Краденый Мир

Проснулся Тимка внезапно.

В какой-то момент плавно вынырнув из сонного забытья, валялся не открывая глаз и неспешно перебирая бессвязные ещё мысли. Пока не вспомнил о собственной землянке и оставленной там компании. Сонливость моментально слетела, и он рывком сел.

Б-бам! – со звонким деревянным стуком многострадальная кошачья черепушка поприветствовала низко нависающую полку.

Морщась и покряхтывая, Тимка выбрался из-под барной стойки.

Надо же. А ведь ещё пару лет назад он свободно помещался тут сидя.

Голова гудела и кружилась – не то от выпитого давеча пива, не то от незапланированной встречи с полкой. Во рту – будто чайки нагадили.

Смутные обрывки вчерашних посиделок мало-помалу сложились в относительно цельную картинку, и Тимка испуганно пощупал карман. Не то чтоб он всерьёз опасался лишиться налички, заснув в компании Медведя. Скорее – просто рефлекс пополам с желанием убедиться, что вчерашняя «крупная сделка» ему не приснилась.

О да! Вот она – тощенькая, но вполне ощутимая такая пачечка сотенных купюр. Вынимать и пересчитывать добычу Тимка благоразумно не стал – вон, и так пара каких-то мутных типов за дальним столиком таращатся на него с каким-то нездоровым интересом.

– Утра, – гулко рокотнул Медведь откуда-то из-за спины.

– Ага, – Тимка сонно улыбнулся и придержал покачнувшуюся стойку.

Наполнив очередную рюмку какому-то мрачному типу, бармен ловко катнул её по столешнице и иронично покосил глазом на сонного котёнка.

Тимка шмыгнул носом и старательно выпучил глаза – мол, да не сплю я, не сплю, всё уже…

– Что-то я… это… задремал…

Смущённый собственным состоянием и вдруг навалившимися мыслями и заботами, он решительно отлип от барной стойки:

– А мне же… надо. Там… э… Пойду я, пожалуй.

– Ага. Ну – пойди, пойди, – Медведь чуть наклонил огромную голову, что означало у него что-то вроде веселья.

Огромная лапа извлекла невесть откуда конфету и плавно отправила в полёт в сторону Тимки. Тот вяло вскинул руки, но поймать непослушный деликатес удалось лишь после того, как он обидно щёлкнул по лбу, отскочил, крутясь и словно уворачиваясь от Тимкиных ладоней, и едва не упал на пол.

– Старею, – со вздохом буркнул кот, с пятой попытки поймав ускользающее лакомство над самыми половицами.

Медведь фыркнул и обернулся к очередному клиенту, а Тимка поспешил восвояси. Важно откинув столешницу над проходом в стойке, он степенно вышел за стойку. Не то чтобы ворочать тяжёлую деревяшку была такая уж большая необходимость – он легко прошёл бы и под ней, стоило чуть пригнуть голову и поджать уши. Но – несолидно как-то, по-детски.

Махнув рукой Медведю, он потопал вверх по лестнице.

От одного из дальних столиков отклеилась парочка мрачных типов и потянулась было следом, но, наткнувшись на недобрый взгляд бармена, замерла. Медведь выразительно прищурил правый глаз, и любители лёгкой наживы, предпочтя не испытывать судьбу, вернулись за столик.

Улица встретила Тимку прохладцей раннего зябкого утра. Поёживаясь и позёвывая, кот зашагал по закоулкам меж окружавших вход в «Рулетку» контейнеров и домишек. Не знающий этого нагромождения чужак сто раз бы прошёл мимо и не заподозрил, что валявшиеся на земле ржавые гаражные ворота – не просто бесхозная железяка, а один из многочисленных входов в потайное подземное царство Помойки.

Путь до родной берложки предстоял неблизкий – пешком где-то около часа, а ждать автобус… Когда там они ещё поедут?

Кот задрал голову в небо, прикидывая, который час.

Судя по густой рассветной синеве – часов пять утра. До первых автобусов ещё долго.

А с другой стороны, топать окраинами с такой суммой денег в кармане – тоже мало приятного. А ну как на какую припозднившуюся компанию нарвёшься?

Тимка присел, делая вид, что поправляет несуществующие шнурки, и украдкой огляделся – не привлёк ли чьего ненужного внимания? Не крадётся ли кто следом? Но вроде нет, всё тихо.

Теперь главное не щупать машинально карман с выручкой: типичная ошибка, безошибочно выдающая лоха с «котлетой».

А ещё, пожалуй, надо заскочить в магазин и подкупить жрачки, сколько руки унесут.

А то ведь – кто, если не он? Тем более что есть повод отметить их чудесный побег, наконец. Или… расставание.

Вспомнив о кошке, Тимка погрустнел.

Эх, и где она сейчас? Одна, без денег… Может – одумается, вернётся? А может – уже вернулась? Хорошо бы… Тогда гора вкусняшек пришлась бы особенно кстати.

Тимка прикинул, какая из местных лавок поближе.

Большинство заведений Помойки регулярностью графика не отличались – работали под настроение владельца и в пять-шесть утра, как правило, были закрыты.

Да и в обычные местные лавчонки уже как-то не хотелось – добыча жгла карман. Подумать только – тыща! Таких денег в его карманах не было ещё ни разу в жизни. И теперь Тимка уже ощущал себя не мелкой уличной шпаной, а вполне солидным таким гражданином.

Рес-пек-та-бель-ным.

Из тех, что закупаются не в базарных лавках, а в самых что ни на есть настоящих супермаркетах. Ярко освещённых, пестрящих броскими обёртками и фантиками, сверкающих белоснежным кафелем, отгороженных от внешнего мира хрустальными стенами-окнами.

Тимка часто залипал у их огромных манящих витрин, глазея на несусветные сокровища за толстым ударопрочным стеклом. Но никогда ещё не решался зайти внутрь дальше пространства между дверью и кассой. Каждый раз во время таких вылазок ему казалось, что все охранники, да и посетители заодно, тотчас же начинали недобро и неприязненно коситься на непрошеного гостя.

В такие моменты он как никогда остро ощущал свою чуждость этому уютному чистенькому мирку. Мирку «нормальных», как он их мысленно называл. Всех тех, кто работает на нормальной работе, живёт в нормальных квартирах… получает всё то, что ему, Тимке, – по какой-то причине не дано, не судьба.

Просто потому, что он и сам не знает ни кто его родители, ни откуда он вообще такой взялся. Просто потому, что у него нет никаких бумажек, подтверждающих его права на что бы то ни было и потому что так уж в этой жизни вышло.

Несправедливо?

Может быть.

Но раз уж тут ничего не поделаешь, то и думать об этом особо часто – как-то глупо. Только нервы морочить.

Этот мир существовал для него в каком-то причудливом, параллельном измерении. Подобно тому, как выходцы из Бричпорта ощущали себя неуютно в пёстром и суетливом пространстве Помойки, так и типичные обитатели неблагополучных кварталов чувствовали себя не в своей тарелке за их пределами.

Вот и сейчас он стоял на тротуаре и с вызовом поглядывал на огромные стеклянные двери супермаркета. Теребил в кармане стопку купюр и никак не мог собраться с решимостью преодолеть эту незримую черту, отделявшую его – уличного босяка-голодранца – от «уважаемых покупателей».

От жителей этих чистеньких и ухоженных – по его трущобным меркам – домишек.

Но сделать этот первый шаг было ничуть не проще, чем «щипнуть» чужой карман в чужом районе. Этакое мерзкое ощущение собственной неуместности, чуждости этому месту и его владельцам. Да ещё словно бы кто-то всё время смотрит, таращится на него из разных щёлочек и дырочек, разглядывая чужака и словно готовясь заорать «Ату его! Держи вора!»

Но даже несмотря на то, что ничего красть Тимка в этот раз не собирался, пересечь дорогу и войти в огромные стеклянные двери стоило немалых усилий.

Он даже едва не развернулся обратно, когда эти самые двери услужливо разъехались перед ним в стороны, открыв проход такой ширины, что в магазин запросто могло войти сразу пять-шесть покупателей.

А вошёл он один.

Взгляд скучающего охранника, болтавшего о чём-то с сонной кассиршей, переместился на него. И не то чтоб этот взгляд был враждебным или настороженным… Но и приветливым его было не назвать. Тимке немедленно вновь захотелось уйти, но… ведь надо же когда-то взрослеть? Да и в землянке его ждёт оголодавшая компания… Не говоря уж о том, что и у самого урчит в желудке, а на языке ощущается вкус ещё не купленного шоколадного батончика.

В конце концов – откуда кассирше и охраннику знать, как добыты эти деньги и чем он зарабатывает себе на жизнь? Он просто покупатель. Просто ранний покупатель. Очень ранний. И рес-пек-та-бель-ный.

Тимка изо всех сил старался вести себя естественно, но получалось, похоже, не очень. Все движения разом стали какими-то неловкими, неуклюжими… Так что даже сам себя со стороны ощутил какой-то нелепой марионеткой в руках пьяного кукловода.

Лопатками ощущая всё более подозрительные взгляды персонала и других покупателей, он торопливо прошмыгнул через турникет и, стараясь не оглядываться, побрёл вдоль полок, разглядывая причудливые упаковки.

Ценники на полках не радовали… Но – сегодня он был богат!

Он сгрёб с полок пару тортов, какие-то пирожные, пару палок колбасы, несколько буханок хлеба, огромный баллон молока… печенье, вожделенные батончики… и замер, боясь выронить что-нибудь из этой охапки.

Другие покупатели поглядывали на него кто с настороженным интересом, кто мимолётно, вскользь. У всех них были тележки, и Тимка запоздало подумал, что стоило бы прихватить такую и себе. Да только теперь уже поздно, проще донести расползающуюся кучу продуктов до кассы в охапке.

Кое-как дотащив добычу до резиновой ленты, Тимка всё же выронил по пути пару пакетов с печенюшками. И охранник, как брат-близнец похожий на их недавних тюремщиков, смерил суетливого кота надменным взглядом, а кассирша-болонка чопорно поджала губы.

Торопливо сгрузив покупки, Тимка вернулся за выпавшей добычей. Неловко сунул подобранное поверх образовавшейся горы и, испуганно придержав начавшую расползаться кучу, виновато и нервно улыбнулся напрягшейся тётке.

Кассирша вздохнула и включила ленту, на которой сваленная Тимкой гора придвинулась к ней.

– Слышь, мелкий… у тебя деньги-то есть? – охранник на всякий случай переместился так, чтобы в случае чего ловчее пресечь попытку бегства.

Тимка осторожно отслоил в кармане одну из купюр и вытащил на свет.

Почему-то сейчас, когда в кармане лежало больше тысячи… пристальное внимание здоровяка к его скромной персоне совсем не радовало. Настолько не радовало, что аж в горле пересохло и на язык не шли слова. Что с ним случалось крайне редко.

Зато на ум сразу пришёл десяток вариантов развития событий – один другого хуже. От чего стало ещё неуютнее и тревожнее на душе.

Увидев стольник, охранник пожевал губами, вскинул брови и переглянулся с кассиршей. Та пожала плечами и принялась подносить товары к какому-то пикающему приспособлению.

Тимка с интересом следил за этим процессом, не рискуя встречаться взглядом с возвышавшимся рядом псом.

Закончив с пересчётом продуктов, кассирша приняла из его вспотевшей ладошки стольник. Повертела, проверила на свет, поднесла к какому-то аппарату, зачем-то поскоблила и чуть ли не на зуб попробовала, поглядывая на кота с таким подозрением, что он было всерьёз испугался – не впарили ли ему фальшивые деньги. Но нет – тётка хмыкнула и, сунув купюру в кассу, потребовала ещё денег.

– Сто восемь долларов и двадцать семь центов, – кассирша постучала к?гтем по высветившимся на табло кассы цифрам.

Многовато.

Он-то надеялся потратить ну полсотни максимум. А вот сверх этого – никак не планировал.

И не только потому, что не хотелось менять вторую крупную купюру. Скорее – было боязно светить её перед охранником. Ведь где две сотенных – там и три, а может быть, и четыре. И даже недалёкий мозжечок тупого громилы вполне способен родить и осмыслить эту мысль.

– Ну чё застыл? Ещё червонец есть? – поторопила болонка.

Тимка занервничал. Со спины недовольно буркнул следующий покупатель.

Наверное, стоило просто отказаться от части покупок – подумаешь там, несколько пакетов конфет или тортик… Но заминка вышла не в его пользу: во-первых – обозначил, что у него там ещё что-то есть, в кармашке… А во-вторых – как раз этой недолгой паузы охраннику хватило для осмысления идеи, появления которой у него Тимка так опасался.

– Ну-ну, вытряхивай, чё там у тебя? – пёс ухмыльнулся и навис над ним. – Украл, поди?

Растерявшийся Тимка прикинул было пути отступления, но… бросать уже принятую кассиршей сотку было как-то чересчур расточительно, отступать в магазин – не вариант, а единственный узкий выход целиком заняла туша охранника. Да и… какого чёрта, он же честно пришёл просто купить продуктов – не ограбят же его средь бела дня?! И где – в магазине?!

Тимка нехотя вытащил вторую сотню, а охранник присел перед ним, запустил лапу за край шорт сверху, ухватил, как за ручку сумки, так что не вырваться, и деловито охлопал карманы. На свет появились остальные сотенные.

– Эй, какого… – кот трепыхнулся, но лишь заработал болезненный тычок в физиономию. Во рту появился медный привкус. От злости и обиды на глаза навернулись слёзы.

– Это моё! Отдай! – он отчаянно попытался вырвать из лапищи охранника уплывающие купюры.

– Вот щас полиции и расскажешь, твоё это или где спёр… – громила ухмыльнулся и выпустил его штаны. Наверное, ожидая, что Тимка бросится наутёк, испугавшись необходимости объяснять происхождение денег и оставив ему свои кровные. Не тут-то было!

Вместо того чтобы сбежать, мальчишка кинулся на обидчика. Обида и горечь, вопиющая несправедливость и осознание собственного бессилия в этом наглом по сути ограблении – всё это на миг вытеснило здравый смысл и трезвость мысли.

Охранник даже отшатнулся от такого напора, высоко и далеко отведя руку с отнятыми деньгами и вяло отмахиваясь от Тимкиных наскоков левой.

Брызнула кровь – кошачьи когти впились в эту самую руку, и громила зарычал. Уже не сдерживаясь, со всей силы врезал левой. Да так, что в голове зазвенело. Довершил расправу сокрушительный пинок, от которого кот отлетел на несколько шагов и, оставив на полу кровавый мазок, распластался у коврика. Огромные стеклянные двери услужливо раскрылись.

Немногие покупатели с интересом глазели на расправу, но никто и не подумал хоть что-нибудь сказать, не то чтоб вступиться всерьёз.

– Ишь, ворюга! Ещё царапается! – охранник продемонстрировал окровавленную руку замершим в сторонке покупателям.

Взгляды присутствующих мигом стали осуждающими и неприязненными.

Как легко.

Легко и просто – поверить наглой лжи.

Как бессмысленно пытаться доказать что-то, когда все смотрят на тебя как на последнюю шваль…

Подкашивающиеся ноги никак не могли поймать равновесие, и Тимка раз за разом неловко падал на пол. Падал и снова вставал. С разбитой губы и из носа ручьём текла кровь, всё качалось и плыло, а звуки доносились как сквозь толстый слой воды.

И от этой своей жалкой беспомощности, от острого, пронзительного осознания того, насколько он чужд всему этому миру… и всем этим холёным, осуждающе таращившимся на него рожам… От всего этого перехватывало дыхание, а из глаз сами собой хлестали обжигающе горькие слёзы.

Хотелось выть от отчаянья и обиды, от невероятной, беспредельной несправедливости… орать, а лучше – вцепиться во все эти гнусные хари. Сытые, довольные, не желающие ни в чём разбираться и ни во что вникать. Охотно поверившие лжи, выкрикнутой охранником. От того, что если бы он, Тимка, украл что-нибудь у них – его бы поймали и наказали, а вот им – им красть можно. Вот так нагло, при всех… И всем – совершенно плевать. Просто потому что он, Тимка, слишком чужд этому их уютному мирку. Слишком неуместен здесь в своей потёртой чумазой одёжке.

– Да не воровал я ничего! Это мои деньги! Мои! – выкрикнул он в толпу.

– Ну да, конечно! Вот сейчас полиция и разберётся! – обращаясь скорее к толпе, охранник двинулся к нему. Не слишком, впрочем, быстро. Как бы намекая, что для него же лучше просто сбежать.

Сбежать и оставить свои кровные. Впервые честно, ну – относительно честно – заработанные деньги. Забыть про них и радоваться, что легко отделался.

Руки и ноги тряслись от бессильной ярости, но боль, выбитый зуб и в кровь разбитое лицо – всё это отрезвляло достаточно, чтобы не повторять бессмысленный штурм снова.

И Тимка, оставляя окровавленные отпечатки ладоней на их чистеньких стеклянных дверях, поспешил вывалиться на улицу. Охранник вышел следом и «поторопил» его, сделав вид, что перешёл на бег. Разумеется, догонять беспризорника всерьёз он не собирался. И Тимка даже не подумал ускориться. Вернуться, впрочем, тоже.

Дохромав до ближайшей подворотни, он рухнул на четвереньки, изливая обжигающе жаркие слёзы в какую-то грязную лужу. В этот момент он ненавидел весь мир. Себя, все эти рожи в проклятом магазине, охреневшего охранника и чопорную кассиршу. Его вырвало, и он едва не рухнул следом, в собственную блевотину – настолько внезапно ослабели руки. Из последних сил изменив траекторию, распластался рядом с лужей, созерцая медленно вращающуюся над головой каменную арку.

Лежал, ощущая, как мир расслаивается, делится на «я» и «они все». Осознавая, насколько бессмысленно надеяться, что когда-нибудь и он впишется в эту картину. Пусть не сейчас, пусть потом… Но все эти философские бредни теснили мысли куда более злые и прозаичные.

Тимка со всей отчётливостью представлял, как сейчас доберётся до землянки, откопает заначенный под кочкой последний пистолет. И как вернётся с ним в этот проклятый магазин. Представлял, как тогда поведёт себя ублюдочный охранник, как будет молить о пощаде, ползать на коленях и как он, Тимка, с наслаждением всадит в него оба патрона. В живот – чтоб больнее. И в голову – чтоб наверняка.

И плевать. Совсем плевать, что будет потом.

Главное, одной мразью в этом мире станет меньше.

Впервые в жизни он остро, непередаваемо остро хотел кого-то убить. Стереть, вычеркнуть из этого мира. Окончательно. Бесповоротно. Навсегда.

***

Обшарпанный приземистый барак, украшенный гордой надписью «Вокзал», хмурый дворник с метлой, фанера, кое-где заменившая пыльные тусклые стёкла.

Обычное, не шибко приветливое прохладное утро в обычном захолустном городишке.

Но она была рада и этому.

Сейчас, после всех злоключений и переживаний, всё это провинциальное, потёртое и замызганное… всё это казалось таким родным и милым. Даже хмурый, подозрительный дворник, имя которого она когда-то знала, но сейчас как назло не могла вспомнить. В её городке вообще почти все друг друга знали – если не по именам, то в лицо. Подумаешь, несколько тысяч жителей!

Как же его зовут? Риббз, Гиббз… что-то такое… с «бзз» на конце…

Кошка оглянулась на пыхнувший сжатым воздухом поезд – не выждав положенные две минуты стоянки, состав потихоньку тронулся. Высунувшись с площадки тамбура, приютивший её проводник смотрел вслед жалобным тоскливым взглядом. Таким жалким и замученным, словно вместе с ней из него по капле струилась жизнь. Аж у самой глаза защипало.

Наверное, ему тоже лезли в голову нелепые мечтания, типа тех, что ещё сегодня ночью проскальзывали у неё.

Этакое дикое, безумное желание удержать, остановить… оставить с собой… сдерживаемое лишь мучительным осознанием всей бессмысленности и бесперспективности подобных идей… Всё это настолько явно проступало на физиономии барашка, что она поспешно отвела взгляд. Посмотрела на него вновь, махнула в последний раз… и решительно отвернулась.

Ни к чему мучить парня. Да и себя заодно.

– Здрасьте, – неловко улыбнувшись, поздоровалась Вейка с дворником.

– Вернулась… – буркнул пёс, возобновив движения метлой и нет-нет, да и поглядывая на неё из-под кустистых бровей суровым глазом.

– Ага, – Вейке внезапно стало дико неловко за свой нездешний вид – шорты, голый живот, подчёркнутая узлом рубахи грудь… В таких местечках, как её архаичный городишко настолько обнажать тело было не принято.

Юбка выше колен считалась уже на грани приличий, а уж шорты или мини – и вовсе верхом распущенности.

И сейчас в глазах угрюмого дворника ясно читалось – «шалава».

Вон как размахался своей шваброй! Того и гляди обдаст облаком пыли.

– Чё стоишь-то? – буркнул дворник. – Не в музее.

– Извините, – Вейка посторонилась, пропуская метлу.

Нерадостный приём чуток подпортил настроение, но – в конце-то концов она дома! Дома!

И никакой старый пердун не изгадит это сладостное томление своим ворчанием.

Конечно, ещё предстояло пережить вопли матери и тумаки отца, но всё это – такие мелочи на фоне уже пережитого… И её решимости вернуться в родное захолустье. Начать новую жизнь вдали от всех разочарований и пережитых ужасов.

Она шла по улице, глазея по сторонам на знакомые с детства домишки – престижные особнячки, дешёвые избушки и бараки копытных, кирпичные двух-трёхэтажные домишки, развалины старой церкви, на которых никак не достроят новую… Все эти милые, бесконечно родные заборчики, палисадники, газончики, резные перильца на единственном мостике, перекинутом через речушку…

Здесь не ходили автобусы, здесь почти не было машин. Здесь можно было запросто увидеть на подоконнике лесных прыгунов или ящериц-колючек. Здесь не запирались ночью на замок и даже велосипеды, оставленные у крыльца магазина, никому и в голову не приходило красть.

Нет, не то чтобы в их городке было настолько благополучно и невинно – бывали тут и пьяные дебоши и даже убийства… Всякое бывало, но как-то… попроще что ли, не так уж зло и мерзко, как в тех городах, что ей довелось повидать.

Убил однажды плотник жену гулящую, так сам в полицию и пришёл. А дом пропойцы Гриппи Ди, подпалённый перепившим стариком, так и вовсе тушили всей улицей.

В больших-то городах фиг бы кто из соседей кинулся бы всерьёз чужое добро спасать. Скорее уж стояли бы себе в сторонке, гыгыкали и показывали пальцами.

Вейка замерла перед дверью, изучая местами порванную клеёнчатую обивку и вдавленный след от давно отвалившихся медных цифр. Ничегошеньки за пару лет и не изменилось.

Она занесла было палец над кнопкой звонка, но нажать не решилась – а ну как родители ещё спят? И триумфальное возвращение блудной дочери в 6 утра обрадует их… куда меньше, чем, скажем, хотя бы в девять?

Вейка опустила руку и прислушалась. Сейчас, когда она так близко – буквально в шаге от ещё недавно столь вожделенной цели… Решимость и радость куда-то ушли. Уступили место панике и болезненному, сосущему ощущению под ложечкой.

Кошка прислушалась, пытаясь различить хоть какие-нибудь звуки за толстой обивкой. Дом помаленьку просыпался – где-то плакал ребёнок, слышался бодрый говор теледиктора, хлопали двери шкафчиков и сливали воду в унитазе.

Но вот какой из этих звуков откуда, проснулись ли родители – этого она различить не могла.

Помявшись, кошка спустилась на площадку меж этажами – если кто из соседей и выйдет сейчас на работу, не испугается и не создаст неловких моментов, столкнувшись с ней нос к носу на тесной лестничной клетке.

Кошка распустила узел рубашки и как сумела придала себе менее вызывающий вид. Даже шорты подтянула. Повозила пальцем по пыльному окну, уткнувшись лбом в прохладное стекло, поглазела на дворик. На песочницу, где когда-то играла, на густые кусты вдоль заборчика, где когда-то пряталась. На давно проржавевшую карусель, на которой когда-то кружил её отец.

Как она вообще могла бросить всё это? Сбежать, укатить с едва знакомым уродом-байкером? На глаза навернулись слёзы ностальгии и раскаяния. Она торопливо протёрла их обеими ладошками. Нет-нет… поплакать успеется и дома, а сейчас… ни к чему смущать собирающихся на работу соседей.

Господи, да ей даже перед соседями стыдно! Как в глаза-то смотреть…

Услышав, как кто-то копошится в прихожей, кошка на цыпочках взлетела на этаж выше, не желая встречаться с кем-либо из своего далёкого-далёкого детства. Не находя сил представить как себя вести, как среагируют на её появление и как отвечать на возможные вопросы.

Затаив дыхание, она выжидала, когда вышедший грузно протопает по ступенькам, негромко хлопнет дверью подъезда и оставит её наедине со стыдом и паникой.

Услышав шебуршанье на третьем этаже, кошка шарахнулась вниз, пристроилась за одной из подъездных дверей, в узком пыльном простенке и затаила дыхание. Вот же глупый вид она будет иметь, если сосед сверху по какой-либо причине обернётся или опёршись о дверь и почувствовав посторонний «предмет» – заглянет в этот простенок и обнаружит её присутствие! Но вышедший не обернулся, и она благополучно шмыгнула обратно на свой подоконник.

Гос-с-споди. Дожила… шарахаться от собственных соседей, словно какая-то воровка или преступница!

Ну да… в какой-то мере она и была преступницей. И грешков за ней числилось немало. Узнай её подлинную историю кто-нибудь из местных – то-то был бы шок. Нет, рассказывать про свои похождения она и не собиралась – давно уж заготовила историю про расставание «с этим козлом». Не в первые же недели с момента побега, а совсем недавно – пару-тройку деньков назад. Ведь подобный оборот легко избавил бы её от всех ненужных подробностей о злоключениях в больших городах и всём том, что никогда не понять и не простить чопорным жителям маленьких городков. Никогда толком не голодавшим, никогда не попадавшим в ситуацию, когда… «нужно потерпеть».

Вейка сердито спрыгнула с подоконника: да какого чёрта!

В конце концов она и так уже настрадалась дальше некуда. Родительские вопли уж как-нибудь переживёт.

Поднявшись к своей двери, она выдохнула и решительно вдавила кнопку звонка.

«Диньг-донг».

Выждав почти минуту и не слыша какой-либо активности, ткнула звонок ещё раз.

«Диньг-донг», «диньг-донг».

«Диньг-донг», «диньг-донг», «диньг-донг».

Наконец, за дверью завозились и послышались шаги и сонные проклятья.

Вейка постаралась принять независимую бесстрашную позу, приготовилась к крикам и подзатыльникам, возможно к объятьям и слезам… Всего ожидала кошка, но только не того, что дверь откроет какой-то незнакомый котяра.

Низкорослый толстяк в несвежей майке и трико с пузырями на коленях.

Вейка вытаращилась на мужика, мужик сонно уставился на неё.

– Ты кто? – выдохнула она. И заглядывая за округлые плечи толстяка, позвала на всю квартиру: – Папа! Папа?

– Нет, это ты – кто? – грубовато отпихнул её незнакомец. – Чё орёшь? Нет тут никакого «папы».

– Джерри, кого там принесло? – донёсся из глубины квартиры знакомый голос и где-то в квартире заплакал ребёнок.

– Мама!!! – Вейка отпихнула толстяка и ворвалась в узкую прихожую. Споткнулась о незнакомую тумбочку, уронила обувь, какой-то флакон, запуталась в подвесках, заменявших дверь в комнату и влетела в гостиную.

Мать сидела на кровати, сжимая хнычущий свёрток, неподалёку стояла детская кроватка, а на крест-накрест натянутых из угла в угол верёвках кое-где сушились пелёнки.

– А… – от увиденного Вейка утратила дар речи и лишь в панике озиралась по сторонам, отмечая всё новые и новые детали – незнакомые обломки внезапно окончательно рухнувшего мира.

– А где папа?!

– Явилась… – мать сердито зыркнула на неё, но не предприняла попыток задать трёпку. Вместо этого старательно принялась покачивать разревевшегося младенца. Толстяк, открывший ей дверь, сердито застыл на входе в комнату, ползая по ней неприязненным взглядом, быстро переходящим в заинтересованный.

– Умер папа, – в перерывах меж дурацкими «а-а-А», предназначенными капризничающему свёртку, закончила фразу мать. – Недели не прошло, как ты… уехала.

У Вейки подкосились ноги. Родители казались чем-то таким незыблемым, непоколебимым… Что сейчас в слова матери даже не верилось. Может – просто пугает, наказывает за её дурацкий побег? Мстит?

Но кто тогда этот хмырь и откуда чёртов ребёнок?!

Она без сил сползла на пол, уселась в углу, прямо у двери, переводя круглые растерянные глаза то на переминавшегося в дверном проёме толстяка, то снова на мать, то на орущий свёрток.

Вот и вернулась домой… Вот и…

Она попыталась проглотить колючий тугой ком, невесть откуда возникший в горле, но ком никак не пропихивался. Даже несмотря на принесённую толстяком кружку воды.

***

Ничем не примечательная пустая квартира: голый потёртый линолеум, оккупированный допотопным телевизором колченогий столик. Засохший цветок на подоконнике, да косые лучи солнца, в которых лениво плавают пылинки. Разбросанная на полу одёжка и зловеще тикающий будильник.

Макс открыл глаза. Полежал, бездумно изучая пятна и трещины потолка, настороженно прислушиваясь к угрожающему тиканью. Прикинул, через сколько секунд эту утреннюю идиллию и умиротворение вспорет оглушительный, тошнотворный дребезг.

Звонок, от которого дыбом встаёт шерсть и вдоль хребта бегут мурашки. Звонок, способный поднять покойника. Одно лишь предвкушение этого мерзкого звука заставляет просыпаться за минуту до срабатывания адской машинки, а воспоминания о нём работают покруче ведра холодной воды.

Рывком сбросив простыню, Макс уселся в кровати.

Покрутил головой, с наслаждением разминая затёкшую шею, нажатием кнопки обезвредил исчадие технической мысли и поплёлся на кухню.

Поставил чайник, поглазел в пустой холодильник, разглядывая стеклянные полки столь тщательно, словно всерьёз надеясь найти там что-то не замеченное в последние несколько дней.

Вздохнул, захлопнул дверцу и потопал в душ.

Скрипучий кран захрипел пересохшими трубами, исторг причудливую шкворчаще-булькающую симфонию и нехотя выдавил из душевой лейки вялый поток капель.

Тщетно выждав минуту в надежде, что вода вот-вот потеплеет, Макс поморщился и со вздохом полез в тесную для него ванну. Фыркая и зябко ёжась, ополоснулся: не то чтобы вода была совсем уж холодной, но и тёплой её назвать – было бы большой натяжкой.

С шумом втягивая воздух, Макс закрыл было «холодный» кран вовсе, но температура воды особо не изменилась. Разве что напор ослабел почти вдвое.

Дрожа от утренней прохладцы, он наспех обтёрся полотенцем и вернулся в кухню. Снял исходивший паром чайник, плеснул кипятком в опустевшую банку из-под кофе. Взболтал и вылил не особо потемневшую воду в кружку. Потряс пустую коробку рафинада, поймал сиротливо ютившийся там кусочек сахара.

От души желая мерзкому ворюге сразу десятка ужаснейших болезней, отхлебнул полученную смесь и покосился на часы.

Полседьмого утра.

Собираться минут десять, да ещё добрых полчаса топать до участка.

Тигр торопливо сгрёб с пола разбросанную вчера одёжку. Понюхал, поморщился, отшвырнул в угол.

Порылся в тощих стопках внутри стенного шкафа-чуланчика и извлёк относительно свежие трусы, рубаху и шорты; натянул, пристроил в нагрудный карман кошелёк с новым жетоном. Тщательно застегнул на все пуговицы, попробовал плотно ли держится и повторно пожелал карманнику пару новых, только что придуманных напастей.

Полицейский участок встретил его привычным оживлением – снующими туда-сюда сотрудниками, покрикивающим начальством и трезвонящими телефонами. Весь этот характерный гул и пиликанье, вся неповторимая атмосфера деловой суеты…

Макс любил эту работу. Любил атмосферу, деловито сновавших сотрудников, покрикивающее начальство… Всё это неповторимое ощущение того, что делаешь такое полезное и важное, общее дело. Принадлежишь к тем, кто делает мир лучше.

– Привет, желторотик! – Макса хлопнули по плечу, разом сбив романтично-возвышенный настрой.

Руперт – увалень-медведь и по совместительству его новый коллега. Бодр и весел, хоть не выглядит особо энергичным. И, пожалуй, меньше всех вписывается в образ полицейского – слишком уж неуклюж и неповоротлив.

– Привет, – буркнул Макс, несколько напрягшись от такой фамильярности, но всё же стараясь сохранить вежливый вид.

– Ну, как вчера прошло? – толстяк Руперт закосолапил рядом. – Как отдежурил?

– Нормально, – Макс натянуто улыбнулся. – Героически спасал комнатных ящериц, боролся с алкоголиками и внимал неисчерпаемой мудрости нашего говорливого сержанта.

Медведь гыгыкнул и отвесил ему тычок локтем.

– Наш сержант он такой… Ты не смотри, что не разговорчивый, парень он, что надо!

Макс хотел бы поморщиться или вовсе отодвинуться, но демонстрировать дистанцию и портить отношения с новоявленными коллегами всё же не решился. Да и поздно уже отодвигаться, когда в коридор вошли.

Эх, а он-то надеялся, что получасового запаса вполне хватит, чтоб успеть переодеться в комфортном одиночестве, без кучи болтающихся за спиной …коллег.

Куда там!

Мистер Тюфяк, топающий рядом, тоже оказался ранней пташкой.

Ладно хоть тут ему повезло и шкафчики их оказались по разные стороны разделявшего раздевалку ряда.

Макс торопливо стянул гражданское, сунул в шкафчик и нацепил полицейскую форму. Посмотрелся в закреплённое меж рядами шкафчиков зеркало, сделал суровое лицо. Невольно покосился на всё ещё переодевавшегося Руперта. Закатил глаза в потолок, стараясь побыстрее избавиться от запечатлевшегося перед глазами ужасного образа – медвежий зад в дурацких новомодных плавках-лямках.

Можно ли придумать зрелище, шокирующее сильнее?

Помотав головой, Макс вышел из раздевалки.

– Сэр! Доброе утро, сэр! – нос к носу столкнувшись с Биггантом, Макс бодро отдал честь.

Поморщившийся зам. отделения смерил его скептическим взглядом, придирчиво оглядел форму и, не найдя к чему придраться, ограничился хмурым кивком:

– Ну-ну.

Облегчённо переведя дух, довольный собой Макс прошёлся по участку, порылся в ориентировках на стойке дежурного, с солидным деловым видом выслушал сбивчиво бормочущую что-то мадам, переправил её к дежурному – занят мол, дела, дела… посидел на скамейке для посетителей, поглазел на сидящих в «аквариуме» задержанных. Примерил чьи-то забытые на стойке очки – фирменные «коповские капельки». Плюс сто к крутизне, жаль, что малы для его габаритов. Поскучал, опустошил пару стаканчиков из стоявшего неподалёку кулера. Подумал о том, что идея притащиться почти за час до начала дежурства – не самая удачная мысль. Хотя, по большому счёту… всё же лучше, чем повторный стриптиз при большом стечении …коллег.

Устав сидеть, скучающий Макс в десятый должно быть раз прогулялся по холлу, поглазел на приоткрытую дверь кафетерия и обменялся степенными кивками с какими-то незнакомыми офицерами.

Мало-помалу в раздевалку стягивались и сослуживцы.

Первыми после них с Рупертом притопали здоровяк Коди и едва достававший ему до груди Даррелл. Огромный конь и вполне миниатюрных размеров ослик настолько органично дополняли друг дружку, что Макс при виде этой парочки едва не расплылся в ухмылке – ни дать ни взять классика жанра: плохой и хороший полицейский. Роль плохого исполнял Коди – ростом с Макса и сопоставимой ширины плеч. Даррелл едва доставал обоим до плеч и на его физиономии вечно пребывало то самое выражение, какое бывает у провернувшего какую-нибудь гадость шалопая.

Следом за копытами явился плечистый Джек. Угрюмый волк на кивок Макса никак не среагировал – то ли не заметил, то ли не счёл нужным реагировать.

Следом за волком появился коротышка Остин – неявной породы пёсик с забавными вислыми ушками и по-крестьянски простецкой физиономией. Макс ничуть не удивился бы, явись тот на дежурство в фермерском прикиде и соломенной шляпе.

Потом почти одновременно прибыли кошка и сержант, а следом явился и сам начальник участка – пожилой подтянутый барс в расшитом золотом фиолетовом кителе.

К приходу высокого начальства в холле материализовался Биггант.

Отдал честь, украдкой шугнул каких-то нерасторопных рабочих, накричал на сонного дежурного и занял свой наблюдательный пост на страже опоздавших.

Часы над будкой дежурного показывали без пяти минут восемь – ещё пара минут и начнётся развод дневной смены, а ещё через пять минут – в раздевалку протопает ночная.

Ну а в промежутке меж всей этой суетой, кое-кто из опоздавших удостоится лекции Уилла Бигганта о дисциплинарных взысканиях и прочих карах за опоздание и халатное отношение к работе.

Дог пошире расставил ноги, заложил руки за спину и воинственно вскинув челюсть, свысока уставился на дверь.

Первый же «опозданец» при виде этого свирепого недремлющего ока невольно присел и едва не дал попятный.

Выдержав драматическую паузу и дав у опоздавшего зародиться смутной надежде на спасение, Биггант внезапно рявкнул на весь участок:

– Кубовски! Какого дьявола ты тут мечешься? Ты уже пять минут как должен быть на планёрке! Полагаешь, преступность будет ждать, когда ты проспишься?! Стоять, я с тобой ещё не закончил!

Опешивший и чуть не оглохший от этих воплей, Макс бочком шарахнулся в сторону раздевалки, боясь нечаянно привлечь внимание крикливого начальника неосторожным движением.

В дверях показался следующий опозданец и дог, отпустив Кубовски, переключился на новую жертву:

– Пирсон, ты на часы когда последний раз смотрел?! Ты бы зарплату с таким опозданием получал!

Следом за Пирсоном сунулся какой-то пёс в надвинутой на самый нос кепке, нагруженный четырьмя коробками пиццы. Светя белозубой улыбкой и не обращая ни малейшего внимания на орущего Бигганта, курьер вразвалочку направился вглубь участка и уже почти было миновал Макса, как бдительный капитан рывком развернулся к ним.

– Стоять! – рявкнул дог и, жестом отпустив Пирсона, направился к замершей парочке.

Подошёл, остановился в излюбленной позе бывалого гестаповца и, брезгливо кривя губы, смерил взглядом сначала тигра, а потом и застывшего на полушаге курьера. Уставился в пространство между ними, качнулся с пятки на носок.

– Мистер Фостер. А вы в курсе, что самые умные и находчивые у нас награждаются внеочередным дежурством?

– Я – Пайкман, сэр, – на всякий случай напомнил Макс, недоумевая о причине внимания начальства к его скромной персоне.

Дог, словно только сейчас с некоторым удивлением обнаружив его присутствие, наградил тигра хмурым взглядом. Выпятил губы дудочкой и картинным жестом фокусника, вскинул затянутый в белую перчатку кулак. Резким движением, похожим на появление выкидного ножа, оттопырил указательный палец.

Замерший между ними курьер, втянул голову в плечи и подался назад – будто и впрямь надеясь спрятаться за принесённой пиццей.

Свободной рукой Биггант подхватил коробки, и овчар послушно выпустил свою ношу. Указательный палец нач. отдела упёрся в козырёк жёлтой бейсболки и медленно, неторопливо сдвинул его вверх.

Появившаяся из-под козырька физиономия разоблачённого Рида ответила виновато-заискивающей улыбкой.

Дог расплылся в ответной ухмылке – зловещей и многообещающей.

Ошарашенный Макс непонимающе переводил взгляд с одного на другого участника этой странной пантомимы.

– БРЫСЬ НА ДЕЖУРСТВО! – внезапно рявкнул дог, провожая улепётывающих полицейских злобным взглядом.

Отвернулся, с умиротворённым наслаждением понюхал оставшуюся в его руке стопку коробок, повертел в другой руке жёлтую курьерскую кепку. Фыркнул и довольный собой, отправился восвояси.

***

– Папа, даже не думай, не надейся даже, что я буду с этим… этим… придурком, – в последний момент Джейн не решилась произнести слово, которым в мыслях характеризовала ублюдочного потомка Тилвиша-старшего. – Я всё понимаю: интересы бизнеса, политика… я только не понимаю, при чём тут я!

Лисичка с негодованием покосилась на прислушивающегося к разговору Чарли и погрозила ему кулаком.

Бурундук ухмыльнулся, но всё же сосредоточился на управлении фургончиком. Жёлтый «Лемми» с логотипами «Бричпорт Ньюз» катил по каким-то трущобным закоулкам, лишь чудом не застревая в этих извилистых простенках.

– Бушует предок? – сочувствующе хмыкнул Чарли, когда она с негодующим рыком швырнула мобилку в сумочку.

Джейн зыркнула на него, прикрыла глаза и, успокаиваясь, сделала пару глубоких вдох-выдохов.

– Чёртов Тилвиш предложил ему какой-то крупный совместный проект, завязанный на политику. С условием, что он выдаст меня за его мерзкого сынульку, – со сдерживаемым негодованием пожаловалась она.

Бенсон-старший уже пару раз пытался «мотивировать» её на эту свадьбу, но тогда всё было в достаточно мягкой форме, чтобы можно было надеяться отбрыкаться простым «не хочу».

Сейчас же прозвучал вполне ясный намёк – отбрыкаться не удастся и лучше заранее смириться с этой мыслью. Либо… Ну… Простейший способ давления в её кругу вполне очевиден – заблокированные кредитки и необходимость самой платить по счетам.

Благо, насмотревшись на угодивших в опалу «подруг», Джейн на всякий случай давно завела себе отдельную, самостоятельную кредитку не зависящую от милости папочки.

Но сам факт! Столь вопиющего, средневекового прям-таки подхода…

Её аж трясло от возмущения и негодования. В конце концов – двадцатый век на дворе, а они!

– Бывает, – выслушав историю, Чарли философски пожал плечами. – Что делать будешь?

– Не знаю. Но точно не то, что он… хотел бы, – Джейн обхватила себя руками и мрачно уставилась вдаль.

– Может, отложим? – Чарли даже притормозил.

– Нет-нет… едем! – Джейн решительно насупилась. – Надеюсь, этот придурок не настолько сумасшедший, как остальные.

– Мне тоже так показалось. Во всяком случае… Фото интересное. Да и тот факт, что он знает, что мы… – бурундук неопределённо покрутил пальцами в воздухе.

– У меня такое впечатление, что в этом городе уже все знают, кто мы такие и чем занимаемся! – Джейн фыркнула. – Какой-то мировой заговор, как в кино!

– Полагаю, этот мир слишком большой, чтоб в нём не было пары-тройки заговоров, – хихикнул Чарли. – На наш век вполне хватит. Но тут всё просто – видимо этот хмырь имеет доступ к какой-то секретной инфе. А может быть он из тех, кто сидит у окна с телескопом и подглядывает куда не просят… Может и нас где-то видел, а уж найти при желании… Вроде не проблема.

– Это-то меня и беспокоит, – мрачно вздохнула лисичка.

– Да ладно. Не будут же они нас мочить, – оптимистичный Чарли затормозил у какого-то сооружения, похожего на средних размеров промышленный склад. – Пока мы ничего толком не нашли – смысла нет. А когда найдём – надеюсь, уже будет поздно.

– А если они подумают также? И не станут дожидаться, когда мы что-нибудь найдём? – огорошенная этой простой мыслью, лисичка замерла, словно раздумывая, не вернуться ли обратно в машину.

– Думаю, если бы это входило в их планы – уже бы давно грохнули, – оператор прихватил камеру, лихо заломил на макушке бейсболку и остановился, поджидая замешкавшуюся подругу.

– Мне бы твою наивность, – Джейн мрачно хлопнула дверцей фургончика, нервозно окинула взглядом окрестности.

Чарли фыркнул.

Унылые бетонные коробки, бетонные же заборы, там-сям перекинутые меж крышами деревянные мостки. На первый взгляд – никого, но в загривок словно упёрлось десяток пристальных взглядов.

Она поёжилась и поспешила вслед за напарником.

– Эээй! Есть кто дома? – Чарли уставился прямо в глазок камеры наблюдения, подвешенной на уровне второго этажа и свысока взирающей на пространство у рулонной двери из толстых стальных пластин.

– Может, нас разыграли? – предположила Джейн, не переставая настороженно оглядываться по сторонам.

– Да нет, какой смысл? – Чарли постучал в дверь ногой. – Этот придурок просто параноик. «Мобилки оставьте дома, машину – в соседнем районе…»

– Я всё слышу! – отозвался сварливый, искажённый динамиком голос.

Журналисты вздрогнули и закрутили головами в попытке найти источник голоса.

– Чарли Гольдман и Джейн Бенсон? – подозрительно осведомился по-прежнему невидимый собеседник.

– Они самые. Так и будем тут стоять? – Чарли, как обычно скрыл смущение за напускной бравадой и нахальством.

Вместо ответа спустя небольшую паузу дверь пошла вверх. За ней обнаружилось пространство, достаточное, чтобы вместить их фургончик целиком. Но – совершенно пустое. Если не считать загромождённых всевозможными инструментами стеллажей вдоль стен и занимавшую значительную часть дальней стены дверь. Точно такую же, как только что открывшаяся перед ними.

Переглянувшись, журналисты нерешительно шагнули внутрь.

Дверь за их спиной пошла вниз.

– Не нравится мне всё это, – полушёпотом прокомментировала Джейн, разглядывая вторую дверь в дальней стене помещения.

– Я же говорил – он параноик, – Чарли пожал плечами и принял позу затянувшегося ожидания: скрестил руки на груди, перенёс вес тела на одну ногу и принялся нетерпеливо притопывать сандалией на второй.

За спиной глухо «тумкнула» опустившаяся дверь. Но вопреки ожиданиям вторая дверь этого своеобразного шлюза не шелохнулась.

– А этот… гражданин… не бросит нас тут взаперти? – спустя минуту поинтересовалась Джейн, невольно переминаясь и оглядываясь на пару с бурундуком.

– Терпение, – Чарли сердито вздохнул. – Существует полсотни куда более простых и надёжных способов от нас избавиться. От подрезанного тросика тормозной системы или несущейся навстречу цистерны до…

– Прекрати, – Джейн поспешила оборвать поток «оптимистичных прогнозов» коллеги, пока он не озвучил слишком многое.

Подумать только – тросик тормозной системы! И в самый нужный момент… бббам! И два трупа в дорожной аварии… несчастный случай, печально… но с кем не бывает! Бррр… И как теперь после этого в машине ездить?

– Да ладно, – Чарли жизнерадостно ухмыльнулся. – Я же с тобой!

– Этого-то я и боюсь… – не то всерьёз, не то в шутку проворчала Джейн.

В углу зала обозначилось какое-то движение, и замолкшие журналисты с изумлением уставились на то, как одна из секций стеллажа, ещё секунду назад казавшегося монолитным и цельным, выдвигается и распахивается на манер двери.

– Здоровая осторожность ещё никому не вредила, – сердито буркнул показавшийся из потайного хода владелец апартаментов.

Лисичка вздохнула и со скепсисом уставилась на Чарли – «Ну? И куда ты меня втянул на этот раз?!». Бурундук закатил глаза в потолок и всплеснул руками: «кто мог знать, что всё так запущено?»

– Ну? Вы идёте? – низкорослый пожилой шимп нервно мотнул головой в сторону своего секретного хода.

Переглянувшись ещё раз, журналисты с опаской последовали в странный лаз. Внутри обнаружился пыльный узкий коридор и лестница, ведущая куда-то вверх.

Подозрительно оглядев пустое помещение, шимп спиной втиснулся в потайной ход и потянул за собой дверь-стеллаж.

Выжидательно замершие в тесном коридорчике, лиса и бурундук со смешанными эмоциями разглядывали взъерошенного замызганного субъекта.

Встреча была, мягко выражаясь, внезапной.

Подумать только, шимп! Живой, настоящий шимп! Пусть и долбанутый на всю голову, но…

Каждый из них порой видел представителей этого загадочного вида – но, как правило, издали, по телевизору или в учебниках. И никогда вот так просто – на расстоянии вытянутой руки.

Говаривали, что они вымирают. Что остались их единицы, что их пытаются спасти правительственные структуры. Говаривали и обратное – что на самом деле всё не так. И шимпы сами давно и прочно владеют миром, плетут ужасные заговоры, дёргают за ниточки марионеточные правительства. А на публике показываться просто не любят, по каким-то своим, обезьяньим причинам.

Говаривали также и то, что все они поголовно – психопаты и маньяки, шизофреники и садисты. А также поэты, художники, учёные…

О шимпах писала небылицы жёлтая пресса и до странного скупо молчали всевозможные солидные издания и телеканалы.

Их было слишком мало, и они действительно сторонились публичной жизни. Немногие в городе могли похвастаться вот такими встречами лицом к лицу.

А вот сейчас, поди ж ты – они с Чарли стоят сейчас на расстоянии вытянутой руки от одного из «этих» и таращатся на странное, изрытое морщинами безволосое лицо. На хрящеватые, мерзковатого вида уши. На узловатые, заскорузлые пальцы с плоскими, словно бы сточенными до основания когтями.

Одетый в давно нестиранный, замасленный и заляпанный комбинезон, кожаную жилетку и кожаную же кепку, таинственный тип был всего на голову выше Чарли, но раза в три пошире. Длинные мускулистые руки свободно касались пальцами пола, а на коротких кривых ногах было нацеплено нечто среднее между перчатками и сандалиями. На руках у обезьяна красовались кожаные перчатки с обрезанными пальцами.

Откуда-то из-за спины к ноздрям шимпа тянулись две прозрачные трубочки, закреплённые на носу пластмассовой скобкой.

В целом он производил впечатление явно пожилого, уставшего от жизни экземпляра. Контрастом служили беспокойные карие глаза – совсем не старые, скорее – иронично и настороженно постреливающие по сторонам. Цепко, внимательно, отмечая и сопоставляя множество каких-то одному ему ведомых деталей.

Карманы обезьяньего комбинезона и жилетки оттопыривались от всевозможных приспособлений, ручек, фломастеров, линеек, отвёрток и чёрт знает чего ещё.

Приключение обещало быть интересным.

– Признаться, не ожидал, что вы так быстро появитесь, – нарушил затянувшуюся паузу хозяин странного логова. – Вы либо идиоты, не принимающие всё всерьёз… Либо…

Журналисты переглянулись ещё раз.

– Впрочем, прошу, – любитель потайных ходов приглашающе простёр узкую длинную ладонь в направлении лестницы и жутковато растянул рот в ухмылке.

Оказавшийся первым в их маленькой процессии, Чарли с опаской двинулся вперёд. Но прежде чем бурундук шагнул на ведущую вверх лестницу, хозяин апартаментов предостерегающе зацокал языком:

– На первую не наступай!

Чарли вздрогнул и послушно шагнул через ступеньку – проверять что будет, если наступить ни у него, ни у Джейн желания не возникло.

– А теперь пни восьмую. Смелее, – распорядился движущийся в хвосте процессии шимп. – Да сильнее, не стесняйся!

Опасливо потыкавший ступеньку, Чарли покорно пнул. Под ногами что-то лязгнуло и под скрип пружин и противовесов, кусок лестницы ступеней в десять откинулся вверх.

Под ним обнаружился очередной потайной ход – лестница, ведущая в какой-то тёмный, мрачного вида туннель.

Размах обезьяньей паранойи приобретал пугающие очертания.

В подвале, освещённом единственным тусклым светильником, их встретил ещё более толстый слой пыли, нагромождение ящиков, ветоши и кусков каких-то причудливых механизмов. Под потолком подвала тянулась крепкая, связанная из толстых верёвок сеть. Подпрыгнув, шимп ухватился за эти верёвки, легко обогнул гостей и, раскачиваясь на своих длинных ручищах, двинулся в дальний угол подвала.

Ошарашенные журналисты вытаращились вслед – способ передвижения, выбранный обезьяном, мало того, что был …слишком странен сам по себе, так ещё совершенно не вязался с пожилым возрастом их таинственного экскурсовода.

Зазевавшись на этот бесплатный аттракцион, гости синхронно запнулись и рухнули, подняв облако пыли.

Повиснув в противоположном конце подвала, шимп картинно шлёпнул себя по физиономии свободной ладонью.

– Тьфу… – выбравшийся из груды какой-то ветоши, Чарли сердито отряхнул свои шорты и помахал руками, разгоняя пыль.

Обезьян терпеливо покачивался в самом углу, зависнув над каким-то поваленным на пол шкафом. Висение на одной руке, казалось, не причиняло ему ни малейших неудобств. В то время как парочке гостей, приходилось пробираться по подвалу в облаках поднятой пыли, кашляя и то и дело запинаясь о какие-то коробки и обломки.

– Мои извинения. Прибраться всё никак руки не доходят, – не то всерьёз, не то с издёвкой прокомментировал шимп. – Прошу за мной.

Обезьян дёрнул под потолком какой-то шнур и лежавший под ним шкаф гостеприимно распахнул дверцы. Оглянувшись на гостей, обезьян качнулся и, выпустив верёвки, большим мохнатым мешком с высоты футов этак семь рухнул… в шкаф.

Журналисты машинально втянули головы в плечи и зажмурились, ожидая какой вопль последует после встречи обезьяньего копчика с деревянными полками или полом, но никаких воплей или звуков «жёсткой посадки» не последовало.

Чудаковатый владелец этого странного места эффектно и беззвучно канул в свой плоский, едва ли в фут толщиной, шкаф. Ни дать ни взять – как геккон в бездонную шляпу фокусника.

Изумлённо переглянувшись в очередной раз, журналисты встревоженно поспешили к месту исчезновения их странного экскурсовода.

К немалому их облегчению – дна или, точнее, задней стенки у поваленного шкафа и впрямь не было. Вместо этого шкаф служил своего рода крышкой очередного потайного хода. И внизу, на расстоянии футов пяти – покачивалась такая же верёвочная сеть, как и подвешенная под потолком в их подвале.

– Смелее, это пружинит, – долетел из нового подземелья голос шимпа.

Чарли осторожно повис на руках, уцепившись за край шкафа и никак не решаясь спрыгнуть.

Вздохнув, Джейн пропихнула его внутрь и спрыгнула следом.

– Нну-с, располагайтесь поудобней, сейчас я покажу вам чудо.

Владелец логова, в момент их спуска сидевший спиной, картинно повернулся в обшарпанном вращающемся кресле. Причём для толчка в этом повороте использовал не руку, а одну из ног. В другой ноге шимп держал какой-то приборчик, а руками неспешно откупоривал банку пива.

Джейн и Чарли огляделись, созерцая захламлённую комнату. Наверное, именно так и должно выглядеть жилище подобного типа. Куча мониторов, разобранной или недособранной техники, десятки паяльников, осциллографов и каких-то ещё штуковин, назначение которых на первый взгляд было неясно.

Затесавшиеся посреди электронных потрохов и пустых упаковок от пиццы системные блоки, мигающие лампочки и индикаторы, живущие своей жизнью магнитные ленты в бобинах и прочий подобный хлам.

– Миленько, – прокомментировал Чарли.

– Спасибо, – шимп ухмыльнулся во все …сколько там у него зубов, до упора оголив дёсны.

Лисичка отвела взгляд, стараясь случайно ничем не выдать более чем смешанные впечатления. С одной стороны, в этом странном чудаке было что-то забавное… А с другой… Ощущалась какая-то странная, подспудная чуждость. Эти его руки-ноги… странной формы уши, непривычные, нехарактерные для всех остальных видов пропорции тела. И эти его ужасные, отвратительно плоские зубы…

Способность этого существа легко использовать все четыре ладони лишь добавляли происходящему сюрреализма.

– Итак. Судя по тому, что вы тут – вы получили моё скромное послание, – по-прежнему полулежа в своём кресле, шимп одновременно хлебнул пиво и подхватил со стола какую-то коробочку с проводами. – А значит моё приглашение было достаточно убедительным… Что ж… С чего бы начать?

– С начала, – встрял Чарли, оторвавшийся от разглядывания одной из разбросанных повсеместно электронных штуковин и вскинувший на плечо камеру.

– Пожалуйста, без камер! Мне ещё дорога собственная шкура, – шимп замахал на Чарли всеми четырьмя конечностями. – Отдайте кассету.

Чарли многозначительно покосился на Джейн и демонстративно ткнув в красную кнопку, извлёк фальшивую кассету.

– И вторую, пожалуйста. Настоящую, – шимп требовательно протянул ладонь.

Бурундук выгнул бровь и снова переглянулся с лисичкой.

– Я жду, – требовательно напомнил шимп, нетерпеливо покачав выставленной ладонью.

Неразборчиво бурча что-то под нос, Чарли отстегнул от камеры своё изобретение с фальшивым кассетоприёмником и извлёк настоящую плёнку.

Получив пластмассовый прямоугольник, обезьян небрежно водрузил кассету на нечто, напоминающее поднос, установленный на обмотанный медной проволокой стакан, нажал ногой какой-то тумблер и после короткого жужжания отдал кассету обратно.

Обезвреженный Чарли сердито захлопнул камеру и всем своим видом выразил оскорблённую невинность.

– Итак… Как вас зовут? И… кто вы такой? – Джейн обнаружила в пёстром окружении некое подобие пуфика и, смахнув с него крошки, осторожно присела.

– Как меня зовут – совершенно не важно. А кто я… – ну скажем так… доброжелатель. Которого не устраивает текущий порядок вещей.

– То есть …террорист? – уточнила Джейн.

– Господь с вами, милочка. Какой из меня террорист? Я… скорее учёный. Естествоиспытатель… вроде как.

Шимп ухмыльнулся и отхлебнул из открытой банки.

– Чего-чего пытатель? – не то пошутил, не то всерьёз брякнул Чарли.

Обезьян поморщился и не удостоил того ответом.

– И что же вас… не устраивает? – Джейн сердито зыркнула на раздражённого коллегу и попыталась сосредоточиться на обезьяне.

– Нас всех обманывают. Всех.

– Тоже мне новость, – прокомментировал Чарли.

Шимп пожевал губами, словно над чем-то раздумывая.

– Знаете, я даже репетировал эту речь. Раза три или четыре… Но… боюсь вы сочтёте меня полным психом. Поэтому… чтобы развеять ваш скепсис, я сначала просто покажу кое-что.

Шимп спрыгнул со своего кресла, поманил их рукой и косолапо затопал к одному из компьютеров.

Журналисты осторожно приблизились.

– Как вы думаете, что это? – шимп продемонстрировал им карточку, извлечённую из разбросанного по столу хлама.

С одной стороны на пластиковом прямоугольнике красовалась таинственная надпись «SОИY», с другой – пустое пространство и несколько нарисованных кнопок.

– Кредитка? – предположил Чарли, разглядывая странную штуковину.

– Это – видеокамера!

– Ну да. А я – Сфордская королева, – Чарли скептично хмыкнул и машинально погладил свой рабочий агрегат размерами полфута на фут и весом в десяток, если не больше фунтов. Оскорблённый в лучших чувствах, оператор явно настроился занять крайне скептическую позицию.

Испытывая стыдливую неловкость за поведение напарника, Джейн приблизилась к шимпу и взглянула на протянутую карточку.

С одной из её сторон действительно виднелось что-то отдалённо похожее на четыре микроскопические линзы. Но весила карточка не больше обычной банковской кредитки.

Джейн недоверчиво вскинула взгляд на шимпа.

В очередной раз показав в ухмылке дёсны, обезьян ткнул в одну из нарисованных кнопок и матовый прямоугольник вдруг превратился в экран. На котором виднелись кривые короткие ноги шимпа.

Джейн с недоверием повела «карточкой» вокруг, глядя как окружающий хаос отображается на одной из сторон …камеры? Да так реалистично, словно между ней и тем, что отражено на экране вовсе и нет никаких преград, словно не в экран смотришь – а просто в прорезь внутри карточки.

Лисичка даже пощупала пространство с той стороны, где была странная надпись. Но нет… палец не провалился, не вылез из экранчика. Даже не отобразился на нём, пока не прошёл непосредственно перед линзами в самом углу карточки.

Изумлённая до предела, Джейн сглотнула. Сердце лисички учащённо заколотилось – вот она, живая настоящая тайна! Не какой-нибудь снимок, который при желании и подделать можно… а самый настоящий …прибор?

– Чарли! Иди сюда! Это и впрямь камера! – она показала напарнику чудо-экранчик.

– Да ладно?! – недоверчиво хмурясь, бурундук спрыгнул с облюбованного было ящика и осторожно приблизился.

Изумлённо повертел карточку, поводил рукой перед линзами… зачем-то даже понюхал.

При виде проступающего на лицах журналистов благоговения, обезьян протянул ладонь и требовательно пошевелил пальцами. Вздохнув, Чарли нехотя вернул чудо-технику владельцу.

– Откуда это? – тут же среагировала Джейн.

– Долгая история, – шимп вернулся в своё кресло и развалился в нём в нелепой позе. – Устраивайтесь поудобнее. Пиво, чипсы?

Но только он открыл рот снова – внезапно попискивание, шуршание и жужжание окружающей аппаратуры перекрыла негромкая, но довольно противная сирена.

Подскочив как ужаленный, обезьян рывком развернулся к своим многочисленным кинескопам. На нескольких из них мерцали различные ракурсы с видами на здание, возле которого они оставили фургон. На других – виды на какие-то заброшенные коридоры и тот самый «шлюз», с которого началось их подземное путешествие.

– Да чтоб вас… Говорил же – машину за квартал оставьте, а мобилки вообще с собой не берите! Хвост привели! – шимп ткнул узловатым пальцем в гуськом бегущие по крышам и вокруг зданий фигуры. В кадре пронеслись несколько армейских джипов, один из которых с ходу попытался протаранить двери «шлюза». Укреплённый стальными трубами, передок джипа легко и без особых усилий вышиб внешнюю ролл-дверь и просунулся внутрь.

Журналисты в панике переглянулись.

– У нас три минуты, – сообщил шимп, покинув кресло и торопливо сгребая в окружающем хаосе какие-то штуковины. – Если в двух словах… Они уже здесь, среди нас. Здесь, здесь, здесь… Давно здесь!

– Кто – они? – почти хором спросили гости.

– Они. ОНИ. Эти! – шимп показал пальцем и глазами куда-то вверх. Имея ввиду не то штурмующих солдат, не то… инопланетян?

Идиотски хихикая, окончательно уподобившийся киношному образу типичного сумасшедшего профессора, обезьян метался по комнате, сгребая, отбрасывая, раскалывая об пол какие-то устройства, микросхемы, мензурки. Потянуло едким дымом и реактивами, но сумасшедший псих не обращал на это ни малейшего внимания.

Пританцовывая на кривых коротких ножках, он обхлопал многочисленные карманы своего комбинезона и осмотрелся вокруг, словно проверяя – не забыл ли чего.

– Что вы делаете? – Джейн в панике металась взглядом то на экран, то на сумасшедшего обитателя логова.

– Уничтожаю кое-что, разве не видно? – тот деловито распихал по карманам несколько увесистых жёстких дисков, свалил на свой размагничивающий поднос стопку дискет и несколько катушек магнитной плёнки. Щёлкнул тумблером. – Как не вовремя-то, как жаль… Ну, вы только посмотрите на этих придурков!

Повинуясь его кивку, журналисты уставились на монитор, на котором отображался шлюз.

Ободрённый успехом с первой дверью, водитель джипа боднул вторую. Тяжёлый бронированный джип упёрся, поднатужился, дунул из-под колёс сизым дымом, но тщетно – дверь устояла.

Тогда водитель сдал назад и долбанул уже с разгона. Но дверь устояла снова, а вот джипу повезло меньше: удар был такой, что задние колёса оторвались от земли, передок смялся, а водитель вылетел через лобовое стекло, словно пытаясь стать той самой последней каплей, которая пробьёт, наконец, злополучную дверь.

И действительно, поколебавшись пару секунд, рулонная дверь нехотя отклеилась от стены и стекла на передок раскуроченного джипа на манер похоронного савана. Наблюдателям открылась толстая бетонная стена.

– Идиоты, правда? – обезьян гадко захихикал. – И вы тоже идиоты. Сказал же – мобилки дома оставить. И машину подальше отсюда.

– Отсюда есть другой выход? – схватив камеру, Чарли заметался под дырой в потолке, через которую они сюда попали.

– Разумеется, есть… – последние слова обезьян произнёс из ниши, открывшейся за очередной потайной дверью. – Но только для одного, уж простите.

Обернувшись, журналисты успели увидеть лишь какое-то странное сооружение, напоминающее гибрид дельтаплана и катапультируемого кресла из самолёта-истребителя. Хозяин берлоги как раз застёгивал на голове дурацкой раскраски шлем и махал им левой ногой:

– Адьююююю!

И прежде чем гости успели пошевелиться, обезьян хлопнул свободной рукой по большой красной кнопке в подлокотнике. Обдав ошарашенных гостей белёсыми, неестественно густыми клубами дыма, кресло с шипением унеслось куда-то вверх.

Вылетевший из одной из заводских труб, импровизированный снаряд отстрелил собственно кресло и хлопнул раскрывшимися треугольными крыльями.

С торжествующим воплем, шимп круто спикировал вниз для набора скорости. Неожиданный манёвр и выходка с дельтапланом застали штурм-группу врасплох: растерявшиеся солдаты шарахнулись прочь, разбегаясь от «бомбардировщика» во все стороны, спотыкаясь, падая, кувыркаясь и на бегу роняя автоматы.

Разогнавшийся монокрыл со свистом просквозил в нескольких футах над асфальтом, сделал «горку» над невысоким бетонным забором и, прежде чем кто-либо догадался вскинуть автомат, скрылся в хитросплетении зданий промышленного района.

Грузный военный вертолёт дёрнулся было следом, но прежде чем опешивший пилот набрал нужную скорость, дельтаплан уже безнадёжно затерялся в трущобах.

***

Оставшись наедине со своими мыслями, Рона какое-то время старательно занимала себя работой: вычистила землянку, вынесла и зарыла в лесу оставшийся мусор, распихала по углам нехитрый скарб …и осталась без дел. В крохотной каморке придумать себе новые занятия было нереально.

Разве что тупо сидеть на месте, сдерживая желание вскочить и нервно мерять шагами их крохотную комнатушку… А то и вовсе выскочить на улицу и, сидя на холмике над их землянкой – разглядывать изгибы трассы, в надежде углядеть знакомую фигурку запропастившегося куда-то Тимки.

Кот и раньше, бывало, подолгу пропадал чёрт-те где, но почему-то именно сейчас его отсутствие вызывало особенно тревожные мысли. Может быть потому, что не так давно их компания и так уже понесла потери – в лице кошки? Или по причине отсутствия рядом Пакетика?

А может от того, что она, конечно же, догадывалась о происхождении Тимкиной «добычи»? Догадывалась и молчала, как и все вокруг. Лицемерно делала вид, что всё так и надо, всё так и должно.

Ведь других вариантов у них просто не было.

Но от этого молчаливого невольного лицемерия… и от осознания, что в один прекрасный момент любая кривая дорожка может закончиться дурно… и прежде всего – для их кормильца и добытчика… От этого всего на душе становилось всё мерзее и тревожней.

И она сидела, старательно сдерживая позывы вскочить и поделать что-нибудь ещё. Не важно, что именно, лишь бы хоть ненадолго отвлечься от этого мучительного ожидания.

Невпопад поддерживала диалоги ни о чём, одёргивала вечно скатывающегося на любимую тему Рика… И как могла обнадёживала остальных.

«Всё будет хорошо, всё будет…»

Твердила это как мантру, хотя чем дольше сама обдумывала их положение – тем сильнее в этом сомневалась.

Спать легли под урчание пустых желудков.

Ни Тимка, ни Пакетик так и не вернулись. А озвучивший общие опасения Рик – огрёб мешком со старыми тюремными шмотками.

«Не вернутся». «Нахрен мы им сдались…» Ишь!

Но озвученная мысль впилась, засела в глубине души болезненной занозой.

Ведь и впрямь – зачем всё это коту?

Он и сам по себе не пропадёт, хотя и жизнь его… та часть, которую Рона уже увидела и осмыслила – далека от её понимания «нормальной жизни», но всё же… у них, беглых – и этого-то нет. Не приспособлены они к выживанию в подобных условиях.

И вопрос «зачем?» – ответа не имеет. Или?..

Она лежала, прижимая к себе обоих близняшек и прислушиваясь к биению их сердец. К сердитому сопению Рика, к едва слышному – волчицы, к прерывистому и болезненному – у мыша. То дышит, то словно на миг замирает, задерживает дыхание… Не то играя сам с собой в «кто дольше продержится без воздуха», не то …словно бы забывая дышать? Спохватывается, сопит учащённо, не то «навёрстывая» упущенное, не то просто пытаясь прочистить заложенный нос…

Рона повернула голову, разглядывая малыша. По обыкновению забившись в угол, тот клевал носом. Веки его так и норовили закрыться, но он раз за разом вздрагивал и стряхивал сон. Чтобы снова через пару минут повторить всю пантомиму заново.

– У тебя всё в порядке? – краем глаза Рона отметила, как подняла голову волчица, не сразу сообразив, что вопрос адресован не ей.

– Да, – по обыкновению не глядя на собеседницу, прошелестел мыш.

Вздохнув, Рона устроилась поудобнее, теснее прижимая к груди как ни в чём не бывало дрыхнувших бельчат.

Заснуть самой в эту ночь ей так и не удалось – в голову лезли тяжёлые мысли. О себе, о Тимке… Обо всех них, об их будущем…

Всё безнадёжно и уныло, бессмысленно и глупо…

Как жить, всегда будучи начеку, всегда прятаться… оглядываться – не крадутся ли за спиной, не хотят ли схватить и упрятать обратно в сырые подземелья?

Как тут излучать уверенность и оптимизм, поддерживать окружающих, когда у самой на душе игуаны скребут, а в желудке вот уже второй день как пусто?

И от приступов голода не помогает ни в десятый раз попить воды, ни даже убаюкивающий шелест ливня снаружи.

Под утро в дверь коротко постучали. «Условным» стуком.

Конечно, ни о каком особом стуке они условиться не додумались, но стук этот точно не походил на то, как стучал бы какой-нибудь солдат или рабочий-обходчик, решивший поинтересоваться состоянием труб и показаниями манометров в их теплушке.

Тук. Тук-тук. Тук. …Тук.

Едва слышно, настолько тихо, что поначалу она даже не сразу различила эту своеобразную мелодию в шуме дождя. А когда различила – испугалась. Вдруг всё же чужой? Вдруг… просто от скуки постучал «мелодией», а не просто «бац-бац»?

Что делать, если снаружи и впрямь какой-нибудь обходчик, а то и – солдат, прочёсывающий местность в поисках беглой компании?

Она дёрнулась было придержать сунувшуюся к двери волчицу, но прежде чем удалось высвободить руку из-под спящих бельчат – Динка уже вытащила металлический прут, игравший роль засова в то время, когда закручивать и откручивать гайку было лениво.

Навстречу пахнуло дождём и мокрой шерстью. А ещё – каким-то странным химическим запахом: не то масло, не то ещё что-то подобное…

Вошедший Пакетик осторожно опустил в центре землянки внушительных размеров коробку.

В свете зажжённого Риком фонарика мелькнул разошедшийся по шву мокрый гофрокартон. И несколько слоёв влажных стальных цилиндров.

Консервы!

Остатки сна мгновенно улетучились – к коробке придвинулись все, кроме традиционно апатичного мыша. Проснувшись, тот так и остался сидеть в своём углу, изображая чучело самого себя – таращился в пустоту и даже почти не моргал.

Остальные тем временем торопливо хватали тяжёленькие жестяные банки, роняли, вертели… чуть на зуб не пробовали, пытаясь открыть. Но где там – беличьи коготки для этой цели явно не подходили. И даже Рона и Рик никак не могли проткнуть неподатливые жестянки.

Спас положение Пакетик: пробив к?гтем банку, тот в несколько круговых движений кое-как откромсал крышку и передал лакомство голодающим.

Бельчата, Рона, Рик, Диана… В землянке распространился дурманящий запах рыбы и некоторое время слышалось лишь чавканье да восторженные стоны.

Пакетик вскрывал банки одну за другой, а они жадно вытряхивали содержимое – кто руками, кто прямо из банки на язык… Давились, глотая торопливо и жадно, пачкаясь маслянистой подливкой – словно боялись, что кто-нибудь всё это отнимет или волшебным образом возникшие лакомства столь же внезапно и исчезнут.

– А ты чего? – внезапно смутившись этого животного жора, рысь оторвалась от рыбы и покосилась на уставившуюся в свою банку волчицу.

Диана ответила ей странным взглядом и молча, словно бы нехотя, погрузила нос в тушёнку.

***

Выбравшись из душной землянки, Пакетик уселся по другую сторону пригорка. Сам он уже поел – в порту, до упора забив желудок прямо у разграбленного контейнера и «добавив» перед прибытием в землянку. Теперь на какое-то время о голоде можно забыть – может быть на несколько часов, может быть даже на полдня…

Голод стих, едва он опрокинул в рот первую консервную банку, но одно лишь воспоминание о том помутнении – пугало до дрожи.

В лаборатории положение спасали минерализованные и витаминизированные батончики. За год он настолько привык к ним, что новая, внезапная сторона проблемы застала врасплох. Форсированный организм расщеплял калории с эффективностью ядерного реактора, но без «топлива» что-то шло не так. Сильно не так.

Откуда-то из дальних глубин всплывало что-то страшное, что-то первобытное, звериное… подавляющее ясность сознания и трезвость мысли, норовившее перехватить на себя управление…

В голове вертелось какое-то неясное, серое, смазанное пятно. Набор бессмысленных сцен, которые никак не удавалось сшить в единое целое. Весь путь до порта превратился в странный пугающий провал в памяти… Какие-то прыжки… разлетающиеся перья… мерзкий вкус во рту и какое-то животное, противоестественное удовлетворение от… чего?

Лис стиснул голову руками, глубоко впиваясь когтями в маску. Сжал руки в кулак, ударил… ещё раз и ещё… Непонятный мутный провал в памяти пугал до испарины. Словно в непрерывной плёнке событий кто-то выдрал, выгрыз отрезок в несколько часов. Оставив лишь разрозненные кадры, куски кадров…

«Привет», – произнёс знакомый голос, который не голос.

«А, ну вот только тебя ещё и не хватало»

«Скучал?»

«Вот ещё!»

Бесплотный голос изобразил мерзкий смешок.

«Ну, тогда я отвалю…»

«Стой!»

Пакетик огляделся, словно надеясь и впрямь увидеть обладателя Голоса, но вокруг по-прежнему никого не было.

«Как ты это делаешь?»

«Делаю – что?»

«Говоришь со мной, когда тебя нет»

«Ты всё равно не поймёшь»

«А ты всё же попробуй – объясни»

«Это всё равно ничего не изменит»

«Почему же?»

Ответ прозвучал обидно. Пакетик уже представил себе как круто было бы обрести такую же способность… Разговаривать вот этак… мысленно. С кем угодно, а не только с этим странным чудиком.

«Во-первых – этому нельзя вот так просто взять и научить. Ну и во-вторых, даже если бы было можно… Что бы ты предложил взамен?»

Лис в маске угрюмо уставился себе под ноги. Эта странная торговля была неприятна. В конце концов, он уже и так притащил всем консервов – просто так, не в обмен на что-то… Безвозмездно. А этот!

«Ну ты сравнил…» – хихикнул Голос. – «Консервы»

Пакетик нахмурился. Осознание, что Голос свободно читает любые его мысли – само по себе было не самым приятным чувством. Наверное, примерно так ощущал бы себя микроб на стёклышке лабораторного микроскопа. Если бы, конечно, был в силах осознать всё это своим микробьим сознанием.

Ну а невольно полившиеся предположения о том, что может захотеть таинственный «благодетель» в обмен на свой дар… Тут и вовсе было неуютно и стыдно. И чем дальше, тем больше.

Убить кого-то для него?

Послужить рабом на какое-то время?

За такой дар и полжизни не жалко, но… жизнь ведь не бутылка – половину не отлить…

«Душа вполне подойдёт», – подсказал Голос с какой-то странной интонацией – не то в шутку, не то всерьёз… Словно и сам немного удивился или смутился пришедшей идеи.

«А не жирно будет?»

«В самый раз. Ты же сам только что подумал, что полжизни не жалко»

«Так то полжизни… а то – душа!»

«А что душа? Ты же не веришь всерьёз во всю эту чушь про жизнь после смерти?»

Пакетик задумался.

Верил ли он?

Сложно сказать… С одной стороны, конечно же хотелось надеяться, что всё это не просто так… Не набор химических реакций, не случайная комбинация атомов… Что всё во имя какой-то высшей цели, что не просто так.

И что даже после смерти есть что-то ещё.

Что-то.

Конечно, вряд ли это вечное блаженство в стратосферных облачках или вечные муки в подземных пещерах. Ведь «вечно» – это слишком долго. Абсурдно и бессмысленно в своей бесповоротности и окончательности. Но ведь что-то же должно быть?

Лис сорвал травинку и повертел перед глазами.

«Жмот. Души ему жалко», – поддел Голос. – «Такой дар за спасибо по сути, а он тут ломается…»

«Изыди!», – тоже не то в шутку, не то с некоей затаённой надеждой, подумал лис.

«Щас, разбежался. Ага».

Голос мерзко захихикал, явно забавляясь происходящим.

«Ты ещё молитву мне почитай».

Странная пикировка затянулась. И никто из них не мог с уверенностью сказать, где в их собственных словах проходила та самая грань серьёзности, которую они оба тщетно пытались определить в словах другого.

Впрочем, здесь у Голоса всё же было преимущество – мысли своего собеседника тот видел, как на ладони.

***

Они сидели на кухне: осунувшаяся, изменившаяся мать – бледная тень себя прежней, толстяк Джерри и она, Вейка.

Кошка до сих пор не могла поверить в то, как всё изменилось. Механически приняла из рук матери вилку, отметив, что перед тем как подать ей тарелку, мать покосилась на своего нового мужчину. Словно испрашивая дозволения покормить дочь.

И эта сцена почему-то больно царапнула где-то там, глубоко внутри.

Какого чёрта! Она же дома… дома?

Но нет… этот дом больше не был её. Это был ИХ дом. Их новой семьи – толстяка Джерри, поблёкшей и угасшей матери и этого орущего свёртка… Чей угодно, но уже не её, не Вейкин!

Кошка сгорбилась на краешке табуретки. Есть расхотелось, но и отталкивать тарелку казалось как-то неправильным.

В голове воцарилась звенящая пустота. Заторможено, как во сне, она слушала сбивчивые, путаные объяснения матери.

Жалкий нелепый лепет о том, как трудно и страшно одной, какой молодец Джерри, какой он понимающий и замечательный, как у них родился ребёночек и как они его назвали.

Слушала, вяло ковыряла вилкой остывший голубец и невпопад кивала, борясь с желанием придержать свободной рукой болезненно подёргивавшуюся на шее жилку. Украдкой поглядывая на толстяка и раз за разом замечая, как тот поспешно отводит глаза, словно боясь встречаться с ней взглядом.

Хотелось выть, выскочить, опрокинуть этот дурацкий стол, эти незнакомые тарелки, разбить, разорвать этот мучительный кошмар, стряхнуть, прогнать как дурной сон… очнуться в том, своём, привычном мире. Где была прежняя мать, отец… Получить по полной за все свои прегрешения, но вернуть ту самую жизнь, которую сама так опрометчиво перечеркнула.

– Ох, засиделась я… – мать оборвала сбивчивый диалог и торопливо поднялась из-за стола. – Я ж на работу… опоздаю.

Вейка изумлённо вскинула глаза.

На работу? А орущий свёрток?

Она перевела взгляд на Джерри, но тот как ни в чём не бывало наливал себе чай. И Вейка уставилась на свой растерзанный голубец. Поворошила вилкой капустный лист, выгребла мясо.

На толстяка она старалась не смотреть, но ясно ощущала на себе этот до боли знакомый липкий взгляд.

Увязаться за матерью? Сделать морду кирпичом и удалиться в свою комнату? А есть ли у неё эта комната? Или там её ждут новые сюрпризы?

В коридоре хлопнула дверь – мать выскочила на работу.

Вейка исподлобья покосилась на толстяка и тот расплылся в сальной усмешке.

Не зная, как себя вести и что делать… Каждой клеточкой тела ощущая свою чуждость и неуместность этому месту, но не имея никаких путей к отступлению, Вейка героически доела выковырянное из голубца мясо и понесла тарелку к рукомойнику.

На шумно прихлёбывающего чай мамашкиного сожителя она старалась не смотреть. Стряхнула капустный лист в ведро – благо хоть оно-то ничуть не изменилось и всё так же пряталось под раковиной.

Обмыла тарелку под струёй тёплой воды, протёрла губкой и поставила в ряд других таких же тарелок. Ни одной знакомой посудины тут уже не было. Ни её любимой чашки с синими цветочками, ни папиной чайной пиалы. Ни даже сервиза, которым некогда так дорожила мать.

Закрыв кран, кошка оглянулась на Джерри.

В этот раз тот и не подумал отвернуться – спокойно пялился на неё, не стесняясь проскальзывать липким взглядом по тесным шортикам и стройным ножкам. Похрустывал огурчиком и мерзко лыбился, явно представляя себе то, что обычно представляют все самцы.

Собравшись с силами, Вейка прошла в комнаты – гостиная да спальня, вот собственно и все хоромы. Не заблудишься. Позади скрипнула табуретка – толстяк явно собирался за ней и это не радовало.

Распахнув дверь в некогда свою комнату, кошка без особого удивления окинула взглядом нагромождение каких-то тюков и свёртков, заваленной ими мебели и набитых не пойми чем сумок.

Подошедший Джерри остановился позади и явно пялился на её шею – Вейка затылком ощущала его несвежее дыхание и не поворачивалась лишь потому, что не хотелось оказаться с ним нос к носу на столь малом расстоянии. Всё это …напрягало и нервировало.

– Вещи мои где? – не оборачиваясь, поинтересовалась она.

– В шкафу, вон – на антресоли, – Джерри посторонился и она с облегчением выскользнула из тесной захламлённой комнаты на относительный простор гостиной.

Потянулась к антресоли, но, естественно не достала. Придвинула табуретку, вскарабкалась на неё и привстала на цыпочки, ощущая спиной, как взгляд Джерри блуждает по ягодицам и бёдрам.

Вот ведь старый чёрт… Ладно бы просто на девок на улице глазками стрелял, так нет – на дочь своей …жены?

На этом слове её мысли запнулись, а сама кошка, оступилась и чуть не сверзилась с табуретки. И лучше бы сверзилась, чем… подоспевший Джерри подхватил её за талию и помог восстановить равновесие. И от этого прикосновения её чуть не передёрнуло от носа до кончика хвоста. Но… как ни противно – портить отношения с будущим отчимом(?) до последнего не хотелось. Дотерпеть бы до вечера, а там уже вернётся мать… и уж как-нибудь.

Стиснув зубы, она постаралась не обращать внимания на его ладони – отчётливо задержавшиеся на её талии дольше, чем нужно. Дольше, но всё же не настолько, чтобы не среагировать на это стало попросту невозможно.

Распахнув дверцы, она осмотрела аккуратные стопки одёжки.

Даже странно, что мать сохранила их, учитывая перемены, произошедшие в этом уютном некогда мирке.

Порывшись в затхлых стопках, Вейка извлекла на свет юбку, майку и трусики. Оглянулась на Джерри. Толстяк, наконец, перестал маячить в шаге от неё и теперь разглядывал будущую падчерицу, восседая в кресле.

Котяра понемногу смелел и она всерьёз обеспокоилась, насколько далеко тот может зайти в отсутствие матери. Хотелось верить, что здравый смысл и хотя бы крупицы приличий удержат мамашкиного хахаля «в рамках». Вейка и раньше была не обделена вниманием самцов всех возрастов, но последнюю неделю мир словно сошёл с ума или у всех напрочь посносило крыши.

Никогда прежде это самое внимание не было столь… раздражающим и пугающим одновременно.

Она сердито захлопнула дверцу, спрыгнула с табуретки и, скользнув взглядом по сопящему в своей кровати свёртку, отправилась в ванную.

Закрывшись на расшатанный и явно не раз вырванный и вставленный обратно крючок, Вейка задумчиво потрогала шаткую конструкцию. Стоит надавить, как эта жалкая проволочка тут же вывалится. В другое время она бы и вовсе не рискнула раздеваться в квартире при таких типах, как этот Джерри… Особенно со столь ненадёжными запорами в ванной, но сейчас – после недели без нормального душа… соблазн был слишком велик. Авось этот урод не позволит себе ничего этакого… Всё же – взрослый вроде дядька… Ребёнка вон нажили…

Вейка включила воду, отрегулировала напор и жар и осторожно приникла ухом к двери – не послышится ли по ту сторону сиплое сопение?

Но кроме телевизора, забормотавшего голосом футбольного комментатора, разобрать ничего не удавалось.

Выждав ещё пару минут, она стянула одёжку и скользнула в ванну. Зажмурилась, наслаждаясь упругими струями, но не забывая настороженно поглядывать на дверь с хлипким крючком.

Расслабиться удалось лишь спустя минут десять – толстяк всё не ломился, а горячие щекотные струи, казалось, вымывали из неё всю усталость и грязь внешнего мира. Всё пережитое осталось где-то там, за пределами пусть сильно изменившегося, но всё же родного мирка. Мирка, в котором, кажется, найдётся уголок и для неё. Пусть маленький, совсем скромный… Как-нибудь, что-нибудь… Поплакав об отце, посидев бездумно по пояс в воде… полежав с закрытыми глазами… кошка внезапно насторожилась: сквозь шум воды и бормотание телевизора отчётливо прорезался истошный детский плач.

Вейка поморщилась – странно, что на работу учесала мать, а не этот жиртрест. Но с другой стороны – ей ли их учить жизни? Может им обоим так проще?

Она поудобнее улеглась в ванной и постаралась отрешиться от доносившихся из гостиной воплей. Но мерзкие скрежещущие визги ввинчивались в уши и никак не давали расслабиться. Боже, никогда, ни за что в жизни она не заведёт себе такое вот …сокровище! Упаси господи!

Неужели и она когда-то вот этак… Оглашала окрестности такими же мерзкими воплями? Бедная мать… Как она это только вынесла? И – на кой решилась испытать всё это по второму разу?

Вейка заткнула уши пальцами. Вытерпела пару минут и осторожно вытащила один палец.

Ребёнок орал.

Она снова заткнула уши, раздражённо разглядывая наполнявшую ванну воду и льющие с душа струи.

Ребёнок орал.

– Да что ж такое-то… – бурча себе под нос ругательства в адрес ленивого жирдяя и орущего младенца, а также умотавшей на работу мамашки, она раздражённо выбралась из ванной. Наспех обтёрлась полотенцем и натянула свою новую старую одёжку.

Отщёлкнув крючок, вышла в коридор. Морщась от скрипучих воплей, заглянула в гостиную.

Джерри с недовольным видом сидел в кресле, уставясь на орущий телевизор и не обращая ни малейшего внимания на благим матом визжащий свёрток. Более того – когда ребёнок завопил ещё громче, толстяк лишь раздражённо потыкал в пульт и прибавил громкости.

Оторопело поглазев на эту сцену, кошка не выдержала и подошла к кровати. Джерри покосился на неё, но происходящее никак не прокомментировал. Вместо этого преспокойно открыл очередную пивную бутылку о деревянный подлокотник кресла и приложился к горлышку.

Неловко подхватив вопящего младенца, Вейка вышла на кухню. Прикрыла дверь, уселась в дальний угол и с неприязнью глядя на сморщенную, вопящую физиономию, попыталась повторить виденные у матери ужимки и сюсюканья. Получалось из рук вон плохо – младенец орал, она теряла терпение и безумно сильно хотела убраться подальше от источника этих воплей. Но больше всего бесил оглушительно голосящий футбольный комментатор.

Наконец, когда Вейка уже почти сдалась и решилась было вернуть младенца под «чуткий» надзор папаши, а самой свалить куда-нибудь погулять, взгляд её остановился на холодильнике. Придерживая одной рукой свёрток, она потянула дверцу и уставилась на полки. Почти сразу же глаза обнаружили пару бутылочек с какой-то гадостью. Судя по наличию соски – предназначенной как раз визгливому свёртку.

Ухватив одну из бутылок, она заткнула орущий рот резиновой соской.

Младенец как по волшебству заткнулся и противно зачавкал, обхватив бутыль ладошками. Кошка со стоном облегчения закатила глаза к потолку.

«Алилуйя, чтоб тебя!»

Извернувшись так, чтобы удерживать и свёрток и дверцу холодильника и воткнутую в рот младенца бутылочку, она вытащила кусок соевой колбасы и куриную котлету. Захлопнула холодильник и, со смешанными чувствами поглядывая на притихшего ребёнка, отправила в рот котлету. Неловко накромсала тупым ножом шмат колбасы и отправила его следом.

Насосавшийся содержимого бутылки, младенец притих.

Запоздало подумав, что вроде бы молоко для такой мелкотни полагается подогреть перед употреблением, Вейка хмуро извлекла бутылку из маленьких ручек.

Ребёнок уставился на неё и кошка показала ему язык. Младенец довольно загугукал и потянулся к ней, засучил ручками. А кошка мрачно разглядывала обитателя свёртка, испытывая самые противоречивые чувства. Преобладало, впрочем, чувство раздражения.

Раздражения на орущий за стенкой телевизор.

Поднявшись, она решительно вошла в гостиную, сгрузила свёрток в кроватку и остановилась у кресла Джерри, уперев руки в бока. Любитель футбола покосил в её сторону глазом, скользнул от коленок до груди и, так и не снизойдя подняться взглядом выше сисек, вновь обернулся к телевизору.

– Пива притащи, – после долгой паузы буркнул он, азартно перевалившись в кресле и гримасничая в такт воплям комментатора.

Опешившая кошка, ожидавшая если уж не какой-никакой виноватости, то хоть каплю благодарности за укрощение мелкого визгуна, от гнева не нашлась что ответить.

Выдохнула и, решив не обострять отношений с будущим отчимом, послушно сходила на кухню, извлекла из холодильника пиво и притащила в гостиную.

– И рыбки, – как будто делая заказ официантке, тут же потребовал Джерри.

Вейка поджала губы и старательно сдерживаясь, сходила ещё и за рыбкой.

Потребовать сделать телевизор тише она так и не решилась. Чёрт с ним, ребёнок вроде заткнулся, вопли комментатора ему, похоже, не в первой. Лежит себе, кряхтит.

Выйдя на кухню, она прикрыла дверь и замерла у окна. Провела пальцем по пыльному подоконнику. Надо же… ещё год назад мамашка была такой аккуратисткой, что в доме пылинку найти – днём с огнём. А сейчас…

Она мрачно собрала посуду, брошенную толстяком прямо на столе и переместила в раковину. Помедлила, чертыхнулась и принялась мыть.

Какого чёрта? В конце концов – надо же когда-то взрослеть? Свалилась матери на шею, так хоть помочь чем по хозяйству…

И она принялась впервые в жизни добросовестно драить кухню. Перемыла всю посуду, отскоблила запущенную сковородку и плиту, вымыла пол и окна, протёрла пыль. Не поленилась даже отодвинуть холодильник и вымести из-под него окурки и комья шерсти пополам с какой-то странной копотью.

Запыхавшись и утирая со лба пот, уселась на табуретку, созерцая плоды своих трудов и ощущая болезненную дрожь в мышцах.

Кто бы мог подумать, что это всё так утомляет?

Когда в её счастливом детстве всё это делала мать – это выглядело столь легко и естественно, что она и представить не могла, как это может выматывать. А сейчас… Вейка ухватила рубашку за пуговицу и потрясла ворот, прогоняя от себя разгорячённый теплом её тела воздух.

Бррр… А ведь ещё в других комнатах не лишне бы прибраться?

Она всмотрелась в своё отражение в дверце шкафа и пригладила короткий встрёпанный ёршик на голове. Волосы после лабораторной стрижки «под ноль» отрастали неохотно. Если бы не сиськи – ну пацан пацаном. Кошмар, да и только!

И как это ещё на такую замухрышку запал дуралей-проводничок?

Самой противно! Аж не верится, что на ЭТО кто-то мог смотреть столь влюблёнными глазами.

Вейка вздохнула и отвернулась.

В голову с чего-то полезли мысли о покинутой компании.

***

С упорством зомби, шатающийся Тимка брёл вдоль трассы.

Его нещадно тошнило, но блевать было уже нечем. Шатало так, что он то и дело заваливался, царапая бока, коленки и ладони, но каждый раз упорно вставал… брёл дальше, пытаясь шататься в обратную от земли сторону. А та, вертелась и крутилась как необъезженный верховой варан, норовя сбросить нахального седока.

Внутри горела ненависть.

Нет, даже не ненависть – ярость.

Праведный гнев.

Он шёл, представляя себе в мельчайших деталях всю предстоящую расправу. Думал о том, как с влажным чавком войдут в плоть охранника обе пули. О том, как классно, что он приберёг, отложил последний пистолет. Представлял, как вытянется рожа болонки-кассирши, покупателей… Всех тех, кто молча таращился на расправу, на этот грабёж средь бела дня. Их, тех, кто предпочёл не вмешиваться.

Был бы у него пулемёт – наверное, он бы положил там и все эти мерзкие рожи. И плевать, что за два часа все посетители мерзкого магазинчика наверняка сменятся и никто из них не будет знать о случившейся тут в шесть утра драме. Его личной, персональной трагедии.

Он брёл вдоль обочины, осторожно поглаживая языком развороченную десну. Слёз уже не было – не то жалость к себе вытеснили злость и жажда мести, не то попросту кончилась влага в организме.

Ещё час назад он был королём. Богом.

Предвкушал, как небрежно раскинет веером добытые несметные деньжищи, как всё население землянки отвалит челюсти и благоговейно будет глядеть на него снизу вверх. Даже задавака Рик, не упускавший случая демонстрировать всяческое пренебрежение к Тимкиному авторитету.

И вот сейчас он… Сейчас он просто бредущий вдаль жалкий избитый кусок мяса. Бессмысленный и нелепый, сброшенный обратно – в свою помойную яму, где таким как он и место.

Несправедливо!

Так несправедливо, что хотелось выть.

Вот только выть и идти одновременно в его текущем состоянии не особо получалось. И он топал по обочине, а водители редких ещё в это время суток авто – настороженно косились на его разбитую физиономию.

Наверное, боялись, как бы он не кинулся сдуру под их драгоценные машинки. Не поцарапал бампер или капот… не разбил фару.

Глухая удушливая злость – такие сильные эмоции он испытывал, пожалуй, впервые в жизни.

Даже намеренно качнулся в сторону пролетавшего мимо авто, водитель которого испуганно вильнул в сторону, едва не вылетев на обочину.

Вот и знакомая кочка.

Интересно, спят они все? Или… быть может, кто-то не спит? Может быть – тревожатся за него, Тимку?

Он вернётся. Завалит обидчика и вернётся.

С добычей, как положено взрослому парню. Со своей законной, чёрт побери, добычей!

Не чуя ног, он добрёл до кочки, под которой спрятал завёрнутый в тряпки пистолет. Рухнул на колени, в мокрую после дождя траву. Зарылся пятернёй в размокшую землю, торопливо нащупал увесистый ребристый ствол. Пошатнулся, едва не завалившись на бок.

Часовая прогулка притупила боль, принесла усталость… Но ничего не сделала с пылавшей внутри обжигающей горечью.

Встать. ВСТАТЬ!!!

Он попытался оторвать зад от земли, но измученный организм и не подумал подчиниться.

Дрожащие руки выронили тяжёлый пистолет, но он упорно нашарил его негнущимися пальцами вновь. Подёргал, понажимал какие-то кнопки. На колени выпала коробочка магазина. Тимка потянул боёк, но тот не поддался. Предохранитель… Где-то здесь должен быть предохранитель… Наверное, вот эта продолговатая штуковина.

Он теребил и дёргал пистолет, пока не разобрался, как всё это работает. Воткнул обойму обратно. Потянул затворную раму – так, как сто раз видел подобное в кино. Только там это делалось легко и непринуждённо, а у него – мучительно и трудно. То ли сил не хватало, то ли намокший корпус пистолета был слишком скользким от дождяной мороси…

Тимка яростно рванул раму и та, наконец, оттянулась, клацнула. Уже не сухо и пусто, как было несколько раз ранее, а этак… «сыто», зацепив и вытянув из обоймы патрон.

Первый.

В живот.

Чтобы больно.

Тимка поднял ствол, представив в паре шагов перед собой ненавистного охранника. Попытался прицелиться через «мушку», но в глазах было слишком мутно – не то от слёз, не то от не проходящего головокружения… Зажмурил левый глаз, затем – наоборот, правый…  Зажмурил оба, надеясь унять плавающие перед глазами круги и пятна.

– Тим?

Застигнутый врасплох, он замер, вытаращившись перед собой. Порывисто обернулся. Нет – не с пистолетом наперевес… в кого ему тут стрелять?

Рона стояла в шаге за его спиной. Стояла и округлившимися глазами таращилась на сжатый в его лапе ствол.

– Откуда у…

– Уйди. Иди домой, – чужим, внезапно охрипшим голосом выдохнул он.

Но рысь не уходила. Напротив, двинулась к нему с явным намерением отнять орудие возмездия. И это было… недопустимо. Не так, не здесь, не сейчас!

Ведь ему надо отомстить! Как она не понимает? Как ей объяснить?!

Он попятился, яростно стискивая ребристую рукоять. Рука сама собой дёрнулась было вверх, и он тотчас устыдился этого непроизвольного движения. Ведь это свои, ведь нельзя… Это же… она!

Подойдя вплотную, рысь опустилась перед ним на колени. Заглянула в глаза – встревоженно и дико, испуганно даже. Нет, не по поводу пистолета… Не того сорта страхом…

Тимка уставился в эти огромные круглые озерки, сверкающие, сияющие… Глубокие как два изумрудных колодца.

Внутри творилось что-то странное. Накатила какая-то дикая, мучительная дрожь. Бросило в жар, потом в холод, потом снова в жар.

Он стоял перед ней – жалкий, избитый… лишённый единственного шанса отомстить, единственного смысла жизни и остатков достоинства.

Ощущал, как внутри разливается отупляющая пустота, как наваливается усталость и боль. Как возвращается с таким трудом отогнанная жалость к себе.

Как вновь нарастает обида – да, и на неё в том числе.

Ведь она, она не понимает, как важно, как нужно ему сейчас это оружие!

Не знает, не видит чего он лишился этим утром. А непослушный распухший язык никак не поворачивается, чтобы рассказать, объяснить…

Они замерли, не моргая глядя друг на дружку – пошатывающийся кот и присевшая перед ним рысь.

А потом она сгребла его в охапку, и он обмяк, растёкся безвольной тушкой.

Как во сне он ощущал её касания, как во сне, обессиленно выпустил не нужный и не важный уже ствол.

Из глаз ливануло ручьём, а нос забился так, что дышать приходилось ртом. Не самый ведь подходящий момент шумно сморкаться или тем более втягивать сопли вглубь, когда ты плотно притиснут к… гм…

Тимка замер, скосив глаза на неожиданно упругую Ронкину грудь, прислушался к своим ощущениям. Ко всему этому странному жару, который разливался по всей поверхности их тел в местах соприкосновения. И жар этот пробивался и через его собственную, насквозь мокрую майку, и через быстро намокающую рубашку на ней.

Кот замер, боясь дышать и ощущая, как болезненно затрепыхалось в груди сердце. Щекой и скулой чуя и её, Ронкино, сердцебиение и разом позабыв об охраннике, пистолете и всех прочих невзгодах.

Глупо скосив глаза на два упругих тёплых полушария, которые так невыносимо хотелось потрогать ладонью.

Замер, молясь, чтобы чудесное мгновение длилось и длилось. Минута за минутой, час за часом. Как можно дольше, а лучше – навсегда.

За это странное ощущение он, пожалуй, готов был быть избитым ещё раз. Столько раз, сколько потребуется! Да пусть хоть все зубы выбьют!

Но, не то сообразив, что происходит что-то не совсем то, что нужно, не то ещё из каких соображений – Ронка напряглась и осторожно отклеила его от себя.

Мальчишка обессиленно обмяк и прикрыл глаза. Сил сопротивляться, вырываться, что-то делать и чего-то хотеть просто не было. От всей невероятной гаммы эмоций остались лишь стыд и смущение за свой жалкий избитый вид, за глупые непокорные слёзы, так некстати полившие из глаз в самый неподходящий момент.

Во всём теле воцарилась какая-то странная непонятная пустота и бессилие. Он сполз на колени и, наверное, рухнул бы прямо в грязь и траву, если бы она не удержала его вновь.

Широкие рысиные ладони осторожно обняли его щёки, помогли удержаться вертикально, повлекли куда-то вперёд.

А потом случилось ЭТО.

Она его поцеловала.

Наверное.

Разбитые, местами ещё покрытые кровяной коростой, губы почти не ощущались. И потому с полной уверенностью утверждать было ли то едва заметное, мимолётное… неощутимое почти касание… или всё это – лишь плод его больного воображения, было нельзя.

К моменту, когда это странное падение в бездну закончилось… и он, наконец, догадался открыть глаза – Ронка просто сидела напротив.

Так близко, что их носы разделяло меньше нескольких дюймов.

Так близко, что он ощущал на лице едва уловимое дуновение её дыхания.

Показалось? Или же всё это было взаправду?

Пара дюймов.

Каких-то пара дюймов!

Он шумно сглотнул и подался, было, вперёд… но рысиные лапы мягко и решительно удержали меж ними прежнее расстояние.

Такое близкое и одновременно такое непреодолимое сейчас, в эту минуту.

Окружающий мир покачивался и изгибался, словно он сидел под водой на дне бассейна и созерцал какое-то подводное царство. И в теле разливалась странная, непривычная лёгкость и пустота – отступила даже боль в рёбрах и разбитой губе, обида, ярость… Всё отступило, отодвинулось, осталось где-то там, за спиной.

Здесь и сейчас были только она и он, Тимка.

И только пара дюймов, разделявших их носы.

Только ощущение её ладоней, удерживавших его лицо… только зелёные рысьи глаза, с тревогой и беспокойством заглядывавшие то в один его зрачок, то в другой. Глаза, по нижнему краю которых вдруг тоже стала появляться влага. Накапливаться всё быстрее и быстрее, пока от наполнившихся водяных валиков не стали отрываться тяжёлые ленивые капли. Кап. Кап-кап.

И точно такие же капли, мгновенно подступившие к его собственным глазам.

На этот раз уже не от злости и жалости к себе, а…

Описать это чувство Тимка не мог.

Она плакала. Плакала из-за него!

Из-за его разбитой в кровь физиономии… От сочувствия к нему!

Ему невыносимо захотелось утешить, успокоить… Сказать миллион давно напрашивавшихся слов… выпалить всё то хитросплетение эмоций, что внезапно полыхнуло внутри, закрутилось, переплелось и стянулось в причудливый узел невероятных, впервые возникших ощущений.

Но весь этот чудовищный напор обрывочных мыслей, вскипевших, затопивших всё его естество, никак не мог прорваться через рот, скатиться с непослушного языка хоть сколько-нибудь связными словами…

– Ну чего ты… Прекрати… – произнёс кто-то далеко. Или нет… не далеко – рядом… совсем рядом… Его собственный голос.

Неловкий, неуклюжий…

Настолько нелепый, что аж челюсти свело от осознания того, как сильно расходится это неловкое и грубоватое «чего ты» с тем, что рвалось-рвалось и никак не могло выплеснуться наружу.

Скинув оцепенение, он с трудом оторвал собственные ладони с коленок, поднял, преодолевая внезапно навалившуюся тяжесть…

Помедлив, Тимка осторожно коснулся рысиной мордахи, обнял ладонями точно так же, как она минуту назад обнимала его.

И Рона – всегда такая взрослая и рассудительная… отстранённая что ли… внезапно совсем по-детски шмыгнула носом. А он глупо хихикнул, растягивая разбитые губы в широкой, болезненной улыбке.

Спустя секунду хихикали уже оба, а весь мир медленно вращался вокруг них.

А потом она качнулась навстречу, а он зажмурился и тоже потянулся навстречу, уже предвкушая свой первый взрослый поцелуй… но…

– Никогда больше! Слышишь! Никогда не ввязывайся во всякие делишки!!! – Рона приблизилась настолько, что их носы соприкоснулись, но поцелуем тут и не пахло.

Он попытался было приподнять голову, чтобы это странное сближение перешло, наконец, во что-то большее, но… крепкие рысиные лапы – мягкие, широкие… и неожиданно сильные – в очередной раз легко и непринуждённо предотвратили его вольность.

Она перехватила его физиономию одной ладонью, повернула из стороны в сторону, разглядывая повреждения и требовательно нахмурилась:

– Обещаешь?

– Вот ещё! – разочарованный вторичным обломом, Тимка уронил руки и подавлено обмяк.

Секунду-другую Рона осмысливала ответ, а потом, поджав губы, сердито отпихнула его прочь.

– Ну и дурак!

– Сам разберусь!

Рысь сердито встала, не забыв прихватить пистолет:

– А это я выброшу.

– И кто из нас дурак? – Тимка уныло сидел в мокрой траве, исподлобья провожая взглядом вожделенный «ствол». Воспоминания о пережитом унижении и вопиющей мирской несправедливости вернулись. И он машинально потрогал опустевшую десну кончиком языка.

– Пойдём в дом, – Рона сделала пару шагов в направлении землянки и остановилась. Вздохнула и чуть виновато оглянулась на кота.

Не вставая с травы, Тимка мрачно смотрел на неё снизу вверх.

Пережитый выплеск эмоций опустошил, унёс всё кроме обиды: мучительной и жгучей – на охранника, отнявшего богатство… и горькой, с солоноватым привкусом – на неё. Ту, что была так близко… так рядом, что казалось вот-вот и…

И сейчас он даже не мог сказать, что из двух событий этого дня терзало его сильнее.

Рысь вернулась – остановилась в шаге от него, но в этот раз отвернулся уже Тимка. Угрюмо вперился куда-то вбок, в понурую влажную траву.

– Тим… – Рона переступила с лапы на лапу. – Я…

– Да забей… – кот поднялся.

Что тут ещё объяснять? «Нет – так нет». Не очень-то и хотелось! И вообще…

Стиснув зубы, он кое-как поднялся и, не встречаясь с ней взглядом, побрёл в землянку. Разошлись, едва не столкнувшись плечами. Не то, чтобы Тимка намеренно хотел отколоть какую-нибудь грубость – просто сил, чтобы обходить препятствие – уже не было.

А она… она вновь застыла к нему спиной. Под рёбрами болезненно кольнуло и рысь озадаченно склонила голову, порывисто обернулась…

Пожалуй, всё и впрямь должно было происходить не так. Не сейчас, не здесь… и не так!

Она вернулась было, разрываемая меж порывом и противоречивыми желаниями… останавливаемая только мыслью о том, что всё это – всё равно неправильно.

Неправильно настолько, что…

Ну …просто неправильно!

И в силу разницы возраста и, конечно же, разницы видов.

И всё же…

Но исправлять что-либо сейчас, похоже, было уже поздно.

Раздосадовано выдохнув, Рона скривилась и с размаху врезала себе по лбу.

Ещё раз, ещё и ещё.