Краденый Мир

– Тихо-тихо-тихо! – Подходивший к ней парень вздрогнул и с расширившимися глазами отступил на шаг обратно. – Спокойнее! Я просто хотел помочь.

В неброской, но аккуратной одёжке, мальчишка, несмотря на типично рысьи «квадратные» пропорции выглядел предельно безобидно и мирно. Настолько мирно и настолько безобидно, что она тут же ощутила себя полной дурой. Психопаткой, которая чуть что кидается на мирных прохожих с ножом наперевес. Нет, конечно, райончик тут тот ещё… И время позднее, да и освещение – одно название… Но что бы вот так, с ножом?

Нервы ни к чёрту.

Месяц, почти целый месяц жизни в бегах, жизни с непрерывным ожиданием, что тебя вот-вот найдут. Найдут те, кто знает, как ты выглядишь и о ком ты не знаешь ровным счётом ничего. Любой прохожий в один прекрасный миг может внезапно схватить, отсигналить своим и тогда…

А ведь ещё год назад она могла спокойно ходить по этим улицам, не вглядываясь с опаской в лица окружающих, не прикидывая постоянно пути отступления, не обмирая внутри от любого оклика или чересчур резкого движения!

Подумать только, как меняется жизнь, стоит хоть раз побывать за изнанкой!

Там, в относительной безопасности их нового укрытия, в окружении других беглецов, Рона в какой-то степени забывала обо всём этом бесконечном давящем страхе. И даже выйдя на улицу, не то чтобы боялась всерьёз, но вот поди ж ты… Один маленький стресс – и уже стоит в полуприсяде, готовая к броску со сжатым в руке ножом.

А мальчишка просто хотел познакомиться. Или, как минимум – проявить галантность. Помочь донести её ношу. Такое простое и некогда привычное и нормальное желание, сейчас, с её стороны кажущееся по меньшей мере странным.

Дичь.

Виновато потупившись, она развернула нож рукояткой вверх и стыдливо спрятала руки за спину.

– Прости.

– Ничего себе… – Парень моргнул и поправил сползающие с носа очки. – Ты всегда такая нервная?

В руках он сжимал какой-то продолговатый футляр вычурной формы – слишком маленький, чтобы вместить винтовку, но достаточно объёмный, чтобы спрятать в нём автомат.

Чушь… Откуда у такого ботаника оружие? Всего лишь скрипка или что-нибудь в этом роде.

Мотнув головой, словно пытаясь проснуться и сбросить навязчивую, прилипчивую панику, она хмуро уставилась на непрошеного помощника.

– Только по пятницам. – Стыд и смущение, внезапное осознание сколь глубока и широка пролёгшая между ними пропасть, подпустили в голос нотку злости.

Ведь ещё какой-то год назад… Всего лишь год, даже меньше!

Рона неловко подняла упавшее ведро, стыдливо сунула в него нож и принялась собирать раскатившиеся от падения мелочи.

До чего же дурацкое ощущение! Какой идиоткой она, должно быть, выглядит в глазах этого паренька. Мальчишки, живущего своей, размеренной, восхитительно обычной жизнью. Дом, колледж, дом… Сытая, ну или хотя бы не впроголодь, нормальная жизнь с горячей едой, холодильником и посудой. Ванной и душем, телевизором и собственным, нормальным жильём. И возможность ходить по улицам, не боясь что тебя схватят и вновь швырнут в подвал. Опасаясь разве что местных хулиганов и тому подобной братии, что нет-нет, да и забредала в эти кварталы из портовых районов.

Несправедливо! Почему это всё происходит с ней? С ней, которая ещё недавно непоколебимо верила в стабильность, надёжность… справедливость, наконец. Верила в мир, в котором всё просто и понятно, в котором белое это всегда белое, а чёрное – всегда чёрное. Витала в иллюзиях, что когда-нибудь займёт своё законное место в рядах тех, что служит опорой этой самой стабильности, защитой этой страны. А что в итоге? Кусок мяса для каких-то сомнительных опытов, неприкрыто противоречащих всем основам конституции.

Невероятно. Невозможно. Настолько, что в голове не укладывается такая подлость и низость! Одна строка в сопроводительной бумажке. Один небрежный росчерк пера, начисто меняющий всю жизнь. Низвергающий туда, откуда не возвращаются.

О, за недели, проведённые в казематах, у неё было время подумать, осмыслить и сопоставить всё. Сложить разрозненные фрагменты мозаики в единую цельную картину. Картину, в которой поздно что-то менять. Картину, которую рисовали двое. Один – робко и опасливо, другой – властно и решительно. Она простила, стерпела и сумела забыть. А тот, второй – нет. И небрежно и легко, одним росчерком пера смёл подальше с глаз. Словно не живое существо, а абстрактный порядковый номер. Просто так – потому что мог.

И сейчас, оказавшись по ту сторону сцены и разглядев как всё на самом деле устроено, она со всей безжалостной пронзительностью ощущала бесконечную чуждость этому миру. Словно голодный грязный оборванец, припавший к витрине дорогого ресторана. Украдкой, издали подсматривающий за чужой красивой жизнью, сверкающим великолепием всех тех, кому повезло.

Мальчишка аккуратно положил свой скрипичный футляр и присоединился к сбору рассыпанного. Столь непринуждённо и естественно, словно помогал давней знакомой, а не вооружённой ножом психопатке, встреченной на тёмной улице.

– Ну вот. – Последний подобранный предмет он положил не в ведро, а с улыбкой протянул ей. – Странный наборчик. Ты где живёшь?

Стараясь не соприкоснуться пальцами, Рона сердито выхватила нитки из его руки и зло бросила в ведро.

– Не твоё дело.

– Меня Рэй зовут, а тебя? – снова этот непринуждённый тон.

– Не важно. – Она поджала губы и угрюмо нахмурилась. – Иди куда шёл.

– Да туда и шёл… нам же по пути? – рысёныш робко улыбнулся. – Давай помогу?

Он подхватил с земли свой футляр и потянулся было забрать у неё ведро, но Рона предусмотрительно отшагнула назад.

– Иди, говорю!

– Ладно… – Мальчишка послушно отступил, развернулся и потопал дальше по улице, всей спиной выражая негодование и обиду. Такую трогательную и невинную, что у неё защипало в глазах и где-то внутри, под рёбрами, образовалось какое-то гадкое, тянущее ощущение.

Чёрт… как же хотелось хоть на миг, хоть на минутку позабыть обо всём, что нависало и давило, вжимало в землю и заставляло жить с оглядкой. Как нестерпимо хотелось вернуться к себе той, которой была ещё какой-то год назад. Вернуться туда, где этот милый паренёк не получил бы такой категоричный отлуп. Где мог бы сыграть ей на своей «пиликалке», рассказать что-нибудь смешное и забавное, где они могли бы бродить по парку взявшись за руки и…

Достигнув поворота, Рэй грустно обернулся и она сердито мотнула головой – «вали-вали!».

Отчётливо вздохнув, парень скрылся из виду, а рысь, опустошённо выпустив воздух, прислонилась спиной к холодному бетону фонарного столба.

Откуда-то сверху капнуло.

Ещё раз, ещё и ещё.

Рона запрокинула голову, подставляя горящее лицо возобновившемуся дождику, жмурясь навстречу всё более и более весомым каплям…

 

До логова она добралась промокнув насквозь. Проклятое ведро, наполнившись водой почти наполовину, ощутимо потяжелело и никак не желало протискиваться меж прутьев забора. Пришлось в несколько пригоршней вытряхнуть содержимое в траву, перебросить ведро через забор и потом, под усилившимся ливнем, собирать всё обратно.

Усталая и разбитая, она кое-как захромала вверх по лестнице, ступая на краешек ступеней кончиками пальцев и стараясь не побеспокоить Тимкину сигнализацию. Пострадавшую ногу после прогулки жгло огнём, а вспоротая жестянкой подушечка воспалилась и пульсировала под размокшей повязкой.

Она вошла в комнату и окинула пустое помещение удивлённым взглядом. Обычно шумных и непоседливых бельчат нигде не было видно, лишь забившись в свой угол, кутался в свою куртку мыш.

– Привет. А где все? – Она растерянно поставила мокрое ведро на пол и прислушалась, надеясь различить голоса близняшек где-нибудь в одной из соседних комнат

– Наверху. – Прозвучавший голос был настолько слаб, что на какой-то миг Рона чуть было не решила, что это ей померещилось.

– Как себя чувствуешь? Полегчало? – Она выгрузила покупки на стол, подумала и выставила ведро на широкий карниз за окном. Не дождавшись ответа, обернулась на мыша.

Тот таращился в её сторону. Ну, то есть определить – куда именно направлены эти чёрные безумные гляделки, по-прежнему было нельзя. Но, по крайней мере, общее направление лица слегка изменилось. И с некоторой долей вероятности он мог смотреть и на неё.

Вздохнув, рысь приблизилась и присела напротив. Поправила сползшую полу куртки.

– Точно ничего не болит? Кушать не хочешь?

Мыш чуть повернул голову, молча уставившись неподвижным расфокусированным взглядом куда-то в район её левого плеча.

– Эй? – она осторожно коснулась рукава замызганной куртки и прятавшаяся в нём рука заметно напряглась.

– Зачем? – едва различимый голос прошелестел на грани слышимости так тихо, что она вновь засомневалась – услышала ли что или то было лишь плодом её воображения.

– Зачем – что? – Рона пощупала его горячий лоб. Подумала о том, что, наверное, стоило бы сходить наверх, к Тиму. Убедиться, что все и впрямь там, что «дома» всё в порядке и за время её отсутствия ничего нехорошего точно не стряслось.

– Зачем… возишься. Со мной. – Прозвучало странно и настолько чуждо и противоестественно из уст ребёнка, что вдоль хребта у неё промчался неприятный холодок.

Зачем? Что, чёрт побери, значит – зачем?

Она тут из шкуры выпрыгивает, чтоб всем… А он – зачем-почему? А и впрямь – почему? Потому лишь, что все они в одной, фигурально выражаясь, жо… лодке? Потому, что ни у одного из них, похоже, нет никого, кроме других таких же беглых и никому ненужных? И если то немногое, что осталось – распадётся… то что тогда? Что будет с ними всеми, если некому станет добыть денег и еду, если некому набрать воды, некому найти новое логово? Ну, она сама-то как-нибудь проживёт… и Тимка. И, может быть кошка – да легко… Найдёт себе «папика», не в первый раз, поди. А что стало бы с Риком, близнецами и самим мышем? А изуродованный Пакетик? Жив ли он ещё? А странная, пугающе сильная волчица?

Может ли быть всё настолько плохо, что мучимый кошмарами и болезнями, мыш уже и сам не рад тому, что она его выходила?

– Ты предпочёл бы загнуться? – Рона с беспокойством всмотрелась в непроглядно чёрные глазёнки, но как обычно не разобрала никакого определённого выражения.

– Так было бы проще. – Прошелестел мыш.

– Кому?

– Всем. – От серьёзности и мрачной обречённости этих слов её продрал озноб. Или то был лишь банальный холод от промокшей насквозь одежды?

– Что за чушь… – враз позабыв о разъедавших собственную уверенность мыслях, она властно нахмурилась. – Чтоб я больше такого не слышала! Мы выкарабкаемся… Обязательно выкарабкаемся и всё будет хорошо!

– Ну разумеется. – Прозвучало с такой долей издёвки и сарказма, что её передёрнуло. Как страшно и неуместно слышать всё это из уст ребёнка. Как пугающе.

Секунд пять они разглядывали друг дружку и за всё это время мыш ни разу не моргнул и не пошевелился. Взгляд в никуда.

– Переоденься, ты замёрзла. – Вновь этот безразличный, лишённый интонаций голос.

Констатация факта и не более того.

Переодеться… во что переодеться? Раздобытая Тимкой одёжка сменных комплектов не предусматривала, а тюремные майки они давно пустили на тряпки и повязки.

– Куртка. – Мыш встал на дрожащих ногах и, покачнувшись, принялся стягивать собственное облачение.

– Стоп, стоп, стоп! – Она сгребла его в охапку, мешая избавиться от тёплого одеяния. – Тебе это нужнее.

– Уже нет. Всё нормально. – Он впервые посмотрел ей в глаза – совершенно прямо, отчётливо. – Одень.

Голос внезапно обрёл силу, какую-то странную бархатистую твёрдость, упругость что ли.

В голове крутнулись беспокойные, шальные мысли, но прежде чем этот дурной хоровод разогнался на полную, всё улеглось и притихло, словно небрежно придавленное тёплым тяжёлым одеялом.

– Сними мокрое. – Распоряжение? Негромкая властная команда, словно разделяющая мир надвое. В одной половине – осознание некоторой странности происходящего… а в другой – столь же странное осознание логичности и правоты мелкого благодетеля. Настолько сильное, что она потянула с себя майку, невзирая на устремлённый в её сторону взгляд.

Впрочем, словно угадав её мысли, внезапно воспылавший благородством и галантностью, мыш демонстративно отвернулся.

Разглядывая как он пошатываясь стягивает с себя куртку, изумлённая Рона сдёрнула майку и немного помедлив – шорты.

«А если кто-нибудь зайдёт?»

«Если он сейчас обернётся?»

Опаска и лёгкое шальное чувство смешивались в пьянящий, головокружительный коктейль.

Оставшись голышом, она как никогда остро ощутила собственную беззащитность и слабость. Где-то на периферии сознания билась паническая мысль, что всё происходящее отдаёт каким-то странным гипнотическим трансом. Но нет – она же может и одеться обратно? Может ведь?

Отчаянно боясь ощутить какое-либо противодействие, Рона сунула ногу обратно в шорты.

Ничего. И мыш не обернулся. Молча стянул утеплённую куртку и не глядя протянул ей.

Испытав укол стыда, мокрая, дрожащая рысь, костеря свою паранойю на все корки, торопливо и неловко натянула на себя сухое.

Куртка охранника доходила мышу почти до лодыжек, ей же – едва доставала до середины бёдер, едва скрадывая рельеф фигуры и куцый пушистый хвост.

Убедившись, что всё более-менее пристойно, она запахнула куртку поплотнее и подняла голову, чтобы окликнуть благодетеля. Но тот, словно точно зная подходящий момент, обернулся сам.

Оставшись в одних шортах и свисающей почти до их краёв майке – и то и другое размера на три четыре больше, чем стоило бы, тощий, болезненного вида заморыш таращился на неё пугающе безумным взглядом. И явно сохранял вертикальное положение из последних сил.

С нескрываемым облегчением опустившись на свой лежак, мыш ссутулился и вжался в свой излюбленный угол, по обыкновению уставившись куда-то в пространство.

– Спасибо. – Почему-то испытывая мучительную неловкость, Рона хмыкнула и уселась на дверь, служившую ей кроватью.

Мыш промолчал.

В это странное мгновение она с внезапной паникой ощутила, словно на миг поменялась с ним ролями. Словно это не она тут самая взрослая и старшая, а он, этот мелкий чахлый пацан, ростом едва ли не ниже близняшек. А она… она просто маленькая, совсем ещё сопливая девочка, восторженно ловящая каждое скупое слово отца, буквально заглядывающая в рот.

Лежать молча стало неудобно и неуютно. Накатившее воспоминание родом из счастливого безоблачного детства остроконечной льдинкой кольнуло под рёбра. В глазах снова защипало и она, сердито шмыгнув носом, раздражённо подсунула под голову пустую пластиковую бутылку. За не имением подушки – вполне терпимо и даже удобно.

Но пережитые волнения, смутные, беспокойные мысли и непрошено лезущие в голову воспоминания сбивали с толку и отгоняли сон. Находиться в одном помещении, наедине с этим тихо помешанным внезапно стало дико неуютно. Настолько, что срочным образом захотелось выйти. Размяться, побродить вокруг дома… возможно заглянуть на чердак, к Тиму – убедиться, что всё в порядке и непоседливые близняшки и впрямь там.

Но едва она приподнялась на локте, как мыш вновь подал голос:

– Они спят.

Нахмурившись, Рона покосилась на него. Где-то на периферии вновь ожили смутные подозрения. Неопределённые, неоформившиеся в конкретику, не мысли даже, а так – подспудное ощущение какой-то неправильности, неуместности что ли…

Нет, слишком бредово и абсурдно. Всего лишь догадка. Просто догадка. Ну куда ещё она могла подскочить в такое время, не успев даже толком просохнуть?

«Просохнуть! Ой!»

Рысь вскочила, подхватив со стола сваленные мокрым комом шмотки, высунула в окно, торопливо отжала и аккуратно расстелила на столешнице.

С подозрением покосилась на мыша, но мальчишка вновь застыл неподвижным истуканчиком и лишь подрагивания хвоста выдавали, что он ещё жив. Мёрзнет?

Ей моментально стало стыдно за принятую куртку.

Отматывать всё назад казалось странным и вздорным, но и спокойно заснуть, осознавая, что рядом кто-то зябнет и мёрзнет, никак не получалось.

Подложив под голову пустую пластиковую бутыль, она ворочалась с боку на бок, раз за разом порываясь встать и вернуть тёплую куртку обратно. Но раз за разом в последний момент откладывая это действо на несколько секунд. Ещё и ещё раз – на минуточку, на полминуточки благословенного тепла, с которым так не хотелось расставаться.

В конце концов,  она уже почти взрослая, а он ещё не оправился от болезни. Где вообще была её соображалка, когда она согласилась на это?

Хотя… в принципе эта куртка вполне может вместить и двоих.

Двусмысленно и как-то неправильно, но… в конце-концов как минимум один из них вполне одет. И в силу возраста вряд ли усмотрит в подобном какие-то непристойные нотки. Или уже усмотрит? Но не мёрзнуть же им обоим?

Она решительно открыла глаза и замерла наткнувшись на пугающий взгляд чёрных бусин. Беззвучно подкравшийся мыш сидел совсем рядом и таращился на неё сверху вниз. С таким видом, словно разглядывал какого-нибудь забавного жучка – даже голову склонил на бок.

Растерянно вздрогнув, она открыла было рот, но…

– Спи. – Костлявая мышиная лапка коснулась её лба, и Рона безвольно обмякла.

 

 

***

 

Клубящаяся тьма наполняла дом целиком. Водопадом текла из окон, тянулась к ближайшему дому толстыми, пульсирующими щупальцами. Выбрасывала тонкие нитевидные щупы – просто так, без какой-то конкретной цели. Теперь дотянуться удавалось до нескольких квартир ближайшего дома. Дымящиеся жгуты щупов ощущали рельеф и формы, самих светляков и их пресную монотонную жизнь.

Сон, еда, посиделки у телевизора – второй день одно и то же. Как по расписанию.

Щупальца не могли передать ни изображения с экрана, ни вторгнуться во внутренний узор самих светляков. Без визуального контакта маленькие искорки изворачивались и выскальзывали, никак не желая раскрыться, распахнуться, превратиться в небольшие вселенные. Вселенные со сложнейшим узором узелков и нитей, высказанных и сокрытых эмоций, надежд и страданий. Вселенные, которые чем-то неуловимо похожи на книги, только лучше, ярче, интересней.

Ведь где-то там, в глубине их бессмысленных однообразных жизней почти всегда можно найти что-то занятное. Какой-нибудь невероятно сложный звенящий узел, вокруг которого стянуты основные нити, определяющие и весь остальной узор. Боль, радость, страх, надежда. Ревность. Чем больше таких узелков и сложнее узор, тем интереснее во всё это вникать и разбираться. Подсматривать, удивляться их безграничной изобретательности и наивности, неустанному созданию проблем на ровном месте и странным, подчас совершенно алогичным и бредовым зигзагам мыслей.

И самое вкусное – эмоции противоречивые. Мучительное влечение и неприятие. Страх и желание достичь чего-то любой ценой. Любовь и одновременно ненависть.

Ревность. Они называют это ревность.

Найдя эту новую, почти незнакомую эмоцию совсем рядом, щупальца стряхнули остатки сонливости и с любопытством потянулись к чужому узору.

Откуда? Когда? Неужели за те несколько дней небытия и кошмаров, неужели за столь короткий срок можно обзавестись столь сильной и яркой эмоцией? До недавних пор все, в чей узор получалось заглянуть ранее, хоть и использовали порой это понятие, но никогда не подкрепляли его сколь-нибудь внятными, яркими историями. Так, всего лишь обрывки событий давно минувших лет, почти истёршиеся из памяти. Выцветшие и поблёкшие как старинные чёрно-белые фотографии. И вот оно здесь – здесь и сейчас, совсем рядом!

Запустив щуп в мысли спящих игрушек, тьма принялась листать их незримые страницы, взбалтывать неразборчивые во сне воспоминания, тасуя сцену за сценой, распутывая колеблющуюся паутину образов.

День, два, три… лихорадочное мельтешение картинок, выхваченных из памяти спящих и потому не особо разборчивых. Помойка, крысиный квартал, фонтан, спящий на лавочке бродяга. Обжигающий вкус спиртного. Горячие сосиски, тесная сырая каморка.

Вот оно. По-детски неловкий поцелуй.

Кот и кошка. Нескромные ласки её ладоней, детское смущение не избалованного подобными вольностями котёнка. Ещё поцелуй, ещё…

И что они все находят в этом мерзком, тошнотворном прикосновении? Влажные, едва прикрытые нежной кожицей, губы так неуловимо походят на края свежевспоротой раны. А ещё – в это самое отверстие они заталкивают …корм. Заталкивают, измельчают и пропихивают в себя, чтобы непрерывно, беспрестанно работающая фабрика плоти преобразовала содержащиеся в корме вещества в клетки этой самой плоти. Чтобы невостребованные отходы, в совсем уж непотребном виде вскоре попросились через противоположное, не менее мерзкое физиологическое отверстие. Мысли обо всём этом вызывали непроизвольные ассоциации с кольчатыми червями.

Отверстие спереди, отверстие сзади.

И соединяющая их трубочка.

Разница лишь в более сложных формах и строении, но принцип… Принцип-то тот же! Интересно, считают ли себя венцом природы кольчатые черви? Эх, если бы только можно было раскрыть и посмотреть узор кого-то из низших! Может быть именно в нём таится некий сакральный, высший смысл бытия?

Подталкивая и направляя, тьма осторожно извлекала из памяти обоих участников событий всё новые и новые подробности. Словно разглядывая один и тот же фильм от лица разных актёров. Словно мчась по зеркальному коридору, сквозь бесчисленные отражения одного зеркала в другом.

Касание ладоней, упругая и податливая плоть, тонкие хрупкие рёбрышки… Под которыми…

Удивительно, как им удаётся, как получается не замечать всего этого? Как можно получать удовольствие от столь тошнотворных процессов? Испытывать благоговение, счастье от соприкосновений? От разглядывания внешних форм, ощущения под ладонью чужой клеточной массы и при этом совершенно не думать, не замечать всего этого? Того, что таится под мягкой шелковистой шёрсткой?

Покажи им кто-нибудь свежий, только что вскрытый труп – многие ли из них сумели удержать в себе содержимое собственных желудков?

Но нет. Никто из светляков не знал, не думал и не представлял себе ничего и близко напоминающего настоящее строение тел! Не видел и не вдумывался. Они просто тёрлись друг о дружку, фонтанируя обжигающе жаркими эмоциями. Яркими, сочными, с почти неразличимым привкусом Порчи. Осклизлым и гадким, как наполняющие их тела жидкости.

Потрясающая склонность к самообману. Восхищающая, вызывающая нечто вроде зависти и одновременно отвращения – отвращения к обману, их наивной глупой фальши.

Могут ли такие как Тварь получать столь же приятные ощущения от столь отвратных процессов?

Мысли Твари вернулись почти на месяц назад, в тот день… когда впервые возникло дурацкое желание коснуться другого. Маленький подарок тому, кто пропал много дней назад. Странное, тягучее мгновение. Дикая, бесконечно сложная смесь пугающих эмоций. Обжигающие струны чужих эмоций, на миг вплетающиеся в собственные. Несущие отголоски невыносимой боли и впервые – незамутнённые Порчей эмоции.

Опасение, что в любое мгновение тот, второй, обернётся. Понимание, как сильно его мучает любопытство и каких усилий стоит сохранить неподвижность.

Глупое, наивное доверие, происходящее от незнания истинной сути того, кто стоит за спиной, кто касается тебя пальцем. Наивно. И глупо. Но…

Ощущение упёршегося в чужую плоть кончика пальца.

Странное… немного дискомфортное, но не то чтобы совсем неприятное.

Интересное самим фактом происходящего. И сопровождающей всё это вакханалией эмоций. Эмоций столь странных и сложных, что распутать и проанализировать их все не получалось и по сей день.

Грусть. С внезапным и неприятным удивлением пришло осознание того, что в какой-то мере даже незамутнённый, ну или почти не замутнённый разум может испытывать нечто подобное. Нечто вроде сожаления от разлуки и даже чего-то отдалённо напоминающего …ревность? Эгоистичное нежелание отпускать одну из наиболее ярких и ценных игрушек куда-то за пределы досягаемости. Ощущение лёгкой, едва ощутимой обиды. Обиды на то, что беглая игрушка предпочла его общество кому-то ещё. Зачем, почему? И где они сейчас?

Несправедливо! Нечестно, неправильно! Зачем?

Раздражённо отбросив колкие мысли, клубящаяся тьма вернулась к воспоминаниям спящих.

Скользящие по бокам ладони, щекотное учащённое дыхание… тяжесть и мягкость усевшейся на него верхом кошки. Не обременительная, скорее приятная. Её ладошки, упирающиеся в заполошно вздымающуюся впалую грудь. Лукавый игривый взгляд и плавные, укачивающие движения. Дразнящие, манящие… Без предупреждения переходящие в их любимое развлечение – засовывание куска одного организма в другой.

Воистину, эволюция беспощадна и отвратительна.

Тьма содрогнулась от омерзения, но болезненное, мучительное любопытство заставило смотреть дальше.

Небрежно листая чужие воспоминания, тьма наблюдала. Отстранённо созерцая их совместное купание, странное нежелание выпускать конечности друг дружки и не менее странную, смехотворно наивную гордость. Гордость кота от обладания самкой.

«Теперь взрослый, окончательно взрослый».

Можно подумать от факта подобного взаимодействия с другим организмом, что-то сильно изменилось. Вот пять минут назад ещё был мальчишкой, а потом сразу бац – и уже мужчина. Качественно поумневший, умудрённый жизненным опытом и внезапно повзрослевший.

Нет, если что и поменялось – то только к худшему.

Тонкая, неуловимая привязанность, поначалу обусловленная лишь алогичной приятностью внешних её форм, внезапно превратилась в настоящий крепкий канат. Шипастый стальной трос с огромным рыболовным крючком, глубоко вонзившимся куда-то под рёбра.

Будь у рыбы хоть капля разума – она сделала бы всё возможное, чтобы тут же, любой ценой избавиться от этого крючка. А ещё лучше – не попадаться на него вовсе.

Но что сделал он? В считанные часы глупый котёнок понастроил воздушные замки и вознёсся в небесные выси, чтобы внезапно и больно обрушиться с них обратно на землю. Туда, где только боль и разочарование. Бесконечная бездна кровоточащей гордости и ошмётки волшебной любви, пропущенные через беспощадную мясорубку реальности.

Оторопевшая от стремительного и внезапного «воссоединения» с остатками компании, вожделенная самка впадает в ступор. И ни ей, ни ему не хватает смелости всё остановить, обнародовать, обсудить. Лавина поспешных выводов и трусливого ошарашенного бездействия.

«Что если все узнают?»

Что скажет и сделает рысь, которая хоть и ведёт себя «как недотрога-девственница», но определённо «неровно дышит» к… А лис? Нет, такого как Рик вряд ли должно что-то смутить… В конце-концов никто из них никому никаких обещаний не давал и ни на что серьёзное явно не надеялся. Но… чёрт его знает, как оно всё повернётся. И чем закончится. Не вышвырнут ли с позором на улицу?

Конечно, в кармашке ещё лежат предусмотрительно прихваченные из дома пять сотен и у неё есть этот чудесный волшебный пот… Но,  почему-то вновь оказавшись в компании – пусть и при столь печальных обстоятельствах –  от одной только мысли вновь оказаться одной, совершенно, абсолютно одной… От одной этой мысли где-то внутри что-то мучительно сжималось и холодело.

Раз за разом процеживала тьма эти обрывочные панические мысли. Разглядывала, раз за разом пропуская через собственные нити жаркий кошкин стыд и леденящий страх, смаковала переплетение мыслей, рисующее подчас весьма причудливые картины. Страница за страницей открывала чужая память всё новые и новые грани разочарований, обрушенных надежд и наивных мечтаний.

«Волшебный пот»… Надо же. Кому-то из белохалатников взбрело в голову поэкспериментировать с феромонами? Подёргать за ниточки животные инстинкты?

Подумать только, сколь много всего интересного произошло за последние недели!

Оставив спящих в покое, тьма всколыхнулась, раздалась вширь, словно разминая подросшее тело. Вытянувшись до предела, чернильно-дымные щупальца распростёрлись почти до самой дороги. Распростёрлись и замерли.

Прикосновение. Странное, пугающе цепкое касание чужих нитей. Алчных, нетерпеливо вцепившихся в не успевшую отдёрнуться аморфную тень. Пугающий рывок и конвульсии, отчаянные, тщетные потуги марионетки в руках безумного кукловода.

«Ну здравствуй… братец»

 

 

***

 

 

– Еда! Десь!!! – Одноглазый крыс опасливо сунулся в подвал, настороженно огляделся.

Тень в дальнем, самом тёмном и пыльном углу, едва заметно шевельнулась, обозначая своё присутствие.

Нервно подрагивая и всем своим видом отражая готовность стремительно ринуться наутёк, крыс осторожно спустился на земляной пол по трём коротким истёртым ступенькам. Покосился на останки «бригадира», осторожно засеменил дальше.

– Еда! – он попытался посвистеть беззубым ртом, словно подзывая сторожевого варанчика и помахал чем-то крайне сомнительного вида.

Глухое утробное ворчание низким рокотом заполнило подвал. Едва слышное, едва ощутимое. Пробирающее до костей, до самого спинного мозга и кончика хвоста. Первобытный, запредельно звериный звук, от которого сама собой вздыбливается шерсть на загривке и ноги так и рвутся унести хозяина прочь, подальше от тёмного подвала.

Отразившись от стен и столбов, упруго толкнуло замершего крыса.

Невысокая сгорбленная тень поднялась и навстречу пахнуло гнильцой и жжёным мясом.

Одноглазый задрожал и замер, борясь с желанием зажмуриться, упасть на спину и притвориться мёртвым.

Снова урчание, клокочущий, запредельно низкий рык. Не рык даже, а рокот. Трескучий и ломкий, словно где-то там, глубоко внутри глотки, издающей этот чудовищный звук, перемалывались и хрустели чьи-то кости.

Ужас и тоска, безграничная боль и страдания вплетались в этот звук режущими ухо, звенящими всхлипами.

Из мрака показалась рука – чудовищные когти на узловатых уродливых пальцах, запёкшаяся, лохмотьями отслаивающаяся шкура. Рука замерла на границе света и тьмы, образованной робким, едва пробивавшимся через пыльное окно лучиком.

– Еда. – Повторил крыс и едва не взвизгнул, когда когтистые клешни выхватили разом и протянутый кусок и зажатый в другой руке свёрток.

Отскочив в свой тёмный угол, жадно урчащее чудовище набросилось на угощение. Разом обмякший крыс едва слышно перевёл дух и обессиленно привалился к ближайшему опорному столбу. Облегчённо стёк наземь и уставился на неразборчивое во тьме копошение.

Урчание в дальнем углу прервал недвусмысленный звук отрыжки и тень затихла.

– Эй? Т` м`ня слшш? – Крыс всмотрелся во мрак и осторожно поднялся. Но едва он сделал осторожный шаг к монстру, как гулкий короткий рык словно физически толкнул его в грудь.

– Т`хо, т`хо! Сжу! Десь! – Крыс успокаивающе выставил открытые ладони и поспешно опустился обратно. – Ты мня пнимшь?

Несколько секунд в подвале висела гнетущая тишина, затем раздался звук, который с некоторой натяжкой можно было истолковать как утвердительный.

– Т знш то ты? – Крыс размазал выступивший пот по лбу. – Т встнк! Пслднй встнк!

Загнанно озираясь и нервно подёргивая изгрызенными ушами, Одноглазый понёс какую-то чушь о конце света и знамениях, угнетённом народе и великой крови. Забившись в свой дальний угол, Пакетик поначалу пытался вникнуть в смысл этого сбивчивого бормотания и неразборчивой речи, но мысли всё чаще и чаще возвращались к распростёртому в центре подвала телу.

Язык до сих пор ощущал мерзкий, тошнотворный вкус ещё живой плоти, а окутывающая все тело боль, вонзалась в него, казалось, с утроенной силой.

Монстр. Чудовище. Взбесившееся животное, теряющее остатки разума. Остатки своего Я. Отчаянно, панически цепляющееся за обрывки своей личности, за последние мгновения разумной жизни, стремительно тающей, тонущей в тёмных водах безумия.

Окончательно стать животным, бездумным, бессмысленным чудовищем.

Он корчился и рвал ненавистную плоть, отчаянно сдерживал рвущийся из глотки животный вой. Вой, способный привлечь в этот подвал кого-то невинного. Кого-то, кто может умереть в очередной момент его помутнения – превратиться в дымящийся парком растерзанный кусок мяса, как этот несчастный крыс. Была ли у него мать, отец? Кто-то из семьи? Есть ли вообще у крыс семьи?

В любом случае… вот так, походя, небрежно оборванная жизнь – претило всему, что составляло его Я. Расползающееся, беснующееся в клетке изуродованной плоти, захлёбывающееся болью и едва выдерживающее наскоки Зверя.

Страх, отвращение, паника… Какой высоты небоскрёб потребуется, чтобы сломать, уничтожить его тело? Умрёт ли он, превратившись в лепёшку, тонкий кровавый блин? Или та дьявольская сила что раз за разом возвращает его в этот мир сработает снова? И что тогда? Что станет с ним после ещё одной смерти? А через две, три? Когда Зверь окончательно займёт своё законное место? Вытеснит, исторгнет запертую в нём душу или того хуже – позволит смотреть? Наблюдать за всем происходящим откуда-то издали, из глубины багровой пелены и золотых молний?

Хватит ли у него духу убить себя? Убить, пока всё это не зашло слишком далеко, пока не пострадал кто-нибудь ещё? И если да, то как? Попробовать утопиться? Сигануть в какую-нибудь камнедробилку, застывающий бетон на стройке? А если… если и этого будет недостаточно? Что если он лишь обречёт себя на бесконечную череду смертей? Раз за разом, непрерывно? Маленький бесконечный ад, устроенный собственными руками.

Быть может – лучший способ… сдаться, вернуться к тем, кто обрёк его на всё это? Предупредить пока не поздно, показать, что станет со всеми теми, кто пришёл ему на смену? Но остановит ли их это? Что если наоборот – лишь придаст новый импульс всему этому кошмару?

Голод. Он только что поел, до упора набил желудок, но уже вновь хотел есть. Настолько, что по краю поля зрения вновь заскользили золотые молнии.

Зуд. Покрывавшая тело короста сползала гигантскими тошнотворными лохмотьями. Кое-где под ними уже проступала мерзкая голая кожа, кое-где ещё сочились сукровицей не успевшие закрыться раны.

Боль. Каждую клетку тела, казалось, пронзала раскалённая пульсирующая игла, каждый нерв, каждое волоконце мышц словно купалось в кипящей кислоте.

Его маленький, персональный ад. Расплата за то кем он был, чем стал и кем ему, возможно, предстоит стать.

Тёмная тошнотворная яма с осклизлыми окровавленными краями. И где-то там, наверху, в крохотном пятачке света едва различимое лицо.

Её лицо.

Так далеко, что не различить деталей.

Каким взглядом она смотрит? С ужасом, отвращением? Брезгливостью?

Он даже не помнит, как её зовут.

К горлу подкатил дикий, звериный вопль. Всё существо, вся суть, казалось, рвалась выплеснуться наружу в одном протяжном безумном вое.

– Эй? – всё это время крыс разглагольствовал о каких-то пророчествах, знамениях и вестниках, но заметив, что его не слушают, решился встать и приблизиться. – Эй? Ты жвой?

Дрожащая крысиная лапка осторожно потянулась к окутывающим Зверя лохмотьям.

Рывок, удар, ощущение бьющейся в когтях добычи.

Пульс.

Заполошно бьющееся сердечко, совсем рядом, совсем близко.

Как тогда, когда вокруг был огонь. Боль и огонь. И пульс. Биение жизни в его руках. Не добычи – наоборот… чего-то, что он пытался спасти, защитить, отобрать у жадного пламени, щедро платя взамен собственной плотью.

Золотые молнии, волнами прокатились по окружающему пространству, подсветили и выделили крысиную тушку, впечатанную в один из столбов. Повисшие в воздухе ноги, распахнутый в беззвучном крике рот, выпученные глаза. Глаз. Один. Второй – белёсое бельмо, навсегда затянутое мутной плёнкой, едва различимо проблёскивающей в расщелине века, перечёркнутого страшным извилистым шрамом.

Почему же он не кричит?

Воздух… Не может дышать, потому и не кричит… Важное, что-то важное… Он что-то говорил? Слова…

Зверь не различает слов, но есть тот, кто понимает. И Зверь уступает, пятится… ненадолго сдаёт позиции.

Хрипло выдохнув, Пакетик выкатил глаза и испуганно разжал хватку.

– Кха.. пх… – Заперхав и закашлявшись, Одноглазый упал на четвереньки, судорожно втянул воздух и с усилием растёр горло.

Опрокинувшись назад, лис засучил ногами и неловко, словно испугавшись того что сейчас сделал, отполз от хрипящего крыса на пару шагов. Забился в угол, диким взглядом таращась на нескладную кривоногую фигурку, только что чуть было не превратившуюся в безжизненный ком кровоточащего мяса и переломанных костей.

Отвернувшись, вжался, втиснулся в угол так, словно надеялся найти в нем какой-нибудь выход. Крохотный, совсем маленький, но – выход. Чудовищные когти скрежетнули о бетонные блоки, оставляя длинные, глубокие царапины.

Откашлявшийся крыс уселся прямо, изумлённо уставился на плачущее чудовище.

– Еда. Тбе ндо щщо. Я прнсу. Еще прнсу. – Крыс почесал ушибленный затылок и осторожно попятился к выходу. – Нкда н хди! Нчью!

Одноглазый вышел, почти бесшумно прикрыв дверь подвала и оставив его наедине со своими пугающими мыслями. Он почти бросился следом, почти решился упрашивать, умолять остаться.

Находиться наедине со Зверем, в этом полном, беспросветном одиночестве было страшно. Настолько, что любая, пусть даже столь странная компания как Одноглазый – казалась лучше, чем это мучительное, сводящее с ума чувство, что в любой момент ты можешь просто пропасть. Бесследно исчезнуть, уступив место чему-то иному, разрушительному, беспощадному.

Копошение расползающихся мыслей, попытки вспомнить и забыть вкус чужой плоти, попытки вспомнить что-нибудь кроме разрозненных образов. Деревянная полка, бетонные стены. Чуть подёрнутые ржавчиной решётки. Гулкий стук копыт. Звуки сирен, беготня по заваленным трупами коридорам. Тесная каморка, странная компания. Она. Ещё одна Она. Имя… Имена это важно. Название… Как?

Он в ярости стиснул череп неуклюжими мощными пальцами, стиснул, не обращая внимания на впивающиеся в плоть когти.

«Саймон».

Кто такой Саймон?

Озеро. Испуганный бурундучок, сельский мальчишка, шарахнувшийся от него прочь.

Монстр. Отражение в воде, которое нестерпимо хочется разбить, расплескать на тысячи капель.

Разбитые зеркала.

Бег.

Контейнер с едой.

Едой, закованной в странные железные штуки. Консервные банки, да.

Снова бег.

Несущиеся машины, кувырки и разлетающиеся тела. Она… не та, которая Она… другая она. Просто она. Но тоже важная, тоже нужная. Вонзающиеся в тело пули. Маленькие кусочки металла, раскалёнными метеорами прошивающие его насквозь, выбивающие ошмётки плоти и капельки крови, застревающие где-то внутри, мешающие мышцам двигаться.

Кафель. Мёртвые тела. Испуганно пятящиеся прочь – живые. Бег, комната с зеркалами, которая ездит вверх-вниз… падение с высоты. Мусор. Куда-то везут. Много мусора и крысы.

Крысы плохие… Одноглазый… Зачем? Что им всем нужно, всем кто гнался, преследовал… тем, кто связал… кто освободил… огонь. Огонь… боль! Девочка. Маленькая собачка в горящем доме. Лили? Лиана? Лина!

Внутри что-то сдвинулось, хлюпнуло, словно вставший на место сустав.

Вейка. Диана. Ромка?… Тимка? Да, Тимка! Рик… Рона! И Голос! Странный бесплотный голос в его голове…

Вскочив, он метнулся к пыльному оконцу. Замер, опасливо выглянул сквозь пыльные стёкла.

День. Двор. Рядом тот самый сгоревший дом. Обугленные окна, закопчённая крыша. О чём-то судачащие тётки с тазиками свежевыстиранного белья, которое они деловито развешивают по растянутым меж деревьев верёвкам.

Всё новые и новые части паззла бешеной мозаикой крутились, вились вокруг. Неистовым смерчем, с разгона вонзались в голову, прошивали всё тело мучительными судорогами.

Играющая в песочнице детвора.

Одиноко покачивающаяся на качелях девочка.

Огонь. Кругом огонь. Жаркое, всесжигающее пламя. Ощущение чего-то живого, чего-то важного в руках. Маленький, перепуганный комочек с заполошно стучащим сердчишком, биение которого ощущается даже не телесно… Словно бы где-то внутри, глубоко-глубоко внутри него самого.

Та самая девчушка. Лина.

Одиноко, отчуждённо покачивающаяся на скрипучих качелях, погружённая в какие-то свои детские или уже совсем не детские мысли. И почему-то вот уже несколько секунд разглядывающая дом, в подвале которого он пришёл в себя.

Лис потянулся к оконцу, словно хотел смахнуть толстый слой пыли, но в последний миг замер, испуганно прищурился. Сквозь толстый слой пыли разглядеть черты лица девчушки не удавалось, но…

«О нет, нет-нет-нет-нет!»

Словно передразнивая его, девочка на качелях также напряжённо всмотрелась в оконце. В маленькое пыльное оконце, отделявшее подвал с чудовищем от светлого чистого мира, где не было места таким как он.

Недоверчиво моргнув, собачка тряхнула косичками, словно отгоняя какую-то навязчивую мысль.

«Нет! Не надо! Не сюда!!!»

Остановив качели, девочка направилась к дому – неуверенно, пугливо, словно сомневаясь – видела ли что-то в пыльном окошке или это было лишь плодом её фантазии.

Путаясь в лохмотьях, он заметался в тесном пространстве, лихорадочно подыскивая укрытие. Спохватился, завернул останки несчастного крыса в полотнище, зашвырнул в дальний угол. Кинулся в сторону, но не добежал.

Скрип. Тихий, едва различимый скрип подвальной двери.

Скорчившись за ближайшим столбом, Пакетик замер, мысленно молясь чтобы она испугалась тёмного и сырого подвала. Что бы не решилась шагнуть внутрь, не сунулась дальше освещённых ступенек. Просто постояла и ушла.

Тишина. Гнетущая, пугающая тишина и тошнотворный мучительный страх. Словно не он здесь затаившееся чудовище, а маленький испуганный ребёнок, спрятавшийся в тёмном и страшном подвале от крадущегося к нему монстра. Дикие, безумные прятки. Чудовищное напряжение, лихорадочные картины бегства через весь город. В обгоревших лохмотьях и… без маски. Едва не высадив себе глаз непривычно длинным когтем, он испуганно вцепился в лицо.

«Нет-нет-нет-нет! Пожалуйста, нет!»

Она нашла его через минуту. Или две. Две бесконечно долгих, мучительных минуты. Дрожа и едва сдерживая всхлип, он замер, ощущая её присутствие каждой клеточкой тела.

Ощущал, как ей страшно в зловещем и тёмном подвале, представлял, как пересиливая себя, она крадётся. Боязливо озираясь, подолгу вглядывается в каждую непроглядно чёрную тень, с обмиранием сердца заглядывая за каждый следующий столб и видит его. Скомканную бесформенную массу лохмотьев и изуродованной плоти.

Вот сейчас. Сейчас раздастся истошный детский визг. Сбегутся перепуганные взрослые…

Почему она не кричит?

Он медленно, мучительно медленно повернул голову. Дюйм за дюймом, словно боясь, что именно это движение послужит спусковым крючком детского визга.

Но вместо гримасы страха и отвращения… сочувствие? Сострадание, боль? Слёзы?!

Боясь дышать он таращился на неё снизу вверх, а она – стоя в каких-то паре шагов, смотрела на своего недавнего спасителя и словно бы с облегчением плакала.

– Я знала, знала, что ты не умер! Ты же не можешь умереть, супергерои не умирают!

 

 

***

 

 

Спит. Безмятежно и нагло, словно намеренно дразнясь и насмехаясь над его терпением и бушующим внутри ураганом эмоций. Макс старательно успокаивал дыхание, бродил из угла в угол по тесной кухне, пытался залить навязчивые мысли ледяной водой из душа. С омерзением и злостью разглядывал свою мокрую физиономию в зеркале над раковиной. Пытался считать до тысячи, до десяти тысяч, но чем сильнее старался не думать о навязчивых образах, тем непристойней и соблазнительней они становились.

Распахнув окно тигр зажмурился, дрожа под прохладным ночным ветерком, не обращая внимания на стекавшую с промокшей шерсти воду и барабанившие по подоконнику капли дождя. Стоял и мысленно выл, скулил и стонал от досады, обиды и злости на себя, на безмятежно дрыхнущего пса и на всю несправедливость и жестокость вселенной. Мира, где чьей-то злой прихотью всё так сложно и «нельзя». Мира, расколотого пополам. Словно две разные цивилизации зачем-то договорились что «можно» только с другим народом, а со своим – фу и гадость. Словно не состоят они все из одного и того же мяса, одних и тех же костей, отличающихся по сути лишь формой. Словно и без того вокруг мало сложностей, от которых и так не сладко…

Лабиринт, чёртов дурацкий лабиринт с ловушками и поощрениями, в котором они все обречены бегать всю свою жизнь. То обжигаясь, то находя лакомство, как подопытные ящерки прокладывая причудливые маршруты на потеху взирающих сверху исследователей. Проходя или не проходя тесты, играя отведённые роли, закрепляя рефлексы, нужные «образы мысли», формируя сложную, самовоспроизводящуюся и поддерживающуюся паутину социума.

От подобных мыслей накатывала дурнота и обречённость, хотелось назло всем выйти, выбраться из этой дурацкой игры, оставить позади все навязанные рефлексы и «образ мысли», сформированный сотнями «ловушек» и «поощрялок». Или как там это всё называют учёные… Взять и выйти. Послать всё к дьяволу, назло, вопреки всему. Показать «фак» тому, кто, должно быть, смотрит на все их тараканьи бега откуда-то сверху, через стеклянную крышку. Смотрит с отстранённым холодным любопытством или неприкрыто забавляясь. Смотрит и придумывает всё новые и новые полосы препятствий на пути к «поощрялкам».

Продрогший тигр опёрся о подоконник локтями, свесил нос туда, где в паре секунд полёта виднелась тёмно-серая гладь асфальта. Сколько раз он представлял себе то, как когда-нибудь непременно решится… Когда-нибудь просто зажмурится и шагнёт. Когда-нибудь, когда гордость пересилит страх, инстинкт самосохранения и наивные надежды. Надежды, что рано или поздно его путь в этом лабиринте свернёт туда, где спрятано счастье. Маленький кусочек счастья лично для него. Находили ли это счастье другие? Книги и фильмы часто смаковали подобные истории… Но в жизни… В жизни так не бывает. Был ли кто-то из его знакомых по-настоящему счастлив? Счастлив здесь и сейчас? В этом городе, в этой стране? Во всём этом мерзком лабиринте?

Он дрожал от холода и смотрел вниз. Туда, где притаился едва различимый в ночи асфальт. Смотрел на барабанившие по нему струи дождя, на разбегающиеся по лужам пузыри и волны. Вспоминал, как не так уж давно висел на кончиках пальцев, ощущая спиной пропасть и любопытные взгляды зевак. Вспоминал, как сводило пальцы, как впивалась в суставы тонкая режущая кромка карниза. И как медленно, мучительно медленно тянулись и тянулись мгновения застывшего времени.

А застывший в какой-то паре шагов, малолетний карманник таращился на него сверху вниз расширившимися глазами. А потом исчез, и по спине легонько ударила спасительная верёвка. Вспоминал, как, едва не сорвавшись, карабкался вверх, как пытался успокоить рвущееся дыхание, лежал на спине и таращился в небо. Бездонное лазурное небо с полупрозрачным пёрышками облаков и ослепительным апельсином солнца. Лежал, не в силах поверить, что до сих пор жив, мучительно и больно глотая пересохшим горлом густой, тягучий воздух.

Почему он не разжал пальцы, почему не сверзился вниз, не превратился в кровавую лепёшку назло всем и вся? Подлый инстинкт самосохранения? Банальная трусость?

А тот мальчишка… зачем? Зачем нашёл верёвку, зачем спас? Этакий «второй шанс», подарок судьбы неблагодарному идиоту, позволивший в полной мере ощутить дыхание смерти? Или нет, не бывает никакой «судьбы». А всё случившееся – просто случайность. Цепочка случайностей? Зачем искать во всём какой-то высший смысл? Зачем усложнять? Не окажись рядом верёвки, стал бы этот пацан утруждать себя?

А что было бы, если бы Макс догнал его раньше – что тогда? Что было бы, если б он, одурев от злости и унижения, сдёрнул вёрткого воришку с пожарной лестницы и бил бы, бил бы о стенку? Бил, пока не спохватился, осознав, что не рассчитал силу и покалечил, а то и вовсе убил нахального пацана?

Сколько ночей он провёл, мечтая об их повторной встрече? Сколько раз представлял себе визг дерзкого мальчишки и хруст его тонких косточек под своими кулаками? Как жадно высматривал в толпе повсюду мерещившуюся полосатую морду, как яростно мечтал о реванше?

Мечтал, позабыв о том самом «втором шансе», том странном милосердии, проявленным диким уличным голодранцем к готовому растерзать его преследователю.

Макс озадаченно отодвинулся от подоконника и нахмурился.

Был ли счастлив тот дерзкий мальчишка?

Призрачный «лабиринт» заколебался, заструился, подёрнулся рябью, с хрустом и скрежетом перестраивая, перекраивая что-то в своих недрах. Он замер, боясь спугнуть это странное, пугающе мощное ощущение, словно вот-вот что-то поймёт, постигнет… Вот-вот, сейчас… ещё мгновение и он разглядит в узоре лабиринта что-то важное, сокровенное. Что-то, что изменит всю его жизнь, изменит всё раз и навсегда.

Но нет. Ничего, кроме путаницы сумбурных мыслей и противоречивых эмоций.

Дрожа от холода, тигр прикрыл окно и вздохнул. Поставил на плиту чайник.

В носу неудержимо засвербело, но помня о дрыхнущем за стенкой напарнике, отчаянным усилием он превратил оглушительный чих в сдержанное натужное прысканье.

Стараясь ступать бесшумно, Макс прошёл в коридор и заглянул в комнату. Распластавшись на животе, Рид безмятежно дрых. Прямо так, как упал: в одежде и ботинках.

Вздохнув, Макс присел рядом, помедлил, нащупал шнурок и осторожно потянул. Ослабив шнуровку, помедлил ещё и тихонько стянул ботинок. Овчар промычал под нос что-то неразборчивое, сжал и разжал пальцы ноги.

Словно застигнутый за чем-то постыдным, Макс затаил дыхание и замер, но пёс так и не проснулся.

Стянув и второй ботинок, он аккуратно уложил их рядом с кроватью и остался сидеть, разглядывая босые собачьи пятки. На секунду потянуло дотронуться, пощекотать под подушечками, разбудить… В конце концов – какого чёрта?! Прийти в гости чтобы вот так, тупо брякнуться спать и безмятежно дрыхнуть? В то время как он тут не находя себе места, мечется из угла в угол. Чуть ли не на стенку лезет от… от всего того что бурлило и кипело сейчас на душе!

Безумно захотелось присесть рядом, дотронуться – нет, даже не с какими-то пошлыми целями, а просто погладить, ощутить тепло чужого тела. Он уже почти было решился, но в последний миг замер и со вздохом опустил руку.

Нет, это было бы… как-то неправильно и словно бы подло. Будто воспользовался чужим доверием и относительной беспомощностью в собственных корыстных и грязных целях…

Он понуро сидел на полу возле кровати, подавлено горбился, вздыхал и разглядывал спящего с нарастающим чувством вины и раскаяния, ненавидя себя за грязные мыслишки и это дурацкое ощущение разделявшей их невидимой стены. Ненавидя «лабиринт» и того, кто придумал все эти дурацкие «принято-не принято», эту подлую закономерность, по которой так трудно найти то…

На кухне зашумел закипающий чайник и этот звук в уютной тишине квартирки показался неожиданно громким. Почти таким же громким и оглушительным, как гул крови в ушах. Бум-бум, бум-бум…. Бум-бум…

Скривившись, Макс поднялся и вышел на кухню. Снял чайник, плеснул кипятка в единственную кружку. Заглянув в холодильник, скользнул взглядом по паре куриных яиц, машинально сгрёб останки колбасы и сыра, повертел кусочки перед носом и замер. Оглянулся в сторону коридора, сглотнул выступившую слюну и со вздохом уложил скудную провизию обратно.

Закинув в кружку лишний кусочек сахара, беззвучно размешал и осторожно пригубил.

«Как в старые добрые времена…»

Нет. Лучше… Ведь теперь за стенкой сопит Рид.

Рид.

Рид!

Глупо улыбаясь, он уселся на холодный пол, привалился спиной к стенке и потёрся о неё затылком. Изрядно хотелось спать, но, как и кружка – кровать в доме тоже была одна.

Допив чай, он попытался улечься прямо на полу, свернулся калачиком, поворочался, перекатился на другой бок. Попытался заснуть на спине, на животе, но ничего не выходило.

Наполненная горячей водой ванна оказалась не особо лучше. С одной стороны – теплее и уютнее, чем холодный пол… С другой – тесно и такая же твёрдая. Сменив десяток причудливых поз, он погрузился в чуткий, тревожный сон. Поминутно просыпаясь и прислушиваясь, без конца сливая остывшую воду и наполняя ванну заново. Кое-как дотерпев до утра, не выспавшийся и уставший, Макс выбрался из ванны с первыми лучами рассвета. Хрустнул шеей, потянулся, разминая затёкшее, измученное тело. Заглянул в комнату, полюбовался на беззаботно спящего пса. Терзаясь угрызениями совести, отвёл взгляд и убрался на кухню.

Сэкономленной колбасы и сыра хватило на три бутерброда, вдобавок в шкафу обнаружилась наполовину пустая пачка печенья. Недурственный, в принципе, завтрак.

Сгрузив на единственную тарелку бутерброды и печенье, он сполоснул кружку и, стараясь не шуметь ложечкой, размешал растворимый кофе.

Накалившаяся сковородка начала потрескивать и он, размазав по ней кусочек масла, осторожно выплеснул на неё содержимое яичной скорлупы.

Поднявшееся шкворчание, казалось, способно было разбудить и соседей снизу.

Зажмурившись, как от зубной боли, Макс установил приготовленный завтрак на табурет и с замиранием сердца понёс получившееся сооружение в комнату.

Разбуженный запахом и шумом готовки, пёс испуганно вскинулся. Обвёл комнатушку настороженным взглядом, зачем-то пощупал свою измятую одёжку и уставился на тигра.

– Привет. – Как мог непринуждённей сказал Макс.

Не делая попыток встать, Рид молча таращился на него, недоумённо хмурясь и явно мысленно прокручивая события вчерашнего вечера.

Как, шалея от страха и затаённых надежд, нахально брякнулся на чужую кровать. Как отчаянно притворился спящим, с замиранием сердца прислушиваясь к беспокойным метаниям полосатого балбеса. Как лежал, с закрытыми глазами, наяву представляя с какой забавной физиономией тот бродит туда-сюда, будто неприкаянная душа, мучительно сдерживаясь и не решаясь сделать что-нибудь большее, чем постоять или посидеть рядом. Лопатками ощущая, как тот подолгу таращится на силуэт «спящего», едва различимый в тёмной комнате.

В такие моменты Рид панически замирал, отчаянно боясь обидно фыркнуть или как-либо ещё выдать своё притворство – хотя бы дрожанием век, неосторожным подрагиванием уха или хвоста. Замирал и также мучительно боялся. Боялся того, что могло произойти и того, что это «могло», не факт, что произошло бы.

Подумать только, какой правильный – полчаса мучений и метаний и всё, на что решился балбес-полосатик – это стянуть с него ботинки.

«Спасибо, мамочка» – почти решился пробормотать пёс, вроде как через сон… Но сдержался, боясь переиграть. А продолжения не последовало. Вздыхая так трогательно, что сердце кровью обливалось, полосатик убрался на кухню. Изумлённо и негодующе приподняв голову ему вслед, овчар обречённо вздохнул и разочарованно рухнул обратно на кровать.

Боже, ну как эта двухсотфунтовая тушка футов шести роста умудряется быть настолько застенчивой и робкой?

Едва не расхохотавшись, он уже набрал было в грудь воздуха, собираясь выпалить какую-нибудь желчную шуточку, но вновь передумал и обречённо выдохнул. На такого и сердиться то толком не получалось.

Вот сейчас… Ещё пару секунд… Ну минуту… Нет – две. Две минуты… Может быть ему станет скучно на своей кухне и тоже захочется спать? Не будет же он, в самом деле, на табуретке дрыхать?

Овчар зажмурился и отчаянно представил, как тигр возвращается, словно надеясь материализовать это событие силой мысли.

Он представлял и представлял себе это, придумывал разной степени неловкости и глупости реплики, пока внезапно для себя самого… не заснул.

И вот оно утро. Чёртово долбаное утро.

Он бездарно и бессовестно продрых всю ночь и пусть у него была на то уважительная причина… Но отчего-то накатывал стыд. Жгучий мучительный стыд от одной только мысли, что бедный полосатик похоже провёл эту ночь далеко не так безмятежно и комфортно, но побеспокоить гостя при этом так и не решился. Более того – ещё и этот дурацкий завтрак в постель, словно какой-нибудь изнеженной девице!

На языке вновь завертелась ехидная шуточка и он даже сморщился и зажмурился от усилия сдержаться.

Блин. Блин, блин, блин!

Вскочить? Остаться неподвижным? Выдать какую-нибудь шуточку?

Пёс растерянно замер на кровати с взъерошенным и донельзя виноватым видом, испуганно наблюдая как Макс пристраивает у кровати табуретку с завтраком. Ни дать ни взять и впрямь этакая заботливая мамаша, деликатно, но настойчиво устраивающая «мягкую побудку» непутёвому отпрыску.

Ощущение было… странным. Немного унизительно, немного страшновато и слегка неловко. Но несмотря на всё это – чертовски, неописуемо приятно.

– Да расслабься. Ничего «такого» не было. – Неверно истолковав его панический вид, успокоил Макс. И пошло ухмыльнулся.

«Ну ещё бы что-то было… с таким то стесняшкой!»

Рид негодующе закатил глаза и в очередной раз стиснул челюсти, сдерживая рвущуюся на язык колкость. Со вздохом уселся на кровати, подогнул под себя босые ноги. Одуряющий запах кофе и вид толстых, немного неряшливых бутербродов… Пища богов!

Он с наслаждением втянул эти ароматы и с воодушевлением набросился на угощение. Давясь и обжигаясь, растерянно избегая встречаться взглядом со всё ещё ухмыляющимся тигром и лихорадочно пытаясь придумать хоть что-то подобающее случаю. Не слишком обидное, но и не банальное и тупое.

Увы – на ум шли лишь извечные колкие, пожалуй, чересчур едкие шуточки. Дурацкие, вульгарные и грязные. Циничные и гадкие, переполненные самоиронией и вызовом, но… почему-то сейчас ни в какую не желающие срываться с языка.

Никто и никогда, вот уже много лет… не делал для него чего-то настолько… настолько… трогательного?

В глазах подло защипало, и он замер на середине процесса – с набитым ртом. Спохватился, отчаянно, торопливо хлебнул кофе. Зажмурился, срочным образом пытаясь придумать ещё немного спасительных гадостей и колкостей, способных отогнать это странное, непривычное и нелепое чувство.

Выдохнув, пёс заставил себя открыть один глаз и с подозрением покосился на тигра. Явно не ожидая ничего подобного, Макс таращился на него с, должно быть, таким же глупым выражением, какое сейчас пребывало на собачьей физиономии.

Сглотнув прожёванное, Рид вымученно улыбнулся – жалкий, неловкий «жест». Просто показать, что всё в порядке, всё нормально. Хоть как-то, хоть чем-то выдавить из себя хоть немного чего-то отличающегося от обычного потока желчи и грубости. Что-то… что-то вроде… благодарности?

Нет, пожалуй, одной натужной улыбки слишком мало.

– Вкусно. – Рид сгрёб последний бутерброд и снова замер.

На просиявшей физиономии тигра отобразилась такая круговерть эмоций, что где-то под сердцем вновь трепыхнулось то самое странное, невнятное ощущение, что не посещало его давным-давно. Года три? Четыре?

– Стоп. А ты сам-то завтракал? – Овчар спохватился и с подозрением уставился на напарника.

– Ага. – Соврал Макс и почему-то вновь просиял, так, словно только что получил долгожданный подарок. Впрочем, тигриный желудок тотчас предательски отозвался возмущённым бурчанием.

– Так. – Испытав новый мучительный приступ стыда и смущения, Рид негодующе уставился на тигра. – Это что, всё что у тебя было? И ты…

Разоблачённый благодетель сжался, словно его уличили не в благородном порыве щедрости, а чём-то низменном и постыдном.

Секунду они таращились друг на дружку. Обвинительно и сердито – овчар, виновато и пристыжено – тигр.

– Боже… Вот ты… – Закатив глаза и не находя слов, чтобы выразить своё состояние, Рид сунул ему оставшийся бутерброд. – Быстро ешь!

– Не хочу! – Макс попытался отпихнуть его руку, пёс воспротивился… Секунды три они перепихивали бутерброд, пока колбаса не соскользнула с хлебного ломтика и шлёпнулась на пыльный пол.

– Ну вот. Посмотри, что ты наделал, идиот! – Раздосадованный неудачей и сумбуром душивших эмоций, Рид не выдержал. Отчасти брякнутое относилось к нему самому, к той странной контузии, которая преследовала его всё это странное утро, всему внезапно навалившемуся косноязычию и – о боже! – смущению?

Он собрал в этой фразе всё, весь тот сумбур, что с внезапной силой вскипел, забурлил где-то под рёбрами.

Брякнул и зажмурился как от зубной боли, запоздало понимая, что, кажется, всё испортил. Что в очередной раз показал себя неотёсанным болваном, циничным брехливым засранцем, просто органически не способным ни на какие проявления тонких эмоций.

Хотел сказать совсем не то и не так, но… получилось всё как всегда.

Хуже того – он тоже никак не мог решиться. Переступить ту черту первым… Черту, которую легко и просто не раз и не два переступал с другими. Со всеми, кто на какой-то миг врывался в его жизнь, скрашивал ночь или две и бесследно пропадал где-то там, в уносящемся вдаль прошлом. Мимолётно и безвозвратно. Безопасно. Настолько безопасно, насколько это вообще может быть в пределах одного города.

– Сам идиот! – Раздув ноздри, оскорблённый в лучших чувствах, Макс швырнул в него первым, что попалось под руку – скомканным грязным носком.

– Ах ты! – Не ожидавший подобного, овчар метнул в него подушку, но вскочивший тигр неожиданно ловко увернулся. Не найдя других подходящих снарядов, пёс тоже вскочил и ринулся на него. – Трусливый придурок!

Выставив ладони, Рид толкнул его как драчливый мальчишка, в таких вот толчках пытающийся раззадорить себя для настоящих ударов.

– Неблагодарный засранец! – тигр ответил таким же толчком, но в силу разницы веса, напарник едва не кувыркнулся обратно на кровать.

Восстановив равновесие, он кинулся вновь, но прежде чем успел что-то сделать – угодил в подобие живых кандалов. Беспомощно трепыхнулся, рванулся из стороны в сторону, попытался пустить в ход колено, но соперник неловко прикрылся и, потеряв равновесие, парочка опрокинулась на кровать.

Осознав диспозицию, спохватились и замерли: распятый овчар – на спине, Макс – верхом на нём, всё ещё удерживая собачьи руки своими. Нос к носу, глаза в глаза. Со сбитым дыханием и заполошно бьющимися сердцами.

– Трусливый придурок! – словно дразнясь, выдохнул пёс и вызывающе ухмыльнулся.

Задохнувшись от злости, Макс замер и вдруг впился в нахальную собачью физиономию долгим, яростным поцелуем. Спохватился, замер, осторожно разжал хватку, и, не разрывая поцелуя боязливо сжался. Зажмурился так, словно всерьёз ожидая получить в ухо.

И тогда Рид ответил. Задыхаясь, они тянули и тянули это странное мгновение, пока с кухни не пахнуло чем-то жжёным.

– Блин! Яичница горит! – вытаращившись на испуганного пса, Макс на секунду замер и метнулся на кухню.

Стоически закатив глаза, овчар подсунул под голову обе ладони, блаженно улыбнулся, неверяще качнул головой и глупо хихикнул.

 

 

***

 

 

 

Центральный госпиталь Сент-Лефано. Уютное старинное здание с парком и прудиком, вокруг которого чинно прогуливались больные и выздоравливающие. Диана приникла к толстым стальным прутьям со стороны переулка, разглядывая происходившее во внутреннем дворике прямо через кусты и никак не решаясь ступить на землю лечебницы в своём не слишком-то подходящем «прикиде». Что сказать если окликнут? На больную она сейчас точно не похожа – скорее уж на бездомную замарашку. Представиться родственницей кого-то из больных? Но что если нарвёшься на кого-то дотошного или чрезмерно внимательного и доброжелательного? Впрямую поинтересоваться подробностями опубликованной в газете истории? Но у кого и под каким предлогом? Представиться журналистом? Да нет… вид слишком уж не подходящий… Частным детективом? Чёрт, да кем она сейчас может представиться, кроме как бродяжкой-замарашкой?

Сполоснув как могла искусственный мех и байкерскую куртку, волчица не удержалась от маленькой шалости и просушила всё это на глазах у невозмутимого бомжа. Но флегматичного медведя не вывело из равновесия и созерцание ни с того ни с сего окутавшейся паром девчонки. Даже как-то обидно немного. Сверившись со встроенной картой, она без труда установила место события и скорым, но не слишком быстрым шагом отправилась на разведку.

Мысль о том, что ОН мог выжить, каким-то чудесным, невероятным способом выжить… Это ощущение не давало покоя и неудержимо влекло вперёд. Так сильно, что приходилось старательно сдерживать себя, чтобы не выжать всю скорость, на которую она была способна. Но нет… во-первых, если он там и был, то давно сбежал куда подальше, а во-вторых – не лучший способ скрываться от преследования, босиком, средь бела дня, обгоняя несущиеся по дорогам автомобили.

В итоге пешее путешествие заняло добрых три часа, но зато к моменту, когда она добралась-таки до места назначения, наступил день и госпиталь наводнили посетители.

Затеряться во всей этой мешанине, конечно, нечего было и думать. Не в её вызывающей, агрессивного вида кожанке. Но, по крайней мере, даже при всём этом, сейчас она куда менее подозрительна, чем была бы, окажись в неурочный час единственной посетительницей.

Однако, как найти тех, кто непосредственно видел описанные в газете события?

Волчица вновь прижалась к прутьям и поочерёдно фокусируя микрофоны на разговаривающих, последовательно прочесала двор, выискивая хоть малейшие упоминания об интересующем событии. Увы – пара мимолётных упоминаний, прозвучавших в рассказе какой-то бабульки своим многочисленным отпрыскам, ничего нового для неё не содержала.

Переключившись на лазерный микрофон, она направила невидимый луч на стёкла. Крохотные, едва различимые вибрации фиксировались отражённым лучом и сводились в частотные потоки, чистились, усиливались и проходя через цепочку фильтров, преобразовывались в речь. Неразборчивую, приглушённую и дребезжащую, но – речь.

Но и почти полчаса ощупывания открытых и закрытых окон больничного фасада не принесли сколь-нибудь полезной информации.

– Эй, чувак… ты с какой газеты? Эй, к тебе обращаюсь!

Волчица недоумённо обернулась на подходившего парня.

– Опана… баба. – Добродушно ухмыляясь, вооружённый двумя стаканами с торчащими из них трубочками, ослик протянул один из них ей.

Диана настороженно отступила, но улыбчивое копытное подобное обращение ничуть не смутило.

– Эй, да ладно, не отравлено. Смотрю, ты тут вертишься, дай думаю пообщаюсь. С коллегой. – Ослик повторно сунул ей стакан, и волчица растерянно приняла неожиданный подарок.

Коллега? Вертишься?

Она скользнула взглядом по подвешенной на ослиной шее фотокамере с длиннофокусным объективом, по болтающейся на плече сумке и уставилась на компанию других таких же типов, увешанных фото и видеокамерами, сгрудившихся немного поодаль, на каменной окантовке высокого газона.

Журналисты? Спустя несколько дней?

– Так ты из откуда будешь? – переспросил ослик. – Что-то я тебя тут раньше не видел.

Назвать первое пришедшее на ум название? А если кто-то из них из того самого издания?

Оптические сенсоры мгновенно выцепили бейджи и маркеры, надписи на обоих фургонах и название газеты, которой ей помахал кто-то из наблюдающей за парламентёром толпы, но как минимум трое охотников за сенсациями остались неидентифицированными никак.

– Таймс. – Ляпнула она первый звёздный бренд, заведомо вряд ли представленный кем-то из этой компании.

– Ого. – Ослик с новым, почтительным интересом окинул её взглядом. – Ништяк, в натуре. Ну, че стоять – пойдём к нашим. Те, кто нам нужен, где-то раскатывают, как приедут – тут-то мы их и возьмём тёпленькими. На всех хватит.

– Те? – Позволив лицу отобразить растерянность, она недоумённо посмотрела на ослика.

– Ну двое, которые его привезли. Мы тут вчера чувака из трупотеки раскололи, он нам их сдал. Вот – ждём. Айда к нам, поведаем тебе, чё у нас тут заварилось.

Настороженно косясь на общительного репортёра, Диана позволила себя увлечь к остальной компании.

– Знакомьтесь, парни… угадайте откуда?

– Уилл

– Барнс

– Ким Рейнольдс

– Пи Джей

Репортёры наперебой представились и выжидательно уставились на неё. Любопытные, пытливые, дружелюбные и не очень, настороженные взгляды сфокусировались на оробевшей волчице.

– Люсьен, – соврала Диана.

– А меня Марти зовут. – Ослик улыбнулся, продемонстрировав крупные широкие зубы, и один из «коллег» едва заметно поморщился. – Ты кофе то пей. Утро зябкое…

Диана послушно присосалась к трубочке и сделала несколько глотков.

Неужели вот так, так просто?

– Итак, Люсьен у нас из… кто угадает? Ставлю доллар против всех!

Пару минут журналисты перечисляли известные им издания, за каждую попытку выкладывая Марти доллар, пока угадавший Барнс не получил обратно десятку. Оставшиеся пять баксов Марти деловито спрятал в кармашек.

– Ну так о чём бишь мы? – Ослик удовлетворённо поскрёб подбородок и с энтузиазмом уставился на волчицу. – Статейки по теме ты уж наверняка читала, так?

Диана осторожно кивнула.

– Да расслабься ты, все свои. – Ослик осторожно хлопнул её по спине и след-прогноз тут же выдал несколько способов летальной и не летальной нейтрализации. Раздосадовано смахнув кровожадные схемы в сторону, она изобразила неуверенную дружелюбную улыбку.

– Так вот, – продолжил говорливый «коллега». – Когда эта штука ожила, к больничке подскочили знаешь кто?

– Кто?

«Ох уж этот дурацкий ритуал с необходимостью «обратной связи»».

– Сначала набежали какие-то пиджаки, а затем – почти сразу – ещё кто-то!

Не меняясь в лице, Диана слушала. Понимала, что в этом месте полагается удивиться или как-то ещё обозначить свою реакцию, но решительно терялась под перекрёстными испытующими взглядами компании.

– Эх, понаберут всякую зелень… Совсем они там нашу провинцию не уважают. – Хмыкнул представившийся Барнсом медведь и обменялся понимающим взглядом с коллегой-псом.

– Так вот… не успели первые пиджаки всех построить и застращать, как их самих построили и застращали. А потом увезли. Ну те, которые второй порцией прикатили. Смекаешь?

Диана осторожно изобразила предельное внимание с капелькой недоверия.

– То-то! Палюбасу какие-то игры ведомств. Левое полужопие вцепилось в правое. – Ослик довольно раздул ноздри. – Чуешь, как пахнет жареным?

– Марти, ты придурок! Выбирай выражения при… дамах. – Смерив волчицу ироничным взглядом, хохотнул Пи Джей. Собачьи уши смешно трепыхнулись под капюшоном.

Диана скованно стояла рядом и не знала, как реагировать. Изобразить смех? Возмущение? И то и другое сразу?

Она выбрала нервную формальную улыбку – краткое, почти незаметное поднятие уголков губ.

– Ну Марти, ты лажаешь. Не выйдет из тебя кавалера, хе-хе. – Подал голос Уилл. Шумно хлопнув ослика по плечу, массивный плечистый пёс глумливо улыбнулся. – Впрочем, как и журналиста. Разболтал все наши тайны вражескому лазутчику, понимаешь.

– Да ладно, чё там… – Марти стушевался и вспомнив о кофе, торопливо хлебнул из своего стакана.

Машинально повторив его движение, Диана чуть сдвинулась в сторону, углядев вдали улицы приближающееся авто.

– Хах, а тихоня-то наша ишь какая глазастая! – Пи Джей проследил направление её взгляда и тихонько толкнув локтем Барнса, кивнул на приближающийся транспорт.

Залепленный грязью белый фургон с оранжевой полоской подкатил к воротам госпиталя и торопливо шмыгнул внутрь, едва не задев крышей шлагбаум.

– Опана, пойду гляну не наши ль очевидцы прикатили. – Вызвался Марти.

– Ага, держи карман шире! – Возмущённо прогудел Барнс. – Знаю я ваше «пойду узнаю!». Все пойдём…

Грузно поднявшись с порожка фургончика, медведь проверил закрыта ли дверь машины и компания двинулась к больнице.

– Так, куда спешим? Это служебный вход! Для посетителей – там! – Здоровенный бык-охранник размерами почти аккурат с предназначенную для него будку, выдвинулся навстречу.

– Спакуха, брателло! Пресса! – Марти развязно козырнул каким-то удостоверением, его примеру последовали Барнс и Пи Джей, Диана напряглась, но шокированный массовым прорывом, охранник растерялся настолько, что к остальным из компании придираться не стал.

– Всё равно нельзя! Ну блин… – Бык раздосадовано стукнул массивным кулачищем о шлагбаум, но препятствовать пронырливым журналистам не решился.

– Эй, ребят! На пару слов! – Не дойдя до только что вылезших санитаров каких-то пяти шагов, окликнул их Марти.

Испуганно обернувшись на надвигавшуюся компанию, встрёпанный, совершенно безумного вида койот пихнул в бок своего массивного напарника-сенбернара.

Бросив только что извлечённые из машины носилки с больным, санитары дружно рванули прочь.

-Э… вы чо? – Оторопевший ослик изумлённо уставился вслед удирающей парочке и переглянулся с не менее ошалевшим больным. Тощий, болезненно-наркоманского вида парень раздражённо-вопросительно покрутил у виска пальцем.

– За ними! – будто призывающий к атаке командир, пожилой Барнс простёр обличающий перст в направлении удирающих санитаров. Толпа журналистов нестройной кучей ринулась следом, небрежно отпихнув мешавшие носилки с испуганно заоравшим пациентом.

Оторопевший Марти решительно отшвырнул свой опустевший стакан и бросился следом.

Растерявшаяся Диана аккуратно поставила стакан на край бетонного вазона и ринулась следом.

Не обращая внимания на сердитые окрики медсестёр и раздражённые взгляды пациентов, придерживая свои многочисленные камеры и кофры, преследователи понеслись по коридорам госпиталя. Поворот, ещё, ещё. Едва не сбив кого-то едва державшегося на ногах, толпа преследователей вылетела за очередной поворот и с шумом и грохотом врезалась в коварно отправленную им навстречу каталку.

Удирающие санитары разделились у сдвоенной лестницы и выиграли ещё несколько мгновений.

– Да что ж такое…. Постойте же! Эй! – Задыхаясь от бега, периодически выкрикивал кто-то из репортёров, но шустрые санитары бежали от них без оглядки.

– Мы журналисты! – Разделившись на две неравные кучки, репортёры разбежались по больнице, пугая больных и то и дело сталкиваясь с инвалидными креслами, пустыми и полными каталками, медсёстрами и уборщицами.

Замешкавшаяся Диана растерянно замерла у подножия лестниц, с досадой осмотрелась. Но прежде чем она определилась куда свернуть и за кем бежать, обе жертвы выскочили обратно – из незаметного поначалу прохода под лестницей. Затравлено зыркнув на неё, моментально развернулись и шмыгнули куда-то вниз, в подвал.

Поспешив следом, волчица выскочила в середину длинного, с двух сторон утыканного дверями коридора. Добежать до едва видневшегося вдали разветвления санитары явно не могли. А значит…

До предела усилив чувствительность микрофонов, она бесшумно двинулась вдоль дверей. Полсотни шагов вправо – тихо, если не считать какого-то едва слышно гудящего за одной из дверей трансформатора. Вернувшись обратно, она двинулась в противоположную сторону.

– Оторвались, точно тебе говорю.

– Тихо ты!

Сдавленные, запыхавшиеся голоса послышались откуда-то справа. Поводив головой она засекла нужную дверь, бесшумно приблизилась и прислушалась вновь. Загнанные в угол, санитары уже не перешёптывались, но тяжёлое прерывистое дыхание безошибочно выдавало их местоположение.

Убедившись, что в коридоре никого нет, Диана собралась с решимостью и тихонько постучала.

За дверью образовалась паническая тишина, потом кто-то шумно сглотнул и срывающийся истеричный голос прокукарекал дурацким фальцетом:

– Никого нет дома.

– Эй.. – Диана постучала ещё раз. – Послушайте… мне просто надо спросить. Откройте дверь, пожалуйста. Я ничего вам не сделаю, только пара вопросов.

– Отвали. Мы ничего не видели. – Пискнул срывающийся фальцет.

– И не знаем. – Поддакнул густой, испуганный бас.

– Расскажете об этом журналистам? – Диана вслушалась в неразборчивые препирательства и осторожно нажала на дверь.

«Хрусь».

Ломкий сплав дверной ручки не выдержал и внутри что-то лопнуло. В комнате ойкнули и, судя по взрыву шипения и сдавленных проклятий – уронили что-то тяжёлое на что-то мягкое.

Подёргав ручку, Диана вытащила отломившуюся деталь и осторожно заглянула в открывшуюся дверь.

Огромный массивный пёс и тщедушный тощий койот перепугано таращились то на выпавшую к их ногам рукоятку замка, то на волчицу.

– Простите. – Она смущённо покрутила в ладони отломанную рукоятку и виновато сунула её на заполненную простынями полку.

Подсобка вообще была сплошь завалена простынями, покрывалами и полотнами, а в центре, отделяя её от санитаров, возвышалась массивная гладильная доска. Громоздкий промышленный утюг валялся неподалёку.

– Ты кто? – тявкнул койот. – Чё те надо?

– Мы ничего не видели. – Пробасил пёс.

– И не знаем! – как заклинание повторил его мелкий напарник, загипнотизировано таращась на волчицу.

«Ложь 99,8%» – вторично пискнул детектор.

Она осторожно вошла в помещение и аккуратно прикрыла за собой дверь. Не угрожающе, не зловеще – скорее просто не желая отсвечивать в коридоре. Но на забившихся в угол санитаров это простое, казалось бы, действие, произвело пугающе странный эффект.

– Не надо! Пожалуйста! Я всё скажу! Все! Только не надо! – заголосил койот, закрывшись руками и зажмурившись, словно в ожидании ударов и пинков.

Волчица недоумённо посмотрела на пса и тот мелко-мелко закивал массивной головой. Оба санитара при ближайшем рассмотрении оказались изрядно битыми – эхоскан безошибочно обрисовал на них десятки гематом и ссадин, словно парочку долго и усердно молотили ногами и руками.

Диана испуганно замерла, не зная, как себя вести и что сказать в подобной ситуации.

Кто и когда, а главное – зачем их поколотил? Не полиция же? И уж совершенно точно – не журналисты…

 

 

***

 

Лоренцо Пижон в накрахмаленной белоснежной рубашке, безукоризненно чистеньких брюках и невесомом летнем плаще недовольно расхаживал по набережной, сжимая в руке белоснежный же телефон-раскладушку.

– Увы босс, ничего нового. Мы их слегка пугнули… Да нет, так, чуток совсем. В пределах нормы. Нет, вообще как рыба об лёд. Фотки взяли – точно, тот самый упырь. Твердят, что не в курсе, подобрали, мол, на каких-то разборках, привезли, а он ожил.

Манетти потёр разбитую скулу и болезненно скривился.

– Ну да, так и сказали – дохлый совсем был, ни пульса, ничего. А потом  бац – и ожил! Да не вру, ей богу не вру! Так и сказали. Слово в слово. Сам охренел. Но ведь сходится… Сходится! Мы там как на пожарников накатили потом – те в отказ. Мол, ничо не знаем, ничо не видели. А трупака то нет! Увезли, говорят… Ну мы, короче, тачилу пробили, опана ты ж боже мой! Угадай, кто приезжал? Ага, они самые. Ну мы, короче, им снова насовали, но молчат как партизаны. Бита одному кадык чуть не вырвал – молчат. Деньги нам совать стали, прикинь уроды?

Лис покосился на сгрудившихся у джипа «торпед» и раздражённо шмыгнул носом. Разбитая носовая перегородка адски саднила и чесалась, но любое прикосновение к носу вызывало такую нестерпимую боль, что из глаз водопадом лились слёзы. Но что самое мерзкое – из-за этой нелепой травмы его прекрасный, хорошо поставленный голос превратился в какое-то нелепо-карикатурное гнусавое гундение, от которого самому противно.

– Да, босс. Сделаем. Негативы? Окей, нагрянем к этим придуркам ещё разок… – Манетти закрыл мобильник и, оглушительно шмыгнув носом, утёр слёзы. Вдохнул бодрящий свежестью воздух, покосился на океан и вздохнул. Ну что за жизнь? Носиться по городу как какой-нибудь сраный коп, по крупице собирая досье на долбаного упыря, который – подумать только! – в который раз таинственно пропал. И хрен бы с ним, конечно, да только боссу подавай трупак! Мол нет трупака – нет покойника. А вдруг опять ожил? Вот же хрень… понаснимают ужастиков, а ему отдувайся… А на деле там, может и не зомбак вовсе, а какой-нибудь близнец, чтоб его в хвост и гриву…

– Заводи! Обратно в больничку! – Лоренцо недобро покосился на замешкавшегося быка, в который раз позабывшего открыть перед шефом дверцу.

Спохватившийся жлоб виновато засуетился и, едва не оттоптав ему ногу, поспешно распахнул дверь.

Усевшись на место, Манетти страдальчески вздохнул: с кем приходится работать. Ни ума ни культуры. То ли дело у босса водитель. Вот где школа! Вот где выучка!

Лис мечтательно вздохнул ещё раз и задумчиво уставился в окно. Начинавшийся день – третий день с того самого, вопиющего, чудовищного позора, стараниями мерзких бумагомарак выведенного чуть ли не на международный уровень… Ладно хоть, несмотря на все их усилия, никто эти вшивые газетёнки толком никогда не читает. И всё же во избежание, так сказать, пришлось скупить всё что было на полках. И не поручить это дело раздолбаям, а лично – изъездив полгорода и под завязку набив гараж проклятой макулатурой.

Пообещав себе непременно отправить автора гнусного пасквиля на корм рыбам, Манетти отвлёкся на вторично всплывшего покойника. Ну откуда, откуда берутся такие уроды, которые прут на рожон, не вникая кто перед ними и чем это для них рано или поздно обернётся?

А босс… Тоже, блин, отношение… вместо серьёзных дел эти дебильные покатушки, расследования, поиски сбежавших покойников… Нет, ну он, конечно, и сам не прочь найти засранца и поговорить с ним по душам, перед тем как сдать боссу и сказать, что так и было. Но… уж не повлияла ли на его репутацию в глазах Фогла эта дурацкая статейка? Не может же быть… или может? Реабилитируется ли он, если притащит эту пакость боссу? Вернётся ли всё на круги своя или вагончик его жизни, набирая ход, уже неумолимо несётся к обрыву?

Манетти мрачно покосился на вывеску «служебный проезд» на будке охранника.

Наглухо тонированный джип тормознул перед шлагбаумом, но бычара в стеклянной будке и не подумал нажать кнопку.

– Буча – объясни дяде…– Манетти чуть повернул нос, намекая сидевшим на заднем сиденье «торпедам», что им пора заняться непосредственными обязанностями.

Вздохнув, Буча отправил в рот содержимое всей пачки жевательной резинки, вздохнул и выбрался наружу. Джип ощутимо качнулся и заметно приподнялся на рессорах. Огромный, трёхсотфунтовый бык был на голову крупнее охранника в будке и буквально весь бугрился мышцами. Про таких ещё в шутку хихикают, мол, у него даже уши накачаны. Краса и гордость, жемчужина его коллекции.

Нагнувшись в салон, бык потянулся к уложенной позади заднего сиденья бите, но Манетти отрицательно поцокал языком:

– Нежно, дорогой. Нежно.

Не прекращая жевать, бык с безразличным выражением на морде затопал к недогадливому охраннику. Открыл дверцу, устало ухватил увальня за волосы и приложил лбом о пульт с единственной кнопкой. Шлагбаум пошёл вверх.

Плюхнувшись в джип, всё с тем же безразличным выражением морды Буча вяло подставил ладонь под шлепок «коллеги». Валет – куда менее громоздкий и крепкий, в отличие от этой горы мяса мог быстро и сноровисто двигаться и даже пару раз выходил на красный ринг, блеснуть молодецкой удалью.

Манетти кольнул побитого охранника взглядом – смотри, мол, смотри. Запоминай, кого надо пропускать всегда и быстро. Даже окно приоткрыл, чтобы бык в стеклянной будке хорошенько запомнил его лицо.

Охранник неприязненно уставился на лиса, но после полученного урока предпринять что-нибудь не решился.

Проехав по двору больницы, джип вызывающе наехал на газон, разминая толстые шеи, громилы вышли на свежий воздух.

Позабытый всеми Лоренцо мрачно вперился в бычью спину, с нарастающим раздражением ожидая, когда же тот вспомнит о навязанном ритуале с открыванием дверцы.

– Ну? – не выдержав ожидания, угрожающе буркнул лис.

– Ой… прости, босс. – Буча поспешно распахнул дверцу мощной ручищей.

Показалось, или на тупой бычьей роже едва заметно, но вполне отчётливо проступила издёвка? Этакая тонкая, совсем не свойственная копытам ирония?

Смерив быка многообещающим пытливым взглядом, Лоренцо молча мотнул головой в сторону входа.

– Эй, вы куда намылились, чёрт побери? – какой-то недомерок в белом халате попробовал заступить им дорогу, но от небрежного тычка Бучи невесомой пушинкой улетел куда-то в газон.

Дёрнувшиеся было следом, коллеги дерзкого фраера впрягаться не решились.

Презрительно скривив губы, Лоренцо проследовал мимо.

Белоснежный костюм с небрежным росчерком алого галстука в окружении больничных халатов обретал несколько беспонтовый вид и это слегка нервировало.

– С дороги! – Валет упёрся ногой в появившуюся из дверей каталку с носилками, отправил её обратно. – Пшла!

Подвернувшаяся медсестричка попыталась было вякнуть, но крупная бычья ладонь, легко и просто обхватив её голову как баскетбольный мяч, небрежным тычком отправила девицу в сторону. Задохнувшись от негодования, она спиной врезалась в руки подоспевшего коллеги и проводила троицу бандитов злобным прищуром.

Лоренцо довольно улыбнулся. В такие моменты жизнь обретала истинный смысл. Уважение – всего-то немного уважения, пусть даже основанного на страхе.

Свидетели их триумфального шествия, наблюдавшие короткую воспитательную расправу, спешно расступались. А вслед за ними расступались и те, кто ничего этакого не видел, но инстинктивно следовал общему оживлению.

Тем же, кто мешкал – неукротимым тараном топавшие впереди «торпеды» несильными тычками придавали должное ускорение и правильное направление.

– Что вы себе позволяя… ааа!

– Да как вы сме…. Ып!

– Кто вас сю…. Ухххх!

Лоренцо улыбался, ощущая себя кем-то вроде знаменитого политика, с триумфом путешествующего в кабриолете и мысленно помахивающего ручкой восторженным поклонникам.

Приятное чувство. Прервавшееся также неожиданно, как жизнь того самого политика.

Топавший впереди Буча налетел на какое-то препятствие. Налетел, содрогнулся всей тушей и со стоном осыпался на пол.

Валет и Манетти с удивлением и недоверием уставились на открывшуюся взглядам фигуру.

Нескладная тощая девчонка в не по размеру большой куртке смотрела на них испуганно и почему-то словно бы даже виновато.

Буча корчился и стонал на полу.

Бандиты недоверчиво переглянулись и перевели взгляд на неожиданное препятствие.

– Что за… – Валет непонимающе ухмыльнулся и занёс руку для удара – не кулаком, так… тыльной стороной ладони – девчонка же…

Последовавший за этим звук напомнил Лоренцо какой-то третьесортный боевик с преувеличенно звонкими, хлёсткими ударами.

«дыщ-дыщ-дыдыщ-дыщ-дыщ-шмяк».

Выкатив глаза, Валет потянулся за пистолетом, медленно рухнул на колени и, не сводя с девчонки изумлённого взгляда, также медленно завалился на бок.

В коридоре повисла звенящая, натянутая как струна тишина, прерываемая только стонами Бучи. Бык потянулся к выпавшему у «коллеги» пистолету, но девчонка тут же небрежно отбросила его в сторону. Буча разочарованно заворчал.

Похолодевший Лоренцо сглотнул и прикинул свои шансы на быстрое извлечение оружия. Любимый хромированный Кинг Хаммер, безнадёжно утраченный в последней стычке с кошмарным уродцем, временно заменил обычный полуавтоматический «Хейфок».

Девчонка смотрела на него – упрямо, исподлобья, но без злости – скорее сосредоточенно, словно решая какую-то сложную математическую задачу.

«А ведь симпатичная, чертовка». – Не к месту подумал лис. – «Даже сдвинутые почти в одну сплошную линию брови её не портят».

– Ты кто? – На секунду позабыв о стонущем под ногами Буче, о Валете, сражённом серией смазанных от скорости ударов, Лоренцо уставился на неё.

– С дороги.

«И голосок такой приятный…»

– С дороги? – Манетти поднял бровь. – Ай, как не вежливо. Не учили как надо со старшими… ОУП…

Попытавшись приблизиться, он получил такой тычок в грудь, словно столкнулся с несущимся мотоциклом. Отшатнувшись от неожиданности и едва не сбив кого-то из замерших вдоль коридора зевак, разъярённый лис рванул из кобуры пистолет.

Нет, не то чтобы всерьёз намереваясь стрелять в эту… так, напугать слегка, показать кто здесь хозяин положения, но…

Медленно. Слишком медленно… Как увязшая в янтаре муха, он смотрел на то, как девчонка легко и небрежно, без малейшего приседания, перескакивает через пытающегося встать Бучу. Так, словно сам пол вдруг подбросил её в нужном направлении.

Шаг.

Извлечённый ствол уже показался из-под борта пиджака.

Шаг.

Ствол разворачивается к ней, выдвигается вперёд…

Шаг.

До онемения стиснутые пальцы прошивает боль, а глаза расширяются, пытаясь сфокусироваться на уставившемся в нос дуле.

– А… – Лоренцо рефлекторно замер, осторожно скосив взгляд на свою опустевшую ладонь, сфокусировался на нацеленном между глаз оружии и сглотнул.

Последовавшее затем и вовсе ни в какие рамки не лезло. Из пистолета выпала обойма. В мгновение ока развернув оружие, сумасшедшая девчонка одной рукой отщёлкнула защитную скобу, стянула затворную раму, боёк, курок…  Выписывая невероятные траектории, «Хейфок» вращался в узкой девчачьей ладони, с невероятной скоростью теряя словно сами собой отскакивавшие детали. Несколько секунд и все это осыпалось и раскатилось по полу, оставив в её сомкнутых колечком пальцах один единственный патрон, невесть как добытый из казённика.

Пальцы распрямились и патрон чувствительно щёлкнул Лоренцо по лбу.

Лис рефлекторно зажмурился, но тут же вновь поднял веки.

Восхитительно! Очаровательно… Невероятно!

Глядя на ловкачку влюблёнными глазами, он глупо улыбнулся. Но тут вновь напомнил о себе дебилоид Буча.

– Боооооссссс!!!

Кое-как взгромоздившись на разъезжающиеся ноги, бык размахнулся и с рёвом послал свой кулачище в направлении девчачьего затылка.

Странное видение небрежно отклонилось, пропуская несущийся таран и бычий кулак отправил несчастного лиса в долгий, запоминающийся полёт.

 

 

***

 

– Стоять! – охранник у ворот нахмурился и, положив руку на кобуру, шагнул к навстречу странной процессии. Трое других, стоявших поодаль, синхронно повторили его жест, но с места не сдвинулись.

– Полковник Гриффит, генерал Паркер. – Представил волк обоих.

Гриффит протянул пропуск, Паркер молча последовал его примеру.

– Мне нужно увидеть ваше лицо, сэр. – Скользнув взглядом по «карточке», заупрямился охранник, настороженно разглядывая непроницаемо чёрный шлем зловещих очертаний. – Таков порядок.

Дурацкая мотоциклетная каска по случаю визита к важным персонам сменилась более приличествующим уровню встречи наглухо бронированным пехотным комплексом. «Аякс», словно сошедший с экрана какого-нибудь фантастического фильма, сиял зеркально чёрным глянцем и бугрился сегментированными лентами мускульных усилителей. Вкрапления датчиков, сенсоров, регуляторов и креплений под десятки, сотни различных устройств. Совершенство военной мысли и венец его блистательной карьеры. Точнее – одна из значительных вех. Не последняя, как хотелось бы верить.

Разумеется, предстать пред высоким собранием в чём-то кроме парадной формы являлось грубейшим нарушением этикета, но уж всяко-разно получше явления в наглухо задрапированном штатском костюме с шарфом и дурацкой мотокаской. Как-нибудь переживут. Скажет, что совместил приятное с полезным. Но проблемы начались задолго до собрания. Отвлёкшись от мрачных мыслей, генерал уставился на упёртого охранника.

– Парень, перед тобой стоит целый полковник, вон там – эскортный взвод на армейских джипах.  Мы есть в списках. И мы те, кто мы есть. – Гриффит, облачённый в точно такой же «аякс», но без шлема, угрожающе выдвинулся вперёд. – Я подтверждаю личность генерала под свою ответственность.

Охранник-тигр напрягся, ещё крепче стиснув рукоять пистолета, но всё же не извлекая его из кобуры.

– Лицо, сэр. Или мы будем вынуждены применить силу. – Охранник упрямо таращился на стоявшую перед ним парочку.

– Оставь, Вилли. – Паркер устало вскинул ладонь.

Пшикнув затворами, шлем «аякса» запрокинул лицевой щиток, обнажив лицо. Веки бультерьера были плотно закрыты.

– Сэр? – Охранник немного расслабился, подозрительность сменилась удивлением.

– Генерал болен, повышенная светочувствительность. С дороги! – Гриффит попытался сдвинуть чрезмерно ретивого тигра в сторону, но в силу разницы масс особого успеха не возымел.

– Заболевание? – Охранник с вновь вернувшимся подозрением уставился на Паркера, закрывающего тонированный щиток.  – Боюсь я не…

– Не заразное, придурок. – Гриффит злобно уставился на тигра снизу вверх. – Разумеется, мы не стали бы подвергать опасности никого из… Чёрт, да какого хрена мы тут распинаемся…

Волк извлёк из одного из многочисленных контейнеров мобильник и раздражённо натыкал номер.

– Ваша фамилия и звание?

Тигр скривился и после непродолжительного колебания отодвинулся в сторону.

– Хорошо, сэр. Проходите. – Проводив их подозрительным хмурым взглядом, охранник пробурчал что-то в спрятанный под лацканом пиджака микрофон.

– Чёртовы придурки. – Бурча себе под нос, Гриффит затопал по ступенькам огромной мраморной лестницы. Настолько высокой и протяжённой, что каждый входящий в это монументальное, старинной архитектуры здание, если и не успевал проникнуться должным почтением, то как минимум, сбивался с дыхания.

Неизвестно, было ли то намеренной задумкой архитектора или банальной данью моде, но мускульные усилители «аяксов» начисто сводили на нет этот эффект.

– А клёвая штука… – Гриффит похлопал перчаткой по бронепластинам торса. – Словно сама двигается… Эх, нам бы такую в Пикадажо, мы б двумя сквадами всё зачистили, а?

Паркер угрюмо покосился на волка, но вновь промолчал. Мысли его занимала предстоящая встреча и воспоминания боевого товарища слегка нервировали.

Что на повестке? Насколько много они узнали?…

И, главное – что именно? Какая из его многочисленных тайн уже не секрет? Некоторые заранее придуманные оправдания он старательно, раз за разом прокручивал в мыслях все пять часов перелёта от Бричпорта до Нью-Першинга.

Соваться в столицу было страшно, но и уклониться от встречи – означало как минимум вызвать подозрения. А как максимум – твёрдую уверенность, что рыльце, как говорится, в пушку.

Хотя то, что приглашение получено стандартным путём, а не после штурма спецназовцев и последовавшего за этим ареста – слегка обнадёживало.

С другой стороны – фигуры такой величины с доски снимают обычно по-тихому, грамотной, тонкой уловкой. И как знать – не было ли это приглашение ловушкой?

Может быть его просто хотели отделить от привычного окружения? От солдат и их командиров, каждый из которых внезапно мог оказаться вернее ему лично, чем каким угодно корочкам и званиям?

Генерал ощутил себя луковицей, которую быстро и решительно чистит рука опытного повара.

Сначала на военном аэродроме остался доставивший его грузовой В-5 и оба сопровождавших его штурмовика, затем – ворота загородной резиденции отсекли колонну из четырёх джипов сопровождения. Теперь надежда только на себя, на «аяксы», да на чудо-конфетки, о существовании и эффекте которых охранка местных бонз вряд ли подозревала. Конечно, они не взяли ничего огнестрельного, но и рукопашный удар «аякса» легко отправит в реанимацию кого угодно.  А оружие… оружие можно раздобыть и на месте.

Хватит ли их на то, чтобы в случае осложнений, прорваться обратно к конвою? Сбежать, затеряться в городе, пока верные солдаты сдерживают обезумевшую охранку? Начхать на всё, покинуть страну, воспользовавшись одной из благоразумно заготовленных «срывных» сумок, с неучтённой наличкой и несколькими комплектами документов на разные личности?

Эх, если бы всё было так просто. Реакция шептунов на внезапно сошедшую с доски пешку непредсказуема, но наказание будет неотвратимо. И им даже не придётся ничего делать – просто не последует новой порции конфеток и всё. Он труп. Причём не просто труп, а труп, прошедший через ад.

Спокойствие. Только спокойствие. Если ничего нельзя изменить – какой смысл паниковать и бесноваться? В его ситуации остаётся лишь плыть по течению, заранее смирясь с уготованной долей. И хорошо, если всё закончится быстро. Быстро и безболезненно, а не как в тот раз, когда он сделал последнюю решительную попытку избавиться от пагубной привязанности.

– Господа… – Одетый в штатское кувас, в образцово-безукоризненном костюме вышел к ним из высоченных, украшенных затейливой резьбой врат.

Назвать это величественное сооружение дверью язык как-то не поворачивался.

– Вам назначено? – смерив необычное одеяние гостей изумлённым взглядом, кувас испуганно вскинул брови.

– Да, нам назначено. С дороги! – Гриффит оттёр плечом непрошеное препятствие и, толкнув массивную дверь, вошёл внутрь здания.

– Но, господа… Господа! – патетически заломив руки, пёс попытался обогнать их, но коридор был слишком узок, чтобы тот мог просочиться в обход парочки не толкнув и задев никого из них. В итоге псу оставалось лишь тащиться позади, причитать и всплёскивать руками, в тщетных попытках выразить всю глубину своего неудовольствия по поводу их вопиюще ненормативной одежды.

– Господа, господааа! – суетился пёс, тщетно пытаясь привлечь их внимание выкриками с «галёрки». – Ну как же так, вы же не на вечеринку пришли!

Гриффит покосился на генерала и едва заметно вздёрнул уголок рта.

Весёлый кураж полковника передался и Паркеру.

В конце концов, если бы всё это было ловушкой, пропустили бы их как по маслу, не устраивая лишних спектаклей с опознаниями. Или, наоборот –  проверяли, опасаясь подмены? Желая убедиться, что он не послал вместо себя какого-нибудь солдата? Да нет… давно бы уже попытались взять прямо в этом самом коридоре. И никто и близко не подпустил бы к будущим арестантам этого клоуна. Как бишь его там? Дворецкий? Камердинер?

Паранойя.

И есть от чего – вся жизнь полетела кувырком после катастрофы на прежнем «объекте». Долбаные везучие беспризорники, беглая железяка, шизик-телепат и бесследно пропавший профессор. И ещё Гэпс. Чёртов бобёр с этими своими шагающими танками, наброшенный долбаными шептунами на его многострадальную шею. И всё это разом, вдруг, внезапно. Словно мало ему других проблем, словно…

Короткий коридор упёрся в перекрывавшую проход кабинку металлодетектора.

Стоявший возле неё солдат подобрался, недоверчиво и настороженно разглядывая диковинные костюмы.

– Рэйно Паркер.

– Вильям Гриффит.

Военные представились, остановившись у рамки детектора.

Солдат-бассенджи старательно сдержал рвущуюся ухмылку и выжидательно наклонил голову.

– Господа… – пискнул штатский откуда-то из-за их широких спин. – Ну как же…. Ну зачем…

Поняв, что отключать пищалку никто не собирается, Гриффит первым шагнул в кабину.

«пиииииипииииип»

– Сэр, у вас есть при себе что-нибудь металлическое? – С тонкой, едва различимой издёвкой, поинтересовался охранник. Таким тоном, словно включил давно заезженную пластинку.

Угрюмо оглянувшись на Паркера, волк вздохнул и принялся распечатывать клапаны и крепления, застёжки и стяжки «аякса». Всем своим видом демонстрируя решимость остаться хоть в одних трусах и прямо в таком виде пройти на приём к высокопоставленным чинам.

Замершие псы с интересом уставились на действо, пока разошедшийся многослойный «аякс» не обнажил совершенно голый торс с парой внушительных шрамов.

– Господа! – Штатский сморщился, словно только что укусил лимон и обречённо вздохнул. – Оденьтесь, прошу вас!

Гриффит мрачно сдвинул половинки брони обратно и отвесил бассенджи не менее издевательский взгляд.

Переглянувшись с камердинером, охранник нехотя посторонился.

«пиииипиииип».

Противный, режущий уши звук повторился, стоило Паркеру ступить в рамку детектора.

– Оружие есть? – с надеждой поинтересовался солдат и оба гостя почти синхронно развели руки: обыщи, мол, если хочешь.

Окинув «аяксы» пристальным взглядом, бассенджи поджал губы и окончательно убрался с их пути.

– Прошу сюда, господа. – Камердинер поспешил вперёд, поминутно оглядываясь на странных визитёров то через левое, то через правое плечо. – Сюда-сюда, пожалуйста.

Они шли по анфиладам богато украшенных комнат, косились на дорогие массивные картины, богатый паркет и резные великанские двери, рядом с которыми даже тигр казался бы мальчишкой-подростком.

Спокойная величественность покоев, мягкие ковры и пышущая богатством обстановка действовали успокаивающе. Не расслабляюще – на фоне такого великолепия волей-неволей почувствуешь себя жалким и крохотным, но беспокойство и паника понемногу стихали.

Не арест. Никто не стал бы пускать их так далеко вглубь святая святых. А значит – впереди просто разговор. Возможно неприятный, чреватый потерей статусов и регалий, но вряд ли что большее. Если, конечно, им не известная ВСЯ правда… Тогда это по-любому был бы арест. И далеко не мирный и чинный, а с налётом и штурмом, укладыванием мордой в пол и топтанием берцами. Если не прямо на собственной его базе, то на аэродроме или, на худой конец – при посадке. Чтоб уж совсем исключить малейшие эксцессы.

Что может рота солдат, высадившихся в центре враждебного гарнизона из простого грузовоза? Это же не танковая дивизия, даже не мотострелковый полк. Так, горстка автоматчиков, прихваченная скорее по привычке и на всякий случай, чем с надеждой на успешное их применение.

Нет, возьми он с собой телохранителей, увешанных новейшими разработками на усиленных «аяксах» – с такой штурм-группой можно было бы ещё надеяться оказать сопротивление. Но увы, подобный жест бы совсем уж точно укрепил все имеющиеся на его счёт подозрения. А то и послужил бы для них основанием.

Эх, как же всё некстати, как не вовремя! Ещё день, два… ну три дня и он бы нашёл хоть какую-то зацепку, хоть какой-то хвостик, ведущий к беглым уродцам. И дышать сразу бы стало легче.

Проклятье! Ощущение как у сопливого школьника перед экзаменом.

Они шли, шли и шли, а чёртов дом никак не кончался.

«Автобусы впору пускать», – хмыкнул Паркер, с облегчением увидев за очередным поворотом обширное, уставленное диванами и столиками помещение.

Усевшись там-сям, в комнате присутствовало пяток чьих-то телохранителей, секретарша с тугим портфелем и какой-то невзрачный тип, пытающийся косить под штатского, но начисто выдаваемый военной выправкой.

– Обождите здесь, пожалуйста. – Отвесив им натянутую улыбку, кувас открыл первые створки и осторожно постучал во вторые. Дождавшись неразборчивого ответа, пёс осторожно сунулся внутрь.

Присутствующие уставились на вновь прибывших, с настороженным интересом разглядывая экзотические костюмы. Тип в штатском вежливо кивнул. Секретарша поёжилась.

Радуясь наглухо закрытому шлему, Паркер выключил микрофон и тихонько вздохнул.

Ожидание, даже столь мизерное, было невыносимо.

После всех обрушившихся на него событий о причинах срочного вызова остаётся только гадать, а неизвестность он последнее время переносил плохо.

Проклятые шептуны! Всегда ведь предоставляли исчерпывающую информацию и о повестке дня, и о том, как ему надлежит вести себя, что говорить и что делать. И он настолько привык к своему тайному советнику, настолько расслабился, что сейчас – внезапно оставшись без привычной поддержки и наставлений, едва не впадал в панику.

Что? Что они знают? Насколько много и что конкретно? Не обернётся ли его визит сюда арестом – просто по выходу? По итогам, так сказать, доклада?

Беглецы. Бесследно пропавший кибернетик. Психованный телепат. Шептуны. Захваченный небоскрёб БиСиЭс, таинственным образом стоявший себе в центре города, как ни в чём ни бывало преспокойно впуская и выпуская прорву народа каждый день. И не подавая ни малейших признаков той резни, что учинил бесноватый Гэпс со своими железными громыхалками!

Что из этого всплыло и каким боком?

Может – побег чёртовой железки? Шумный катастрофический прорыв не заметил бы разве что слепой. И то, окажись этот слепой в расположении, ему непременно поведали бы все шокирующие подробности возбуждённые очевидцы.

О, он конечно наплёл им с три короба, напустил туману и отменил все увольнительные на неопределённый срок, ограничив тем самым любые контакты с внешним миром. Но при всём этом ничуть не тешил себя иллюзиями. Удержать такое в тайне можно было лишь похоронив весь гарнизон под толстым слоем бетона.

Рано или поздно, если уже не – информация всплывёт.

Хотя, заблаговременно придуманная полуправда про удивительно крутого вражеского разведчика – на какое-то время вполне может быть, направит расследование по ложному следу.

Только бы не что-то совсем уж непредусмотренное, только бы не затесавшийся слишком близко шпион!

В том, что за ним присматривают или пытаются присматривать, Рэйно Паркер не сомневался. Ну какой идиот доверил бы ему курировать миллиардные разработки, не внедрив в его окружение хотя бы десяток, другой соглядатаев?

Пару из них Паркер успешно вычислил ещё год назад. Третьего сдали шептуны… Но где гарантии, что где-то совсем рядом не затесался четвёртый?

Как узнать, не стучит ли на него, например, Гриффит? Или красотка Сью? А может быть Думбовски?

Паркер представил бравого капрала, карикатурно, по-шпионски крадущегося по коридору с пухлой папкой, помеченной карикатурно огромной надписью «совершенно секретно!» и фыркнул.

Никому, никому нельзя верить. Впору устроить всему персоналу тесты на лояльность. Натравить на них долбаного телепата и дело с концом. Ну и случись что – серия трагических случайностей… Этакая небольшая производственная авария…

А ещё лучше – взять бы этого опоссума, ну – то, что от него осталось – да притащить прямо сюда. И послушать, что там о нём думает вся эта зажравшаяся кабинетная плесень.

Увы, слишком рискованно – после всех параноидальных предосторожностей Бильдштейна, Паркер и так плохо спал, периодически ощущая панические атаки, то и дело принимая любую сколько-нибудь необычную мысль за вкрадчивое воздействие извне.

На что похоже внушение? Отличит ли он его от собственных мыслей? Не побывав под воздействием – сказать с уверенностью нельзя. Но побывав… Побывать не вариант – всё равно что открыть в себе дверцу, приглашающе распахнуть окна и помахать белым флажком.

Страшно.

Ну почему, почему чёртов лис не предупредил его не смотреть на дурацкий чёрно-жёлтый символ? Может он сам – засланный казачок? И с полным осознанием, как ценен и незаменим, стучит кому следует, не опасаясь за свою облезлую шкуру? Или ведёт какую-то свою, отдельную от всех игру?

Теперь этот мерзкий треугольник, как назло, отпечатался где-то в генеральской памяти, словно какое-то дьявольское пылающее клеймо.

Приказать что ли перекрасить? Нарисовать новый маркер, какой-нибудь другой символ, и больше никогда не смотреть на этот гадский катафалк?

Но прежний-то маркер из памяти уже не вымарать… Чем натужней бультерьер пытался забыть мерзкий знак, тем прочнее тот впечатывался в извилины. Тем чаще всплывал в памяти в самый неподходящий момент.

Боже, так и свихнуться недолго!

Беглые киборги, психованные телепаты, безумные учёные и как будто всего этого мало – клятый бобёр с его адскими машинами.

«Хочу на отдых. Срочно. Маленький необитаемый остров, подальше от них всех».

Чтобы сидеть в шезлонге, созерцать закат и блаженствовать от щекотно лижущих пятки океанских волн.

– Господа… – появившийся из-за двуслойной двери, кувас-камердинер вклинился меж Паркером и Гриффитом, решительно оттёр волка в сторону. – Генерал, прошу вас. А вы располагайтесь здесь. Чай, кофе?

Изобразив на лице формальную улыбку, камердинер обернулся к полковнику.

Гриффит отрицательно качнул головой и покосился на шефа.

Паркер едва заметно кивнул – «жди тут», мол. И осторожно толкнул внутреннюю дверь, обшитую толстой, туго пружинящей набивкой.

– Паркер? Что за маскарад… – Квадратный и грузный бассет-хаунд в адмиральских погонах недовольно выгнул бровь и нервно оглянулся на неприметного койота в добротном, но не слишком броском костюме. Небрежно привалившись к массивной тумбочке с моделью космического корабля, тот с интересом разглядывал вошедшего.

–  Прошу прощения. Обстоятельства. – Паркер обвёл немногочисленных присутствующих цепким взглядом.

Главнокомандующий, парочка безликих особистов-овчарок, зачем-то сенатор и толстяк-лис – бричпортский мэр, лично.

– Господин президент?  – генерал почтительно кивнул державшемуся на заднем плане койоту.

– Генерал. – Сухощавый койот обозначил едва заметную улыбку. – Присаживайтесь.

Пройдя к огромному, похожему на бублик столу, бультерьер сознательно выбрал кресло, словно бы противопоставленное группе собравшихся.

– И что же это у вас за обстоятельства такие, позвольте узнать? – шевельнулся адмирал, сверля гостя свирепым, неодобрительным взглядом.

– Пустяки, несчастный случай на производстве. – Паркер расслабленно откинулся в уютном кресле и сложил руки на животе. – Мне тяжело переносить яркий свет. Временно, надеюсь.

– Вот как? – адмирал изобразил наигранное удивление. – Ну так одели бы тёмные очки. К чему весь этот фарс, эти… скафандры?

– Если бы можно было обойтись очками – я с удовольствием ограничился бы ими. – Максимально нейтральным тоном откликнулся Паркер. – Но увы… все несколько… сложнее.

– А меня куда больше интересует вопрос, с каких это пор куратор от министерства лично участвует в экспериментах и почему в них такая чертовски слабая техника безопасности? – негромко, словно мысли вслух, произнёс тигр, поигрывая дорогим, позолоченным пером.

Пронзительно острый взгляд внимательных карих глаз пытливо сверлил глянцевую маску.

– Это был… несчастный случай. Не предусмотренный форс-мажор. – Паркер поморщился и картинно вздохнул. – Создавая нечто принципиально новое, порой сталкиваешься с тем, чего предусмотреть невозможно в принципе.

– Предусмотреть можно всё. Просто не все умеют. – Хмыкнул сенатор и многозначительно покосился на адмирала.

Ньюфаундленд поморщился.

– Подробнее, Паркер, подробнее! Хотелось бы услышать информацию из первых, так сказать, уст. – Адмирал переглянулся с мэром и скосил глаза в сторону плеча, за которым молча стоял президент.

– А в чем, собственно, дело? Всё отражено в отчётах и рапортах…- Несколько теряя непроницаемую уверенность, Паркер обвёл присутствующих подозрительным взглядом. – Ну да, недавно возникли некоторые проблемы. Кое-какие из них не решены до сих пор, но мы над этим работаем. Разработки движутся своим чередом.

– Некоторые проблемы? – Мэр Бричпорта – толстый лощёный лис истерично хихикнул и повёл подбородком вверх и вправо, словно пытаясь ослабить тесный воротник жирной шеей. – Вы ЭТО называете некоторыми проблемами?

Лисья лапка извлекла из лежащей перед ним папки вырезку из газеты и припечатала поверх стола.

«В Бричпорте появился…»

– Не понимаю, какое это имеет отношение…

– Ну не надо, не надо! – Лис поморщился. – Ваши ребята целый месяц процеживают мой город, суют нос куда только можно и создают массу геморроя на ровном месте. А в городе начинает твориться чёрт знает что!

Лис извлёк из папки новую вырезку и зачитал вслух:

– «Убийство в сейфе»! Шокирующее групповое самоубийство инкассаторов потрясло город. Таинственное и трагичное событие произошло минувшей пятницей на угл… бла-бла-бла… ага, вот!  – Лис обвёл присутствующих быстрым взглядом и зачитал ключевой момент текста с драматическим надрывом: – Ничто не предвещало беды, когда экипаж внезапно свернул с утверждённого маршрута. На вызов диспетчера ответа не последовало. Прибывшая на место группа быстрого реагирования обнаружила, что дверь броневика открыта, а сам экипаж мёртв. При этом деньги, перевозимые инкассаторами, остались не тронутыми. Как сообщил наш источник в полиции – экипаж погиб от огнестрельных ранений, причём все пули принадлежали самим инкассаторам. Что это – групповое самоубийство, неудачная попытка ограбления или репетиция чего-то большего?

Паркер вздохнул.

– И? При чём тут я?

Мэр ожёг его раздражённым взглядом:

– Хорошо, смотрим дальше! Как вам это? «Из госпиталя сбежал покойник»!

– Со всем уважением, сэр… Но читать жёлтую прессу… – Паркер иронично побарабанил по столу закованными в перчатку пальцами.

– Не надо, не надо тут…  Про это написали и уважаемые, солидные издания! – лис нервно зашелестел бумажками. – А этот чёртов пожарник, сначала изжарившийся на глазах у толпы пострадавших, а затем таинственным образом пропавший? А это?

На стол легла вырезка с фотографией вспоротого когтями капота.

– И не говорите, не говорите, что ни при чём! – Мэр вновь зарылся в свою папку и, полистав какие-то бумажки, извлёк сразу пачку распечаток-ориентировок.  – Вот! Вся эта суета из-за кучки малолеток? Это их вы никак не можете найти вот уже месяц? Ваши ищейки поставили мой город на уши! Суют нос повсюду. В полицию, в транспортный департамент, везде! А эта облава в парке? Мы замяли несколько эпизодов, но всему же есть предел!

Адмирал привстал, дотянулся до вываленных бумаг и притянул стопку к себе. Полистал, вглядываясь в лица. Извлёк одну из фотографий и развернул изображением к генералу:

– Кто она, Паркер? Не эта ли девчонка недавно устроила переполох на вашей базе? Что происходит, чёрт побери? Объяснитесь!

Паркер с неприязнью уставился на портрет волчицы. Помолчал. Вздохнул.

– Это долгая история. Как вам известно, у нас ведутся комплексные разработки ряда передовых технологий… Экспериментальные препараты, вооружение…

– Короче, генерал. – Оборвал ньюфаундленд.

– Произошла утечка. В результате допущенной халатности некоторая часть экспериментальных образцов и секретных данных попала не в те руки. Мы над этим работаем.

– Вот уже месяц гоняетесь за кучкой малолеток? – ехидно поинтересовался мэр.

– Вам ли не знать, как порой обманчива внешность… – Паркер позволил себе попустить в голос сарказма. – Смотришь – вроде уже взрослая, а паспорта ещё и в помине нет…

Под ироничными взглядами присутствующих, лис поперхнулся и нервно дёрнул удушливый воротник:

– Это все ложь. Грязные провокации, я… Что за намёки!

– Ну разумеется, ложь. – Паркер придвинулся к столу, уложил локти на зелёное сукно и слегка подался в сторону мэра. – Разумеется провокации. Но не думаете же вы, что ложь и провокации – исключительно ваша прерогатива?

Прозвучало более чем двусмысленно, но пока попавшийся на горяченьком пытался восстановить равновесие, роль обвинителя подхватил адмирал.

– Ладно, речь не об этом. Итак, ваша версия событий.

– Предположительно мы столкнулись с тщательно подготовленной диверсионной группой. – Не моргнув глазом соврал Паркер.

– Что за бред… дети-диверсанты? Вы кино насмотрелись? – Сенатор шумно вздохнул и уткнув дорогое перо в стол, проскользил по нему пальцами. Перевернул, уткнул другим концом и вновь повторил свой манёвр.

– У меня нет других логичных объяснений. – Собрав остатки самообладания Паркер вновь расслабленно откинулся в кресло. – Мы ведём следствие, по итогам которого будет представлен детальный отчёт. Но на данный момент результат – ноль.

– Вы хотите сказать, что настолько некомпетентны, что не смогли остановить одну девчонку всей базой? – тигр выронил ручку и презрительно скривил губы.

– Полегче, сенатор.  – Негромко откликнулся Президент. – Генерал Паркер до недавнего времени не вызывал ни малейших нареканий и всегда отличался крайним профессионализмом. Наверняка у него есть какое-то весомое объяснение, не так ли?

Взгляд койота пытливо впился в непрозрачную маску.

– Разумеется. Приказ не применять оружие отдал я. Ведь она была единственной ниточкой, за которую стоило потянуть. – Внутренне ликуя, Паркер громоздил одну ложь на другую, ощущая, как сама собой выписывается крайне складная и довольно правдоподобная картина.

– И? Рота солдат не смогла остановить одну девку? – мрачно буркнул адмирал. – И поднятый вертолёт не смог?

– Стечение обстоятельств. Вертолёт получил приказ следовать за ней.

– Но тем не менее – стрелял! На глазах у штатских, в пригороде! И ладно бы только пулемёт! Вы же ракетами шмаляли!

– Да-да! Представляете, каких усилий стоило замять эту историю? – вякнул мэр.

– Она прыгнула в воду и оторвалась от преследования с воздуха. Вероятно где-то там был спрятан акваланг или что-то подобное. – Вдохновенно лгал пёс. – Что лишь подтверждает тщательность и дерзость проведённой операции. Высочайший уровень подготовки…

– Высочайший уровень вашей некомпетентности, скорее. – Сенатор раздражённо пришлёпнул вновь выпавшую из пальцев ручку всей ладонью. – Это же позор, позор! По нашей военной базе средь бела дня слоняется вражеский разведчик. Как у себя дома! Приходит и уходит, когда ему вздумается! Не удивлюсь, если эта история повторится!

Паркер изобразил подавленное раскаяние и предельную степень вины, ссутулившись в кресле, как отчитанный за неуспеваемость школьник. Но внутренне генерал ликовал. Воистину, чем чудовищнее и нелепее ложь, тем легче в неё верят!

– Я полагаю, вы не в состоянии самостоятельно справиться с этой ситуацией. – Изрёк сенатор. – И вообще – ваша сомнительная деятельность заслуживает куда более подробного рассмотрения и анализа.

– Согласен. Вот вы этим и займётесь. – Президент приблизился к тигру и довольно фамильярно накрыл его плечо своей ладонью. – Проинспектируете, так сказать, на местах. А уважаемый мэр окажет всецелое содействие и поддержку в любых вопросах, какие потребуются.

Сенатор удивлённо моргнул, но тут же вернул себе мрачно-суровый вид, многообещающе уставившись на Паркера.

– А мистер Грант… – Президент улыбнулся и поглядел на одного из особистов.

Левый овчар кивнул, показывая о ком из них идёт речь.

– …поможет по своей, так сказать, профессиональной сфере. То, что он вам поведает, Паркер, на первый взгляд может показаться… несколько невероятным. Но мистер Грант не псих. Мы проверяли.

Президент коротко улыбнулся, обозначив, что последняя фраза была шуткой, но вместо того, чтобы подобострастно заулыбаться в ответ, остальные присутствующие как-то по-особому мрачно и напряжённо переглянулись.

 

 

***

 

– Пшевелвйся. – Топающий впереди крыс-охранник раздражённо обернулся и проделал несколько шагов задом-наперёд. Дорогущий, чистый и даже вроде бы наглаженный костюм гротескно контрастировал с неряшливой грязноватой шерстью. На толстой шее красовались навешанные в несколько слоёв ожерелья и цепочки, медальоны и бусы. Довершало картину массивное медное кольцо, болтающееся в носу амбала, доставая чуть ли не до подбородка.

Поёживаясь и озираясь, Одноглазый двигался за провожатым по необыкновенно чистому коридору. Чистому – по крысиным меркам, конечно. То есть – почти без окурков и обрывков, без похабных надписей или клановых меток на стенах. Почти. Но на фоне уютной грязи и разрухи на поверхности гетто, царивший здесь относительный порядок казался стерильным.

Святая святых – Гнездо.

Немногие из обитателей поверхности могли похвастаться тем, что побывали тут и вернулись. Истории, благоговейным шёпотом пересказываемые на поверхности, изобиловали противоречиями и неточностями, преувеличениями и откровенными враками. Никто и никогда не рисковал заявить, мол – Я, да, я там побывал!

Как правило, все излагаемые истории непременно происходили с кем-то другим, а рассказчик просто знал «того парня, который знал чувака, троюродный племянник брата жены которого некогда и побывал в Гнезде лично».

И вот сейчас он, Циклоп, обмирая от волнения и панического страха, покорно семенит за охранником, гадая, кто же из власть имущих призвал его в эту святыню. А главное – зачем?

Его так и подмывало улучить момент и задать стрекача, но… от таких приглашений не отказываются. Во всяком разе – если дорога жизнь.  А он на тот свет ещё не торопился.

Неужто кто донёс? Нашептал в нужное ухо, что мол одноглазый нелестно отзывался о Короле, хаял Порядок или ещё какую чушь.  Достаточно нелепую и вздорную, чтобы кто-нибудь из обитателей Гнезда снизошёл обратить на него внимание и включил в список на показательную казнь?

Или, быть может, всё дело в том, что ослушавшись запрета, он не раз и не два выбирался в Большой Город, далеко выходя за границы дозволенного? Добираясь аж в самый центр – туда, где от высоты и величия титанических зданий кружилась голова и обмирало сердце. Туда, где даже жирные, неповоротливые дирижабли, предпочитали облетать здания, а не пробираться над ними, рискуя проткнуть брюхо высоким шпилем. Туда, где помойки ломились от несметных богатств, но в любую секунду кто-либо из местных мог запустить в тебя камнем, выстрелить или просто позвать полицию.

Выбираться за пределы гетто вообще строжайше запрещалось, но если в окраинных кварталах на это смотрели сквозь пальцы, то в Большом Городе можно было запросто загреметь в кутузку и схлопотать клеймо. Попадёшься ещё раз – прямая дорога в каменоломни. Для начала на годик, а при третьем залёте – уже и на пожизненно. Но и это ещё не самое страшное! Нарвись кто из смельчаков на Тень Короля – быть ему без промедления выпотрошенным от пупа до горла. Тени в полемику не вступают и действуют без колебаний и долгих размышлений.

Но, тем не менее – невзирая на все эти риски и десятки поучительных казней каждый месяц, смельчаки лезли и лезли в запретные для них кварталы. А как ещё? Хочешь выпендриться перед клёвой самкой? Добудь что-нибудь этакое по ту сторону. Хочешь в банду? Докажи смелость, сопри что-нибудь ценное! В идеале – оружие. Но можно и просто какую-нибудь дорогущую бирюльку.

Впрочем, сам Одноглазый на запретные земли не выбирался аж с самой весны – кормиться ведь можно и менее рискованными способами. Сколотил банду, отжал себе уголок на помойке и живи себе… Эх, если б не долбаный Вестник, разрази его холера! Распугал всю стаю, попробуй теперь туда сунься в одиночку… костей не соберёшь.

Одна надежда – поиметь хоть каких-нибудь выгод с самого Вестника. Продать подороже тем, кто быть может сообразит, что с ним делать и как использовать.

И что бы ни было причиной «приглашения», оставалось лишь истово молиться, чтобы новость о бессмертном перекрыла все его старые грешки.

О, крыс был почти уверен, что история «стрельнёт». Почти. Ох уж это слово…

Противный липучий страх всё равно заставлял трястись и ёжиться, панически вздрагивая то от доносившихся из-за дверей взрывов хохота, то от истошных, душераздирающих воплей. Настолько громких и надрывных словно с кого-то заживо сдирали шкуру.

– Сда. – Увешанный украшениями охранник постучал в неприметную дверь – одну из множества, совершенно неотличимую от десятков таких же, что они миновали на протяжении пути ранее. Открыл им такой же плечистый мордоворот, но чуть менее грязный и без украшений. Подогнанный по крысиной фигуре костюм дополняли натянутые поверх налокотники и наколенники. Ноги же крыса почти по колено утопали в пластмассовых ботинках роликовых коньков. Явно рассчитанная на кого-то из гяров, экипировка была размера на три больше чем нужно  и охранник где мог подсунул какие-то тряпки и куски поролона.

Передав Одноглазого с рук на руки, первый охранник затопал обратно.

– С`да! – Колёсный крыс, едва не рухнув мордой в пол, кое-как запер дверь неожиданно мощным засовом и повёл его дальше. – Рещщ, рещщ!

Явно гордясь своими колёсами и нимало не смущаясь разницы в скорости, охранник бодро покатил куда-то вперёд. К счастью для Одноглазого, в этот раз отрезок пути оказался коротким и уже через пару десятков шагов он вновь разглядел в темноте фигуру охранника.

– Швлись! – Недовольно сопя и брезгливо кривясь, поторопил мускулистый крыс. – Нги втри!

Одноглазый посмотрел на свои грязные босые ступни и поёрзал пятками по бетону.

– Щщё! – Потребовал обладатель роликов.  – Лчш!

Одноглазый покорно расшаркался снова.

Смерив его недовольным и презрительным взглядом, напыщенный охранник настучал об дверь затейливую мелодию.

Лязгнул засов, приоткрылась крохотная, ярко освещённая щель.

– Кача, урод! Сколько раз тебя учить? «та-та-да-та-да-та!» а не «та-да-та-та-да-та!» – Распахнув дверь, здоровенный мускулистый крыс сгрёб коллегу за лацканы пиджака и простучал озвученную мелодию тому по макушке. – Запомнил? Пшёл отседа!

Сграбастав любителя роликов массивными ручищами, новый, ещё более крупный охранник небрежно развернул его в нужном направлении и сочным пенделем отправил в поездку. Враз растеряв весь свой напыщенный вид, извиваясь всем телом и едва удерживая равновесие, размахивающий руками Кача проехал мимо Одноглазого, бурча себе под нос какие-то злобные ругательства.

– Клоп? – Выговор нового охранника был почти безукоризненным – без характерного сглатывания букв, но слегка шепелявым и самую капельку картавым.

Ошарашенный Одноглазый так растерялся, что даже забыл поправить неверно названную кличку. Судорожно покивав, он неловко ввалился в сияющее пространство и замер. Заморгал, привыкая к ослепительно яркому свету гигантских многоярусных люстр. Пять массивных, совершенно необъятных светильников свисали из-под стрельчатого потолка на толстых бронзовых цепях. Сотни тысяч сверкающих стекляшек (или что у них там понавешано) – пускали слепящие блики и отблески, ореолы и искорки.

Отвалив челюсть, крыс округлившимся глазом таращился на свисающие со стен полотнища, гобелены, гербы и картины. Скользил взглядом по позолоченным креслам и примыкавшим к ним столикам, восхищённо рассматривал камин.

Боже, настоящий камин с небольшую комнату размером!

Не врали! Истории про Гнездо не врали!

Даже рыцарские доспехи, составленные в зловещий ряд матово поблёскивающих фигур – и те здесь присутствовали.

И ковёр. Нескончаемый алый ковёр, уходивший куда-то вдаль, туда, где сорока-пятидесятифутовый потолок упирался в противоположную стенку с ещё одной дверью. Огромной резной дверью, высотой с десяток ростов Одноглазого!

А ещё по бокам коридора тянулись вычурные, украшенные лепниной колонны. Каждая – с десяток шагов в обхвате.

Ошалевший крыс таращился на окружающее великолепие и шокировано моргал единственным зрячим глазом.

Стоявший в стороне охранник всхрапнул, словно собирая в рот побольше слюны для мощного, смачного плевка.

«Неужели харкнёт? Да прямо здесь… на этот стерильный, узорчатый паркет? На стерильный, безукоризненно чистенький ковёр?»

От ощущения грядущего кощунства накатила паническая дрожь. Всё естество Одноглазого сопротивлялось и бунтовало, но вякнуть что-нибудь в присутствии громилы он не решался.

Впрочем, до святотатства дело не дошло –  словно бы спохватившись в последний миг, охранник замер, воровато стрельнул глазами по сторонам и торопливо проглотил изготовленный плевок обратно.

– Ну, чё встал? Пошлёпали. – Крыс извлёк из притулившейся у двери корзинки пару расшитых узорами тапок и небрежно бросил гостю.

Циклоп испуганно уставился на обувь, не решаясь оторвать ноги от уютного мягкого коврика – до колик боясь увидеть под заскорузлой своей пяткой оставленный грязный след.

– Ну резче завял? Резче давай. Король ждать не любит. – Поторопил охранник.

Король? Одноглазый ощутил, как подгибаются ноги и в руках от локтя до кончиков пальцев начинается мерзкая, неудержимая дрожь.

Тщетно пытаясь протолкнуть внутрь застрявший в горле ком, он отчаянно зажмурился и, нашарив ногой тапок, кое-как втиснул ногу в непривычную обувку.

Раздражённо вздохнув, охранник скривился и едва дождавшись обувания второго тапка, грубовато подтолкнул гостя вперёд.

Перепуганный стремительностью развития событий, одноглазый крыс едва не рухнул на четвереньки.  Семеня и спотыкаясь, Циклоп неловко захромал вперёд, лишь чудом не вываливаясь из выданных тапок. От страха и ступора он то и дело тормозил и жался поближе к охраннику, в результате чего тому то и дело приходилось придавать гостю ускорение крепким подзатыльником.

Богатство!

Нестерпимо близко.

Но чужое.

Ах, если бы только он мог прихватить отсюда хоть кусочек, хоть маленькую капельку этого великолепия! Сколько бы дал скупщик, например, за тот меч? Долларов десять, по-любому! Или даже двадцать! Да, двадцать долларов, не меньше! Вон какая красивая железка! А картины? Да они же размером со стенку обычной комнаты! Это ж если вырезать из рамки да прибить на стенку – любая халупа не хуже дворца станет!

А люстры?

Да за каждую такую стекляшку можно смело требовать бакс… а их тут…  на полвагона, не меньше!

– Даже не думай. – Хихикнул охранник, словно все мысли Одноглазого крупными буквами отчётливо проступили у того на морде.

– А я чо… я нчо… – Циклоп испуганно улыбнулся и немного ускорился сам, не дожидаясь очередного ободряющего подзатыльника.

Вторые двери оказались размерами под стать потолку. Резные узоры безумно хотелось потрогать и погладить, ощутить под пальцами их выпуклости и впадинки… Но едва он набрался наглости потянуться к деревяшке, массивная лапа охранника тут же врезала ему по рукам.

– Вперёд!

Ещё коридор. Ещё вычурнее, ещё великолепнее, чем только что пройденный! Широченная беломраморная лестница, затейливые узоры на паркете. Алый ковёр тянулся и тянулся, взбегая куда-то вверх и скрываясь под другой, точно такой же алой лентой, уходившей, казалось, в бесконечность.

В голове не укладывалось, как всё это великолепие может принадлежать кому-то одному… Не банде, не какому-нибудь известному клану, а одному Королю и его слугам. Впрочем… чем Король хуже главарей? У него и солдаты есть. И Тени. Да он же любую банду в клочья… На то он и Король!

Одноглазый представил себя живущим в этих хоромах, сотни вышколенных слуг, ежедневные пирушки, личный гарем… Из десяти, нет, из сотни лучших самок гетто!

Вдоль стен появилось нечто типа окон, но вместо прозрачных окон в их высоченных узких рамах красовались подсвеченные изнутри витражи, изображавшие сценки охоты, пышные банкеты и прочие радости знати. Витражи обрамляли массивные парчовые занавеси с витыми, расшитыми золотой нитью канатами, каждый из которых заканчивался помпоном размером с крысиную голову.

Если бы не адекватные размеры мебели, всех этих многочисленных диванчиков, банкеток, стульчиков и кресел – впору было решить, что подземные помещения построены великанами для великанов.

Размечтавшись о том, какой бы безоблачной была его жизнь, он приветственно распростёр руки навстречу приближающейся служанке. Но вместо трепетного поцелуя или подношений чего-нибудь вкусненького, та деловито прыснула ему в нос какой-то пахучей пшикалкой.

Очнувшийся крыс негодующе чихнул, а хихикающая служанка удалилась с довольным видом.

«Подумать только! Спрыснула какими-то духами, словно дерьмо какое-то…»

А может и впрямь? Насколько ужасным покажется запах уличного бродяги тому, кто обитает в этом раю?

Одноглазый встревоженно сунул нос в подмышку и слегка расслабился: да нет, вроде не так уж плохо. Тем более, что неделю назад он в каком-то роде помылся: с разбегу бултыхнулся в речку, спасаясь от преследующей банды, на чью территорию он неосторожно вторгся. Совместил приятное с, так сказать, полезным – и шкуру спас и заодно помылся.

Миновав несколько комнат, на фоне невероятной высоты коридоров смотревшихся довольно скромно, они вышли на балконную галерею. Внизу, уходя полом на добрые тридцать футов, простирался совершенно неприличных размеров зал. Играла негромкая музыка, старомодная, такая, которую исполняет сразу десяток, а то и два музыкантов на разных инструментах. Вышагивая в такт мелодии, на свободных участках пола кружили танцующие пары.

В одном конце помещения возвышался необъятных размеров стол, в другом – ступенчатый пьедестал, увенчанный троном.

По обе стороны от величественных, до вмятин истёртых ступеней, неподвижно возвышалось два чёрных силуэта. Королевские Тени. Зловещие, пугающе неподвижные, по самые глаза замотанные в чёрные ленты, они в любой миг были готовы сорваться с места, превратиться в вихрь молниеносных росчерков смертоносной отравленной стали.

Припав к резным мраморным перилам, Одноглазый благоговейно замер, разглядывая открывшийся вид. Словно одна из старинных картин вдруг ожила и задвигалась, обретя собственную, самостоятельную жизнь. Словно персонажи какой-то давно истаявшей в памяти книжки сошли с её страниц, чтобы заполнить эту великолепную сцену собой и своими странными, пышными одеяниями.

Нет… не может быть… как, откуда? Зачем?

Затравленно оглянувшись на замершего рядом охранника, Одноглазый недоверчиво погладил заскорузлым пальцем белоснежный резной мрамор. На камне остался отчётливый грязный след, за что охранник немедленно отвесил ему подзатыльник. Послюнив палец, крыс торопливо стёр неопрятный росчерк ладонью и для верности протёр место фалдой собственного пиджака.

На середине процесса крыс вздрогнул и вытянулся, словно только что получил какой-то незримый и неощутимый для окружающих сигнал.

Оставив оттёртые перила в покое, охранник вновь подтолкнул гостя вперёд – к узкой крутой лестнице, сбегавшей до самого – туда, где были ..все. Где был Король!

…И огромные гончие вараны, свирепо терзавшие что-то окровавленное неподалёку от последних ступенек этой лестницы.

Дрожа от накатывающего ужаса, Одноглазый покорно зашагал вниз, то и дело пугливо оглядываясь на охранника и с нарастающей паникой косясь на свору ящеров. К его немалому облегчению, все пять гончих оказались прикованы к одной общей цепи и лишь проводили его недовольными взглядами.

Панически ощущая себя крохотным, жалким и никчёмным микробом, Одноглазый на подгибающихся ногах шёл к трону через весь этот огромный, невероятно огромный зал. Приблизился, замер, не решаясь ступить на белоснежную ступеньку. Покосился на всё также не шевелившихся воинов в чёрном и уставился на тяжёлые расшитые занавеси на окружавшем трон балдахине.

Меж плотно сомкнутыми портьерами виднелся непроницаемо чёрный зазор, толщиной не шире ладони, но проникающего снаружи света категорически не хватало, чтобы выхватить из этой тьмы хоть какую-то деталь.

– Ваше величество… – не доходя пары шагов до нижней ступени возвышения, охранник почтительно склонился.

Одноглазый нервно оглянулся и неловко попытался скопировать его позу, но с непривычки перестарался и чуть было не кувыркнулся носом в пол.

Неподвижные Тени синхронно шевельнулись. Незаметно, почти неуловимо – словно бы просто напоминая о своём тут присутствии. Шевельнулись и замерли – совершенно недвижно и, казалось, даже не дыша.

– Подойди. – Неожиданно мощный и гулкий шёпот прокатился по нему тугой волной изнурительной дрожи. Голос Короля звучал словно со всех сторон сразу и одновременно. И звучал этот шёпот столь потусторонне и страшно, словно издавала его не типичная крысиная глотка, а существо великанских размеров – в десяток, два десятка ростов крупнее среднестатистического крыса.

Дрожа и спотыкаясь, Одноглазый ступил на возвышение нетвёрдой лапкой… Ослабшие от ужаса ноги окончательно подогнулись и тогда он пополз. Пополз на четвереньках, словно бы даже против воли – больше всего на свете желая убраться отсюда как можно дальше, но шаг за шагом неумолимо приближаясь к зловещей чёрной расщелине. Показалось, или там, в темноте, что-то и впрямь шевельнулось? Что-то ужасающе, мучительно, непередаваемо страшное? От одного приближения к чему в жилах стынет кровь, а волосы встают дыбом даже не на загривке – по всему телу!

«Нет-нет-нет не надо, пожалуйста! Я больше не буду! Что бы я не сделал, клянусь, больше никогда!»

– Блииииже. – От нового звука пугающего Голоса перехватило дыхание, а рассечённое веко вокруг незрячего глаза болезненно задёргалось. Оглушительный стук сердца, каждый удар которого болезненно отдавался в ушах, на несколько мгновений заглушил даже звучавшую в помещении музыку.

Вплотную приблизившись к зловещей черноте, одноглазый зажмурился, ощущая, что не в силах ни сесть, ни стоять на непослушных ногах. Не в силах не смотреть в эту тёмную бездну, ни отвести глаз.

– Вестник. Ты нашёл Вестника? – прошелестел голос, вблизи показавшийся стократ ужаснее, чем у подножия возвышения.

– Д-да…

Лёгкий, едва слышный ветерок и тонкое, едва различимое ухом «взуммммм».

Под горлом возникла чёрная матовая полоска, острым краем подпёрла кадык. Катана. Тень.

Крыс замер, даже дыхание затаил.

– Когда обращаешься к Королю, надлежит прибавлять «Ваше величество». – Тихий шипящий голос произнёс это прямо в ухо с такой лютой ненавистью, что крыс едва не обмочился.

– Д-да, Вше, Вличс…тв…  – Подпёртый лезвием кадык и перешагнувшая всякие пределы паника перехватили горло, мешая говорить и даже думать.

«взумм…» столь же стремительно как и появилась, чёрная полоска исчезла.

– Ты уверен, что это именно тот, за кого ты его принимаешь? – от звуков королевского голоса, казалось шкура отслаивается от мяса.

– Я… я см вдел кк он ожл. Мы с Зипм его… чик! Он – бряк… Лжит. Дхлй. Долг лжит. – От волнения и страха Одноглазый скатился до совсем коротких фраз, стараясь как можно быстрее и чётче, а главное – быстрее! – поведать основную суть истории.

Но чем старательнее пытался выговаривать слова, тем хуже выходило:

– А птом бц! И ожл! Мы бжть! А вчра смтрю – пжар! Дм грит, слн грит! И тм – он! Шмг в огнь. Вылз – кк глвешка всь. Вышл и снва умр! Ну я с бртвой пдобрл. Отнс в пдвал. Полжал – ожл. Бртве – хна!

За спиной вновь почудился ветерок и Одноглазого прошиб холодный пот. Он уже почти ощущал, как катана рассекает гортань, легко, как сквозь масло, проходит через позвонки, отделяя дурную голову от никчёмного тела. Представил, как ещё мгновение видит, слышит, осознает… но уже мёртв, мёртв! Не чувствуя тела, голова соскальзывает с идеально ровной раны, болезненно стукается об пол и катится вниз, подпрыгивая на ступеньках и заливая белоснежный мрамор багряной кровью.

Но ничего такого не случилось…

– Вш Влчс…тв. – На всякий случай прибавил он и панически скосил глаза в сторону неподвижных Теней.

Испуганно переведя взгляд на тёмную щель и не дождавшись новых вопросов, Одноглазый рискнул нервно оглянуться на зал. Присутствующие занимались своими делами, не обращая на разыгрывающуюся у трона сцену ни малейшего внимания.

Ели, танцевали, общались, собравшись в кучки и между делом принимая бокал-другой с подносов сновавших в толпе слуг.

– Шка. – От звуков королевского голоса, казалось, начало отслаиваться и мясо от костей.

– Что? – не понял крыс.

– Хранитель Шка. – Пронзительный шёпот штопором ввинтился в барабанные перепонки, болезненно кольнул мозг.

– Иду-иду, Ваше Величество! – Сжимая подмышкой нечто типа скалки, к подножию лестницы дохромал древний, совершенно седой старик. Запыхавшись даже от такого неспешного темпа перемещения, старик вскарабкался на ступеньки, задыхаясь и не в силах выговорить ни слова.

– Читай! – громыхнул Король.

– Сию… пфф.. секунду… хффф…. – Задыхаясь и хрипя, всклокоченный альбинос рухнул прямо на ступеньки и трясущимися руками растянул свою скалку на две половины. Верхняя, оказавшаяся чем-то вроде чехла, выпустила из себя закреплённую на нижней перекладине кожаную ленту.

 

Встопорщив свисающие до скул брови и выпучив красные глаза, старик уткнулся носом в свиток.

 

– Придут Вестники числом восемь.

Закричит земля и разверзнутся врата Ада.

Вернётся Преданный Легион и судить будет.

Сорок дней и ночей продлится кровь,

пока Падшее Дитя не заплачет над пёстрым ангелом.

 

Загипнотизированный напевным чтением, Одноглазый машинально качнулся поближе, стремясь заглянуть старику через плечо.

Шумно сглотнув, старикашка с неожиданной прытью обернулся и свирепо уставился на Одноглазого. Непроизвольно отшатнувшись, Циклоп счёл за лучшее отступить на пару шагов вдоль ступеньки. Оставшись доволен произведённым эффектом, Шка вернулся к чтению:

 

Когда Истинный Враг снимет маску и

Маятник опрокинет чашу слёз вновь,

Только Ложь спасёт Правду,

Безумие – Веру,

А Страх – Смелость.

 

Ненависть породит Прощение,

А Любовь предаст Вечность,

Краденый мир унаследуют трое,

Если Прежний Хозяин простит Бродягу.

 

Повисла тишина. Король молчал, Тени сохраняли зловещую неподвижность, а старик злобно таращился на Циклопа. Тот, в свою очередь, переводил испуганный взгляд то на зловещую тёмную щель, то на выпученные буркалы старого Шка.

– Это всё? – После затянувшейся паузы произнёс Король.

– Да, Ваше величество… – Хрустя позвоночником, Шка поклонился в направлении балдахина и вскинулся. – А хотя нет. Есть ещё кое-что. Не то чтобы пророчество… Что-то вроде сопроводительной справки. Документ был непоправимо испорчен, но кое-что нам удалось восстановить.

Порывшись в своём необъятном балахоне, альбинос извлёк замусоленную разваливающуюся тетрадь. Послюнявил корявый палец и, открыв тетрадь посередине, перелистнул несколько страничек.

– Вот. Записи носят фрагментированный характер, четверостишья безвозвратно утрачены. Восстановленные строки.

Шка недобро зыркнул на Одноглазого, отставил тетрадь на расстояние вытянутой руки и карикатурно прищурясь, принялся декламировать:

 

Вестник войны

с легионом железным

 

Вестник раздора

Сердце обмана

 

Вестник безумия

Стыд мироздания

 

Разбитое целое,

дитя нерожденное

 

Вестник без выбора

Радость беспечности

 

Не знающий промаха

Вестник возмездия

 

Потеряный вестник…

 

– Дальше не разобрали, – альбинос, вновь уколол Одноглазого суровым взглядом, словно обвиняя в недостаче текста именно его.

 

Вестник последний

– боль бесконечности

 

– Пследнй Встник. – Зачарованно повторил Одноглазый, заработав ещё один колкий взгляд.

– Бесконечности… – Задумчиво протянул Король. – Любопытно. И где он?

– Я… он… с… дм…сгрший. Дм. Недлко, тт! я пкжу! – Циклоп замахал руками, словно надеясь определить направление и просто ткнуть в нужную сторону пальцем. И наткнувшись на взгляд одного из Теней поспешно добавил:

– Вше велчс… ств…

Синхронно ожив, Тени развернулись к Одноглазому.

– Вы нашли Вестника? Уже?! – Шка вытаращился на Циклопа так, словно тот мог прятать таинственное чудовище где-нибудь в одном из своих многочисленных карманов.

Одноглазый невольно попятился – ростом альбинос был едва не вдвое больше Циклопа, даром что старый и сгорбленный…

Позабыв о планах заикнуться о скромном, но достойном вознаграждении, сейчас Одноглазый был бы рад и просто убраться отсюда подальше в целости и сохранности.

– Дём! Пкжу!

Шка перевёл взгляд на балдахин, несколько секунд помолчал, словно выслушивая какие-то неслышимые другим инструкции и почтительно сгорбился:

– Разумеется, Ваше Величество.