

Вместо этого он как в трансе сунул ключ в шкафчик и, помедлив, распахнул дверцу.

Уложил на полку стопку выданной кастеляном одежды.

Рубаху или штаны? Штаны или рубаху?

Если сначала штаны… то вроде странно. Если первой рубаху – то… Сначала виден торс, зато потом всё прикрыто…

– Смотрите – желторотик никак стеснительный, – хихикнули за спиной.

Макс нахмурился и, не оборачиваясь, занялся расстёгиванием рубашки.

Одна, вторая, третья… Непослушные пуговицы так и норовили выскользнуть из пальцев.

Последняя.

Рубашка покидает торс, и в раздевалке становится ещё тише.

Стиснув зубы, Макс аккуратно вешает её на плечики, ощущая, как все пялятся на его исполосованную шрамами спину.

Позади кто-то выразительно присвистывает:

– А ты, наверное, был плохим мальчиком, а, полосатик? Кто это тебя так?

В толпе хихикнули.

Макс не прореагировал и на этот раз.

Стараясь не торопиться, натянул форменную рубаху.

Теперь самое сложное – брюки. Обычно большинство спокойно раздевалось до трусов, а уж потом облачалось в форму. Но позволить всем пялиться на свою спину… и всё остальное… было просто выше его сил.

Стянув брюки, он аккуратно сложил их штанина к штанине, пропустил через «плечики», повесил.

Не торопиться, не торопиться.

Расслабиться.

Но как тут расслабишься – когда все пялятся?

И собственные движения казались ему до ужаса неловкими, неестественными и нелепыми. Казалось, что все уже всё поняли. Что сейчас начнётся всё то, что…

В ушах стучала кровь, а розовый нос предательски окрасился в свекольно-малиновый оттенок.

Затянув ремень и застегнув хлястик брюк над хвостом, Макс закрыл шкафчик, промедлив буквально секунду, решительно обернулся лицом к будущим коллегам.

Интерес, сочувствие, ирония, смущение, неловкость… Богатая гамма эмоций, но вроде бы ни в одном взгляде нет подозрений или уже оформившегося отвращения.

– Закончил? Ну давай знакомиться, – бульдог провёл выставленным указательным пальцем по стоячим и сидячим: – Остин, Коди, Руперт, Джек, Даррелл, Мэри…

Взгляд Макса споткнулся о кошку. Девица преспокойно натягивала майку, красуясь в одном лифчике и уже надетых форменных брюках. Ничуть не смущаясь мужского коллектива и не демонстрируя особого интереса к новичку.

– …Рид, – закончил бульдог.

Представленный последним, овчар, столь бесцеремонно впихнувший Макса в раздевалку, широко улыбнулся и помахал ладонью. Уже облачённый в форму, поджарый, гармоничного сложения и «плакатной» наружности.

– Макс, – представился Макс, на миг позабыв обо всех остальных.

Спохватился и торопливо отвёл взгляд.

– Ну а меня можешь звать просто – сержант, – пожилой пёс звучно шлёпнул ладонями по коленям и поднялся. – Первое время побудешь при мне. Погляжу, на что годишься.

– Есть, сэр.

Бульдог вставил в рот зубочистку и ещё раз смерил тигра взглядом. Не говоря ни слова, направился к выходу.

Не понимая, следовать за ним или нет, Макс оглянулся на остальных. Нашёл в серой массе овчара. Рид улыбнулся шире и весело мотнул носом в сторону сержанта. Бульдог уже открыл дверь раздевалки и задержался, с недовольным видом поджидая новоиспечённого напарника.

Виноватой рысцой тигр поспешил следом.

Получили оружие, расписались в журнале дежурств.

– Новенький? – дежурный кивнул на Макса и протянул сержанту папку с ориентировками.

Бульдог буркнул что-то невнятное и углубился в бумаги, разглядывая сводки и фото разной степени неразборчивости. Переданные по факсу и откопированные на ксероксе, они приобретали такой вид, что сопоставить их с реальными уголовниками было почти невозможно. Но Макс добросовестно полистал бумаги, пытаясь запомнить расплывчатые рожи.

И с удивлением обнаружил в пачке несколько куда более разборчивых фото, заботливо распечатанных на редких ещё цветных принтерах.

Особо важные персоны?

Тигр с удивлением разглядывал детские лица. Девчонка-рысь в кадетской форме, с бравым и гордым видом смотревшая в камеру. Хмурая, затравленно сгорбившаяся волчица, осунувшееся лицо, почти сросшиеся упрямо нахмуренные брови. Прячущая ладони в складках балахона меж тощих коленок. И одинаковые бельчата в таких же нелепых балахонах – на фоне всё того же больничного окружения.

Следующая фотка заставила его вздрогнуть.

Макс стиснул зубы и сощурился на физиономию давешнего обидчика.

Котёнок с вызывающей кривой ухмылкой таращился в объектив, нехотя держа перед собой табличку с номером. Как будто одолжение делал. Фоном ему служила «линейка» – размеченная горизонтальными полосами стенка, применявшаяся для наглядного обозначения роста задержанных. Три фута и три дюйма.

Макс раздул ноздри, с ненавистью уставившись на подлого воришку.

Медленно выдохнул, листнул дальше.

Ещё круче.

Какой-то угрюмый мышонок, злобно таращившийся в камеру снизу вверх.

– Это что за детский сад? – Макс повернул папку к сержанту.

– Ориентировки, – скользнув взглядом по цветным рожицам, пожал плечами бульдог. – Что тебя удивляет? Может, потерялись, а может, спёрли чего… Или ценные свидетели, мало ли.

– Дети? – Макс хмуро уставился на лица малолеток.

– Ой, щас такие дети… – вякнул дежурный. – Мир катится в жопу. Вон по весне один уродец спалил родителей вместе с домом. И что вы думаете? Пару лет колонии. И всё. Всё!

Сержант поморщился и молча двинулся в сторону гаража.

Захлопнув папку, Макс поспешил следом.

Сказать или не сказать? Признаться или не признаться?

Составляя отписки по поводу утраты значка, он не упомянул деталей – ни глупой погони через пару кварталов, ни беготни по крышам, ни свой наивный прыжок и прочие подробности.

В конце концов, значок прихватил кто-то из толпы, а не карманник. Так к чему усложнять? Лишняя морока с составлением фоторобота и прочая суета.

Не говоря уж о сомнительной радости прослыть на весь участок жертвой ребёнка.

И потому формулировка рапорта была предельно лаконичной: «Украли в транспорте. Сам факт кражи обнаружил, только выйдя из автобуса».

Всё.

И хотя это не избавляло от изнуряющей бессильной ярости униженного и обкраденного, он уже почти успокоился и вспоминал о дерзком воришке не чаще десятка-двух раз в день. И вот – на тебе! Ориентировка по знакомой роже!

Интересно, что же он натворил-то такое? Доигрался-таки, влип, засранец!

А другие? Что может связывать эту кучку малолеток с девчонками постарше? Банда? Или просто стечение обстоятельств и все из них сами по себе? Одни что-то спёрли, другие что-то видели?..

Макс пробежался взглядом по подписям под фотографиями, но кроме стандартных пустых фраз, ничего не обнаружил.

«Разыскивается», «сообщить в ЦБР», «премия за задержание»… Ого!

Да что за бред?!

Макс недоверчиво перелистал бумажки с фотографиями, и брови его лезли на лоб.

– Дай сюда, – заинтересовавшись, сержант грубовато сгрёб папку. Плюнул на палец, шумно перелистнул несколько страниц. Склонил голову набок, перекатил во рту зубочистку.

– Хм.

И небрежно бросил папку на заднее сиденье.

Просто «хм»?!

Макс покосился на напарника, но лезть с расспросами и обсуждениями не решился. Понадеялся, что старший начнёт разговор сам.

В конце концов, чем ещё заниматься на дежурстве?

Весь день на улицах – это, наверное, скучно.

Но бульдог всем своим неприступным видом демонстрировал нелюбовь к общению. И когда спустя добрых пятнадцать минут тишины Макс не выдержал и открыл было рот, напарник заговорил первым:

– Правило номер один – не болтать, – бульдог передёрнул рычаг коробки передач и покосился на тигра.

– Есть, сэр.

Макс скорчился на сиденье справа от водителя. Кабина патрульного «Бьюфолка» была для его габаритов тесновата. Надо бы отодвинуть кресло подальше и сползти на нём пониже… В общем, поёрзать и как-нибудь устроиться, но копошиться в присутствии сурового и угрюмого сержанта было как-то стремновато…

Тем более, что пёс так мрачно зыркнул на него после бравого «есть, сэр!».

Наверное, не стоило ничего отвечать на правило «не болтать!».

И Макс почтительно примолк, выслушивая остальные правила.

– Правило номер два, – выдержав долгую паузу, продолжил бульдог, – с гражданскими говорю только я.

– Правило номер три – с начальством говорю только я. А ты поддакиваешь.

– Правило четыре…

Макс сидел, разглядывая проплывающие улочки и слушая поучения сержанта.

– …И последнее – ствол не доставать, пока не достал я.

Бульдог хмуро покосился на него, явно ожидая подтверждения, что до новенького всё дошло.

И Макс открыл было рот, чтобы брякнуть привычное «есть, сэр!», но вовремя осёкся, вспомнив «правило номер один».

И ограничился молчаливым кивком.

Сержант перекатил во рту зубочистку и одобрительно приподнял краешек губ.

Машина катила по плавящимся под солнцем улицам. Тигр глазел вперёд и вдоль тротуара. И молчал.

В принципе, он был даже рад тому, что нет этих бесчисленных расспросов – ни о прошлом месте работы, ни о причине перевода. Ни о шрамах на спине.

Но всё же полная тишина несколько тяготила.

Он представлял себе эту работу как-то… иначе. Ну там… обучение всяким премудростям профессии или хотя бы байки о разных интересных и не очень историях, наверняка случавшихся с многоопытным сержантом за его долгую карьеру в полиции.

На крайний случай, болтовня «за жизнь», никак не связанная с работой.

Но нет – сидит и молчит, как воды в рот набрал!

Знай себе крутит баранку и механически передёргивает рычаг коробки передач. Словно уже и забыл о напарнике или тот для него пустое место.

Макс открыл было окно, но сержант тут же бросил «Закрой!».

И Макс послушно закрыл, за что заработал косой взгляд, пропитанный презрением.

Ну да – никто не говорил, что будет просто.

И что «выскочку» из криминальной полиции, низвергнутого в уличную полицию, воспримут тут с распростёртыми объятьями. И ему ещё предстоит заслужить хоть какое-то уважение, доказать, что достоин. И всё такое.

А пока… Прошёл почти час, а в «Бьюфолке» не прозвучало ни слова. Макс старательно сдерживал зевоту и старался не коситься на скучающую физиономию напарника.

Невыносимо хотелось выбраться на улицу, пройтись, разминая затёкшие части тела… Но попросить сержанта сделать остановку было выше его достоинства. В конце концов, если бульдог может торчать за баранкой весь день – чем он, Макс, хуже?

Потерпит.

Однако терпеть весь день не пришлось – пшикнула ожившая рация, и голос дежурного забормотал разнарядку:

– Вызов на Будворт-стрит семь-два. Нарушение судебного предписания.

Бульдог покосился на чёрный прямоугольник с покачивающимся витым шнуром. Взглянул на Макса.

Судя по всему, заниматься такими мелочами ему не хотелось, но в присутствии новичка… И сержант, со вздохом нажав тангенту, угрюмо пробурчал подтверждение:

– Экипаж пять-три-семь, вызов принял, Будворт-стрит семь-два.

Автомобиль свернул во дворик, неторопливо пропетлял меж домами, вырулил на параллельную улицу.

Макс оживился – первое дело на новом рабочем месте. Пусть и всего лишь какой-нибудь пьяный бывший муж, досаждающий бывшей жене.

Бытовуха.

Но всё же – хоть какое-то шевеление.

Однако сержант не торопился врубать мигалки и топить педаль газа в пол.

Машина ехала в общем потоке, что вызывало у Макса нарастающее недоумение.

А как же погони? Лихие виражи, обгоны, знаменитый полицейский разворот?

Схваченный преступник с завёрнутыми за спину «крыльями»?

Тигр недоумённо покосился на сержанта, на спидометр и снова на сержанта. Но бульдог не обращал на его взгляды ни малейшего внимания.

Макс уже почти дозрел спросить, в чём причина такой неторопливости, как машина сбавила ход и остановилась возле одного из двухэтажных домишек.

Будворт-стрит семь-два. Вон и нарушитель под дверью.

Пьяненький потрёпанный терьер уже явно утомился барабанить в дверь и теперь стучал скорее по инерции, чем в серьёзных надеждах быть впущенным внутрь.

– Нииииина! (Бам!) Нииинка! Ну открой… (Бам-бам!) Открывай, с-сука!!!

Бульдог толкнул дверцу машины, не торопясь выбрался, потянулся, отвесив нетерпеливо перетаптывающемуся Максу ироничный взгляд и неспешно потопал к буянившему алкашу.

Макс последовал за ним.

Как и предписывала инструкция, отстав на три шага, с рукой на кобуре и чуть в стороне – так, чтобы идущий впереди напарник, в случае чего, не попадал на линию огня.

Косолапо переваливаясь, сержант вразвалку топал к нарушителю. Слишком неспешно, по мнению Макса. Настолько, что это выглядело издёвкой.

Но… не торопить же старшего по званию?

Тем временем, повернувшись к двери спиной, пьянчужка ещё пару раз долбанул её пяткой, проорал своё «Ниииинка!» и, заметив полицейских, испуганно икнул.

– Э… а чо… я… эээ…

«Отойдите от двери, сэр!» – мысленно представил себе Макс оклик сержанта.

– Ну-ка брысь от двери! Быстро! – рявкнул бульдог с такой силой, что вздрогнул даже Макс.

Окна домишки отозвались жалобным звоном.

Версия сержанта заметно отличалась от инструкций, но напоминать об этом напарнику Макс тоже не решился. Тем более что на алкаша грозный крик вполне подействовал.

Подняв руки, в одной из которых ещё была недопитая бутылка, пёс покорно расстался с источником своих проблем. Макс нацепил на него наручники и проследовал в машину.

За занавеской в домишке мелькнула физиономия «Нииинки».

Но выбраться на крыльцо она так и не решилась.

По дороге пьянчужка отрубился, и они буднично доставили его в участок, где сдали в «аквариум», расписались в табеле закрытия заявок и отправились на обед.

Довольный первым совместным «делом», Макс чуть не приплясывал от нетерпения, часто поглядывал на сержанта и предвкушал, что тот вот-вот сбросит маску отстранённости и будет уже не столь немногословен и холоден.

Но куда там. Бульдог, словно издеваясь, по-прежнему не обращал на него ровным счётом никакого внимания. И если и смотрел прямо в лицо, то как-то этак… словно бы сквозь.

За обедом из спагетти с густой подливкой, стаканчика кофе и непременных пончиков так ни слова и не проронили.

В знак протеста Макс доел свою порцию быстрее и сунулся к машине, но и тут его ждал облом – центральный замок. Такая штука, что закрывает все двери на «кнопку», стоит водителю повернуть ключ в своей двери.

Хотя – кому в здравом уме придёт в голову угонять полицейскую тачку?

Он сердито обернулся, раздумывая, не будет ли нелепым и унизительным вернуться и попросить ключ у напарника.

Пожалуй – будет.

Напарничек ведь и сам мог предложить, видя, как он собирает опустевшие тарелки на поднос и уходит. Но нет – не предложил.

Тигр сердито скрестил руки на груди и опёрся задом о капот, ожидая, когда сержант закончит обедать и снизойдёт до его скромной персоны.

Но бульдог и не думал торопиться.

Знай себе неспешно накручивал спагетти на вилку, с аппетитом, но совершенно без спешки отправляя в рот. И ноль внимания на то, что он, Макс, торчит тут как идиот. Вон, даже прохожие косятся. Не то ехидно, не то злорадно.

Виданое ли дело – коп, не способный попасть в собственную тачку?

Молодой тигр кипятился всё больше и больше, а бульдог всё так же неторопливо елозил кусочком хлеба по тарелке. Собрав остатки подливки, неспешно отправлял в рот. И каждый такой кусочек бесил Макса всё больше.

Наконец, видимо вычистив тарелку до блеска, бульдог отодвинул её в сторону. Макс с надеждой вскинулся, но куда там!

Его Высочество изволил пить кофе.

Поставив перед собой стаканчик, сержант неспешно открыл коробку с пончиками. Выбирая, неторопливо поводил над ними пальцем, наконец извлёк выбранный пончик и не торопясь откусил. Даже зажмурился от удовольствия.

Да он издевается!

Макс плюхнулся обратно на капот, зло сунул руки в карманы и принялся разглядывать прохожих.

Наконец, завершив свою… трапезу, бульдог отнёс поднос к стойке и неторопливо вышел из кафе. С вялым интересом покосился на из последних сил сдерживающегося напарника и неспешно сунул руку в карман.

Но вытащил не ключи от автомобиля, а коробочку с зубочистками.

Бережно извлёк одну из деревянных иголочек, сунул в рот. Тщательно закрыл коробочку, неторопливо уложил в карман. И только после этого ритуала на свет появились ключи.

Громогласно рыгнув, бульдог открыл, наконец, дверь.

С облегчением плюхнувшись на своё место, Макс мрачно уставился перед собой.

Медлительность напарника бесила.

Манеры оставляли желать лучшего. Бульдог настолько не соответствовал образу полицейского, что Макс не находил слов от злости. Впрочем, было у него подозрение, что всё это – какая-то странная, нелепая игра.

Может, проверка на терпение?

Ну, в смысле, как быстро он теряет терпение?

Или – попытки «деликатно» намекнуть, что он тут никто и звать его никак?

В любом случае, сержант почти добился своего, доведя его до предела терпения и даже немного сверх этого.

Однако, как это ни странно, мысль о том, что сержант издевается намеренно, странным образом успокаивала.

Краем глаза Макс видел, как тот искоса поглядывает на его раздражённую физиономию.

С издёвкой? Или доброй иронией? Или каким ещё другим выражением?

Рассмотреть это Макс не мог, а таращиться на вредного пса в открытую ему уже не хотелось. Чёрт с ним. Пусть. Полдня прошло, ещё полдня – и домой.

Едва заметно улыбнувшись, сержант завёл двигатель и неспешно вырулил на дорогу.

В тот день они так же героически спасли забравшуюся на дерево комнатную ящерицу миссис Типплз, нашли брошенную после угона машину, разогнали подозрительно кучковавшихся у пустыря уличных босяков и отогнали бомжа-попрошайку от дверей бакалейной лавки.

За весь этот день бульдог сказал едва ли десяток слов, да и те были обращены в основном не к Максу.

Сам тигр – усиленно старался думать о работе и только о работе.

Старательно таращился на улицу, цепко всматриваясь в прохожих. А ну как кто рванёт сумочку или затеет драку? Или – ну вдруг! – прячет под полой дробовик и маску, замышляя ограбление ломбарда?

А может быть, где-то тут, вот в этой толпе бродит и нахальный карманник, принёсший ему все эти унижения, буквально разрушивший его не успевшую начаться, «новую» жизнь? И без того, в общем-то, не слишком удачную…

О, как страстно Макс мечтал о том, что рано или поздно судьба улыбнётся ему и справедливость восторжествует! О том, как дерзкий мальчишка попадётся. Наедине, без свидетелей!

Все те ночи, что не мог заснуть от унизительных мыслей, он раз за разом представлял себе десятки способов экзекуции. От банальных побоев до лишения одёжки и вышвыривания на улицу голышом. От охаживания по вороватым ручонкам брючным ремнём (и возможно, даже с пряжкой!), до… впрочем, это было бы уже чересчур, пожалуй.

Думал он и о сброшенной верёвке, без которой наверняка бы навернулся с крыши на асфальт у подножия дома.

Как ни крути – а выходило, что маленький гадёныш в тот раз спас ему жизнь.

Но с другой стороны – не было бы этого паскудника, не бегал бы Макс по крышам. И не пытался бы прыгнуть с дома на дом.

И всё же – верёвка. Не будь её… всё было бы проще.

Рано или поздно их пути пересекутся снова. Не могут не пересечься!

И тогда…

Но, чёрт… верёвка! Верёвка всё усложняла.

Спохватившись, Макс согнал с лица злобный прищур и расслабил до боли сжатые челюсти. Покосился на напарника, но сержант невозмутимо крутил баранку и перекатывал в толстых губах очередную изгрызенную зубочистку.

Вечерело.

Они бесцельно колесили по городу, выписывая затейливые квадраты, переходившие один в другой, сворачивали в глухие дворики, пару раз прокатились вдоль длиннющего забора, опоясывающего крысиный квартал, захватили даже край припортовых трущоб.

Мало-помалу успокоившись, Макс принялся вспоминать виденных в раздевалке сослуживцев.

Интересно, они тоже здесь все с прибабахом, как сержант?

Или напротив, можно рассчитывать на нормальное к себе отношение?

Уж как минимум от Рида – пожалуй, да.

Вспомнив белозубую улыбку овчара – от уха до уха, Макс даже сам невольно улыбнулся. Ну так, едва заметно…

И тут же испуганно отогнал навалившиеся мысли. Нахмурился, зло таращась на сгущающиеся сумерки и не замечая, что сержант уже добрых минут десять поглядывает на калейдоскоп сменявшихся на его физиономии выражений. На то, как тигриная лапа то сжимается в массивный кулак, то, как поспешно распрямляется, оглаживает брюки на коленках. На то, как тревожно прядают уши и раздуваются ноздри.

Поглядывает и помалкивает.

Наконец, встроенные в панель приборов часы показали «двадцать ноль-ноль», и «Бьюфолк» вкатился в гараж полицейского участка.

Бульдог с кряхтением выбрался наружу, потянулся, разминаясь после долгого сидения за рулём. Вульгарно почесал задницу и шумно высморкался на пол.

Поморщившись, Макс отвернулся.

Всё так же молча напарники поставили подписи у конторки, сдали оружие и отправились в раздевалку.

Точнее – в раздевалку отправился сержант.

Макс же прошмыгнул мимо и завернул в туалет. Где просидел добрых полчаса, разглядывая не первой свежести стенки-перегородки, крашеную в казённый зеленовато-серый цвет дверь и прислушиваясь к редким в это время посетителям соседних кабинок.

Устраивать повторный стриптиз до трусов под взглядами коллег до ужаса не хотелось. Не то чтобы он стеснялся шрамов вдоль спины или собственного тела… Просто в какой-то мере ощущал свою там… неуместность, что ли.

Неправильность.

Точнее даже – некую стыдливую неловкость. Всё равно что подглядывать, когда никто не знает и не видит. Ведь они все… нормальные. И его считают… нормальным. А он…

Хотя, что за чушь – ни от кого ведь не убудет? Ничего ведь не изменится?

Главное… главное, чтобы не как в прошлый раз.

Никому не верить, как ни хочется. Никогда не пытаться. Никогда не надеяться.

Макс покосился на браслет с часами. Полдевятого. Вроде бы вполне достаточный срок, чтобы даже самый ленивый копуша убрался восвояси. Предыдущая же смена, заступающая в ночное дежурство в восемь, и вовсе должна была освободить раздевалку ещё до возвращения дневной.

Тигр выбрался в коридор.

В раздевалке, как и следовало ожидать, никого не было.

Облегчённо вздохнув, Макс открыл шкафчик. Стянул форму. Уложил поверх шкафчика между уже сложенными аккуратными стопками от других полицейских. Чуть позже их заберёт кастелян и сунет в стирку. А к его следующему приходу на работу – свеженькая, приятно пахнущая форма будет дожидаться на шкафчике.

Заглянув в душевую зону, тигр бдительно осмотрелся и наспех ополоснулся.

Обтёршись большим махровым полотенцем, задержал взгляд на своём отражении в зеркале. Под шкурой перекатились внушительные бугры мышц. Поджарый торс, не сказать что широкие, но вполне рельефные плечи. Бицепсы-трицепсы, кубики на прессе… отчётливо заметные, несмотря на густой короткий мех.

Он повернулся боком, задом, снова передом.

Вздохнув, принялся натягивать гражданские шмотки – просторные бриджи, мешковатую футболку и жилетку на размер-два больше, чем нужно.

Пожелав тихой ночи недавно сменившемуся дежурному, Макс устало выбрел в вечернюю прохладцу. Помедлил на крыльце, созерцая суету вечернего участка, и поплёлся восвояси.

Пешком до дома путь был не близкий, но автобус сейчас – непозволительная роскошь.

И он брёл по улице, грустно поглядывая на попадавшиеся навстречу парочки. В обнимку да под ручку. Целующиеся взасос и не обращающие на окружающих ни малейшего внимания.

В голову вновь полезли дурные мысли и воспоминания, от которых щипало глаза и сжимались кулаки.

Если бы они все знали, как безумно, непередаваемо остро и мучительно он им завидовал. Всем тем, у кого всё было просто и понятно…

Внезапно зарядил дождь, и улицы мгновенно опустели – не считая тех немногих, кто предусмотрительно прихватил зонтик.

Сутулясь, он мрачно шлёпал по лужам, не обращая внимания на ливень и промокшую насквозь одежду.

Нечастые прохожие, завидев рослую сутулую фигуру, от греха подальше перебирались на другую сторону улицы, косились с опаской, оглядывались вслед… Ничего этого он уже не видел.

Промокая до нитки, долго стоял у перил моста, глядя, как прошивают водную гладь росчерки капель. Домой идти не хотелось.

Довольно просторная однокомнатная квартира, снятая на границе с трущобами, ничего, кроме депрессии, не вызывала.

«Дом, любимый дом».

Собственный угол.

В который никто не суёт свой любопытный нос. Он так давно мечтал об этом, о самостоятельной взрослой жизни. И вот сейчас, когда мечта сбылась… ну – почти сбылась… почему-то ничего, кроме безмерной невероятной усталости, не ощущается.

Ни-че-го.

Макс открыл дверь и разулся, не включая свет.

Сбросил мокрую одёжку, обтёрся большим тяжёлым полотенцем. Голышом брякнулся на кровать поверх одеяла, уставившись в потолок.

Обычно, чтобы заснуть, ему требовалось до изнеможения потягать гантели, поотжиматься, покачать пресс. Без всего этого можно было валяться хоть до утра – в голову лезло столько всякой всячины, что начисто отшибало сон.

Но сегодня… Сегодня заниматься ничем не хотелось, хотелось просто полежать. Вспоминая свою нелепую погоню за юрким карманником, молчаливого сержанта и мельком виденных в раздевалке патрульных.

И Рида.

Макс нахмурился, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Попытался избавиться от навязчивого образа, но изображение лишь стало чётче. Фактурнее… и развязнее.

Подскочив, тигр с рычанием подхватил с пола гантели.

 

***

 

Ночь и дождь. Толстые, секущие струи дождя, зло хлещущие по обёрнутому вокруг головы пакету. Летящие не сверху, а спереди – навстречу. Заставляющие щуриться, а то и вовсе закрывать глаза в узких прорезях маски.

Он бежал, нёсся, почти улёгшись, навалившись грудью на тугой и вязкий от этой скорости воздух. В считанные минуты пересекая огромные поля, пробивая собой кусты и перелетая отходившие от автострады второстепенные дороги одним затяжным прыжком.

Бежал, обгоняя вспугнутых с перелеска птиц, бежал вровень с несущимся к городу поездом.

Бежал.

Болезненные ощущения в мышцах постепенно спадали, отступало пугающее помутнение, таяла багровая пелена. Взамен всего этого приходил голод. Точнее, голод никогда и не уходил. Просто сейчас становился сильнее.

Острее вгрызаясь в стенки желудка, запуская противные коготки всё глубже и глубже.

Пакетик взлетел на решётчатый забор, замер на миг на самой верхушке, созерцая открывшийся перед ним порт.

Порт, где жизнь не замирала даже ночью.

Напротив, как раз ночью-то здесь и начиналась самая суета. И где-то здесь наверняка можно было найти что-нибудь съестное.

Соскользнув с забора, он текучим кувырком погасил инерцию падения и в два прыжка пересёк широкую освещённую дорогу перед нагромождением контейнеров.

Огромные стальные ящики издали напоминали гигантский набор детских кубиков. То составленных в относительно аккуратные группки, то сваленных довольно небрежно и без видимого порядка.

Большая часть их находилась на виду – прямо посреди огромного плаца, от которого, как пальцы от ладони, отходили длинные, облепленные кораблями пирсы. Но значительная часть контейнеров ютилась на краю этой площади.

Там, где кончался бетон и асфальт, – начиналась гора. Не слишком высокая, но достаточная, чтобы к ней можно было «прислонить» самые высокие нагромождения контейнеров. И большие и маленькие, разноцветные стальные «кубики» образовывали здесь нечто типа улья. Между ними была масса зазоров и просветов, выступов и торчащих стальных «ушек», что позволяло легко и непринуждённо взбираться на самый верх.

Здесь, на высоте четырёх-пятиэтажного дома, царила ночь. Конусы света, отбрасываемые тысячами фонарей и ламп, оставались где-то там, далеко внизу. И даже возникни у портовых обитателей желание таращиться сюда, на верхотуру – можно не опасаться быть замеченным. Ведь разглядеть в этой кромешной тьме что-либо с освещённого участка – нереально.

И он спокойно лежал на краю контейнера, разглядывая происходящее внизу.

Всё лучше, чем изображать спящего, когда сна ни в одном глазу.

Пакетик раздумывал об их чудной компании, о странном беззвучном голосе, о том, что было и что будет дальше. Вспоминал взбалмошную, хамоватую кошку. Золотые глаза, хрупкие ключицы, вызывающе стянутую рубашкой небольшую грудь. И циничную усмешку, за которой она пряталась от мира, как он – под своей маской. Он чувствовал, он знал.

Лис дотронулся до намотанного на голову пакета.

Разумеется, ему «не светит».

Глупо не понимать этого, но… Он был бы доволен и малым – просто болтаться рядом, любоваться украдкой, когда никто не видит. Защищать, если нужно, но… Теперь её нет. Ушла, растворилась, исчезла.

Всё время с момента её ухода он ждал и верил, надеялся. Что вот-вот, ещё минута – и она войдёт в землянку. Скажет что-нибудь грубовато-ехидное. Сделает вид, что и не думала уходить надолго.

Но время шло – и даже самые упорные надежды отступали.

Не вернётся.

И виноват в этом он.

И только он.

Виноват тем, что не удержал. Виноват тем, что вообще притащил это дурацкое яблоко. Виноват, потому что не решился… если не поговорить, то хоть как-то дать понять ей, что…

Лис криво ухмыльнулся и зло врезал кулаком об угол контейнера.

Ещё раз, и ещё. Исступлённо, отчаянно, словно надеясь подменить душевную боль физической. Увы и ах – даже этого простого средства он лишён.

Тысячи оттенков боли. Одной ноткой больше, одной меньше. Он с ненавистью посмотрел на разбитую до окровавленных костей конечность. На то, как на глазах высыхает неестественно оранжевая кровь. Как стягиваются края раны. Ощущая, как вновь становится единым целым сломанный палец.

Дрожащий, надрывный вой прокатился по порту.

Вибрирующий, захлёбывающийся безысходной тоской и яростью.

Фигурки внизу вздрагивали, испуганно озираясь и роняя из рук коробки.

 

 

 

 

***

 

Размеренный стук колёс, редкие проносящиеся за окном фонари.

Нигде ей так хорошо не спалось, как в поезде.

Не то из-за покачивающейся постели, не то из-за усыпляюще монотонного постукивания колёс.

Она нет-нет да и проваливалась в сон, просыпалась, когда её спаситель выходил по каким-то своим проводницким надобностям. И снова засыпала, едва он занимал привычный пост на полу возле её полки. Вообще-то в служебном купе было два места – одно над другим. Но забираться на верхнюю полку барашек не хотел. Сидел себе прямо на полу и таращился на гостью всю ночь напролёт. Задремал он лишь под утро – осторожно уложив локти и голову на полку возле её ног.

Проснувшись в очередной раз, кошка перевернулась ногами к окну, так что их лица оказались на расстоянии меньше ладони. Полежала, разглядывая заснувшего ухажёра и глупо улыбаясь каждый раз, как барашек причмокивал во сне губами и бормотал что-то неразборчивое.

Не удержавшись, погладила нежно-розовый нос пальцем. Не просыпаясь, барашек потянулся следом за ускользающей ладонью.

Большой наивный ребёнок.

Кошка погладила его ещё раз – легонько, едва ощутимо. Помедлив, чмокнула в нос, и барашек блаженно улыбнулся, потёрся щекой о простыню.

Вздохнув, Вейка поудобней улеглась на живот, уложила голову на обе ладошки, разглядывая шерстинки на лице спящего и млея от ветерка его дыхания. На удивление чистого, с каким-то едва уловимым травянистым запахом.

Ах, если бы вот так ехать всю жизнь куда-нибудь.

Неважно, куда и зачем. Просто ехать.

Чтобы засыпать под стук колёс, чтобы вот так просыпаться, ощущая ветерок его дыхания. Чтобы всегда видеть этот обожающий восторженный взгляд. Она бы помогала ему по его проводниковским делам, а он…

И у них было бы много-много детишек.

Да, разные виды не смешиваются, но ведь можно и усыновить…

Ох, что за сопливый детский бред!

Долго ли продлится этот глупый рай в шалаше? Что общего может быть у «мясоедки» с «копытом»? Да ещё – нищим никчёмным проводником.

Который и дома-то, поди, не имеет. А если и имеет – то в каком-нибудь жалком захолустье.

И, учитывая его работу, большую часть жизни проводит в этом купе.

Спохватившись, Вейка со вздохом отодвинулась, взглянула на барашка почти сердито.

Очередной рай в шалаше… Оооо, нет, нет… Увольте.

Она достойна лучшего. Красивой, яркой жизни. С дорогими автомобилями, похожими на дворцы домами… всем тем, что показывают на страницах глянцевых журналов и в телесериалах.

Решила ведь?

Решила!

И точка.

Всё остальное на пути к настоящему счастью – так, время скоротать.

Кошка вздохнула и легла как раньше – головой к окну, подальше от барашка. Сердито уставилась на покачивающуюся стенку. То есть покачивалась, конечно, не стенка, а она сама… но…

Интересно, как там сейчас беглая компания?

Вспоминает ли о ней хоть кто-нибудь? Или давно уж позабыли? И красавчик Рик нашёл себе другую пассию… Интересно – кого?

Рысь? Или волчицу?

Наверное, всё же рысь.

Толстовата, но зато и сиськи, и жопка – всё вполне прилично. Не то что эта угрюмая бука-бяка со своими м?слами.

Вейка насупилась. Почему-то мысли о покинутой компании навевали грусть и тоску. Она с удивлением скосила глаза вниз, коснулась прочерченной по щеке мокрой дорожки.

Да какого хрена? Вот не хватало ещё об этих всех печалиться!

Кошка сердито смахнула слезинки и решительно повернулась на другой бок. Уставилась в мельтешащие по стене высветы. Фонари за окном проносились всё чаще, а значит – совсем скоро остановка.

И она приподнялась на локте, сердито покосилась на дрыхнущего в ногах барашка. Грубовато пихнула его пяткой в плечо.

– Эй, засоня! Остановку проспишь!

– М? – паренёк вскинулся, испуганно и виновато заморгал на пассажирку, невольно скользнул взглядом по её груди. И тут же засмущался, засуетился, поспешно приводя в порядок форму и разыскивая тряпку и флажки.

Кошка вздохнула и уставилась в окно, за которым проплывал очередной вокзал какого-то города.

Сотни миль, всё что было – осталось там, где-то далеко за спиной. И сделанного не воротишь, да и к лучшему, пожалуй. Вернётся домой, как-нибудь объяснится… Не прогонят же её? Ещё пара остановок. Час или два времени в этом шалаше. Наедине с малышом, похоже, влюбившимся в неё до одури.

Интересно, решится ли он на что-то большее, чем спать у её пяток? И будет ли упрашивать остаться? А может, бросив всё – увяжется следом?

Хах, вот было бы угарно, явись она домой с этаким хвостиком!

Мамашке бы точно поплохело. Папашку и вовсе бы кондратий обнял.

Эх, фантазии… фантазии…

Вейка снова погрустнела, качнувшись на подушке, когда поезд содрогнулся и пополз вновь. Проводила глазами утренний вокзал.

«Хейвдэн».

Ещё три станции – и дом. Дом, из которого она сбежала полгода назад. С молодым красивым байкером, проезжавшим со своим «гаражом» через их городишко и задержавшимся на фестивале. И который небрежно и легко вышвырнул её прочь, когда она возмутилась идее добавить в их постель третьего. Точнее – третью.

В ту пору она ещё по-детски верила, что так не бывает, не должно быть. Верила, что у них всё всерьёз и взаправду, что вся романтика – навсегда, а он… Он…

Разочарование было болезненным.

Но переполнявшие злость и отчаяние помогли повзрослеть и выжить. Она могла бы вернуться домой – благо в кошельке экс-бойфренда нашлось достаточно денег на билет… Но… нет, не через пару недель после побега!

Слишком ещё болела гордость, слишком хотелось мстить.

И она мстила, ох как она мстила!

Цепляла пьяненьких посетителей баров и обирала до нитки.

Прихватывала только деньги, не трогая драгоценности и предметы, которые было проблематично продать, не привлекая внимания.

А деньги, деньги – они удобные.

По ним тоже, конечно, можно отследить и поймать. Но только если заранее переписать номера купюр и успеть объявить их в розыск прежде, чем добытые бумажки сменят двух-трёх владельцев. А это практически нереально.

Поохотившись в одном городе – она легко перескакивала в другой. И так раза четыре, пока однажды охотница не превратилась в жертву. Пьяненький пёс, неся околесицу на тему их счастливой будущей жизни и нещадно лапая за задницу, угостил её какой-то гадостью раньше, чем она успела угостить его припасённым снотворным.

Очнулась она уже в той самой лаборатории.

Сейчас все эти приключения казались чем-то нереальным, как дурной сон, подробности которого забываются уже через пару минут после пробуждения. Теперь почему-то казалось, что домой уже можно. Не просто можно, а нужно.

Ведь мать… ну – поорёт, конечно, но – неужели не простит?

Ну отец отлупит – потерпит, не в первый раз. Ну соседская шелупонь будет шептаться за спиной и, может быть, даже дразниться. Всё это такие мелочи на фоне уже пережитых приключений и болезненной жажды обрести хоть какое-то мало-мальски надёжное убежище. Она даже готова и вовсе забить на мечту про все эти яхты, дворцы и красивую жизнь. Пусть всё будет как прежде. Просто как раньше.

Вейка торопливо отёрла с лица мокрые дорожки и как могла естественно улыбнулась проснувшемуся барашку.

Она ехала домой.

 

 

***

 

 

– Ты обещала! – возмущался Чарли.

– Ни разу! – скрестив на груди руки, с неприступным видом возражала лисичка.

– Так нечестно! Ты должна мне поцелуй! – кипятился бурундук.

– С чего бы? Ты что, «фак» от единицы не отличаешь? – ехидно подкалывала Джейн.

Чарли угрюмо дулся, но через несколько минут возобновлял требования вознаграждения.

Джейн хихикала и отнекивалась.

– На дорогу смотри, врежемся!

– Не, ну нормально, да?! – негодовал оператор. – Кидают! Кругом кидают! Как жить в этом жестоком мире?! Чтоб я ещё раз, ещё хоть раз повёлся на твои афёры!!!

– Что – даже за поцелуй? – подлила масла Джейн.

После ночных приключений напарники пребывали в таком измотанном и обессиленном состоянии, что если бы не эта перепалка – вряд ли дотянули бы до города.

И даже несмотря на шутливую пикировку, крутивший баранку Чарли пару раз едва не врезался в редкие ещё утренние автомобили. А один раз так клюнул носом, что фургончик чуть не вылетел на обочину.

– На дорогу смотри! – пискнула Джейн в десятый, кажется, раз.

– Да всё-всё, смотрю, – Чарли старательно выпучил глаза, пугая своим видом встречных водителей.

Поскрипывая рессорами, фургончик вкатился в город. Миновав промзону, трущобы и окраины, вырулил на проспект, свернул во двор, вкатился на подземную парковку.

Переглянувшись с напарником, Джейн вздохнула.

Выходить из машины не хотелось – и вовсе не от усталости, а… чем ближе к дому, тем отчётливее Джейн вспоминала тот визит улыбчивого незнакомца и пропажу кассеты.

И то гадкое ощущение беззащитности и беспомощности.

А что если сейчас этот лощёный гад поджидает там, в тёмной пустой квартире? Что если ОНИ всё знают? Ведь знали же про кассету! И кто-то знал, где она живёт. И этот кто-то наверняка знал о ней всё. Во всяком случае – не мог не знать, кто её отец. И – не боялся.

Джейн замешкалась, не решаясь выйти из фургончика.

«Пойдём со мной, я боюсь одна?»

«Не мог бы ты проводить меня до квартиры?»

«…И заглянуть под диван и в тёмный шкаф – вдруг там кто-нибудь прячется?»

Бред.

К счастью, неловкую ситуацию разрешил сам Чарли.

– Что, даже на кофе не пригласишь? – вздохнул он.

Лисичка едва сдержала радость. Даже задумчивость изобразила.

– На кофе? Н-ну, даже не знаю… – кокетливо протянула она.

Чарли устало поморщился и потянулся к ключу зажигания.

– Ладно, ладно. Так и быть, – поспешно выдохнула Джейн. – А то заснёшь и врежешься ещё куда-нибудь…

Чарли просиял, и она поспешно добавила:

– Но даже не думай о чём-то большем! Просто кофе.

– Да-да-да-да… – Чарли торопливо закрыл машину, не забыв прихватить камеру. Сонное настроение с него как рукой сняло.

– Ну вот, – Джейн открыла оба замка и зажгла свет в прихожей, пропуская гостя внутрь.

Из темноты никто не набросился, и все вещи лежали вроде бы на тех местах, где она их бросила прошлым вечером.

Лисичка перевела дух и смущённо подобрала валявшиеся на ковре трусики и лифчик.

– Я в душ. Кофеварка на кухне, холодильник там же, – зевнула она.

– Угу, – Чарли разбросал по прихожей ботинки и, пошатываясь, прошлёпал на кухню.

Сбросив одёжку на пол обширной ванной, Джейн избавилась от белья и шагнула в душевую кабину. С наслаждением освежилась, подставляя тугим струям грудь и плечи. Сон и усталость чуть отступили. Не полностью, ненадолго – так, лишь слегка сдали позиции.

Прохладную воду сменили горячие ветерки, встопорщившие и высушившие шерсть.

Лисичка облачилась в тончайший атласный халатик и, затянув поясок, скептично посмотрела на себя в зеркало.

Пожалуй, слишком фривольно – халатик на грани приличий, едва скрывает попку. Да и сходится лишь на талии, открывая вызывающе длинный разрез чуть не до пупа.

Такая одёжка для похотливого недомерка – как флаг капитуляции.

Но делать нечего, другого халата в ванной не было. Не натягивать же промокший от пота комбинезон обратно?

– Чарли? – она вышла на кухню, поплотнее запахнув полы халатика, но бурундука там не было. Джейн выгнула бровь и выглянула в гостиную.

На столике остывали две кружки кофе и горка бутербродов.

Коротышка-бурундук беззастенчиво дрых на её диване.

Прямо так, не снимая перепачканной одежды. Подёргивая во сне пальцами и по-детски причмокивая губами.

Джейн умилённо вздохнула, спохватилась и нахмурилась, сердито скрестив на груди руки. Пошлёпала ногой о ковёр, посмотрела на часы, показывавшие половину шестого утра, на спящего без задних ног коллегу. Снова на дверь, на свою кровать, на дрыхнувшего коротышку.

Да какого чёрта? Пусть дрыхнет, не выгонять же.

Вздохнув ещё раз, Джейн выключила свет и плюхнулась на свою кровать.

А лежавший на диване Чарли приоткрыл хитрый глаз, покосился в её сторону, улыбнулся и устроился поудобнее.

 

 

***

 

 

– Пожалуйста! Нет, нет, не надо!!! – испуганный терьер в потёртом комбинезоне портового рабочего метался в пространстве, огороженном четырьмя контейнерами. – Умоляю! У меня семья, дети!!!

Пятый контейнер, зловеще поскрипывая стальным тросом, покачивался над импровизированной ямой.

– Об этом стоило подумать раньше, – чёрный силуэт, присевший на край одного из окружавших терьера контейнеров, неспешно затянулся сигарой. – Тебе ведь говорили, что профсоюз – это плохая идея?

Куривший небрежно стряхнул пепел вниз, на испуганную физиономию жертвы.

– Я понял, я всё понял! – коротышка в отчаянии заколотил ладонями по гофрированной стенке контейнера.

Курильщик затянулся ещё раз, помолчал, словно раздумывая, и медленно выпустил дым вверх. Поднялся с корточек, скрипнув кожаным плащом. В дорогих лакированных ботинках отразились портовые огни.

– Видишь ли, Билли… Если бы ты осознал это раньше… Мне не пришлось бы откладывать свои дела и тратить своё время на такое ничтожество, как ты. Но раз уж я здесь… – фигура иронично качнула широкополой белоснежной шляпой и снова затянулась сигарой. – Мне бы не хотелось возвращаться сюда вторично.

– Я заплачу! У меня есть деньги! Немного, но есть! – терьер в яме умоляюще воздел руки.

Фигура в плаще рассмеялась, несколько тёмных силуэтов, возвышавшихся на других контейнерах, тоже загыгыкали. Словно в унисон им, кран, державший контейнер, нетерпеливо гуднул моторами. Контейнер качнулся и опустился на пару дюймов ниже.

– Нет, пожалуйста! – голос жертвы поднялся до визга. – Не наааадо!

– Прощай, маленький Билли, – куривший сделал последнюю затяжку и швырнул окурок в жертву.

Словно только и дожидаясь этого своеобразного сигнала, кран начал опускать контейнер в яму. Фигура в плаще грациозно спрыгнула на бетон и двинулась к стоявшим неподалёку джипам. Но не успел бандит сделать и пары шагов, как гул моторов внезапно стих.

– Не понял? – обладатель широкополой шляпы остановился и обернулся.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как из кабины вылетает визжащий и размахивающий конечностями силуэт.

Полёт незадачливого крановщика завершился в огромной куче подгнившей картошки, ссыпанной возле одной из контейнерных башен.

Бандиты выхватили стволы и, подозрительно косясь то на кран, то на место приземления подельника, рассредоточились неровным кольцом.

Упавший в картошку крановщик отчаянно матерился и подвывал, баюкая сломанную руку.

– Босс? – неуверенно промычал один из амбалов, показывая куда-то вверх.

– Чё за бэтмэн? – буркнул второй.

Главарь некоторое время таращился на силуэт, не в силах поверить, что это не игра теней, не какая-то деталь крана. А самый что ни на есть настоящий придурок, без малейшего страха стоящий на решётчатой стреле на высоте в полсотню футов. И вызывающе нагло таращившийся на них сверху вниз.

Главарь с интересом наклонил голову.

Приняв это за сигнал, бандиты в пять стволов открыли ураганный огонь, но силуэт даже не вздрогнул.

На секунду владелец широкополой шляпы усомнился в реальности происходящего. Повисла гнетущая тишина – ругаясь сквозь зубы, бойцы меняли обоймы.

– Тихо все! – главарь принял классическую позу стрелка: заложив свободную руку за спину, далеко выставив ногу и вскинул свой револьвер – хромированный длинноствольный «Кинг Хаммер» с лазерным и оптическим прицелами и прочим понтовым обвесом. Тщательно прицелился, но повторных выстрелов нахальный силуэт дожидаться не стал – рванул с места и понёсся вдоль стрелы с такой скоростью, словно бежал не по решётчатой, насквозь дырявой железяке, а по ровному полю. В пару секунд достигнув конца стрелы, неизвестный длинным, невероятно протяжённым прыжком приземлился на повисший над ямой контейнер. От удара железная махина дрогнула и закачалась на заскрипевших тросах над головой несчастного терьера.

А неизвестный как ни в чём не бывало спрыгнул дальше. Словно и не пролетел высоту в добрых пару десятков своих ростов, словно не врезался в стальную махину босыми пятками. Кувыркнулся и спрыгнул вновь, уже на контейнеры бетонки, а затем и с них.

И вот уже идёт по бетонке, навстречу опешившим от такой наглости бандитам.

Невысокого роста, босиком… в каких-то дешёвых шортах и грязной майке. Его можно было бы принять за местного бомжа, с бодуна возомнившего себя супергероем и напялившего на башку какой-то целлофановый пакет. Если бы не дикая, звериная пластика движений, не ощущение прямо-таки материальной, почти осязаемой опасности, леденящей волной прущей от этого непрошеного гостя…

Пугающий тип приблизился и замер, упёршись лбом в ствол дрогнувшего револьвера, который опешивший главарь всё так же держал выставленным перед собой.

Пахнуло мертвечиной.

Владелец широкополой шляпы нервно сглотнул – за свою жизнь он всякое повидал, но вот таких придурков… столь нагло и столь безмятежно упирающихся лбом в ствол… встречать не доводилось.

– Ты кто? – стараясь не дрогнуть голосом, выдохнул главарь. – Чё те надо?

– Босс… да вальни ты, нахрен, этого чудика! – подал идею кто-то из сгрудившихся за спиной «коллег» и тут же осёкся: замотанная целлофановым пакетом башка таинственного гостя повернулась к говорившему. Даже не повернулась… А словно бы мгновенно изменила положение: щёлк – и он уже смотрит в сторону. Щёлк – и чёрные провалы маски вновь направлены на главаря.

Слишком быстро, слишком нереально быстро. Если бы не едва слышный шорох, не шорох даже, а хлопок целлофанового мешка… Впору и вовсе решить, что это молниеносное движение попросту померещилось. Игра теней, обман зрения.

Башка странного типа издевательски склонилась набок – уже не столь быстрым, совершенно обычным движением. Как бы говоря: ну давай, смелее!

Но проверять, что будет, если нажать спусковой крючок – главарю почему-то не хотелось. Совсем.

В голове закрутилась карусель сумбурных мыслей. С одной стороны, больше всего на свете сейчас ему хотелось просто убраться отсюда куда подальше. И навсегда забыть этого долбаного акробата и этот мерзкий, тошнотворный запах…

С другой стороны, дать слабину в присутствии подчинённых – почти гарантированно прослыть трусом. А какое уважение может быть к трусу? Всё, чего он добился, вся его репутация, карьера – если это можно так назвать… всё это полетит к чертям!

Главарь сглотнул.

– Слышь… как там тебя… – собственный голос показался внезапно чужим.

Совсем не такой, как ещё пару минут назад – хорошо поставленный, с тщательно выверенными, насыщенными интонациями. А хриплый, жалкий… Истеричный.

– Те чё надо? Чё те надо, говорю?! А?! – накручивая сам себя, выкрикнул бандит, окончательно теряя самообладание и бесясь от этого ещё больше.

Палец сам собой рванул курок, и мир взорвался. Несколько раз промелькнуло светлеющее небо, бетонка, снова небо и снова бетонка, изумлённые лица подельников и угол контейнера, потушивший свет на самом интересном месте.

Лишь где-то далеко-далеко, на самой границе слышимости, что-то хрустнуло, бахнуло… Ещё раз. И ещё. Выстрелы и брань, заливистый, пронзительный визг, мат, снова выстрелы. На него наступили, потом кто-то упал рядом. Потом сверху обрушилось что-то тяжёлое и всё стихло.

Всё, кроме адской боли сразу в десятках мест – руки, ноги, голова, рёбра… Ощущение – словно нечаянно упал в камнедробилку, но каким-то чудом выжил, вывалился по другую сторону. Большей частью.

 

Маленький рабочий в ужасе сжался в углу своей ямы. Четыре ребристые стены, образованные контейнерами. И пятый, покачивающийся над ним на поскрипывающих тросах. Ни дать ни взять – могильная плита.

И стрельба с безумными воплями снаружи. Он замер, отчаянно вслушиваясь в эту суматоху и пытаясь представить, что там происходит.

В кого стреляют бандиты?

Не работяги же на них напали? Это было бы безумным, невероятным вариантом. Но кто? Кто в здравом уме мог наехать на портовую мафию? Не купленная же на корню полиция?

Тем временем снаружи всё стихло столь же внезапно, как началось.

Не решаясь позвать на помощь, терьер то пытался рассмотреть что-то сквозь крохотный зазор меж контейнерами, то прикладывался ухом в тщетной попытке различить голоса или шаги.

«Вжух».

В лицо ему прянула тугая, упругая волна воздуха, в нос пахнуло гнильцой и тухлятиной. По ту сторону щели всего в паре дюймов от его носа возник чей-то глаз.

Безумный, жуткий глаз посреди каких-то влажных, воспалённых лохмотьев.

Вскрикнув, пёсик шарахнулся прочь, запутался в собственных ногах и рухнул на бетон. Всё тело вновь прошила мучительная, иступлённая дрожь. Существо снаружи пугало едва ли не больше, чем зловеще поскрипывающий тросом зависший над башкой контейнер.

Терьер отполз на середину своей ловушки, панически завертел головой, вглядываясь в щели по углам ограниченного четырьмя контейнерами пространства. Но жуткое видение больше не показывалось.

Вместо этого с гулким стуком рядом с ним брякнулся конец стального троса. Терьер недоверчиво уставился на переплетение металлических нитей. Испуганно посмотрел наверх, не решаясь покидать ловушку и лицом к лицу встретиться с пугающим спасителем.

Собственная несостоявшаяся могила вдруг показалась уютной и родной. Настолько, что покинуть её он не решался почти целый час.

 

 

***

 

«Триста девять тысяч четыреста шестьдесят пять…»

«Триста девять тысяч четыреста шестьдесят шесть…»

Неясная тень в углу комнаты едва заметно пошевелилась и Паркер вздрогнул.

Нет, нет… всё это нереально… Игра воображения, какие-то последствия для всех органов чувств!

«Триста девять тысяч четыреста шестьдесят семь…»

Теперь пошевелилась тень под настольной лампой, отлипла от неё, обтекла молчащий ноутбук и невесомой кляксой потекла к его руке.

Подавив инстинктивное желание отдёрнуть ладонь, генерал с болезненным интересом смотрел, как ожившая тень на секунду замедлилась, словно примериваясь как бы ловчее впиться и резким рывком бросилась вперёд.

И от этого хищного движения Рэйно невольно вздрогнул, но руку не убрал. Лишь молча перекатывал желваки, глядя как тень обволакивает руку, ползёт противным холодком под рукав халата.

«Триста девять тысяч четыреста шестьдесят девять…»

Нереально.

Невозможно.

Иллюзия!

Долбаный глюк и не более того!

На краю поля зрения что-то шевельнулось и Паркер повернул голову: ещё одна ожившая тень. От комода. Самодовольно потянувшись, словно разминаясь, отправилась к нему.

«Триста девять тысяч четыреста семьдесят…»

Теперь зашевелились и остальные тени – неприметные, едва различимые в свете раннего дня, они отклеивались от отбрасывавших их предметов, текли, переливались как какие-то гигантские слизняки и карабкались на него, Рэйно Паркера, укутывая липким, прохладным одеялом.

Генерал отчётливо ощущал их мертвящий холод – на руках, ногах, загривке… Пугающий, словно высасывающий саму жизнь холод. Вдоль спины носились стада мурашек, а короткий ёршик волос, казалось, потрескивал от статического электричества.

«Триста девять тысяч четыреста семьдесят один…»

Паркер встал, всколыхнув целое море теней – от незаметных, почти прозрачных, до густо-чернильных – таких, что прятались под шкафами, кроватью и столом. Он медленно двинулся через эту густую, физически ощущавшуюся массу, а тени следовали за ним – карабкались на ноги, вползали под халат, выпускали щупальца на лицо.

«Триста девять тысяч четыреста семьдесят два…»

Медленно, словно преодолевая сопротивление, Паркер направился в ванную – огромную сверкающую комнату где теней не было в принципе. Только сверкающий белоснежный кафель и сияющая позолота. Генерал выкрутил диммер на полную и, морщась от яркого света, торжествующе ухмыльнулся при виде того как корчатся и дрожат облепившие его сгустки.

Открыв горячую воду, бультерьер сбросил халат и шагнул под душ.

Тугие, обжигающие струи впились в тени, заставив их затрепыхаться как выброшенную на берег рыбу. С влажным чмокающим звуком они отслаивались с его тела и плюхались под ноги, кружились, корчились в воде, растворялись в водяных струях и в конце концов исчезали в воронке водостока.

«Триста девять тысяч пятьсот восемь…»

Паркер довольно улыбнулся своему отражению.

И это всё, на что вы способны?

Ну же… удивите меня чем-нибудь новеньким!

И отражение вдруг оскалилось – дико, по животному задрав губы и неестественно сильно обнажив зубы и часть черепа. Казалось, шкуру на голове скомкали, стянули на затылок, обнажив дёсны и розово-алую плоть далеко за ними.

Паркер прикрыл глаза и опустил голову.

Медленно повёл ей из стороны в сторону и осторожно посмотрел в зеркало вновь – потихоньку, помаленьку. Медленно, начиная с краешка торса. Мускулистого, хоть и давно подтаявшего, подрастерявшего былую подтянутость и жёсткость.

Кубики пресса, тяжёлые пласты грудных мышц с едва заметными в короткой, но густой шерсти сосками. Переплетение жил от груди до шеи с толстыми, пульсирующими венами. Край нижней челюсти…

Решившись, Паркер поднял глаза полностью и снова вздрогнул – двойник смотрел на него выпученными, воспалёнными глазами, набрякшие веки сочились гноем и сукровицей, а сами глаза, давно вылезшие из орбит, всё ещё продолжали надуваться изнутри.

Уродливый двойник осклабился и вывалил распухший язык. Багровую плоть усеивали нарывы и гнойные язвы, а сам этот отросток омерзительно, тошнотворно извивался где-то на уровне груди.

Генерал отвернулся.

«Триста девять тысяч пятьсот сорок семь…»

Заткнув водосток, он уселся в горячую ванну, стараясь не обращать внимания, как спина и локти вдруг стали проваливаться во внезапно оказавшийся податливым и мягким край ванны. Как остальная часть чугунной чаши вдруг подалась к нему навстречу подобно закрывающемуся бутону хищного цветка.

«Триста девять тысяч пятьсот сорок восемь…»

Невероятным усилием воли Паркер подавил желание затрепыхаться, задёргаться в панической попытке высвободиться.

Его била крупная безудержная дрожь, а всё тело прошибало то ознобом, то испариной.

«Триста девять тысяч пятьсот сорок девять…»

Руки непроизвольно сжались – где-то там, внутри толстых бугристых наростов, образованных обволакивающей его ванной, тело выгнуло судорогой.

«Триста девять тысяч пятьсот пятьдеся…»

Генерал вскрикнул, до крови прикусив язык. С натужным воплем вырвал из белой чавкающей массы внезапно ставшую чужой руку. Потянулся к сложенным на табуретке чурбачкам – аккуратным деревянным сарделькам – неуклюже сгрёб одну из них и отправил в рот.

«Триста …семнадцать тысяч …двести …пятьдесят три».

«Триста семнадцать тысяч двести …пятьдесят четыре».

«Триста …семнадцать …тысяч двести пятьдесят …пять».

Паркер выплюнул изгрызенный в лохмотья деревянный цилиндрик и тотчас сунул в рот новый.

Он сидел по пояс в чёрной ванне, а с потолка лился чёрный свет. Позолота превратилась в какие-то иссиня-чёрные трубки, окаймлённые светящимися неоновыми сполохами.

В зеркале на стене гримасничал негатив двойника. Стучал по зеркалу изнутри, корчил жуткие рожи, оставляя на стекле кроваво-гнилостные разводы, теряя вылезающие из полуразложившихся пальцев когти.

Паркер сидел в тесной ванной, монотонно раскачиваясь взад-вперёд и мысленно проговаривая цифры.

Мышцы сводили судороги – словно кто-то невидимый время от времени втыкал в него иголки. И каждый раз от боли непроизвольно стискивающиеся зубы погружались в деревяшку всё глубже.

«Триста семнадцать тысяч триста семь».

«Триста семнадцать тысяч триста восемь».

Невидящие глаза пса таращились в пустоту, не фокусируясь на чём-либо конкретном. Крепкие мясистые ладони стискивали чугунный край ванны. Уже не той, мягкой и разбухшей, пытавшейся поглотить его несколько …минут? Или часов? …тому назад. А вполне обычной, твёрдой чугунной ванны.

Его сточенные, кровоточащие когти шкрябали по ободранной эмали, прокладывая всё новые и новые бороздки.

Он то пытался свернуться в позу эмбриона, то, наоборот, на миг расслаблялся, разваливался в ванной, чтобы тотчас вновь вскрикнуть и скорчиться от новой пронзительной боли.

Мучительно удерживал сознание на цифрах, боясь сбиться, потерять счёт. Почему это казалось столь важным? Может быть… стоило накачаться снотворным и перенести ломку в бессознательном состоянии? А перенёс бы? Или в царстве грёз кошмары были бы ещё круче?

Нет, ну конечно можно было посадить вокруг бригаду реанимации, потребовать общий наркоз и пусть они там отрабатывают свой паёк, пока он смотрит сны и витает в райских кущах…

Вот только мысль о том, что он будет валяться беспомощный и жалкий перед кучей каких-то яйцеголовых… И то, что рано или поздно сплетни о его странной ломке расползутся по ненужным ушам… На тот момент всё это показалась ему не слишком удачной идеей.

Казалось, стоит только перетерпеть какой-то предел, какую-то грань… Ведь в прошлых попытках он просто не дошёл, не дополз до этой самой грани. Остановился в шаге от неё, сдался, проиграл.

На второй попытке он уже доходил до оживших теней, глюков в отражениях и судорог. Сейчас же, на третьей… Предстояло узнать – что там, дальше?

Содрогаясь от спазмов и рвотных позывов, вздрагивая от несуществующих ожогов и мелко дрожа от ледяных волн по всему телу, пёс корчился в ванной, грыз палочки, плакал как младенец и пачкал кровью из содранных дёсен не успевающую вытекать воду.

«Триста семнадцать тысяч восемьсот двадцать два».

«Триста семнадцать …тысяч …восемьсот двадцать триииИИИИ! Аааарррххгх!».

Бультерьера скрутило и выгнуло. Очередная дощечка во рту превратилась в груду бесполезной щепы и он поспешно сплюнул её прямо в воду. Дрожащей онемевшей рукой потянулся за свежим чурбачком.

«Триста …семнадцать …тысяч».

Руку свело судорогой, и табуретка опрокинулась. Драгоценные деревяшки раскатились прочь, а он всё тянулся и тянулся, извиваясь от всё быстрее и глубже вонзавшихся в тело игл, от хруста разваливающихся, расщепляющихся на осколки костей. Лез, тянулся, пока не вывалился из ванной на холодный кафельный пол.

Но сейчас его тело не чувствовало холода – сейчас вся кожа горела, словно объятая пламенем. Он почти физически ощущал запах палёной шерсти, подгоревшего мяса и кипящей крови.

«…восемьсот двадцать… два».

Во рту с громким «хруп» сломался зуб и язык залило кровью. Он сплюнул фиолетовую жидкость на воспалённый, пульсирующий венами кафель.

«Триста…»

Генерал зарычал, по животному, утробно и жутко. Впился в плитку, ломая когти и навстречу ему брызнула какая-то отвратительная жижа, а по пальцам поползли личинки.

Рывками, дюйм за дюймом он подтягивал себя к рассыпанным деревяшкам, разбрызгивал вокруг оранжевую воду и никак не мог преодолеть проклятый коврик. Тот тянулся и тянулся ему навстречу, не давая зацепиться, лишь бессмысленно комкаясь мелкими складками где-то там, под животом, отставшим от него на добрую милю.

Упавшее сверху полотенце заклекотало, заухало, впилось в череп колким холодным хоботком и попробовало придушить его бахромчатыми краями.

Сорвав и отшвырнув хищную тварь, генерал упрямо полз дальше.

«…семнадцать

…тысяч»

Руки наконец дотянулись до чурбачка, но пальцы не слушались – неловкие, словно чужие, они на глазах оплывали, стекали мерзкой жижей на коврик, обнажая отваливающиеся кости.

Он завыл и попробовал подкатить один из чурбачков липкой беспалой культёй.

«…восемьсот двадцать два».

Мочевой пузырь опорожнился и к воображаемому запаху палёной шерсти добавилась вполне реальная вонь мочи. А следом и кое-что похуже.

«…дцать три».

Чёрный потолок вдруг сменило безоблачное небо и палящее солнце – огромное багровое солнце, лучи которого проходили через него насквозь, обжигали, сдувая плоть с оставшихся костей как ураганный ветер.

Под кожей что-то трепыхнулось. Раз, другой, третий… Поползло, потянулось, болезненно расслаивая мышцы, пробивая себе путь сквозь его ещё живую плоть.

Генерал уставился на вспухшие на руках дорожки, извивающиеся следы каких-то не то червей, не то личинок, десяток которых трепыхался и извивался под его кожей, пытаясь то ли вырваться на волю, то ли зарыться поглубже в мясо.

Паркер завизжал и сбился со счёта.